Онлайн чтение книги Ярослав Мудрый
Детство

Уже крепко сел князь Владимир Святославич в Киеве, сначала прогнав, а потом и вовсе убив своего старшего брата Ярополка Киевского, все вокруг признали его власть. Можно бы и успокоиться. И его жене Рогнеде тоже, а она все копила и копила обиды на мужа.

Полоцкая княжна и без Владимира должна была стать киевской княгиней, ее сватал тот самый Ярополк. К чему Владимиру понадобилось звать за себя Рогнеду, зная, что та уже сосватана? Красавица? Так мало ли таких на Руси? Норов княжеский? Тот норов всем боком вышел.

Рогнеда надменно отказала робичичу, ответствовав, что хочет пойти за Ярополка. Владимир взъярился, захватил Полоцк, обесчестил Рогнеду на глазах у ее родителей, убил Рогволода и его жену, обоих братьев непокорной полочанки, а затем все же взял ее за себя. Но взял на правах добычи, без брачного пира, без почитания обычаев предков.

С того дня затаила Рогнеда обиду в сердце.

Но женское сердце загадка, забыть бесчестье и гибель родных не смогла, а синеглазого князя-насильника полюбила. И дети пошли: сначала двойняшки Изяслав и Мстислав, который умер младенцем, потом Ярослав, Всеволод, Предслава… А князь был ласков, горяч. И красив, одни синие, как весеннее небо, глаза и алые чувственные губы чего стоили!

Не все в порядке оказалось у одного из сыновей Рогнеды – Ярослава.

– Глянь-ко, с ногой что не так? – Шепот повитухи был свистящим и перепуганным.

– Не, пройдет!..

– Смотри, княгиня с нас шкуру-то сымет, коли что упустим.

– Ништо, спеленаем потуже, выровняется.

Мальчик не знал, что это о нем, о его «неправильной» ноге. Для него все слова еще были пустыми звуками, но уже пришла и больше не отпускала боль. Она сопровождала каждое пеленание, каждое прикосновение к больной ножке…

Повитухи ли недоглядели, или никто не был виноват, только остался Ярослав на всю жизнь хромцом. Думали, что и вовсе ходить не сможет.

Смог, пересилил свою всегдашнюю боль. Помог в этом Блуд – кормилец и защитник на многие годы. Он был воеводой у предыдущего князя Ярополка, помог Владимиру обманом выманить своего князя из Киева, а потом из Родни, где тот укрылся. Конечно, Блуд прекрасно знал, что за этим последует, Владимир попросту убил Ярополка. Но сделать Блуда своим воеводой не мог, не по правилам.

Тогда князь предложил воеводе стать кормильцем (воспитателем) маленького Ярослава. Кормилец должен находиться рядом с княжичем всю жизнь, оберегая и наставляя. Именно благодаря Блуду сложился характер Ярослава, во многом весьма противоречивый, но благодаря Блуду же князь вообще встал на ноги, не оставшись вечным калекой-сидельцем.

Блуд некоторое время смотрел на маленького Ярослава чуть прищурившись, потом посопел и хмуро поинтересовался у мамки:

– Не ходит?

– Не… сиделец он.

– Чего?

– Да, видать, при рождении что повредил, али после не так взялись. Только на правую ножку не встает. Зато ползает ловко.

Ярослав действительно передвигался, шустро перебирая ручонками, но и тут как-то бочком, стараясь поменьше опираться на калечную ножку. Он подполз по толстому ковру ближе к Блуду и поднял на гостя голову. Хотя какой теперь Блуд гость, если князь Владимир ему поручил воспитывать своего второго сына?

На бывшего воеводу глянули такие по-детски доверчивые глаза, что бывалый воин дрогнул, почувствовав, что этот малыш такой же изгой среди остальных, как ныне он сам среди Владимировых прихвостней. Блуд вдруг понял, что навсегда связан с этим мальчонкой, будет оберегать и защищать его, сколько хватит сил. Подхватил малыша на руки, хотел поставить на ножки, но вовремя сдержался, напротив, подкинул повыше, поймал, крепко держа под мышки. Ярослав заверещал от восторга, засучил в воздухе голыми пятками. Вокруг мальчика только няньки, те ни за что такого не сделали бы, а отец к нему не захаживает, не любит или боится ущербности сына…

С этой минуты и зародилась меж двумя такими разными людьми – взрослым, умудренным житейским опытом, теперь уже бывшим воеводой и калечным малышом-княжичем – взаимная привязанность. Блуд стал для Ярослава дороже собственного отца, во многом помог ему, во многом повлиял на характер и поступки будущего великого князя. Не всегда достойно, не всегда так, как надо, но кто знает, как сложились бы нрав и судьба Ярослава Владимировича, прозванного потомками Мудрым, не окажись с малых лет его воспитателем бывший воевода Блуд? А вместе с Ярославом и судьба всей Руси.

– Княгиня! – Девка осторожно тронула за плечо недавно заснувшую Рогнеду. Та подскочила, села, испуганно тараща глаза:

– Что?! С детьми что?

Девка наклонилась ближе к уху, что-то зашептала. Рогнеда, даже не дослушав, бросилась вон из ложницы, босая, раздетая. Девка следом, по пути накидывая на плечи хозяйки большой плат – негоже княгине бегать даже по терему простоволосой и с голыми плечами. Конечно, хороша хозяйка, слов нет, но не казать же даже такую красоту чужим людям!

– Куда?! Не пущу! – Рогнеда загородила путь Блуду, державшему в руках сверток.

– Ты что? Не кричи, дите разбудишь! – Блуд оторопел от ее наскока и просто не знал, что сказать.

– Куда ты его? – уже почти беспомощно спросила Рогнеда.

– Ты хочешь, чтобы сын ходил?

Ответом был только кивок, княгиня смотрела на воспитателя своего малыша широко раскрытыми глазами. По тому, как бережно держал завернутого во множество пеленок и одеял Ярослава его кормилец, женщина уже поняла, что ребенку ничего не угрожает, но все равно отпустить маленького сынишку даже с Блудом куда-то в неведомое не могла.

– Я человеку снесу, он посмотрит, слово скажет, потом будем дальше думать.

– Я с тобой!

Блуд отрицательно покачал головой:

– Нельзя, при тебе и говорить не станет. И потому как княгиня, и потому как мать. – Видимо, на лице красавицы Рогнеды отразилась такая мука, что Блуд не выдержал и уже мягче добавил: – Вернусь, все подробно расскажу. Иди в свою ложницу, негоже так-то разгуливать. Иди.

