Онлайн чтение книги Гостья She Came to Stay
Глава II

Сидя в глубине мавританского кафе на подушках из жесткой шерсти, Франсуаза и Ксавьер смотрели на арабскую танцовщицу.

– Мне хотелось бы уметь так танцевать, – сказала Ксавьер. Ее плечи вздрогнули, легкое волнообразное движение пробежало по телу. Франсуаза улыбнулась ей, она сожалела, что день подошел к концу. Ксавьер была очаровательна.

– В Фесе, в особом квартале, мы с Лабрусом видели таких, они танцевали обнаженными, – сказала Франсуаза. – Но это, пожалуй, слишком походило на анатомический показ.

– Сколько вы всего видели! – с оттенком обиды заметила Ксавьер.

– Вы тоже увидите, – ответила Франсуаза.

– Увы, – отозвалась Ксавьер.

– Не останетесь же вы в Руане на всю жизнь, – сказала Франсуаза.

– Что я могу поделать? – с грустью ответила Ксавьер. Она задумчиво взглянула на свои пальцы; это были красные пальцы крестьянки, которые контрастировали с тонкими запястьями. – Возможно, я могла бы попытаться стать шлюхой, но пока я еще недостаточно закаленная.

– Знаете, это суровое ремесло, – со смехом заметила Франсуаза.

– Главное, нужно не бояться людей, – серьезным тоном сказала Ксавьер; она покачала головой. – Я делаю успехи: когда какой-нибудь тип заденет меня на улице, я больше не вскрикиваю.

– И вы совсем одна входите в кафе, это уже очень хорошо, – сказала Франсуаза.

Ксавьер смущенно взглянула на нее:

– Да, но я не все вам рассказала: в том маленьком дансинге, где я вчера была, один моряк пригласил меня танцевать, а я отказалась. Я быстро допила свой кальвадос и трусливо убежала. – Она поморщилась. – Кальвадос – это ужасно.

– Должно быть, то была какая-то сивуха, – заметила Франсуаза. – Я думаю, что вы могли бы потанцевать с вашим моряком. В молодости я много чего такого проделывала, и никогда плохо это не оборачивалось.

– В следующий раз я соглашусь, – сказала Ксавьер.

– А вы не боитесь, что ваша тетя проснется как-нибудь ночью? Представляю, что тогда будет.

– Она не осмелится войти ко мне, – с вызовом возразила Ксавьер. Улыбнувшись, она порылась в своей сумке. – Я сделала для вас маленький рисунок.

Женщина, слегка похожая на Франсуазу, стояла, облокотившись на стойку, ее щеки были выкрашены зеленым, а платье – желтым. Под рисунком Ксавьер большими фиолетовыми буквами написала: «Путь порока».

– Надо надписать его для меня, – сказала Франсуаза.

Ксавьер посмотрела на Франсуазу, посмотрела на рисунок и оттолкнула его.

– Это очень трудно, – призналась она.

Танцовщица вышла на середину зала; ее бедра колыхались, живот вздрагивал в ритме тамбурина.

– Можно подумать, будто дьявол стремится выскользнуть из ее тела, – заметила Ксавьер. Зачарованная, она наклонилась вперед. Франсуаза правильно сделала, приведя ее сюда; никогда Ксавьер не говорила так много о себе, у нее была прелестная манера рассказывать истории. Франсуаза откинулась на подушки; она тоже была тронута этой дешевой мишурой, но более всего ее радовало то, что она присоединила к своей жизни это юное печальное существование, ибо теперь Ксавьер, подобно Жерберу, Инес и Канзетти, принадлежала ей; ничто никогда не доставляло Франсуазе столь ярких радостей, как такого рода обладание. Ксавьер внимательно смотрела на танцовщицу; она не видела собственного своего лица, которое страстная увлеченность украшала, рука ее ощущала контуры чашки, которую она сжимала, но лишь одна Франсуаза была чувствительна к контурам этой руки: движения Ксавьер, ее лицо, сама жизнь ее, чтобы существовать, нуждались во Франсуазе. Для нее самой Ксавьер в это мгновение была олицетворением вкуса кофе, назойливой музыки, танца, некоего благополучия; но детство Ксавьер, ее монотонные дни, ее разочарования представляли для Франсуазы некую романтическую историю, такую же реальную, как нежный рисунок ее щек; и эта история приводила именно сюда, в круг пестрых драпировок, к этой самой минуте в жизни Франсуазы, когда она, повернувшись, смотрела на Ксавьер.

– Уже семь часов, – сказала Франсуаза. Провести вечер с Элизабет – для нее это было убийственно, но неизбежно. – Вы собираетесь куда-нибудь с Инес этим вечером?

– Собираюсь, – унылым голосом отвечала Ксавьер.

– Сколько времени вы еще останетесь в Париже?

– Я уезжаю завтра. – В глазах Ксавьер вспыхнула ярость. – Завтра все это еще будет здесь, а я уже буду в Руане.

– Почему вы не поступаете на курсы стенографисток, как я вам советовала? – спросила Франсуаза. – Я могла бы найти вам место.

Ксавьер безнадежно пожала плечами.

– Я не смогу.

– Конечно, сможете, это не трудно.

– Моя тетя попыталась научить меня вязать, – возразила Ксавьер, – и мой последний носок стал катастрофой. – Она взглянула на Франсуазу с унылым и отчасти вызывающим видом. – Тетя права: из меня никогда ничего не получится.

– Хорошей хозяйки – безусловно, – весело согласилась Франсуаза. – Но без этого можно жить.

– Это не из-за носка, – обреченно отозвалась Ксавьер. – Но это знак.

– Вы слишком быстро отчаиваетесь, – сказала Франсуаза. – Вам ведь, однако, хочется покинуть Руан? Вы там ни к кому и ни к чему не привязаны?

