Онлайн чтение книги Графиня Солсбери
XII

Тем временем, поскольку осада Камбре, несмотря на мужество осаждающих, затягивалась, английский король — он узнал, что Филипп де Валуа, предварительно прислав в Перонн свой письменный приказ, прибыл с мощной армией в Сен-Кантен — собрал на совет самых доблестных и опытных сподвижников, среди которых находились граф Робер Артуа, мессир Жан де Бомон, епископ Линкольн-ский, граф Солсбери, маркиз Юлих и Готье де Мони, чтобы решить, продолжать ли осаду или идти навстречу противнику. Обсуждение было коротким; все решили, что нет надежды взять город Камбре, окруженный крепкими стенами и обороняемый сильным гарнизоном; из этого следовало, что лучше идти навстречу неприятелю и дать ему сражение на открытой местности, чем бесполезно мучиться у города до наступления близящейся зимы. После совета сеньорам был отдан приказ снять осаду. Каждый, свернув палатки и личный вымпел, встал под знамя своего командующего, и армия двинулась к горе Сен-Мартен: там, на границах с Пикардией, находилось премонтранцкое аббатство камбрейской епархии. И тут, так как мессир Жан де Бо-мон выполнил свое обещание служить маршалом в армии, пока она воевала на землях Империи или графства Генне-гау, сдал командование английскому королю, и тот вместо него поставил трех маршалов — графов Нортгемптона, Глостера и Суффолка. Коннетаблем был назначен граф Уорик, тотчас вставший во главе армии, которая, подойдя к горе Сен-Мартен, переправилась через Шельду без всяких помех со стороны французов. Оказавшись на другом берегу, граф Геннегауский подъехал к Эдуарду, слез с коня и, встав на одно колено, попросил разрешить ему, согласно данному им слову, отправиться к королю Франции, чтобы он смог столь же честно сдержать свою клятву, данную одному, как он сдержал клятву, данную другому: он служил королю Англии, своему шурину, в Империи, но теперь желал служить своему дяде, королю Франции в его королевстве. Эдуарду были известны обещания графа; он не стал возражать и, подняв его, сказал: «Да хранит вас Бог!».

Потом, сняв латную рукавицу, он протянул ему руку; Вильгельм Геннегауский поцеловал ее, снова сел на коня, в последний раз отдал честь королю и уехал из армии вместе со всеми своими друзьями и воинами, кроме дяди своего Жана де Бомона: тот по-прежнему оставался изгнанным из французского королевства за помощь, оказанную королеве Изабелле, и не считал бесчестным для себя находиться среди князей Империи, хотя те и вступили на земли Франции.

После отъезда молодого графа Вильгельма собрался второй военный совет, чтобы решить, идти ли в глубь страны или же, поджидая французскую армию, двигаться вдоль границ графства Геннегау, откуда каждый день можно беспрепятственно получать оружие и съестные припасы. Мнения разделились, но герцог Брабантский категорически высказался за вторую тактику, и все с ним согласились; английская армия тотчас была разделена на три корпуса: первым командовали маршалы, вторым — король, третьим — герцог Брабантский. И вся эта лавина солдат тронулась в путь, поджигая и грабя, делая не более трех льё в день, чтобы ничего не упустить по пути — ни городов, ни деревень, ни ферм; после нее исчезало все — виноградники, леса, хлеба, богатства земли и дары неба, так что ее можно было бы сравнить с лавой, которая там, где проходит, оставляет после себя безлюдной и бесплодной землю, прежде плодородную и населенную.

Изредка армия останавливалась и, словно огнедышащий дракон, простирала одно из крыльев, и от ее фланга отделялся какой-нибудь отряд, устремляясь в Пикардию или Иль-де-Франс, где сжигал и подвергал разграблению несколько городов; даже в центре королевства можно было видеть зарево пожарищ и слышать вопли несчастных; подобная участь постигла Ориньи-Сент-Бенуат и Гиз. Наконец король Эдуард, узнав в Боэри, монастыре цистерцианцев, принадлежащем ланской епархии, что Филипп выступил из Сен-Кантена более чем со ста тысячами солдат, чтобы дать ему сражение, не пожелал больше притворяться, будто спасается бегством, продолжая двигаться дорогой, удалявшей его от французского короля; поэтому он вернулся назад, провел ночь того дня, когда получил это известие, в Ферваке, на другой день — в Монтрё; на третий день он вступил во Фламанжери и, сочтя это место подходящим для расположения армии, в которой было почти сорок пять тысяч человек, посчитал, что будет ждать здесь короля Филиппа и уже проделал достаточно долгий путь навстречу ему, чтобы его не заподозрили в том, будто он избегает сражения.