Молодая женщина послушалась, отправилась к себе, низко опустив голову, но через шаг остановилась, глядя вслед уносившему ее дорогого сыночка кормильцу. Девка рядом переминалась с ноги на ногу на студеном полу, холодно все же, зима. А Рогнеда не замечала ни холодных досок под ногами, ни тянувшего откуда-то ледяного сквозняка, ее глаза провожали драгоценный сверток в руках у Блуда. Только когда тот скрылся за глухо хлопнувшей дверью, она вздохнула и наконец отправилась обратно в ложницу – ждать возвращения кормильца. Совершенно озябшая девка поспешила следом.

Блуду было очень жаль такую красивую, такую норовистую княгиню. Ничего, еще два сына есть кроме Ярослава, может, и другие будут… – почему-то успокоил он сам себя, словно это его забота – рождение наследников князя Владимира.

Но раздумывать некогда, мало ли кто еще по пути попадется, надо скорее в каморку к Славуте, куда, небось, и волхв уже пришел… Сам виновник всех переполохов спал внутри свертка, сладко посапывая и не ведая, что творится вокруг него.

Двор заливал свет полной луны, желтоватой, в пятнах, на ней вроде даже человечий лик виднелся. Блуд и раньше не слишком любил круглую луну, а теперь так вовсе поежился. Хорошо, что идти недалеко. Славута ведал у князя Владимира лошадьми, а потому его избенка стояла совсем рядом с конюшней. В ней устойчиво пахло конским потом, кожей от упряжи и какими-то травами – Славута умел понемногу лечить и животных, и людей. Но не к самому Славуте на сей раз спешил Блуд, а к его необычному гостю, уже пришедшему по просьбе бывшего воеводы.

От дыхания изо рта вырывались клубы, снег под ногами поскрипывал на морозе. Где-то далеко лаяла собака. Этот лай в ночи всегда вызывал у Блуда тоску, словно он оставался один-одинешенек в целом мире. За первой забрехала вторая, подхватили еще несколько. Потом лай вдруг смолк, видно, псы убедились, что возмутительнице спокойствия просто что-то приснилось. В собачьем братстве всегда так, они сначала поддержат на всякий случай, а потом разом успокоятся.

Стараясь не трясти драгоценную ношу, чтобы Ярослав не проснулся и не заорал во все горло, как он это умел, Блуд торопился к избе Славуты. Хозяин, видно, ждал под дверью, распахнул сразу, необычный гость и стукнуть не успел. Кивком показал на вторую открытую дверь.

Из стылых сеней Блуд шагнул внутрь небольшой избушки. Славута жил один, а потому много места не имел, одному-то что, одному и каморки хватит, зато отапливать легче. Конюх пропустил воспитателя с его ношей внутрь, а сам поторопился выйти обратно в холодные сени.

Внутри было темно и тихо. Сначала даже показалось, что никого нет, но, как только глаза чуть привыкли, Блуд увидел на лавке подле стола высокого, крупного человека. Его волосы были с легкой проседью, а потому выделялись по сравнению с седыми усами и бородой. Это поразило Блуда: обычно наоборот, борода и усы остаются темными, когда голова уже седа.

Но раздумывать некогда, да и ни к чему, не за тем пришел. Человек встал, чуть склонил голову в знак приветствия:

– Здрав будь. Давай своего княжича, посмотрю его ножку…

Блуд не удержался, чтобы не покоситься на Славуту, поспешно закрывшего за ним дверь в избу – экий болтун! Просил же не говорить, что за дитя, думал выдать за своего внука. К чему княжью тайну всем выбалтывать? Достаточно и того, что глупые мамки языками молотят, точно птицы крыльями на лету.

Но возмутиться не успел, волхв усмехнулся:

– Зря на Славуту мыслишь, не говорил он мне ничего.

Кажется, Блуд растерялся, ведь он вслух ничего не сказал. Волхв снова усмехнулся:

– Невелика бы мне была цена, коли не понял тебя без слов. Не трать время, там мать ждет не дождется. Давай своего воспитанника.

И снова Блуд поразился всезнанию волхва: о матери-то как узнал? А тот спокойно распеленал Ярослава, принялся внимательно осматривать малыша. Удивительно, но проснувшийся мальчик не заорал и даже совсем не испугался склонившегося над ним человека, напротив, вцепился тому в бороду и потянул к себе изо всех сил. Это не рассердило волхва, он спокойно освободил бороду из цепких пальчиков Ярослава, перевернул его на животик, потом на один и на другой бок. Внимательно осмотрел ножку.

Все это время Блуд не сводил глаз с рук волхва и со своего воспитанника, готовый в любой момент прийти ему на помощь.

– Следишь за мной, точно мамка-нянька. Не бойся, не обижу.

Человек укрыл Ярослава пеленками, сел на лавку, чуть задумался. Блуд чувствовал, что торопить не следует. Немного помолчав, волхв вздохнул:

– Вот что я тебе скажу… Этот мальчик будет править Русью. Долго править и не всегда праведно.

– Да ведь впереди него сколько братьев есть! – не выдержал Блуд.

– Он будет князем, его верх окажется. Да только не простая судьба его ждет, ох, не простая. Слушай внимательно и перескажи ему все, что сейчас услышишь. Его право выбирать.

Блуд почувствовал, как вдруг пересохло в горле, а по спине почему-то потек холодный пот; судорожно глотнув, он весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни звука.

– Не стоило бы помогать этому княжичу, но того, что предназначено, не изменить. Власть он получит, но только многими предательствами самых родных людей. Большую власть, бо́льшую, чем у его отца есть. Может, конечно, от нее отказаться, тогда близкие с ним будут. Как вырастет, чтобы понимать и сам решать мог, скажешь так: коли захочет над Русью стоять, то платить за это будет предательством. Выбирать придется между властью и счастьем. Всю жизнь выбирать, потому как того и другого ему судьбой не положено. Его право выбора – ему и расплачиваться. А хитрым быть и ловким ты его научишь.

– А почему не стоило помогать? – не удержался Блуд.

Глаза волхва стали чуть насмешливыми:

– Да потому, что он ромейскую веру на Руси насаждать будет, и немало моих друзей от того пострадают…

– Изменить нельзя? – Блуд спросил это не потому, что переживал за безопасность волхва, даже того, который сейчас сидел перед ним, а боялся, чтобы не навредили мальчонке.