– Я все ненавижу, – ответила Ксавьер. – Я ненавижу этот грязный город и людей на улицах, с их взглядами, как у слизняков.

– Так не может продолжаться, – заметила Франсуаза.

– Это будет продолжаться, – сказала Ксавьер. Она вдруг встала. – Я пойду.

– Подождите, я вас провожу.

– Нет, не беспокойтесь. Я и так уже отняла у вас всю вторую половину дня.

– Ничего вы не отняли, – возразила Франсуаза. – Какая вы смешная!

Она с некоторым недоумением посмотрела на насупившееся лицо Ксавьер; эта маленькая особа приводила в замешательство; в берете, скрывавшем ее светлые волосы, она выглядела чуть ли не мальчуганом; однако это было лицо девушки, которая полугодом раньше очаровала Франсуазу. Воцарилось молчание.

– Извините меня, – сказала Ксавьер. – У меня ужасно болит голова. – Она с болезненным видом коснулась висков. – Наверное, это от дыма: болит здесь и здесь.

Под глазами у нее образовались мешки, лицо поблекло; действительно, из-за густого запаха ладана и табака дышать было почти нечем. Франсуаза позвала официанта.

– Жаль, если бы вы не так устали, вечером я повела бы вас в дансинг, – сказала она.

– Я думала, вы должны были встретиться с подругой, – сказала Ксавьер.

– Она пойдет с нами, это сестра Лабруса, рыжая девушка с короткой стрижкой, которую вы видели на сотом представлении «Филоктета».

– Я не помню, – отвечала Ксавьер. Взгляд ее оживился. – Я помню только вас: на вас была очень узкая длинная черная юбка, блузка с блестками и на голове серебряная сетка для волос; как вы были красивы!

Франсуаза улыбнулась: красивой она не была, однако ей вполне нравилось собственное лицо, и, встречая в зеркале свое отражение, она всегда испытывала приятное удивление.

– А на вас было прелестное синее платье с плиссировкой, и вы были пьяны.

– Я привезла это платье и вечером его надену, – сказала Ксавьер.

– Разумно ли это, если у вас болит голова?

– Голова больше не болит, – сказала Ксавьер, – было легкое головокружение. – Глаза ее блестели, она вновь обрела свой прекрасный перламутровый цвет лица.

– Тогда все в порядке, – сказала Франсуаза. Она открыла дверь. – Только Инес рассердится, ведь она рассчитывает на вас.

– Ну и что же! Пускай сердится, – с высокомерным видом ответила Ксавьер.

Франсуаза остановила такси.

– Я отвезу вас к ней, а в половине десятого встречу вас в «Доме». Вам нужно будет идти прямо по бульвару Монпарнас.

– Я знаю, – отозвалась Ксавьер.

Франсуаза села в такси рядом с ней и взяла ее под руку.

– Я рада, что у нас впереди еще несколько долгих часов.

– Я тоже рада, – тихо сказала Ксавьер.

Такси остановилось на углу улицы Ренн. Ксавьер вышла, а Франсуаза поехала в театр. Пьер был в своем кабинете в домашнем халате и ел сэндвич с ветчиной.

– Как прошла репетиция? – спросила Франсуаза.

– Мы отлично поработали, – ответил Пьер. Он показал на рукопись, лежавшую у него на столе. – Все хорошо. Все очень хорошо.

– Правда? Как я рада! Мне было немного жаль вырезать смерть Луцилия, но думаю, это было необходимо.

– Совершенно необходимо, – согласился Пьер. – Все развитие действия акта от этого изменилось. – Он откусил сэндвич. – Ты не обедала? Хочешь сэндвич?

– Очень хочу. – Она взяла один, с упреком посмотрев на Пьера. – Ты плохо питаешься, ты такой бледный.

– Я не хочу полнеть, – ответил Пьер.

– Цезарь не какой-нибудь худышка, – улыбнулась Франсуаза. – А что, если позвонить консьержке, чтобы она сходила для нас за бутылкой шато-марго?

– Неплохая идея. – Он снял трубку, а Франсуаза устроилась на диване; это здесь спал Пьер, когда не проводил ночь у нее; она любила эту комнатку.

– Ну вот, сейчас получишь то, что хотела, – сказал Пьер.

– Я довольна, – призналась Франсуаза. – Я думала, что никогда не дойду до конца третьего акта.

– Ты проделала замечательную работу, – сказал Пьер. Наклонившись, он поцеловал ее.

Франсуаза обвила его шею руками.

– Ты помнишь, что говорил мне на Делосе? Что хочешь привнести в театр нечто совершенно новое? Так вот! На этот раз получилось.

– Ты действительно так думаешь? – спросил Пьер.

– А ты так не думаешь?

– Отчасти думаю.

Франсуаза рассмеялась.

– Ты в этом просто уверен, у тебя такой довольный вид. Пьер, если не будет больших денежных затруднений, какой прекрасный год нас ожидает!

– Как только немного разбогатеем, купим тебе новое пальто, – сказал Пьер.

– Я вполне свыклась с этим.

– Это слишком уж заметно, – возразил Пьер, усаживаясь в кресло рядом с Франсуазой. – Ты хорошо повеселилась с твоей подружкой?

– Она милая. Жаль, что ей придется гнить в Руане.

– Она рассказывала тебе истории?

– Кучу историй, когда-нибудь я тебе все расскажу.

– Значит, ты довольна, ты не зря провела свой день?

– Я очень люблю истории, – призналась Франсуаза.

В дверь постучали, и она открылась. Консьержка с торжественным видом несла поднос с двумя стаканами и бутылкой вина.

– Большое спасибо, – сказала Франсуаза и наполнила стаканы.

– Будьте любезны, – обратился к консьержке Пьер, – меня ни для кого нет.

– Хорошо, месье Лабрус.

Она вышла. Франсуаза взяла свой стакан и надкусила второй сэндвич.