Король Франции действительно вышел из Сен-Кантена; он со своей армией двигался так быстро, что скоро вошел в Бюиронфос и остановился, приказав солдатам разбить здесь лагерь; он был намерен ждать тут английского короля и своих союзников, находившихся от него не более чем в двух лье. Граф Вильгельм Геннегауский, узнав, что король Франции обосновался в Бюиронфосе, выехал из Кенуа, где стоял до сих пор, и примчался во французскую армию, представ перед дядей с пятьюстами копейщиками. Хотя это был великолепный отряд, король Филипп сначала оказал ему довольно холодный прием, ибо не мог забыть, что граф с той же самой свитой осаждал Камбре. Но граф Вильгельм смиренно извинился, сказав, что был вынужден повиноваться императору, от которого зависел так же, как и от короля Франции; король и военный совет в конце концов удовлетворились его оправданиями, назначив графу место расположения в центре армии, совсем рядом с королевским шатром.

Эдуарду скоро стало известно о намерениях противника и о том, что обе армии разделяет небольшое расстояние. Он тотчас созвал совет, куда входили князья Империи, маршалы, все бароны и прелаты Англии, спросив у них, по-прежнему ли они желают дать сражение и намерены ли высказать ему свои соображения, что следует делать в том месте, где они оказались. Сначала сеньоры молча переглядывались, потом поручили говорить герцогу Брабантскому; тот встал и сказал, что, по его мнению, долг и честь обязывают их всех сражаться, «хотя численное превосходство за противником, и необходимо без промедления послать герольда к королю Франции, дабы потребовать сражения и принять его в тот день, какой назначит король». Это вступительное слово было встречено единодушными рукоплесканиями, и герольду герцога Гелдерландского, знающему французский язык, было поручено от имени короля Англии и князей Империи доставить их вызов королю Франции. Герольд тотчас сел на коня и со свитой, достойной тех, кого он представлял, скакал всего два часа — так близко армии находились друг от друга — и прибыл на аванпосты Филиппа де Валуа, попросив немедленно проводить его к королю.

Король Франции принял его в окружении своего военного совета и с радостью выслушал герольда, умного человека, исполнившего поручение достойно и твердо; потом, узнав, что противник остановился и ждет его, требуя генерального сражения, Филипп де Валуа ответил, что ему приятно слышать подобные слова и он выбирает ближайшую пятницу как день, когда ему будет удобно вступить в битву; затем король, сняв с плеч горностаевый плащ с застежкой в виде золотой цепи, подарил его герольду в знак того, что тот здесь гость желанный, а принесенная им весть чудесна. В тот же вечер герольд вернулся в армию Эдуарда, рассказал об обильном королевском угощении и сообщил, что день сражения назначен на пятницу. Слух об этот тотчас распространился среди князей Империи и английских баронов, и они часть ночи посвятили чистке оружия и подготовке к битве.