– Не он, так другой. А боишься зря, не станем мы княжичу вредить. Время для Руси такое приходит. – Волхв явно собирался уходить, он поднялся, взял тулуп, одел один рукав и нащупывал рукой второй.

Блуду бы спросить, какое время, что за вера, но он вспомнил о том, зачем пришел, почти закричал:

– Э-э! А ножка? Ходить-то как?

Волхв уже надел тулуп и, подхватив свой посох, шагнул к двери.

– От тебя зависеть будет. Поставишь на ноги – будет ходить, а нет – так и всю речь вести незачем было… Не поставишь, и князем ему не бывать. – Глаза из-под седых бровей блеснули насмешливо. – Тебе прежде него выбирать: не поставишь на ноги, так что и о княжении говорить? Князь без ног не князь. Зато все жалеть будут, сочувствовать… Подумай, как спокойней-то.

Сказал и распахнул дверь. Блуд почему-то снова подумал не то, о чем следовало, – как он без шапки не мерзнет, и тулуп не застегнут.

Волхв чуть обернулся, на ходу бросил:

– Это вам холодно, а мы привычные.

Глухо бухнула закрывшаяся дверь. От входа потянуло холодом, и в своих пеленках завозился Ярослав. Укутывая мальчонку в одеяла, Блуд размышлял, как теперь быть. Выходит, сейчас в его руках судьба мальчика? Научит ходить – станет Ярослав князем. Непонятно как, но станет. Правда, несчастливым князем, и чем больше власти, тем меньше счастья. А не научит? Останется княжичем, но вечным сидельцем, которого станут жалеть окружающие.

Решив подумать на досуге, Блуд уже поднял завернутого Ярослава и вдруг замер, вспомнив про Рогнеду. Ей-то говорить или нет? Мать все-таки. О князе Владимире он почему-то и не вспомнил. И вдруг хорошо понял, что ни о чем раздумывать не будет, что внутри для себя уже все решил: он научит Ярослава ходить, чтобы тот смог стать князем, и никому ничего не скажет, даже Рогнеде. Пусть его решение останется только его, он выбрал судьбу Ярослава, а когда тот повзрослеет, сам решит, как быть дальше.

Блуд лукавил сам с собой, он хорошо понимал, что успеет воспитать княжича так, чтобы тот решил, как задумано. Что ж, верно сказал волхв: чему быть, того не миновать. Кормилец оправдывал себя тем, что не вправе лишать Ярослава возможности стать князем, а в действительности он выбирал и свою жизнь тоже. Кому нужен кормилец увечного княжича? А наставник сильного князя – это совсем другое дело.

Блуд много лет будет пестовать Ярослава, действительно поставит его на ноги, не только ради самого князя, но и ради себя тоже. Тогда в избе кузнеца Славуты он действительно сделал выбор за себя и Ярослава. А еще за будущую Русь, ведь правление Ярослава Мудрого тоже во многом определило ее судьбу и даже судьбу будущей России.

Блуд ничего не сказал Рогнеде, объявил только, что Ярослав сможет ходить, если с ним очень много возиться. Княгиня обрадовалась:

– Я буду возиться, буду, только чтобы пошел сыночек, чтобы не сидел сиднем!

– Не о тебе речь, княгиня. Я сам справлюсь, была бы твоя воля.

Рогнеда сжала руку бывшего воеводы так, что у того на коже отпечатались следы ее пальцев:

– Возьми под себя Ярослава! Век благодарна буду!

Блуд получил княжича в полное свое распоряжение. С того дня не было для Ярослава ближе и одновременно требовательней человека.

Князь Владимир хмурился, его обычно веселые синие глаза приобретали серый оттенок, стоило лишь глянуть на среднего сына. И мучило князя не только то, что хром Ярослав, но и то, что сын непохож ни на него, ни на Рогнеду. Вернее, на Рогнеду похож, но совсем немного. Поговаривали, что княгиню Ольгу напоминает – поворотом головы, манерой смотреть пристально, тем, как поджимает губы, если что не по нраву… А Владимир гнал от себя мысль о том, что Ярослав очень похож на своего деда по матери, полоцкого князя Рогволода. И чем старше становится, тем более вылезает это сходство. В Киеве Рогволода, считай, никто и не видел, только вот Рогнеда и сам Владимир, потому не напоминают. А вот почему Рогнеда не замечает, что Ярослав похож на ее отца?

Не замечает или старается не замечать? Каково ей, если самому князю Владимиру не по себе ежедневно видеть перед собой укор за убитого Рогволода? И от ее молчания становилось еще тошнее.

Нет, Владимир вовсе не переживал из-за убийства несостоявшегося тестя. Он просил отдать Рогнеду в жены, Рогволод отказал, причем отказал надменно, как и сама Рогнеда. Тогда Владимир взял Полоцк приступом, с родными княжны расправился, как делали это обычно в полоненных градах, с ней самой тоже. А вот потом неожиданно влюбился в строптивую княжну, да так, что никакая другая не мила. С тех пор какую бы женщину ни брал, уже со второй ночи начинал сравнивать ее с Рогнедой.

Но бывшая полоцкая княжна и впрямь хороша! И ничего с ней из-за рождения сыновей не делается, какой была красавицей, такой и осталась. Строптивость никуда не исчезла, да только и строптивость эта Рогнеде к лицу. Заболел князь своей женой-полонянкой на всю жизнь. И все бы ничего, да есть две преграды: первая – его собственная привычка брать любую мало-мальски красивую девку или женщину себе, хоть на время, хоть на часок, а Рогнеда ревнует, да так, как только может ревновать красивая, сильная женщина. А второе – сын Ярослав, живое напоминание вины перед любимой женой. Иногда Владимиру казалось, что и хромота Ярослава из-за той его, отцовской вины. От этого чувствовал себя еще хуже и еще больше злился – непонятно на кого: то ли судьбу, то ли себя самого.

И рассказать никому нельзя, не поймут. Кто из мужчин не брал женщину силой, особенно ту, которая прежде оскорбила? Только кто потом влюблялся в свою пленницу так, как он в Рогнеду? И от невозможности хоть на минуту забыть горячие ласки непокорной жены почему-то становилось еще тяжелее. Владимир не мог понять, чего ему больше хочется – ударить ее, обидеть еще сильнее или броситься к ногам и покрывать поцелуями красивые лицо и тело.

Маленькому Ярославу, да и не только ему, были неведомы мучения князя Владимира, а потому мальчик не мог понять, почему так прохладно относится к нему отец. Переживала, видя такую нелюбовь, и Рогнеда и тоже не понимала, считая причиной хромоту княжича. К Рогнеде тоже все чаще приходила мысль, что калечность Ярослава – это расплата за их грех – Владимира за то, что взял силой, а ее за нежданную любовь к насильнику.