– Сегодня вечером я возьму с собой Ксавьер, – сказала она. – Мы пойдем в дансинг. Меня это забавляет. Надеюсь, она уравновесит Элизабет.

– Она, верно, на седьмом небе, – заметил Пьер.

– Бедная девочка, она меня тронула до глубины души. Ей омерзительно возвращаться в Руан.

– Нет никакой возможности вытащить ее оттуда? – спросил Пьер.

– Почти никакой, – ответила Франсуаза. – Она такая слабая и беспомощная; у нее никогда не достанет смелости научиться какому-нибудь ремеслу, а ее дядя не предполагает для нее иного будущего, кроме как набожного мужа и множества детишек.

– Ты должна взять ее в руки, – сказал Пьер.

– Каким образом? Я вижу ее раз в месяц.

– Почему бы тебе не вызвать ее в Париж? Ты присмотришь за ней, заставишь ее работать; пусть научится стенографии, и мы наверняка сумеем ее куда-нибудь пристроить.

– Ее семья никогда этого не разрешит, – возразила Франсуаза.

– Ну что ж! Пусть обойдется без разрешения. Она несовершеннолетняя?

– Нет, – ответила Франсуаза. – Но вопрос не в том. Я не думаю, что за ней вдогонку пошлют жандармов.

Пьер улыбнулся.

– Так в чем же вопрос?

Франсуаза заколебалась; по правде говоря, она никогда не подозревала, что возникнет какой-либо вопрос.

– Словом, ты предлагаешь поселить ее в Париже за наш счет в ожидании, пока она разбогатеет?

– А почему бы и нет? Представь ей это как ссуду.

– О! Разумеется, – согласилась Франсуаза. Ее всегда удивляла эта его манера в четырех словах выразить тысячу неожиданных возможностей; там, где другие люди видели непроходимые заросли, Пьер открывал нетронутое будущее, которое ему предстояло создавать по собственному усмотрению. В этом и заключался секрет его силы.

– Нам в жизни выпадало столько удач, – сказал Пьер. – Надо же и другим дать возможность этим воспользоваться, когда можем.

Франсуаза в задумчивости изучала дно своего стакана.

– В каком-то смысле меня это очень соблазняет, – призналась она. – Но мне придется всерьез заняться ею. А у меня нет времени.

– Муравьишка, – с нежностью промолвил Пьер.

Франсуаза слегка покраснела.

– Знаешь, у меня не так много свободного времени, – заметила она.

– Прекрасно знаю, – сказал Пьер. – Но это смешно, такого рода отступление вспять, как только тебе предлагается некая новая возможность.

– Единственное новшество, которое меня интересует, – это наше общее будущее, – возразила Франсуаза. – А что ты хочешь, я и так счастлива! Тебе не на кого пенять, кроме как на самого себя.

– О! Я тебя не укоряю. Напротив, считаю тебя неизмеримо безупречной по сравнению со мной. В твоей жизни нет ни малейшей фальши.

– Дело в том, что ты не придаешь большого значения своей жизни самой по себе. В счет идет лишь твоя работа, – сказала Франсуаза.

– Это правда, – согласился Пьер; в задумчивости он вонзился зубами в свой ноготь. – Кроме моих отношений с тобой, у меня все несерьезно и расточительно.

Он продолжал терзать руку – пока не выступит кровь, он не успокоится.

– Как только я разделаюсь с Канзетти, с этим будет покончено.

– Ты так говоришь, – заметила Франсуаза.

– Я докажу это, – сказал Пьер.

– Тебе везет, все твои истории всегда кончаются хорошо.

– А все потому, что, по сути, ни одна из этих дамочек никогда по-настоящему не дорожила мной, – сказал Пьер.

– Я не думаю, что Канзетти корыстная девушка, – заметила Франсуаза.

– Нет, это не столько ради получения ролей; вот только она принимает меня за великого человека, и ей кажется, что через секс гений проникнет к ней в мозг.

– Есть такое, – засмеялась Франсуаза.

– Все эти истории меня больше не занимают, – сказал Пьер. – Если бы я, по крайней мере, был большим сладострастником, но у меня даже этого оправдания нет. – Он смущенно посмотрел на Франсуазу. – Дело в том, что мне нравятся начала. Тебе это не понятно?

– Может быть, – сказала Франсуаза, – но меня лично приключения без будущего не интересуют.

– Нет? – спросил Пьер.

– Нет, – ответила она. – Это сильнее меня: я верная женщина.

– Между нами не может быть речи о верности или неверности, – сказал Пьер, прижав к себе Франсуазу. – Ты и я, мы одно целое; знаешь, это правда, нас нельзя воспринимать одного без другого.

– А все благодаря тебе, – сказала Франсуаза. Она обхватила лицо Пьера руками и принялась покрывать поцелуями его щеки, на которых запах трубки смешался с неожиданно детским запахом кондитерской. «Мы одно целое», – повторила она про себя. Ни одно событие не казалось ей действительно настоящим: неясное, оно парило, застыв неподвижно где-то в неопределенных просторах, пока она не рассказывала о нем Пьеру. Прежде, когда Пьер внушал ей робость, было немало разных вещей, которые она оставляла как бы в стороне: темные мысли, необдуманные действия; если об этом не говорить, то этого словно бы и не было; под настоящим существованием это образовывало некое пространство с тайнами и постыдными зарослями, где оказываешься в одиночестве и задыхаешься; но потом, постепенно, она выложила все; она не знала больше одиночества, очистившись от этого смутного кишения. Все мгновения своей жизни, которые она ему поверяла, он возвращал ей ясными, отшлифованными, законченными, и они становились моментами их жизни. Она знала, что такую же роль играет при нем: у него не было ни затаенности, ни стыдливости; он казался замкнутым, лишь когда бывал плохо выбрит либо если рубашка была грязной. Тогда он притворялся простуженным и упорно заматывал вокруг шеи шарф, что делало его похожим на преждевременного старика.

