Онлайн чтение книги Графиня Солсбери
IV

На другой день оба наших путника поднялись чуть свет; оба, видимо, привыкли к этим утренним переездам: один, как солдат, другой, как человек среднего достатка; поэтому приготовления к отъезду они завершили с чистой воинской сноровкой, а когда солнце едва показалось на горизонте, уже снова были в пути. Примерно в четверти льё от постоялого двора, где они ночевали, дорога разделялась: одна вела на Харидж, другая — на Ярмут; Уолтер уже повернул коня на вторую дорогу, когда его спутник остановил свою лошадь.

— С вашего позволения, мессир, мы поедем по дороге на Харидж, — предложил Гергард Дени, — мне в этом городе нужно уладить кое-какие важные дела.

— Но я-то полагал, что в Ярмуте нам будет легче сесть на корабль, — возразил молодой дворянин.

— Но на менее надежный корабль, — ответил Гергард.

— Возможно, но, поскольку с этого берега ведет прямая линия в порт Слёйс, я полагал, что вы, как и я, предпочтете ее.

— Самая прямая линия, мессир, та, что ведет туда, куда мы хотим попасть, а если мы хотим в целости и сохранности добраться до Гента, то нам надо идти на Ньивпорт, а не на Слёйс.

— Почему же?

— Потому, что напротив этого города расположен некий остров Кадсан; он находится под охраной мессира Ги Фландрского, незаконнорожденного брата графа Людовика де Креси, нашего бывшего сеньора, dukere note 3Сеньор (фламанд.) Хэллоуина и мессира Иоанна Родосского, они его капитаны и сюзерены и, наверное, запросят с наших особ более богатый выкуп, коего не смогут им заплатить глава цеха ткачей и простой рыцарь.

— Полноте! — рассмеялся в ответ Уолтер и направил коня по дороге, на которую уже выехал его осмотрительный спутник. — Я уверен, что Якоб ван Артевелде и король Эдуард Третий не дадут своим послам умереть в заточении из-за неуплаты выкупа, даже если он достигнет десяти тысяч золотых экю за каждого.

— Я не знаю, что король Эдуард сделает для мессира Уолтера, — ответил ткач, — но уверен, что, как бы ни был Жакмар богат, он ничего не припас на тот случай, если его друга, метра Гергарда Дени, захватят в плен даже сарацины, еще большие мошенники, чем фландрские сеньоры, а посему позвольте мне самому позаботиться о собственной безопасности. Ничья дружба — ни короля, ни сына, ни брата — не защитит так надежно грудь человека, как его щит в левой руке и меч в правой; честно сказать, у меня нет ни меча, ни щита, да я не смог бы ловко пользоваться ими, если принять во внимание, что мне гораздо чаще приходилось иметь дело с веретеном и челноком, а не с кинжалом и наручным щитом, но мне свойственны осторожность и хитрость, а это наступательное и оборонительное оружие не хуже любого другого, особенно если пользуется им голова, постоянно занятая тем, чтобы избавить от всяких злоключений тело, имеющее честь ее носить, и — надо отдать ей должное — до сего дня она весьма удачно с этим справлялась.

— Но разве нам не грозит опасность столкнуться с кем-нибудь из бретонских, нормандских, пикардийских, испанских или генуэзских пиратов, рыщущих вдоль берегов Фландрии, получая деньги от короля Филиппа? Неужто вы считаете, что Гуго Кьере, Никола Бегюше или Барбавера будут обходиться с нами лучше, нежели мессир Ги Фландрский, dukere Хэллоуина или Иоанн Родосский? — спросил Уолтер (ему не хотелось попасть в лапы гарнизона Кадсана).

— Вот именно! Пираты больше гоняются за товарами, чем за купцами, им скорее нужна шерсть, а не сами бараны. В случае встречи с ними, мы отдадим им наш груз, и дело с концом.

— Значит, в порту Хариджа вас ждет принадлежащий вам торговый корабль?

— Нет, к сожалению. У меня всего лишь маленькая галера, ничуть не больше баржи; я нанял ее, уезжая из Фландрии; в ее трюме может поместиться только триста мешков с шерстью. Знай я, что так легко и по такой дешевой цене найду товар, нанял бы судно побольше.