Но князь не смог бы объяснить, что чувствует, потому как не понимал сам. Только старался пореже видеть Ярослава. Сначала это получалось – того воспитывал Блуд, видеть которого тоже не очень хотелось. И Блуд был напоминанием не слишком приятным, все же вместе погубили брата Ярополка, бывший воевода ой как виноват в гибели князя Ярополка, его предательством тот сначала бежал из Киева, а потом пришел с повинной к Владимиру, надеясь на снисходительность.

Когда Владимир со своим войском подступил к Киеву, именно Блуд, бывший воеводой у Ярополка, подговорил своего князя бежать в Родню, бросив город на произвол судьбы. А потом он уже в Родне убедил опального Ярополка сдаться брату в надежде на его милость. Знал, что милости не будет, что Владимиру не нужен даже поверженный соперник, даже в узилище и оковах, не место двум братьям на одной земле. За это предательство своего князя Блуда ненавидел не один беглый княжий милостник Варяжко, многие зло косились.

А Блуд как у Ярополка был хотя и самым опытным после смерти воеводы Свенельда, но чужим, потому как рожден не в палатах, а на задворках (само его имя о родительской мимолетной любви всякую минуту кричало!). Так и у Владимира получилось, а ведь на князя Блуд очень надеялся, тот сам рожден ключницей и княжичем стал по прихоти судьбы – попался на глаза своей бабке княгине Ольге, и показалось ей, что похож на маленького Святослава, его отца. Владимиру привечать бы такого нежданного помощника, которому нечем хвалиться перед князем в знатности происхождения, а он Блуда сторонится.

Тяжело Владимиру часто видеть напоминание о своем предательстве? Блуд так не думал, видит же Рогнеду, ее-то и вовсе сначала обесчестил на глазах у родителей, которых потом и убил. Нет, скорее другое – Владимиру был не нужен рядом тот, у кого могло оказаться слишком много власти. Боялся, что Блуд и его продаст? Но далеко отпускать не стал, при себе оставил. Воеводой сделать не мог, Блуд все же был воеводой предыдущего князя, зато поручил воспитание сына.

Как это принимать – как милость или как опалу? Небось княжий дядя Добрыня постарался, тот хитер сверх меры. Но у Блуда просто не было выбора, не к грекам же на службу идти, он принял маленького княжича. А когда услышал слова волхва о том, что Ярослав может встать за Владимиром, то и вовсе для себя решил – быть ему воспитателем будущего великого князя! А что до хромоты и старших братьев, то жизнь еще и не такое выкидывала!

Кто думал, что над Киевом встанет Владимир? Младший из трех, робичич, рожденный от любви князя Святослава ключницей Малушей, отправленный прихотью своей бабки княгини Ольги в Лузу с братом Малуши Добрыней, а потом также по прихоти отца получивший в правление беспокойный Новгород… Кто мог подумать, что спустя несколько лет после гибели отца братья перессорятся и именно Владимир возьмет себе Русь? А вот поди ж ты…

Так и с Ярославом, пусть не старший, пусть калечный (пока калечный – решил Блуд), если доля, так все одно станет князем!

Так думал воспитатель маленького княжича Ярослава, бывший воевода предыдущего князя Блуд. А отец Ярослава князь Владимир думал о другом. Чтобы не ныла душа из-за ущербности среднего сына, он старался пореже того видеть. А думал Владимир Святославич об укреплении границ Руси, о строительстве новых городов, а еще… о женщинах. О них синеглазый красавец князь думал всегда.

Блуд где уговорами и лаской, а где и нажимом сумел заставить маленького Ярослава превозмочь всегдашнюю боль, встать на ноги. Мамки иногда слезами обливались, глядя, как мается княжич, как трудно ему, как больно. Не будь Блуда, остался бы Ярослав сиднем сидеть на всю жизнь, ни у кого другого не хватило бы терпенья принуждать и принуждать малыша к новым попыткам победить свою калечность.

Рогнеда ходила в ложницу, где жил Блуд с маленьким Ярославом, с замиранием сердца. Как же было больно матери видеть мучения своего сынишки и трудно бороться с желанием оттолкнуть от него воспитателя, самой подхватить на руки, оградить от страданий! Только недюжинный ум полоцкой княжны, прихотью жестокой судьбы ставшей киевской княгиней, заставлял Рогнеду смотреть на старания Блуда и Ярослава, кусая губы и сдерживая слезы. Иногда до крови искусывала, а сама улыбалась подбадривающе, понимая, что иначе нельзя, не пересилит малыш себя, останется калекой. И Блуду верила как самой себе.

Вообще-то княжичей на коней сажали в три года, но Ярослава Блуд посадил совсем крошкой. Помочь попросил Рогнеду. Та сразу и не поняла задумки, нахмурилась:

– Князя спросить надо, он отец, как скажет, так и будет…

Но хитрый Блуд выбрал время, когда Владимира в Киеве не было, а потому чуть усмехнулся в усы:

– Княгиня, ему легче не знать забот о Ярославе, пусть других сажает, вон Изяславу время уже… Что князю наши заботы добавлять? Сами справимся.

Он не стал говорить, что посадить мальчика на лошадь посоветовал все тот же Славута. Подошел как-то бочком, пробормотал, глядя в землю:

– Воевода, слышь, ты мальца-то на коня посади. Эти дурынды его пеленали туго, а надо бы на лошадиной спине ножку поправить, конский круп, он лучше всяких пеленок выправит.

Блуда подкупило не обращение «воевода», а дельный совет конюха.

Сначала сел на любимого коня сам, потом протянул руки к Рогнеде, державшей малыша:

– Давай сюда.

Та с опаской подала мальчика. Ярослав, с интересом разглядывавший лошадиную морду, доверчиво глянул на воспитателя, он привык к боли, которую испытывал по его воле, но хорошо чувствовал и то, что, кроме матери и вот этого усатого дядьки, его по-настоящему никто не любит. Дети остро чувствуют любовь и нелюбовь к себе. А Блуд уже любил маленького княжича как собственного сына или внука, даже больше, любил как свое будущее.

Ребенок уселся на лошадиной спине на удивление спокойно, видно, и впрямь не было больно. А к ним с другой стороны двора спешил конюх, подойдя, он коротко поклонился Рогнеде, приветствуя, и тут же посоветовал Блуду:

– Ты в следующий раз седло-то сыми… Мальцу лошадиную спину чувствовать надо. И сам слезай, пусть он один с лошадью побудет.