– Мне пора уходить, – с сожалением сказала Франсуаза. – Останешься спать здесь или придешь ко мне?

– Приду к тебе, – сказал Пьер. – Я хочу снова увидеть тебя как можно скорее.

Элизабет уже расположилась в «Доме», она курила, пристально глядя в пустоту. «Что-то не так», – подумала Франсуаза. Элизабет была старательно подкрашена, но лицо выглядело отекшим и усталым. Она заметила Франсуазу, и внезапная улыбка, казалось, освободила ее от мыслей.

– Добрый день, я очень рада тебя видеть, – порывисто сказала она.

– Я тоже, – ответила Франсуаза. – Скажи, тебя не огорчит, если я возьму с нами малышку Пажес? Она умирает от желания пойти в дансинг; пока она танцует, мы сможем поговорить, она не обременительна.

– Я целую вечность не слышала джаза, – сказала Элизабет, – это меня развлечет.

– Ее еще нет? – поинтересовалась Франсуаза. – Это странно. – Она повернулась к Элизабет. – Так что с путешествием? – весело спросила она. – Ты в самом деле едешь завтра?

– Ты думаешь, все так просто, – сказала Элизабет; она с досадой усмехнулась. – Похоже, это может огорчить Сюзанну, а Сюзанна так настрадалась из-за сентябрьских событий.

Так вот оно что… Франсуаза с негодующей жалостью взглянула на Элизабет. Клод действительно отвратительно ведет себя с ней.

– Как будто ты тоже не настрадалась.

– Но я-то, я человек здравомыслящий и сильный, – с насмешкой сказала Элизабет. – Я – женщина, которая никогда не устраивает сцен.

– Однако Клод ведь не дорожит больше Сюзанной, – заметила Франсуаза. – Она старая и некрасивая.

– Больше не дорожит, – подтвердила Элизабет. – Только Сюзанна – это суеверие. Он уверен, что без нее ничего не сможет добиться. – Наступило молчание. Элизабет старательно следила за дымом от своей сигареты. Она умела держаться, но как черно, верно, было в ее сердце! Она столько всего ожидала от этого путешествия: быть может, это длительное тет-а-тет заставит наконец Клода решиться на разрыв с женой. Франсуаза стала в этом сомневаться; вот уже два года Элизабет ждала решающего часа. Но при виде разочарования Элизабет у нее сжалось сердце, что походило на угрызения.

– Надо сказать, что Сюзанна сильна, спора нет, – заметила Элизабет, взглянув на Франсуазу. – Она пытается пристроить пьесу Клода у Нантёя. Это тоже одна из причин, удерживающих его в Париже.

– Нантёй, – вяло произнесла Франсуаза. – Странная идея. – Она с беспокойством посмотрела на дверь. Почему не пришла Ксавьер?

– Это глупо. – Голос Элизабет окреп. – Впрочем, все просто, я не вижу никого, кроме Пьера, кто сможет поставить «Раздел». В роли Ашаба он был бы потрясающим.

– Роль прекрасная, – согласилась Франсуаза.

– Думаешь, это могло бы его увлечь? – спросила Элизабет. В голосе ее звучал тоскливый призыв.

– «Раздел» очень интересная пьеса, – сказала Франсуаза, – только она совсем не в духе поисков Пьера. Послушай, – поспешно добавила она. – Почему Клод не отнесет свою пьесу к Берже? Хочешь, чтобы Пьер написал Берже?

Элизабет с трудом перевела дух.

– Ты не представляешь себе, как это важно для Клода, если Пьер возьмет его пьесу. Он до такой степени в себе сомневается. Только Пьер мог бы его спасти.

Франсуаза отвела глаза; пьеса Батье была отвратительна. И речи не было, чтобы принять ее. Однако она знала, какие надежды возлагает Элизабет на этот последний шанс; глядя на ее искаженное лицо, она не могла не испытывать сожалений. Ей было известно, насколько ее собственное существование и ее пример давят на судьбу Элизабет.

– Откровенно говоря, это не пройдет, – сказала она.

– Между тем «Люс и Арманда» была неплохим успехом.

– После «Юлия Цезаря» Пьер хочет попытаться запустить кого-то неизвестного.

Франсуаза умолкла. Она с облегчением увидела приближающуюся Ксавьер. Та была тщательно причесана, легкий макияж сглаживал ее скулы, облагораживал ее большой чувственный нос.

– Вы знакомы, – сказала Франсуаза. Она улыбнулась Ксавьер. – Вы припозднились. Я уверена, что вы не ужинали. Вам надо немного поесть.

– Нет, спасибо, я совсем не голодна, – ответила Ксавьер. Она села, опустив голову. Казалось, ей не по себе. – Я немного заблудилась, – призналась она.

Элизабет мерила ее тяжелым взглядом; она ее оценивала.

– Вы заблудились? Вы пришли издалека?

Ксавьер повернула к Франсуазе огорченное лицо.

– Не знаю, что со мной случилось, я шла по бульвару, он все никак не кончался, и я очутилась на совсем темной авеню. Должно быть, я прошла мимо «Дома», не заметив его.

Элизабет рассмеялась.

– Для этого надо было постараться, – заметила она.

Ксавьер бросила на нее мрачный взгляд.

– Наконец вы здесь, и это главное, – сказала Франсуаза. – Что ты скажешь, если нам пойти в «Прери»? Это не то, что в нашей молодости, но совсем неплохо.

– Как хочешь, – ответила Элизабет.

Они вышли из кафе; на бульваре Монпарнас сильный ветер мел листья платанов; Франсуаза с удовольствием заставляла их скрипеть под ногами, это пахло сушеным орехом и недорогим вином.