— Но я знаю, что король Эдуард наложил эмбарго на английскую шерсть, — удивился Уолтер, — и под угрозой весьма суровых наказаний запретил вывозить из королевства.

— Пустяки! Этот запрет лишь усилил торговлю. Поэтому я, едва узнав о том, что Якоб хочет направить посла к королю Эдуарду, и попросил послать меня, ибо смекнул: англичане будут думать, что в качестве посланца славных городов Фландрии мне больше придется заниматься политикой, нежели торговлей, а следовательно, мне будет легче совершить выгодную сделку. И я не ошибся, ведь если мы благополучно доберемся до Гента, то поездка моя окажется очень выгодной.

— Но если бы король Эдуард, вместо того чтобы отправлять посла на прямые переговоры с Якобом ван Артеведде, немедленно, по вашей просьбе, снял запрет на вывоз шерсти, то мне кажется, сделка ваша была бы менее выгодной, поскольку, я полагаю, свои закупки вы сделали до приезда в Лондон, а значит, сговариваясь о покупке запрещенного товара, должны были бы платить за него дороже.

— Сразу видно, юный мой собрат, что вы больше занимаетесь делами рыцарскими, нежели торговыми, — с улыбкой ответил Гергард Дени, — и, сдается, что, окажись вы на моем месте, вас сильно затруднила бы подобная безделица.

— Признаю, что ваше замечание справедливо, хотя все-таки жажду знать, как вы поступили бы в этом случае?

— Я помедлил бы с оповещением о снятии запрета и поспешил бы с продажей шерсти. А так как в моих руках были бы и королевский указ, и шерсть, то я держал бы свой бумажник закрытым, а мои мешки открытыми, но это продолжалось бы недолго, — со вздохом пояснил Гергард, — ибо три четверти наших мануфактур стоят, хотя, слава Богу, не из-за отсутствия едоков, а по недостатку для них пищи.

— Значит, во Фландрии голод на английскую шерсть?

— Вот именно, голод. Послушайте, — доверительным тоном продолжал Гергард, вплотную подъехав к Уолтеру и понизив голос, хотя на дороге они были вдвоем, — если вы желаете, можно попробовать совершить хорошую сделку.

— Какую же? Я и не желаю ничего лучшего, как завершить свое торговое образование, тем более что вы кажетесь достойным учителем, необходимым мне, чтобы быстро постичь эту науку.

— Что вы намерены делать в Ярмуте?

— Взять корабль королевского флота, как то дозволяют мои полномочия.

— Это разрешение действительно в одном порту?

— Нет, во всех портах Англии.

— Прекрасно! Тогда возьмите в Харидже такой же корабль, какой рассчитывали взять в Ярмуте; нет нужды, чтобы он был размерами с «Эдуарда» или «Христофора», как говорят, самых больших кораблей, что когда-либо были построены на верфях; взять надо судно средних размеров, чтобы трюм мог бы вместить состояние двух человек, а когда вы его возьмете, мы набьем ему брюхо самой лучшей шерстью Уэльса, он поведет на буксире и нашу маленькую галеру — ее жалко бросать — и, приплыв в Гент, мы по-братски разделим доходы. Если у вас нет при себе денег — это неважно, мне поверят в долг.

— Ваша мысль превосходна, — ответил Уолтер.

— Вы согласны? — с сияющими от радости глазами воскликнул Гергард.

— Но есть лишь одно препятствие, ибо, говоря по совести, я не могу ее осуществить.

— Как это? Почему? — удивился Гергард.

— Потому что именно я посоветовал королю Эдуарду не разрешать вывозить ни одного тюка шерсти из портов Англии. (Гергард вздрогнул от изумления.) Но пусть то, что я вам сказал, вас не беспокоит, мой славный спутник, — усмехаясь, продолжал Уолтер, — хорошо, что вы купили ваши триста мешков, увозите их с собой, но поверьте человеку, дающему вам дружеский совет: пусть это будет ваша последняя незаконная сделка. Я же, как вы угадали, больше занимаюсь делами рыцарскими, чем торговыми, а так как два этих состояния несовместимы, то я делаю свой выбор и желаю оставаться рыцарем. Роберт, дайте мне Осторожного.