На следующий день граф Геннегауский поручил сиру де Тюлиньи и сиру де Фаньоэлю — из всех своих рыцарей этим двоим он полностью доверял за их храбрость и ум — выяснить дислокацию английских полков. Они тотчас оседлали лучших боевых коней и, под покровом леса, что тянулся вдоль всей линии расположения англичан, какое-то время ехали мимо английской армии, от которой были так близко, что могли наблюдать все ее позиции. Но вдруг плохо объезженный конь сира де Фаньоэля испугался (его царапнула по крупу ветка дерева) и, закусив удила — всадник не мог с ним совладать, — вынес его из леса и, примчавшись прямо в стан армии Эдуарда, сбросил на землю среди палаток князей Империи. Сир де Фаньоэль тотчас был окружен и взят в плен пятью германцами, запросившими с него выкуп; поскольку он был пленен не в бою, а в итоге случайного падения с лошади, они согласились отпустить его на свободу, если он пожелает дать им гарантию, что кто-то поручится за него и внесет залог. Тогда сир де Фаньоэль попросил, чтобы его отвели к мессиру Жануде Бомону; тот — он как раз выходил с мессы — пришел в восторг, увидев у входа в палатку своего давнего и доброго знакомого. Пленник рассказал о том, как он попал в руки германцев, какой за него назначили выкуп и что предложили ему захватившие его люди. Мессир Жан де Бомон сразу же внес требуемую сумму и пригласил сира де Фаньоэля на обед; во время десерта он велел привести коня своего гостя и вернуть сиру де Фаньоэлю его меч, но при одном условии: тот должен взять на себя труд передать от него поклон его племяннику — графу Вильгельму. Сир де Фаньоэль обещал это сделать и вернулся в лагерь своего короля; он смог дать более точные сведения об армии Эдуарда, увидев ее изнутри, нежели те, какие рассчитывал получить, отправляясь утром в разведку.

В тот же вечер, когда король Франции бодрствовал в своем шатре, к нему привели запыленного и измученного гонца (с момента вступления на берег он проезжал в день двадцать льё, не меняя коня); гонец прибыл с острова Сицилия и привез письма от Робера, графа Прованского и короля Неаполитанского. Филипп, зная о мудрости и познаниях в астрологии своего кузена, при первых слухах о войне обратился к нему, чтобы выяснить, что следует ждать от этой войны. Поэтому Робер исследовал благоприятные и пагубные сочетания звезд; много раз он волхвовал над судьбами короля Франции и короля Англии, но звезды неизменно показывали, что там, где собственной персоной будет находиться Эдуард, Филипп потерпит позорное поражение с великим уроном для королевства Франции, посему в письме он советовал ему не вступать в сражение, если даже у него будет втрое больше солдат, ибо исход битвы заранее предрешен в книге вечности, где рука людская ничего переписать не может. Филипп поостерегся показать кому-либо это письмо, боясь подорвать боевой дух армии, но, невзирая на доводы и запреты своего двоюродного брата короля Неаполитанского, решил, что, если Эдуард навяжет сражение, он не отступит ни на шаг, поскольку сам назначил день битвы; однако Филипп также принял решение не идти навстречу Эдуарду, если даже удастся занять позицию, выгодную с точки зрения местности, и солнце будет бить в глаза англичанам.

Наутро обе армии приготовились выступать и отслужили мессу; оба короля и множество сеньоров исповедовались и причастились, как надлежит людям, которые идут сражаться и хотят быть готовыми в любую минуту предстать перед Богом; потом армии двинулись навстречу друг другу с двух сторон глубокого, большого, почти непроходимого болота, заросшего травой, и тот, кто осмелился бы первым его перейти, подвергнулся бы опасности. После часового перехода обе армии стали друг против друга, и каждый король приказал построить войска в боевой порядок.

Король Эдуард, располагавший позиционным преимуществом, разделил армию на три корпуса, приказав всем воинам спешиться и спрятать в небольшом лесу, что находился за спиной англичан, лошадей и упряжь, а обозы сделать укреплениями. Первый корпус, насчитывающий восемь тысяч воинов (среди них находились двадцать два рыцаря со знаменами и шестьдесят рыцарей с треугольными стягами), составляли германцы; командовали корпусом герцог Гелдерландский, граф Юлих, маркиз Бранденбургский, мессир Иоанн Геннегауский, маркграф Мейсенский, граф Монсский, граф Зальмский, сир де Фокемон и мессир Арну де Блакенгейм.

Второй корпус вел герцог Брабантский; под его началом войсками командовали самые богатые и самые храбрые бароны его страны, а также несколько сеньоров из Фландрии, присоединившихся к нему, так что он шел впереди двадцати четырех рыцарей со знаменами и восьмидесяти рыцарей со стягами, командуя семью тысячами солдат, отлично снаряженных и вооруженных, людей отважных и чистых сердцем.