– Вот уже почти год, как я не заглядывала в «Прери», – сказала она.

Ответа не последовало. Ксавьер зябко стягивала воротник своего пальто; Элизабет держала свой шарф в руке; она, казалось, не чувствовала холода и ничего не видела.

– Сколько народа, – сказала Франсуаза. Все табуреты у стойки бара были уже заняты; она выбрала столик немного в стороне.

– Я выпью виски, – сказала Элизабет.

– Два виски, – сказала Франсуаза. – А вы?

– То же, что вы, – сказала Ксавьер.

– Три раза виски, – сказала Франсуаза.

Запах спиртного и дыма напоминал ей молодость; ей всегда нравились ритмы джаза, желтые огни и кишение ночных кафе. Как легко быть довольной, живя в мире, заключавшем одновременно руины Дельф, лысые горы Прованса и это человеческое изобилие! Она улыбнулась Ксавьер.

– Посмотрите на блондинку со вздернутым носом в баре: она живет в моем отеле; часами она бродит по коридорам в небесно-голубой ночной рубашке; я думаю, это чтобы завлечь негра, который живет надо мной.

– Она некрасивая, – заметила Ксавьер; глаза ее расширились. – А вот темноволосая женщина рядом с ней действительно красивая. Как она красива!

– Знаете, ее возлюбленный – чемпион по американской борьбе; они прогуливаются по кварталу, держась за мизинцы.

– О! – с упреком воскликнула Ксавьер.

– Я не виновата, – заметила Франсуаза.

Ксавьер поднялась: с многообещающей улыбкой подошли двое молодых людей.

– Нет, я не танцую, – сказала Франсуаза.

Поколебавшись, Элизабет тоже встала.

«Она ненавидит меня в эту минуту», – подумала Франсуаза. За соседним столиком немного яркая блондинка и очень молодой юноша нежно держались за руки; молодой мужчина с пылким видом говорил тихим голосом; женщина улыбалась с осторожностью так, чтобы ни одна морщинка не портила ее красивого блеклого лица; шлюшка из отеля танцевала с каким-то моряком, полузакрыв глаза, она тесно прижималась к нему; красивая брюнетка, сидя на табурете, с усталым видом поедала ломтики банана. Франсуаза с гордостью улыбнулась; каждый из этих мужчин, каждая из этих женщин находились здесь, занятые переживанием определенного момента своей маленькой личной истории, Ксавьер танцевала, Элизабет сотрясали приступы гнева и отчаяния. А я, безликая и свободная, нахожусь тут, в центре дансинга. Я созерцаю разом все эти жизни, все эти лица. Если я отвернусь от них, они тут же исчезнут, словно покинутый пейзаж.

Вернулась на свое место Элизабет.

– Знаешь, – сказала Франсуаза, – я сожалею, что это нельзя уладить.

– О! – отозвалась Элизабет. – Я прекрасно понимаю… – Лицо ее обмякло; она не могла долго предаваться гневу, по крайней мере – в присутствии людей.

– С Клодом у тебя сейчас не так все хорошо? – спросила Франсуаза.

Элизабет покачала головой; лицо ее скривилось, и Франсуаза подумала, что она вот-вот расплачется; однако она сдержалась.

– У Клода полный упадок. Он говорит, что не может работать, пока не примут его пьесу, что он не чувствует себя по-настоящему освободившимся. Когда он в таком состоянии, он ужасен.

– Ты же все-таки не в ответе за это, – заметила Франсуаза.

– Но все всегда падает на меня, – сказала Элизабет. Ее губы снова дрогнули. – Потому что я сильная женщина. Он не представляет себе, что сильная женщина может страдать так же, как любая другая, – произнесла она с выражением страстной скорби.

Она разразилась рыданиями.

– Бедная Элизабет! – вымолвила Франсуаза, схватив ее за руку.

В слезах лицо Элизабет обретало что-то детское.

– Это глупо, – сказала она, промокая глаза. – Так не может продолжаться, между нами всегда Сюзанна.

– Чего же ты хочешь, – спросила Франсуаза, – чтобы он развелся?

– Он никогда не разведется. – Элизабет снова заплакала с какой-то яростью. – Да любит ли он меня? А я, я даже не знаю, люблю ли я его. – Она растерянно взглянула на Франсуазу. – Вот уже два года я борюсь за эту любовь, я из сил выбиваюсь в этой борьбе, я пожертвовала всем и даже не знаю, любим ли мы друг друга.

– Конечно, ты его любишь, – трусливо сказала Франсуаза. – Сейчас ты на него сердишься, поэтому ничего не чувствуешь, но это ничего не значит. – Любой ценой надо было разубедить Элизабет; это будет ужасно, то, что она обнаружит, если однажды постарается до конца быть искренней; она и сама должна была этого бояться, ее порывы подозрения всегда вовремя останавливались.

– Я уже не знаю, – молвила Элизабет.

Франсуаза крепче сжала ее руку, она действительно была взволнована.

– Клод слабый, вот и все, но он тысячу раз доказывал, что дорожит тобой. – Она подняла голову; Ксавьер стояла у стола, наблюдая сцену со странной улыбкой.

– Присаживайтесь, – смущенно сказала Франсуаза.

– Нет, я снова пойду танцевать, – отвечала Ксавьер; лицо ее отражало презрение и чуть ли не злобу. Такое недоброжелательное суждение неприятно поразило Франсуазу.

Элизабет выпрямилась, напудрила лицо.

– Нужно терпение, – сказала она. Голос ее окреп. – Это вопрос влияния. Я всегда вела слишком откровенную игру с Клодом и не оказываю на него давление.

– Ты когда-нибудь говорила ему ясно, что не можешь выносить такую ситуацию?

– Нет, – отвечала Элизабет. – Надо подождать. – Она снова приняла свой привычный суровый, искушенный вид.