Сказав эти слова, Уолтер посадил на левую руку сокола прекрасной Алике и, переехав на другую сторону дороги, оставил старшину цеха ткачей ехать в одиночестве; Гергард был совершенно изумлен тем, как было встречено его предложение, столь естественное по его мнению, что на месте Уолтера он посчитал бы его весьма выгодным.

Оставим теперь их молчаливо продолжать путь на Харидж и для понимания последующих событий и новых героев, коих мы скоро выведем на сцену, бросим взгляд на Фландрию — благословенную землю, где в средние века царили три короля западной торговли — города Ипр, Брюгге и Гент.

Междуцарствие, наступившее после смерти Конрада, казненного в 1268 году по приказу Карла Анжуйского, брата Людовика Святого, вызвало в Германии долгие споры по поводу того, кого избрать императором, постепенно позволив сеньорам, как мы уже сказали, избавиться от власти Империи; в свою очередь и города, наученные поданным им примером, приняли меры, чтобы выскользнуть из рук феодальной державы. Майнц, Страсбург, Вормс, Шпейер, Базель и все остальные города от Рейна до Мозеля заключили между собой наступательный и оборонительный союз, ставящий целью противостоять насилию владычествующих над ними сеньоров, одни из которых зависели от Империи, другие — от Франции. К этой защите от феодалов города подвигла прежде всего любовь к собственности, внушенная им огромными богатствами, что благодаря торговле скапливались у банкиров. В ту далекую от нас эпоху, когда путь вокруг мыса Доброй Надежды не был открыт Бартоломеу Диасом и пройден Васко да Гамой, все перевозки осуществлялись караванами; караваны отправлялись из Индии, где накапливались все дары ее океана, поднимались на север по берегам Персидского залива, достигая Родоса или Суэца, своих главных складов; в двух этих местах караванщики пересаживались на грузовые суда, доставлявшие их в Венецию. Там все товары сначала выставлялись на великолепных базарах Светлейшей республики, которая затем с помощью тысячи своих кораблей переправляла их в другие порты Средиземного моря, но, чтобы направлять к океану торговую реку, питавшую страны, лежавшие к северу и западу от Венеции, снова снаряжала караваны. Путь этих новых караванов лежал через независимые графства Тироль и Вюртемберг, шел по берегам Рейна до Базеля, под Страсбургом пересекал реку, пролегал через архиепископство Трирское, Люксембург и Брабант, заканчиваясь во Фландрии; по дороге эти караваны наполняли рынки Констанца, Штутгарта, Нюрнберга, Аугсбурга, Франкфурта и Кёльна, этих городов-гостиниц, караван-сараев Запада. Поэтому Брюгге, Ипр и Гент превратились в богатые филиалы Венеции; со складов этих городов вывозили в Бургундию, Францию и Англию пряности с Борнео, ткани из Кашмира, жемчуг из Гоа и алмазы из Гуджарата. Монополию же на торговлю страшными ядами с острова Целебес оставила за собой Италия. В обмен на эти товары ганзейские города получали кожи из Франции и шерсть из Англии — они производились почти исключительно в этих странах, — и те вместе с отдохнувшими караванами доставлялись в глубь Индии, где и находился исток этого караванного пути.

Поэтому легко понять, что богатые горожане, способные соперничать в роскоши с князьями Империи и вельможами Англии и Франции, с трудом мирились с бесчинствами своих герцогов и графов. И посему феодалы почти всегда находились в состоянии войны с горожанами, если не воевали против Франции.

При Филиппе Красивом, в 1297 году, эти столкновения начали принимать серьезный характер. Граф Фландрский объявил королю Франции, что выходит из вассальной зависимости и больше не признает его своим сюзереном. Филипп тотчас послал архиепископа Реймсского и епископа Санлисского отлучить от Церкви графа Фландрского; тот воззвал к папе, решившему самому разобраться в этом деле; но Филипп написал римскому папе, что дела во Французском королевстве подлежат ведению суда пэров, а не святого престола. После чего Филипп собрал армию и двинулся на Фландрию, посеяв в Италии семена великого религиозного раздора, ставшего причиной смерти Бонифация VIII и приведшего к переселению пап в город Авиньон.