– Как один?! – ахнула мать. – А ну как скинет?

– Не, у меня есть такая, которая не скинет. Нарочно для княжича держу, ни под кого не ставлю.

Он убежал и тут же вернулся, держа в поводу невысокую, спокойную кобылку.

– Давай сюда твоего княжича.

Не обращая внимания ни на не успевшего слезть с коня Блуда, ни на встревоженную Рогнеду, Славута ловко подхватил маленького Ярослава и пересадил на спину кобылки. Та только чуть переступила ногами, а мальчик счастливо засмеялся. Теперь улыбались и княгиня, и даже Блуд в усы.

С того дня Ярослав много времени проводил на лошадиной спине. Его ножки, конечно, были враскоряк, зато постепенно встал на место вывих. Позже правая калечная от рождения нога пострадает еще раз, добавив хромоты князю, но тогда стараниями немногих любящих его людей он превозмог боль и страх, встал на ноги. И до конца дней на лошади князь Ярослав чувствовал себя уверенней, чем на ногах.

Счастью Рогнеды не было предела, она была готова расцеловать Блуда за заботу о малыше, за его твердость и любовь к Ярославу.

Но счастье длилось недолго, сказалась неуемная тяга Владимира к женскому телу, каждую красавицу, какую только видел, князь желал сделать своей. Пусть на день, на час… Каково Рогнеде терпеть такое? У Владимира еще жены пошли – гречанка, монахиня-расстрига, которую еще князь Святослав для старшего сына привез из-за ее красоты, потом Мальфриду за себя взял и дальше не собирался сдерживаться.

А ведь и сыновьям Рогнединым власти за отцом не видать, потому как старший сын уже в Новгороде сидел, потом был сын той самой гречанки, которого она еще от Ярополка зачала, и только потом ее собственные. Куда ни кинь – всюду клин!

Рогнеда не просто обиделась на мужа, всплыли горести прошлых лет, недаром ее сам Владимир Гориславой прозвал. Надругался, родных убил и снова пренебрегает, беря и беря себе других. Княгиня не выдержала и решила разрубить узел одним махом, надеясь, что сыновья при том не пострадают.

Ночью князь проснулся от капнувшей на руку слезинки, вскинулся:

– Ты… ты что?!

Над ним нависла рука Рогнеды с зажатым в ней большим ножом! Женщина не смогла совершить задуманного, она все же любила своего неверного мужа.

– Да! Ты уничтожил мой род, полонил землю моего отца, но теперь не любишь ни меня, ни моего младенца! – Она не смогла бы объяснить, почему говорила только об одном сыне, точно и не было двух других, младших.

Но князь и слушать не захотел ни объяснений, ни оправданий Рогнеды. Он хорошо понял, что теперь рядом с ней даже спать опасно, разъярился:

– Чего тебе не хватает?! Злата, серебра, скоры, челяди – всего вдоволь. Старшей княгиней назвал…

И тут случилось совершенно непонятное, Рогнеда вдруг… разрыдалась. Наружу выплеснулась давнишняя женская обида:

– Ты… с Мальфрид… свадьбу… А меня… только насильно… Даже наряда… не было…

Владимир, как и многие мужчины, не переносил женских слез, сначала опешил:

– Какого наряда?

Жена окончательно залилась слезами:

– Сва-адебного-о…

Почему-то вид плачущей Рогнеды рассердил князя, на миг показалась, что она такая же, как все. Швырнул в сторону что-то попавшее под руку, даже не заметил что, закричал:

– Тебе свадебный наряд нужен?! Одень его и станешь ждать меня вечером здесь же. Только это будет твой последний вечер! В том наряде и похороню!

Владимир выскочил из ложницы, сам не сознавая что делает, метнулся по терему, пугая гридей и холопов. Крушил все, что попадалось под руку, – таким князя давно никто не видел. Он мог быть ярым, даже бешеным, но чтоб таким!..

А у Рогнеды слезы вдруг прекратились сами собой. Нет, она не испугалась, страха почему-то не было, была опустошенность. Взял силой, полюбив, она покорилась, а теперь вот платит за эту покорность. Надо было убить его в первый же день, хотя бы за родных отомстила. Теперь убить уже не сможет, а он сможет, дети без матери останутся, да и еще одного ребенка она снова под сердцем носит… Княгиня долго сидела, глядя в пустоту, потом вдруг велела позвать к себе старшего сына Изяслава. Мальчик еще мал, чтобы ему объяснять родительские споры. Гладя светлую головку ребенка, Рогнеда снова лила слезы. Никого на свете у нее нет, только вот эти мальчишки, но они слишком малы, чтобы защитить свою мать. Ярослав даже не ходит, только ползает, ловко перебирая ручонками. Всеволод совсем кроха. И тут Рогнеда решилась – она должна уехать от князя, забрав с собой сыновей, пусть живет со своими новыми женами, сколько бы их ни было. Но для этого надо было, чтобы сегодня вечером Владимир не выполнил своего обещания.

Княгиня приказала достать из своих коробов сшитый когда-то для не состоявшейся свадьбы с Ярополком наряд. Примерила – впору, точно и не родила четверых сыновей. От последней беременности толстеть пока не стала, одеть можно. Старательно нарядилась, снова кликнула к себе маленького Изяслава. Ребенок поразился наряду матери:

– Ой, мамо, какая ты красивая!

Та едва сдержала слезы, нет, она не должна плакать, сейчас не должна. Достала припрятанный меч, вложила в ручку сына:

– Изяслав, послушай меня. Когда сюда войдет отец, шагнешь ему навстречу и скажешь: «Думаешь, ты тут один ходишь?»

– И все? – Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик был готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.

Ждать пришлось недолго. Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, а ручки едва удерживали даже небольшой меч, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес, что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:

– Да кто ж думал, что ты здесь?!

Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память – красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.

Блуд понимал и не понимал Рогнеду. Горячая, порывистая княгиня вдруг вздумала мстить мужу! Через столько лет, родив четверых сыновей, вдруг вспомнила прежнюю девичью обиду. И это Рогнеда, которую Блуд очень уважал за недюжинный цепкий ум!

Что уж там произошло между ними с князем, только взялась княгиня за нож, решив ночью убить собственного мужа. Владимир, промаявшись целый день, собрался ответить строптивой жене тем же, но Рогнеда привела в ложницу старшего сынишку Изяслава, дав в руки меч и попросив заступиться за нее.