Любила ли она Клода? Она бросилась ему на шею лишь для того, чтобы тоже приобщиться к великой любви; поклонение, с которым она к нему относилась, – тоже была манера защищаться от Пьера. Однако из-за него она испытывала такие страдания, с которыми ни Франсуаза, ни Пьер ничего не могли поделать.

«Какая неразбериха», – со сжавшимся сердцем подумала Франсуаза.

Элизабет покинула столик. С опухшими глазами и судорожно сжатым ртом она танцевала. Франсуазу кольнуло что-то похожее на зависть. Чувства Элизабет могли быть ложными, и призвание ложным, и вся ее жизнь ложной, однако ее страдание в данный момент было истинным и жестоким. Франсуаза посмотрела на Ксавьер. С восторженным лицом, слегка откинув голову назад, Ксавьер танцевала: у нее еще не было жизни, для нее все было возможно, и в этом волшебном вечере таилось обещание множества неведомых восторгов. Для этой девушки и для этой женщины с тяжестью на сердце данная минута имела незабываемый, терпкий привкус. «А я, – подумала Франсуаза, – зрительница». Однако и этот джаз, и вкус виски, и оранжевое освещение – все это было не только спектаклем, со всем этим надо было что-то делать. Но что? В ожесточенной и напряженной душе Элизабет музыка потихоньку преображалась в надежду; Ксавьер наделяла ее страстным ожиданием. И лишь Франсуаза не находила в себе ничего, что соответствовало бы волнующему голосу саксофона. Она поискала какого-нибудь желания, сожаления, но позади нее и перед ней простиралось ясное, незамутненное счастье. «Пьер». Это имя никогда не сможет вызвать у нее страдание. Жербер… Ее больше не заботил Жербер. Она больше не ведала ни риска, ни надежды, ни страха; одно лишь счастье, над которым она даже была не властна. С Пьером не могло быть никакого недоразумения, никакой поступок никогда не станет непоправимым. Если однажды она попытается заставить себя страдать, он сумеет настолько хорошо ее понять, что счастье снова сомкнется над ней. Она закурила сигарету. Нет, она не находила ничего другого, кроме этого абстрактного сожаления о том, что не о чем сожалеть. У нее перехватило горло, сердце билось немного чаще обычного, но она не могла даже подумать, что искренне устала от счастья; это чувство беспокойства не приносило ей никакого волнующего откровения; просто случай среди прочих, краткое отклонение, почти предсказуемое, которое разрешится с миром. Она никогда больше не поддавалась воздействию мгновений, она прекрасно знала, что ни одно из них не имеет решающего значения. «Запертая в счастье», – прошептала она; однако внутри она чувствовала некую усмешку.

Франсуаза обескураженно взглянула на пустые стаканы, на полную окурков пепельницу. Было четыре часа утра, Элизабет давно уже ушла, но Ксавьер не уставала танцевать. Франсуаза не танцевала и, чтобы провести время, слишком много пила и слишком много курила; голова у нее была тяжелой, и во всем теле она ощущала сонную разбитость.

– Я думаю, пора уходить, – сказала она.

– Уже! – удивилась Ксавьер. Она с сожалением взглянула на Франсуазу. – Вы устали?

– Немного, – призналась Франсуаза; она заколебалась. – Вы могли бы остаться без меня. Вам уже случалось ходить в дансинг одной.

– Если вы уходите, я пойду с вами, – сказала Ксавьер.

– Но я не хочу заставлять вас возвращаться, – сказала Франсуаза. Ксавьер пожала плечами с каким-то фатальным видом.

– О! Я вполне могу вернуться, – сказала она.

– Нет, это было бы досадно, – заметила Франсуаза; она улыбнулась. – Останемся еще ненадолго.

Лицо Ксавьер просияло:

– Здесь так приятно, правда?

Она улыбнулась молодому человеку, склонившемуся перед ней, и последовала за ним на середину танцплощадки.

Франсуаза закурила новую сигарету; в конце концов, ничто ее не обязывает продолжить свою работу завтра; было немного нелепо провести часы здесь, не танцуя, ни с кем не разговаривая, но, если на это решиться, можно поддаться очарованию такого рода погружения; вот уже многие годы ей не случалось пребывать в подобной ситуации, заблудившись в парах спиртного и табака, предаваясь пустым мечтаниям и мыслям, которые ни к чему не ведут.

Вернувшись, Ксавьер села рядом с Франсуазой.

– Почему вы не танцуете? – спросила она.

– Я плохо танцую, – ответила Франсуаза.

– Стало быть, вы скучаете? – жалобным голосом спросила Ксавьер.

– Вовсе нет. Я люблю наблюдать. Напротив, мне нравится слушать музыку, смотреть на людей.

Она улыбнулась; именно Ксавьер она обязана и этим часом, и этой ночью, зачем же отказываться впускать в свою жизнь столь чистое богатство: совершенно нового юного спутника с его требованиями, его нерешительными улыбками и неожиданными реакциями?

– Я прекрасно понимаю, вам это, должно быть, неинтересно, – сказала Ксавьер. Лицо ее омрачилось; вид у нее был немного усталый.

– Но если я уверяю вас, что вполне довольна, – сказала Франсуаза, коснувшись руки Ксавьер. – Мне нравится находиться с вами.

Ксавьер неуверенно улыбнулась; Франсуаза дружески посмотрела на нее; она уже не совсем понимала возражения, которые выдвинула Пьеру; что ее на самом деле привлекало, так это некое веяние риска и тайны.

– Знаете, о чем я думала этой ночью? – резко спросила она. – Что вы никогда ничего не добьетесь, пока останетесь в Руане. Есть только одно решение: приехать жить в Париж.

– Жить в Париже? – удивилась Ксавьер. – Увы, мне бы очень хотелось!