Третий, самый сильный корпус, был под командованием короля Англии; Эдуарда окружали все вельможи королевства во главе с его двоюродным братом графом Генри Дерби, сыном лорда Генри Ланкастера Кривая Шея, епископ Линкольнский, епископ Даремский, графы Нортгемптон, Глостер, Суффолк и Хартфорд; вместе с ними находились мессир Робер Артуа, мессир Реньо Кобхэм, сэр Перси, мессиры Людовик и Иоанн де Бошан, мессир Хью Гастингс, мессир Готье де Мони и, наконец, граф Солсбери (не проведя и двух недель с молодой супругой, он присоединился к армии и, свободный от своего обета, отныне смотрел на мир пылающими отвагой глазами). Над этим стальным морем людских волн из шести тысяч рыцарей и шести тысяч лучников, словно прибой, устремившимся вперед, развевалось двадцать восемь знамен и реяло девяносто стягов; за этими тремя корпусами располагался четырехтысячный арьергард — командовали им граф Уорик, граф Пемброк, сэр Мильтон и многие другие славные рыцари, — готовый придти на помощь любой части, если она дрогнет в бою.

Короля Франции окружало великое множество воинов, дворян и рыцарей; это было дивное зрелище — перечислять всех пришлось бы слишком долго. Когда полки Филиппа выстроились на поле, то среди них можно было насчитать сто двадцать семь рыцарей со знаменами, пятьсот шестьдесят рыцарей со стягами, четырех королей, шесть герцогов, тридцать шесть графов, четыре тысячи рыцарей и более шестидесяти тысяч солдат из коммун Франции; их оружие так сверкало, что казалось зеркалом, в котором отражается солнце. Но все это рыцарство, столь грозное и столь красивое на вид, в течение дня разделилось в своих мнениях, ибо одни говорили, что покроют себя позором, если, находясь так близко от врага, не дадут сражения, а другие утверждали, что вступать в битву будет ошибкой, потому что король Франции может в ней все потерять и ничего не выиграть. Если он потерпит поражение, враг сразу проникнет в самое сердце королевства, если же он выйдет победителем, то все равно не сможет завоевать ни Англию, представляющую собой остров, ни земли князей Империи, которых по-прежнему будет твердо поддерживать Людвиг IV Баварский, их сюзерен.

В это время король Англии, сев на изящного коня для парадных выездов, в сопровождении мессира Робера Артуа, мессира Реньо Кобхэма и мессира Готье де Мони объезжал войска, тихим голосом просил рыцарей и других соратников помочь ему исполнить обет и не посрамить его чести, объясняя преимущество выбранной им позиции — спиной к лесу, под защитой болота, — когда враг не сможет подойти к ним, не подвергая себя большой опасности. Объехав по фронту войска и обратившись к каждому полку — одних он воодушевлял, других сдерживал, — Эдуард вернулся к себе в корпус, построил войска и приказал никому не выдвигаться за линию маршальских знамен.

Эти приготовления обеих сторон заняли почти все утро, а когда наступил полдень, в ряды французов опрометью примчался заяц, которого вспугнул английский рыцарь, отставший от своей части; тут несколько рыцарей, смекнув, что у них есть время поохотиться, вопя и улюлюкая, принялись травить зайца в железном загоне, куда тот попал; английская армия, видя эту суматоху, но не зная ее причины, взволновалась при этом шуме, ожидая атаки. Поэтому король Эдуард пересел со своего иноходца на крупного, мощного боевого коня, приготовившись отразить первую атаку. Со своей стороны, сеньоры Гаскони и Лангедока, считая, что их атакуют, надели шлемы и обнажили мечи, тогда как граф Геннегауский, полагая, что больше нельзя терять ни минуты и скоро начнется сражение, поспешил посвятить в рыцари нескольких дворян: он обещал им оказать эту милость; таким образом, он коснулся мечом плеча и расцеловал четырнадцать воинов, и те до конца своих дней носили прозвание «рыцарей Зайца».