Владимир обомлел от присутствия сына и не смог свершить задуманное, бросил оружие, а утром отдал судьбу Рогнеды на боярский суд. Княгиня не просила пощады, не оправдывалась, она была готова ко всему. Но и бояре не знали, как быть. Выручил все тот же Блуд, посоветовал князю оставить опальную жену в живых, только сослать с глаз. Кажется, Владимир обрадовался такому решению, сильная злость прошла, и убить даже поднявшую на него руку Рогнеду он не мог. Сообщать княгине о решении пришлось Блуду.

Рогнеда сидела на ложе, глядя в пустоту сухими, широко раскрытыми глазами. Бывший воевода даже засомневался, услышала ли опальная княгиня то, что он ей сказал. Услышала, но про детей, вцепилась в руку как клещами:

– Как с Изяславом?! А Ярослав?! А Всеволод?!

– Только со старшим поедешь, княгиня. Двое младших останутся с отцом в Киеве.

Казалось, Рогнеда не отдает себе отчета, что ее саму ссылают далеко-далече в Полоцкие земли. Главным стало, что разлучают с детьми!

– Помоги забрать с собой! К чему князю мои сыновья, ему жены других нарожают! У него вон уже Святополк есть, Мальфрида родит, да еще себе наберет жен или девок. Помоги!

Блуд покачал головой:

– Остынь, княгиня. Итак едва отговорили жизни лишить. Езжай уж с Изяславом, а там видно будет. Поостынет князь, вернем тебя обратно.

Рогнеда опустила голову, сокрушенно помотала из стороны в сторону:

– Не вернет. Я его убить хотела.

Блуд не стал спрашивать за что, ни к чему лезть в их дела. Но он не собирался ни ехать с Ярославом вслед за его опальной матерью, ни отдавать мальчика княгине в Изяславль. Не для того столько бился, стараясь поставить малыша на ноги, чтобы теперь все терять. Блуд уже свыкся с мыслью, что воспитывает будущего князя, а потому не мог допустить, что того отодвинули далеко от Киева. Мелькнула, правда, мысль, что может и лучше было бы уехать вместе с Рогнедой и их старшим сыном в Изяславль и оттуда начать продвижение Ярослава к власти, но Владимир и слушать не хотел о том, чтобы отдать еще кого-то из сыновей опальной жене.

Как ни билась Рогнеда, а пришлось отправляться в далекий, нарочно выстроенный Изяславль, что не так далеко от Туровских земель, где правил друг покойного отца князь Туры, взяв с собой только старшего сына Изяслава.

Изяслав больше не вернулся в Киев и не увидел отца, он навсегда остался сначала князем Изяславльским, а потом Полоцким. Так было положено начало многолетней вражде киевских и полоцких князей. Потомки Изяслава не признали над собой власть Киева, и Ярославу пришлось воевать с племянником Брячиславом не на жизнь, а на смерть.

Но тогда для Рогнеды не это было главным. Она еще долго верила, что Владимир одумается и вернет ее обратно. Потом вдруг поняла, что тратит жизнь на обиду, вместо того чтобы поставить на ноги хотя бы того сына, который с ней. Рогнеда стала настоящей хозяйкой в Изяславле – отстроив город по-своему, она оставила старшему сыну крепкое хозяйство.

А в это время двое младших – Ярослав и Всеволод – взрослели в Киеве без матери. Блуд приглядывал за обоими, но не скрывал, что его питомец прежде всего Ярослав.

Блуд никому и никогда не рассказывал о предсказании волхва, а Славута слышать не мог. Это была его тайна, и раскрывать таковую бывший воевода не собирался. Сам объект этой тайны был еще мал, чтобы с ним разговаривать о таком.

Упорства оказалось не занимать обоим. Если бы упорство Ярослава было направлено против Блуда, тому несдобровать, но остро чувствовавший, что единственный по-настоящему любящий его человек – это кормилец, Ярослав всецело подчинился его требованиям и стараниям. Была еще мать, но она где-то далеко. Блуд часто рассказывал Ярославу о Рогнеде, о том, какая она красивая и умная, как любит своих сыновей, только вот не судьба жить с ними.

Князю Владимиру заниматься сыновьями недосуг, один поход следовал за другим. Нет, он не воевал, как отец, с Хазарией или Византией, ни к чему, зато добавлял и добавлял к своим землям соседние. Под руку князя окончательно встали пригнутые князем Святославом вятичи и радимичи, подчинились волынские земли… Владимира очень любила дружина за то, что не жалел для нее ни злата, ни серебра, себе брал меньше, чем отдавал дружинникам. А уж о его дружинных пирах вовсе легенды стали складывать.

Со всеми был добр и хорош князь, только сыновьям доставалось той доброты и внимания в последнюю очередь. Почему? Бог весть, может, просто чувствовал свою перед ними вину? Самый старший Изяслав с матерью Рогнедой далеко в опале, Святополк при живой матери точно сирота у чужих людей, Ярослав и Всеволод присмотрены благодаря кормильцу Блуду. Нет, у княжичей есть все что нужно, но ведь не одной едой да одеждой ограничены детские надобности. Им каждодневный догляд и внимание нужно.

Владимир вернулся из очередного похода, был доволен и возбужден. Во дворе галдели гриди, было шумно, весело. Любопытные мальчишки крутились рядом, нутром впитывая походный дух, слушали новости. Тут же и княжичи, все трое, тоже глазели, сравнивали, у кого какой конь, какое оружие, кто чем бахвалится.

Дружинники не очень-то задумывались о том, что не все надобно для детских ушей, болтали так, словно до того полгода молчали. Чуть прислушавшись, Блуд ахнул: сейчас такого наговорят, что потом от любопытного Ярослава с вопросами не отобьешься. Бывший воевода вышел, чуть прикрикнул на гридей, чтоб языки чуть придержали, те беззлобно огрызнулись в ответ, мол, мальцов забери. И то дело, но только хотел позвать княжичей в дом, как на крыльцо вышел сам Владимир.

Глаза у князя довольно блестели, на щеках румянец, губы алые… Блуд почему-то с досадой подумал, что, видно, и не вспоминает о Рогнеде, которая в Изяславле. Но тут же сдержал себя, то не его дело.

Чуть полюбовавшись на своих дружинников, князь наконец заметил и мальчиков, усмехнулся, подзывая Блуда:

– Выросли-то как! Не по дням, а по часам растут. Время на коней сажать. Пора, завтра же!