– Я говорю это не просто так, – сказала Франсуаза; она заколебалась, испугавшись, что Ксавьер сочтет ее бестактной. – Вот что вы могли бы сделать: вы поселились бы в Париже, если хотите, в моем отеле; я ссужу вам необходимые деньги, и вы научитесь ремеслу, например, стенографии или еще лучше: у меня есть приятельница, которая управляет институтом красоты, и она возьмет вас, как только вы получите диплом.

Лицо Ксавьер помрачнело.

– Мой дядя никогда на это не согласится, – сказала она.

– Обойдитесь без его согласия. Вы его не боитесь?

– Нет, – ответила Ксавьер. Она внимательно разглядывала свои заостренные ногти; с этим бледным цветом лица, длинными прядями белокурых волос, пляска которых нарушала распорядок, у нее был жалкий вид медузы на сухом песке.

– Так что? – спросила Франсуаза.

– Извините. – Ксавьер поднялась, чтобы присоединиться к одному из своих танцоров, который подал ей знак, и лицо ее снова оживилось. Франсуаза удивленно следила за ней глазами; у Ксавьер бывали странные скачки настроения: слегка приводило в замешательство то, что она не дала даже себе труда рассмотреть предложение Франсуазы. Хотя план этот был как нельзя более разумен. Франсуаза с некоторым нетерпением ждала, когда Ксавьер вернется на свое место.

– Ну что, – спросила она, – что вы думаете о моем плане?

– Каком плане? – удивилась Ксавьер. Она казалась искренне ошеломленной.

– Переехать в Париж.

– О! Жить в Париже, – проговорила Ксавьер.

– Но это серьезно. Можно подумать, что вы принимаете это за несбыточную идею.

Ксавьер пожала плечами.

– Но это не может осуществиться, – заметила она.

– Достаточно, чтобы вы этого захотели, – настаивала Франсуаза. – Что вас смущает?

– Это неосуществимо, – с рассерженным видом заявила Ксавьер. Она огляделась. – Это становится зловещим, вы не находите? У всех людей глаза занимают целиком все лицо; они пустили здесь корни, потому что у них нет больше сил тащиться куда-то еще.

– Что ж, уйдем отсюда! – сказала Франсуаза. Она пересекла зал и открыла дверь; занимался серенький рассвет. – Можно немного пройтись.

– Можно, – согласилась Ксавьер; стянув на шее воротник пальто, она быстро зашагала. Почему она отказывалась всерьез принимать предложение Франсуазы? Это раздражало – чувствовать рядом с собой такую упрямую враждебную мыслишку.

«Я должна ее убедить», – подумала Франсуаза. До сих пор обсуждения с Пьером, смутные ночные мечтания, самое начало этого разговора, все было лишь игрой; внезапно все стало реальным: сопротивление Ксавьер было реальным, и Франсуазе хотелось его побороть. Это возмутительно: она так была уверена в том, что имеет влияние на Ксавьер, что она знает о ней все, вплоть до ее прошлого и пока еще неведомых поворотов ее будущего! А между тем существовала эта упрямая воля, о которую ее собственная разбивалась.

Горестно сдвинув брови, Ксавьер все убыстряла шаг; разговаривать было невозможно. Какое-то время Франсуаза молча следовала за ней, потом потеряла терпение.

– Вам не надоело прогуливаться? – спросила она.

– Вовсе нет, – отвечала Ксавьер; трагическое выражение исказило ее лицо. – Я ненавижу холод.

– Надо было сказать об этом, – заметила Франсуаза. – Войдем в ближайшее открытое бистро.

– Нет, погуляем, раз вам этого хочется, – сказала Ксавьер с отважной самоотверженностью.

– Мне уже не так этого хочется, – отозвалась Франсуаза. – И я с удовольствием выпила бы горячего кофе.

Они слегка замедлили шаг; возле Монпарнасского вокзала, на углу Одесской улицы, люди теснились за стойкой кафе «Биар». Франсуаза вошла и села в углу, в самой глубине зала.

– Два кофе, – попросила она.

За одним из столиков, согнувшись пополам, спала какая-то женщина, на полу стояли чемоданы и тюки; за другим столиком три бретонских крестьянина пили кальвадос.

Франсуаза взглянула на Ксавьер.

– Я не понимаю, – проронила она.

Ксавьер бросила на нее обеспокоенный взгляд.

– Я вас раздражаю?

– Я разочарована, – ответила Франсуаза. – Я думала, что у вас достанет смелости принять то, что я вам предлагала.

Ксавьер заколебалась; с мученическим видом она огляделась вокруг.

– Я не хочу заниматься массажем лица, – жалобно сказала она.

Франсуаза рассмеялась.

– Ничто вас к этому не обязывает. Я могла бы найти вам, например, место манекенщицы; либо все-таки вы научитесь стенографии.

– Я не хочу быть стенографисткой или манекенщицей, – резко возразила Ксавьер.

Франсуаза растерялась.

– По моим понятиям это было бы лишь началом. Имея какое-то ремесло, вы сможете со временем определиться. Что вам вообще-то было бы интересно – получить образование, заняться рисунком, театром?

– Не знаю. Ничего особенного. Разве совершенно необходимо что-то делать? – с некоторым высокомерием спросила она.

– Несколько часов скучной работы – мне это не кажется слишком дорогой платой за вашу независимость, – сказала Франсуаза.

Ксавьер с отвращением поморщилась.

– Я ненавижу сделки: если не можешь получить жизнь, какую хочешь, лучше вовсе не жить.

– На самом деле вы никогда себя не убьете, – несколько сухо заметила Франсуаза. – Так что не лучше ли попытаться построить достойную жизнь?

Она выпила глоток кофе; это был настоящий утренний кофе, терпкий и сладкий, как тот, что пьешь на перроне вокзала после ночного путешествия или в сельских гостиницах в ожидании первого автобуса. Этот гнилостный привкус смягчил сердце Франсуазы.