Во время похода Филипп Красивый узнал, что император Священной Римской империи идет на помощь фламандцам; он немедля послал к нему своего коннетебля Гоше де Шатийона, который, заплатив большие деньги, купил отступление противника; одновременно и Альбрехт Австрийский получил от Филиппа значительную сумму на то, чтобы удержать Рудольфа в Германии. Филипп, освободившись от духовной власти Бонифация VIII и светской власти императора, открыл военные действия против своих врагов; кампания началась серией побед: Лилль капитулировал, Бетюн был взят штурмом, Дуэ и Куртре сдались без боя, а граф Фландрский разбит в окрестностях Вёрне; но, двигаясь на Гент, король Франции встретил на пути часть бежавших из-под Вёрне войск, которые собрал король Англии Эдуард I, переправившийся через пролив, чтобы помочь фламандцам. Поскольку оба монарха не желали ввязываться в битву, в Турне было на два года подписано перемирие, и по нему к Филиппу отошли Лилль, Бетюн, Куртре, Дуэ и Брюгге. Когда истек срок перемирия, Филипп IV послал своего брата Карла де Валуа возглавить возобновившиеся военные действия; город Гент открыл ворота: из них вышел граф Фландрский с обоими сыновьями и вместе с целой толпой сеньоров; моля о прощении, они пали на колени перед королем Франции. Филипп заточил графа Фландрского и его сыновей в тюрьму; графа Фландрского он отправил в Компьен, Робера — в Шинон, а Вильгельма — в Овернь. Приняв эти меры, король явился в Гент, снизил налоги, даровал городам новые привилегии и, убедившись, что завоевал их любовь, объявил: граф, совершив измену, заслуживает конфискации всех его земель, каковые Филипп и присоединяет к Франции.

Но подобный оборот событий не устраивал фламандцев: они ожидали большего, чем смена правителя. Поэтому они терпеливо дождались отъезда короля и, когда тот уехал, подняли восстание. Ткач Петер Конинк и мясник Брейдель встали во главе бунта, встретившего симпатию почти всего населения и так быстро охватившего всю Фландрию, что известие о его начале едва дошло до Парижа, а Петер Конинк уже взял Брюгге; Гент, Дамме и Ардембург тоже взбунтовались, а принявший сторону простого народа Фландрии племянник графа Вильгельм Юлихский был избран военачальником. Его первыми подвигами было взятие Вёрне, Берга, Венендаля, Касселя, Куртре, Ауденарде и Ипра. Филипп послал против восставших армию, которой командовали коннетабль Рауль де Клермон-де-Нель и Робер, граф Артуа, отец того Робера Артуа, что в изгнании нашел приют при дворе короля Англии; эта армия не смогла взять укрепленный лагерь Вильгельма Юлихского, оставив во рвах коннетабля, не пожелавшего сдаться, Робера Артуа, получившего тридцать две раны, двух маршалов Франции, наследника герцогства Бретань, шесть графов, шестьдесят баронов, тысячу двести дворян и десять тысяч солдат.