– Кого? – тихо поинтересовался Блуд.

– Да хоть всех троих, коли сможем. Святополку давно пора, Всеволод крепенький, тоже выдержит. Ярослав только… – Что только – недоговорил, но и объяснять не надо.

Блуд в ответ усмехнулся:

– Давно сидят уж, князь.

– Кто? – резко повернулся к нему Владимир.

– Да все трое. Тебя все не было дома, мы сами и посадили…

– И… Ярослав? – Похоже, князя интересовало именно это.

– Ярослав прежде остальных. Ему лошадь помогла на ноги встать.

Владимир уставился немигающим взглядом в лицо Блуда, пытаясь понять, осуждает тот или нет. Блуд взгляд выдержал, своих глаз не отвел, снова пожал плечами:

– Нет в том большой беды, князь, тебе недосуг…

Владимиру вдруг стало стыдно, он все время с дружиной, о собственных детях словно забыл. Сыновей много, а вот все не то. Старший Вышеслав в Новгороде, его Коснятин, сын Добрыни, воспитывает. Изяслав с Рогнедой в Изяславле, эти трое при живых отце и матерях живут точно сироты. Может, потому Святополк такой хмурый и недоверчивый все время? Двое младших все время вместе, а он один и чуть в стороне.

Но князь не умел долго хмуриться, его глаза тут же заблестели:

– А ежели сидят на конях, и того лучше! Значит, будем вместе ездить!

– Куда? – Блуд даже вздохнул украдкой, не было печали, вернулся князь из похода! Уж легче, когда он где-то мотается, тогда Блуд сам себе хозяин. Себе и Ярославу, этот воспитанник интересовал Блуда больше других, он не считал себя обязанным воспитывать всех княжичей. Да никто и не требовал. И все же Блуд решил, что пора намекнуть Владимиру, что и Всеволоду со Святополком нужны свои кормильцы, пора их не просто на коней сажать, а приучать к оружию и ратным заботам. А ему со всеми тремя не управиться.

– Ты чего хмурый? С Ярославом что не так?

– С княжичем все хорошо, только ведь и двум другим тоже кормильцы нужны.

– А… ты? – вытаращил на Блуда глаза Владимир.

– Да ведь не сладить мне со всеми-то!

– Хм, я и не помыслил о том. Прости.

Блуд радовался, теперь его заботой стал только Ярослав. А остальные?.. Мало ли сколько у Владимира еще сыновей будет? Вон, Мальфрида в тяжести ходит, разродится на днях сыном.

Рогнеда из ссылки вернулась, а вот Изяслав нет, он остался княжить сначала в Изяславле, а потом в Полоцке, называя себя по деду Рогволожичем и не признавая власти Киева. Потомки Изяслава Владимировича тоже не признают власти киевских князей, и эта вражда заберет многие жизни русских людей.

Маленького Ярослава не слишком интересовали родительские ссоры. Нет, он не забыл мать, Блуд часто рассказывал сыновьям о Рогнеде, но мальчишкам интересней походы отца. Хотя князь Владимир не очень жаловал старших сыновей и вечно находился в отлучке. О его походах на ятвягов, на радимичей, на вятичей Ярослав с братьями слушали с большей охотой, чем о далеком Изяславле. Хотя брату Изяславу завидовали – как же, сам князь, его именем правят в полоцкой земле!

Зато день, когда вернулась мать, Ярослав запомнил хорошо. Братья ездили с отцом смотреть дружину, которая уходила на границу со Степью. Когда вернулись, с крыльца к спешившимся мальчикам бросилась женщина. Обхватила обоих, прижала к себе, целуя их щеки, руки, волосы, горячо зашептала:

– Сыночки! Сыночки мои!

И тут на Ярослава дохнуло таким забытым детским, что он не задумываясь тоже прижался, обхватил ее голову руками, только потом сообразив, что это и есть мать. Всеволод последовал за братом, но все оглядывался на отца. Князь спешился, стоял, спокойно глядя на жену и сыновей, не возражал. Да и как было возражать, если мать ласкает сыновей. С той минуты Ярослав стал близок к Рогнеде, часто сидел у нее в ложнице, расспрашивал о брате Изяславе, оставшемся в полоцкой земле. Внутренне восхищался: надо же, уже самостоятельный князь! Сам правит! Позже понял, что это беда для Рогнеды, да и для отца – сын остался один в далеком Изяславле, пусть и под присмотром князя Туры.

И снова недолгой была спокойная жизнь. Князь Владимир вдруг задался вопросами веры. Сначала переделал старое капище, убрав оттуда прежних истуканов и поставив во главе Перуна. А потом и вовсе решил… креститься! Крещеной была его бабка княгиня Ольга, но та сама крестилась, а другим волю не навязывала. Князь Владимир же решил крестить всю семью.

Вряд ли так уж сразу вчерашняя язычница Рогнеда восприняла христианские заповеди, если и сам князь Владимир еще долго вел себя совсем не как добрый христианин. Но дело было сделано. Мы не знаем, где и как крестилась семья князя, но, скорее всего, это произошло за год до крещения всего Киева и в «узком кругу». Помня опыт бабки, князь не слишком старался кричать на всех площадях о смене веры.

А вот дальше завертелось все так, что круто изменило жизнь всей Руси.

Византийским императорам понадобилась военная помощь Руси против восставшего Варды Фоки. Князь Владимир согласился ее послать, но взамен потребовал… в жены царевну Анну, сестру императоров. До этого ее довольно долго и безуспешно сватал сын германского императора Оттона, есть даже сведения, что Анна имела от него детей!

Сама царевна к тому времени по всем понятиям была старой девой – возраст за 25 считался для женщины едва ли не пенсионным. Мало того, она была смуглой, а значит, «чернявой», то есть некрасивой, не отличалась славянской статью и привлекательностью. К чему понадобилась красавцу князю, имевшему гаремы отборных красавиц, эта великовозрастная замухрышка, непонятно. Конечно, здесь чисто династический брак, тем более что Владимир и после женитьбы в общении с красивыми славянками себе не отказывал.

Но Анна была сестрой императоров и этим могла дать фору любой сопернице. Расчет взял верх, Владимир потребовал женитьбы в обмен на военную помощь.

Византийские императоры пообещали, но оказались забывчивы, русский корпус помог разгромить Варду Фоку, но царевна в назначенное время к жениху не прибыла. Если гора не идет к Магомету… Князь сам отправился на рандеву, причем во главе хорошо вооруженного эскорта. А чтобы оживить память византийцам, взял Херсонес, которым греки очень дорожили.