– Какой же следует быть жизни по вашим понятиям? – доброжелательно спросила она.

– Такой, как когда я была маленькой, – отвечала Ксавьер.

– Чтобы что-то захватывало вас, хотя вы к этому не стремились? Как когда ваш отец уносил вас на своем большом коне?

– Было множество и других моментов, – отозвалась Ксавьер. – Когда в шесть часов утра он брал меня на охоту, и траву устилала свежая паутина. Все это на меня так сильно действовало.

– Но в Париже вы обретете похожие радости, – возразила Франсуаза. – Подумайте: музыка, театр, дансинги.

– И придется, как вашей подруге, считать стаканы, которые пьешь, и все время смотреть на часы, чтобы на следующее утро идти на работу.

Франсуаза почувствовала себя задетой; она тоже смотрела на часы. «Можно подумать, что она на меня сердится, но за что?» – недоумевала она. Эта унылая и непредсказуемая Ксавьер ее интересовала.

– В конечном счете вы принимаете гораздо более жалкое существование, чем ее, – заметила она, – и в десять раз менее свободное. По сути, все просто, вы боитесь. Возможно, не своей семьи, но боитесь порвать со своими мелкими привычками, боитесь свободы.

Не ответив, Ксавьер опустила голову.

– В чем дело? – ласково спросила Франсуаза. – У вас такой упрямый вид; похоже, вы мне совсем не доверяете.

– Да нет же, – без особого пыла отвечала Ксавьер.

– В чем же деле? – повторила Франсуаза.

– Меня приводит в ужас думать о собственной жизни.

– Но это не все, – возразила Франсуаза. – Всю ночь вы выглядели странной. – Она улыбнулась. – Вам было неприятно присутствие Элизабет? Вы не питаете к ней большой симпатии?

– Напротив, – молвила Ксавьер и чопорно добавила: – Наверняка это очень интересный человек.

– Вас шокировало, что она плачет на публике? – спросила Франсуаза. – Признайтесь, я тоже вас шокировала; вы сочли меня недостаточно слезливой?

Глаза Ксавьер слегка округлились; это были глаза ребенка, голубые и правдивые.

– Мне показалось это странным, – простодушно призналась она.

Она оставалась настороже; продолжать было бесполезно. Франсуаза подавила зевок:

– Я возвращаюсь, – сказала она. – Вы пойдете к Инес?

– Да. Попробую забрать свои вещи и уйти, не разбудив ее, – сказала Ксавьер. – Иначе она набросится на меня.

– Я думала, что вы любите Инес.

– Ну конечно, я очень ее люблю. Вот только она из тех людей, при которых нельзя выпить стакан молока, не почувствовав угрызения совести.

Колкость ее тона относилась к Инес или к Франсуазе? Во всяком случае, разумнее было не настаивать.

– Что ж, пошли! – сказала Франсуаза, кладя руку на плечо Ксавьер. – Я сожалею, что вы провели неудачный вечер.

Лицо Ксавьер внезапно исказилось, и вся ее суровость растворилась. Она с отчаянием посмотрела на Франсуазу.

– Но я провела отличный вечер, – сказала она и, опустив голову, торопливо добавила: – Это вам не доставило удовольствия тащить меня, как собачонку.

Франсуаза улыбнулась. «Так вон оно что! – подумала она. – Она решила, что я выводила ее из чистой жалости». Она дружески взглянула на столь недоверчивую юную особу:

– Напротив, я очень довольна, что вы были со мной, иначе я бы вам этого не предложила. Почему вы так решили?

Ксавьер посмотрела на нее ласково и доверчиво:

– У вас такая наполненная жизнь. Столько друзей, столько занятий; я почувствовала себя ничтожной крупицей.

– Это глупо, – сказала Франсуаза. Странно было думать, что Ксавьер могла ревновать к Элизабет. – Значит, когда я предложила вам приехать в Париж, вы подумали, что я хочу подать вам милостыню?

– Отчасти, – смиренно призналась Ксавьер.

– И вы меня возненавидели, – продолжала Франсуаза.

– Я не вас возненавидела, я возненавидела себя.

– Это одно и то же. – Ладонь Франсуазы скользнула с плеча Ксавьер вдоль ее руки. – Но я привязана к вам. Я буду так счастлива видеть вас рядом.

Ксавьер устремила на нее обрадованный и недоверчивый взгляд.

– Разве нам не было хорошо этим вечером? – спросила Франсуаза.

– Конечно, было, – смущенно согласилась Ксавьер.

– У нас могло бы быть множество таких моментов! Вас это не прельщает?

Ксавьер крепко сжала руку Франсуазы.

– О! Мне так хотелось бы, – с жаром произнесла она.

– Если захотите, так оно и будет, – сказала Франсуаза. – Через Инес я пошлю вам письмо со словами, что она нашла для вас занятие. И в тот день, когда вы решитесь, вам стоит лишь написать мне: «Я еду», и вы приедете. – Она погладила горячую руку, доверчиво покоившуюся в ее руке. – Вот увидите, у вас будет прекрасное существование, очень счастливое.

– О! Я очень хочу приехать, – призналась Ксавьер; всем телом она прильнула к плечу Франсуазы; долгое время они оставались неподвижны, прижавшись друг к другу; волосы Ксавьер касались щеки Франсуазы; их пальцы переплелись.

– Мне грустно расставаться с вами, – сказала Франсуаза.

– Мне тоже, – тихонько вторила Ксавьер.

– Милая моя Ксавьер, – прошептала Франсуаза; приоткрыв рот, Ксавьер смотрела на нее блестевшими глазами. Размякшая, беспомощная, она полностью была предоставлена ей. Отныне Франсуаза повлечет ее по жизни. «Я сделаю ее счастливой», – твердо решила она.