Все эти происшествия заняли немало времени; когда в три часа пополудни солнце стало спускаться к горизонту, гонец прискакал к королю Эдуарду: тот взял у него письма и, не слезая с коня, прочел их; подписанные епископом Кентерберийским, они были присланы государственным советом Англии и сообщали, что норманны и генуэзцы, высадившись в Саутгемптоне, разграбили и сожгли город; имея более сорока тысяч солдат, они дошли до Дувра и Нориджа, опустошив побережье Англии, и полностью завладели морем, так что никто не смог пробиться к берегам Фландрии; дело дошло до того, что они захватили два самых больших судна, построенные тогда англичанами — «Эдуард» и «Христофор»; бой продолжался весь день, и в нем погибла тысяча англичан.

Как видим, это были страшные известия; тем не менее в этих письмах содержались и гораздо более тревожные вести. Они приходили из Шотландии: пока Эдуард стоял под Камбре, Филипп де Валуа, как мы уже знаем, послал гонцов к баронам, сторонникам молодого короля Давида; они не привезли с собой большой помощи солдатами и оружием, но доставили весьма крупную сумму денег, благодаря коим можно было получить и то и другое.

Глава посольства, человек большого мужества и редкостного ума, миновал все посты англичан и сумел пробраться в Джеддарский лес, где, словно в неприступной крепости, укрывались граф Муррей, мессир Саймон Фрэзер, мессир Александр Рамсей и мессир Уильям Дуглас, племянник доброго лорда Джеймса (как мы уже рассказали читателям, тот умер в Испании, когда вез в Святую Землю сердце своего короля). Все они очень обрадовались вестям, дошедшим из Франции; поскольку король Филипп настоятельно советовал им воспользоваться отсутствием Эдуарда, чтобы вызвать волнения в Английском королевстве, а благодаря большой казне, присланной им, предоставлял все возможности это осуществить, шотландские бароны быстро и так умело «засеяли» деньги на подвластных англичанам землях, что со всех сторон в изобилии выросли люди и лошади; соратники Давида, оказавшись во главе мощного войска, вышли на равнину подобно стае волков (коменданты английских крепостей считали, что шотландцы еще прячутся в чаще Джеддарского леса, как дикие звери) и то ли благодаря силе, то ли благодаря внезапности нападения отбили большинство крепостей; после этого у англичан в Шотландии осталось не больше семи-восьми крепостей и городов, в числе их Берик, Стерлинг, Роксбург и Эдинбург. Но это не все: ободренные успехами, шотландцы, оставив в тылу Берик, перешли реку Тайн и, перебравшись через древнеримский оборонительный вал, добрались до Дарема, расположенного на юге графства Нортумберленд, то есть на три дневных перехода проникли в глубь Английского королевства, сжигая и грабя все вокруг; потом они другой дорогой отправились назад, но никто не мог помешать их отступлению, поскольку англичане даже не подозревали, что у шотландского льва столь быстро могли отрасти когти и зубы.

Эдуард прочитал эти письма спокойно, не обнаружив ни малейшего признака волнения; потом, закончив чтение, приказал устроить пышное угощение и одарить гонца так щедро, словно тот доставил совсем иную весть. Наконец он окинул взором располагавшуюся перед ним армию, моля в душе Господа Бога, чтобы он не допустил той битвы, которую Эдуард сильно желал и ради которой пришел сюда издалека; ибо он, победитель или побежденный, проникнувший в глубь Французского королевства или отброшенный на земли Империи, не смог бы вернуться на родину, куда его призывали столь важные дела. По счастью, французская армия занимала прежние позиции и не двигалась с места, а поскольку солнце начинало клониться к закату, было вполне вероятно, что сегодня сражение не состоится.

В самом деле, прошло еще два часа, но ни та ни другая сторона не решалась перейти болото; опустилась ночь, и армии отошли на занятые накануне позиции. Тогда король Эдуард собрал военный совет, вслух прочитал полученные из Англии письма и спросил, что думают на сей счет английские бароны и князья Империи; мнение было единодушным: королю крайне важно находиться в Лондоне и надлежит срочно выехать в Англию. Поэтому, пользуясь ночной тьмой, король, приказав свернуть палатки и снарядить обозы, отправился с герцогом Брабантским на ночлег в окрестности Авена, в Геннегау, а наутро, простившись с германскими и брабантскими сеньорами, остававшимися защищать герцогство, вместе со своим кузеном герцогом Иоанном выехал в Брюссель.