На следующий год Филипп сам вступил во Фландрию, чтобы отомстить за это поражение, заставившее все дворянство Франции облачиться в траур, и, взяв Орши, разбил лагерь в Монс-ан-Певеле, между Лиллем и Дуэ. Через два дня, в ту минуту, когда Филипп намеревался сесть за стол, в лагере вдруг поднялся громкий шум; король бросился к выходу из шатра и столкнулся лицом к лицу с Вильгельмом Юлихским, проникшим во французский лагерь с тридцатью тысячами фламандцев; король неминуемо погиб бы, если бы Карл Валуа, его брат, не схватил за горло Вильгельма Юлихского. Пока они боролись врукопашную, Филипп подхватил шлем, латные рукавицы и меч; не взяв копья и щита, он вскочил в седло и, собрав всю свою кавалерию, опрокинул корпус фламандской пехоты, растоптав лошадьми шесть тысяч солдат, а остальных обратив в бегство; после этого, желая закрепить свое преимущество (епь давал слух об этой победе), он осадил город Лилль. Он едва успел разбить свой лагерь, как Иоанн Намюрский, собравший шестьдесят тысяч войска, прислал к нему герольда, чтобы просить почетного мира или бросить ему вызов на битву. Филипп, удивленный быстротой, с какой мятежники оправились после поражения и навербовали новых солдат, согласился заключить предлагаемый ими мир; договоренности состояли в том, что Филипп освободит Робера Бетюнского и отдаст ему графство Фландрия, но при условии, что у того останется лишь пять городов, обнесенных крепостными стенами, которые король даже сможет приказать снести, если сочтет необходимым, и Робер даст ему клятву верности, выплатив в разные сроки двести тысяч ливров; кроме этого, фламандцы должны были отдать Франции Лилль, Дуэ, Орши, Бетюн и все другие города, расположенные по эту сторону реки Лис. Этот договор кое-как соблюдался до 1328 года, когда Людовик де Креси, изгнанный своими подданными, укрылся при дворе Филиппа де Валуа. В течение этого мирного промежутка трон Франции последовательно занимали Людовик X, Филипп V и Карл IV. Филипп де Валуа, наследовавший Карлу IV, тоже предпринял поход против фламандцев, которыми командовал рыботорговец по имени Коллен Зеннекен, приказавший разбить укрепленный лагерь на горе Кассель; новый командующий фламандцев на ограде своего лагеря приказал изобразить петуха и написать следующее двустишие:

Когда этот петух прокричит,

Тогда найденный и победит!note 4Филиппа де Валуа называли найденным королем, потому что бароны его избрали после смерти Карла Красивого, у которого не было ни брата, ни сына; его родственниками были только Эдуард Английский по женской линии и его кузен Филипп де Валуа — по мужской линии. (Примеч. автора.)

Пока Филипп искал способ заставить петуха пропеть, Зеннекен, переодевшись в торговца рыбой, три дня кряду проникал в лагерь французов, приметив, что король любит посидеть за столом и поспать после обеда, а примеру короля следует вся армия; это внушило Зеннекену мысль внезапно напасть на лагерь. И вот 23 августа, в два часа пополудни, когда весь лагерь спал, Зеннек без шума подвел свои войска к стану французов; застигнутым врасплох часовым перерезали горло, не дав им подать сигнал тревоги, фламандцы рассыпались по лагерю, а Зеннекен с сотней самых решительных солдат направился к палатке Филиппа, когда духовник короля — он один бодрствовал, погруженный в чтение Священного Писания, — услышал шум и поднял тревогу. Филипп приказал протрубить сигнал седлать коней; услышав его, воины проснулись и, схватив оружие, кинулись на фламандцев и перебили, если верить письму, которое сам король написал настоятелю монастыря Сен-Дени, восемнадцать тысяч пятьсот человек. Зеннекен не пожелал оставаться в живых после такого разгрома и покончил с собой. Эта битва отдала Фландрию на милость победителю, разрушившему Ипр, Брюгге и Куртре, предварительно повесив или утопив в реке сотни три жителей этих городов. Фландрия таким образом вновь оказалась завоеванной и возвращена под власть Людовика де Креси (он, все-таки не осмеливаясь иметь резиденцию ни в одном из главных фландрских городов, продолжал жить во Франции, откуда и управлял своим графством).

Именно во время отсутствия этого сеньора Якоб ван Артевелде приобрел такую большую власть, что, глядя на него, можно было бы подумать, будто он владетельный сюзерен Фландрии. В самом деле, это он, как мы уже знаем, отправил посланника к королю Эдуарду с поручением добиться вывоза английской шерсти, главной статьи в торговле ганзейских городов, и посему, мы уже об этом рассказывали, Эдуард, поняв с быстротой гения, какую огромную выгоду он сможет извлечь из старой ненависти, которую еще питали друг к другу Филипп де Валуа и Фландрия, не пренебрег вести переговоры с пивоваром Артевелде как равный с равным.