На другой день король Франции, не зная о том, что произошло ночью, снова пошел навстречу англичанам, повелев построить войска в том же месте, что и вчера; но, не увидев ни одного англичанина и полагая, что в лесу, простирающемся на другом берегу болота, устроена засада, король потребовал добровольца, который, пробравшись через почти непроходимое болото (накануне ни та ни другая армии не рискнули его форсировать), осмотрел бы лес, вызывавший подозрение даже своей тишиной. Тогда взять на себя это опасное поручение вызвался некий молодой человек; это был отпрыск древней и знатной семьи мессир Эсташ де Рибомон, который, будучи всего двадцати одного года от роду, уже пять лет провел на войне. Поскольку он отправлялся на разведку, король Филипп де Валуа пожелал, чтобы смелый молодой человек, если он погибнет в этой авантюре, по крайней мере, умер рыцарем; король, приказав ему опуститься на колени, сам коснулся мечом его правого плеча и поцеловал юношу; мессир Эсташ, безмерно гордясь и радуясь подобной чести, вскочил в седло, моля Бога послать ему какого-нибудь врага, чтобы он в присутствии короля смог бы оказаться достойным оказанной ему милости. Поэтому на глазах у всей армии он пересек болото, выбрался на другой берег и, взяв наизготовку копье, решительно поехал к лесу, где скоро и скрылся. Он долго обшаривал лес, но в нем было пустынно и тихо, словно в зачарованном лесу, где Танкред, пронзив копьем дерево, пролил кровь Клоринды; он объездил лес во всех направлениях, но не обнаружил ничего из того, что искал, и вскоре снова показался над лесом, взбираясь на гору: с высоты ее открывалась вся окрестность; добравшись до вершины и никого там не найдя, он в знак победы воткнул в землю копье, повесил на него свой шлем с развевающимися на ветру длинными перьями и спокойно, с непокрытой головой вернулся к королю, доложив ему об исполненном поручении и предложил идти следом за ним вместе со всей армией на поле, где вчера располагались полки короля Эдуарда. Филипп де Валуа тотчас отдал авангарду приказ выступать, а мессир Эсташ де Рибомон как разведчик и проводник повел колонну через болото, из которого многие рыцари выбрались с большим трудом из-за тяжести их доспехов и лошадей; король Филипп убедился, что вчера он был совершенно прав, не рискуя переправляться через болото на глазах вражеской армии, тогда как сегодня он прошел его без боязни и опасности. Мессир Эсташ не ошибся; вокруг не было англичан, и он без помех, идя впереди небольшого отряда, отправился на вершину горы, чтобы забрать там оставленное им копье и шлем.

Король Филипп разбил лагерь на том месте, где еще вчера располагал свои корпуса Эдуард, и оставался здесь целых два дня; потом, узнав от местных жителей, что король Англии вместе со своими баронами и князьями Империи ушел в Геннегау, рыцарски поблагодарил королей, герцогов, графов, баронов и дворян, что пришли служить под его знамена, и, разрешив им разъехаться, куда они пожелают, вернулся в Сен-Кантен, откуда послал гарнизоны своих солдат в города Турне, Лилль и Дуэ; после чего, завершив эти дела и понимая, что ему больше нечего делать в приграничных районах и на границах Франции, возвратился в центр своего королевства — Париж.

Эдуард же вернулся в Антверпен, где сел на корабль, оставив в городе Гент под охраной своего друга Якоба ван Артевелде королеву Филиппу, в знак того, что он скоро приедет назад, поручив графам Суффолку и Солсбери оберегать и защищать Фландрию в том случае, если король Филипп захочет наказать ее за услуги, которые она уже оказала королю Англии и, как он рассчитывал, еще окажет. Потом он вышел в открытое море, не встретив ни норманнских, ни генуэзских пиратов, и плыл так быстро, что 21 февраля 1340 года высадился в Лондоне и в тот же день приехал в Вестминстер, где его возвращение стало большой радостью для всего королевства.