Сделать это помог местный предатель священник Анастас, отправивший при помощи стрелы сообщение, где проходит водовод в город. Водичку перекрыли, Херсонес пал, Анастаса забрали в Киев в качестве почетного гостя. Позже он сыграл свою роковую роль в судьбе многих русских и самого Киева. Подлость рано или поздно повторяется.

Конечно, это все было далеко от мальчишек, осваивавших ратную науку под приглядом Блуда, пока отец брал города, добиваясь руки их будущей мачехи.

Но приезд царевны в Киев Ярослав запомнил хорошо…

Новую жену князя Владимира готовились встретить в Киеве с почетом, все же царевна, сестра греческих императоров. Более всего киевлян, конечно, интересовало то, насколько хороша ромейка. Должно быть, хороша, потому как у князя все жены и наложницы одна другой краше. И молоденькая, а как же иначе, ежели невеста?

Особенно любопытствовали бабы, каждой страсть как хотелось хоть одним глазком глянуть, во что одета-обута, сурьмит ли брови или свои собольи, кладет ли румяна?.. Особо рьяные твердили, что уж, конечно, не сурьмит и румян не кладет, ни к чему ей! А росту-то, росту какого? И росту хорошего, должно быть, и статью словно лебедушка, и голосом соловушка… наверное…

К пристани, немилосердно расталкивая остальные ладьи, причалила ладейка гонцов. В другое время обругали бы, а ныне все сразу кинулись вызнавать, с чем приплыл. Гонец вылез важный, не подступись, но уж больно просили сказать хоть словечко, купец даже чарочку преподнес и большой калач, только чтоб разговорился. Но гонец, чувствуя важность сообщения, отвлекаться не стал, поторопился на княжий двор, а в толпу только одно и бросил, мол, завтра будут! На вопросы о том, хороша ли княгиня, глянул непонятно и не ответил вовсе.

Толпа на пристани тут же разделилась надвое. Бабы почему-то решили, что уж столь хороша, что у гонца и слов не хватает! Правда, нашлись сомневающиеся, мол, может, и говорить-то нечего. Таких оказалось немного, и они быстро скрылись с людских глаз, чтоб не быть битыми.

Но когда тот же вопрос задали гребцам на ладье, они тоже лишь отмахнулись. Вот это было уже непонятно и заметно усилило интерес к новой княгине.

С утра, кажется, весь Киев был на пристани. Те, кто порасторопней, места заняли чуть не с рассветом. Мальчишки облепили все заборы, рискуя их свалить; не только они, но и здоровые парни забрались на столбы сваи, прицепились на крышах ближних к пристани домов, гроздьями повисли на всем, за что можно зацепиться и продержаться.

Удержались не все, все же ждать пришлось больше чем до полудня. Были и свалившиеся, и даже покалеченные.

Но вот наконец с реки донеслось: «Еду-ут!..» Конечно, не ехали, а плыли, но никто даже не заметил оговорку. Толпа единым движением подвинулась к пристани. Дружинникам стоило больших усилий удерживать людской напор, в конце концов в ход пошли даже кнуты. Это чуть остудило пыл самых настырных, но ненадолго.

Богато разукрашенные ладьи подплывали медленно, словно важные птицы скользили по водной глади. Кто-то даже ахнул: «Что твои лебеди!» К самой большой приставшей тут же бросили широкие сходни, застлали ковром. Шеи любопытных на берегу вмиг выросли в длину, большинство поднялось на цыпочки, чтобы хоть что-то разглядеть. Особенно счастливы были те, кто стоял в первых рядах, завидующие им задние даже потребовали, чтоб рассказывали, что там происходит.

– Причалили…

– Сходни кинули… ковер постелили…

Народ комментировал:

– Ага, это чтоб ноги не замочила. Они, небось, в своих Царьградах непривычные…

На берег сошли сначала гриди, встали по сторонам, образовав широкий проход, тех, кто мешал, не чинясь, разогнали плетьми. Вот тут передние, получив жестким ремешком куда ни попадя, позавидовали задним.

И только после того на сходни ступили бояре князя Владимира, сопровождавшие его от Чернигова. Пришлось прокричать, что пока идут свои бояре. Наконец, после бояр на сходни ступили и сами князь с новой княгиней. А следом за ними, блестя золотом и дорогими тканями, свита из византийцев.

Задние напирали, требуя хоть сказать, какова царевна, а передние молчали. То, что они увидели, не соответствовало ожиданиям ни в коей мере. Маленькая щуплая женщина в тяжелом парчовом наряде и непонятно по-каковски скроенной шапке, одетой несмотря на жару, оказалась немолодой, чернявой, не то что не нарумяненной, а вовсе с землистым оттенком кожи женщиной. Если бы не князь, который бережно вел ее об руку, так вовсе решили бы, что это мамаша княгинина.

Что было кричать назад, что некрасива и невидна из себя? Получишь плетью еще раз. Но постепенно то, что княгиня вовсе не такая, как ожидали, поняли все. В толпе раздался смех, кто-то, пользуясь тем, что стоит подальше, даже выкрикнул:

– Не-е… куды ентой замухрышке до наших княгинь!

По толпе пронеслось: «Замухрышка!» Конечно, ни надменные царьградцы, ни сама княгиня не поняли о чем кричат, но князь-то слышал! Хотя чего тут понимать, смех был совсем нерадостным, и так ясно, что издеваются.

Плети заходили по головам и спинам, раздались крики тех, кому попало. Князь поспешил увести свое сокровище поскорее. Вслед неслась насмешка: «Замухрышка!» Много сил понадобилось князю, чтоб хотя бы забыли это прозвище царевны, ставшей княгиней. Но ни любви, ни хотя бы доброй о себе памяти у киевлян она так и не заслужила.

Анна всю дорогу мучилась дурнотой, она плохо переносила путешествия по воде, от мелкой качки мутило, нутро не принимало ни пищу, ни воду. Кроме того, изнуряла необходимость при стоявшей жаре потеть в тяжелых нарядах и головном уборе. Жизнь казалась ужасной, а муж противным и грубым! Радости в сознании себя (наконец-то!) замужней не было никакой. «Княгиня Руси!» Неужели этим можно гордиться?!

Вокруг незнакомая речь, незнакомые люди, незнакомая земля. На Руси не было моря, не было легкого ласкового ветерка, не было ничего, что радовало бы глаз. Это варвары могли гордиться своими бестолковыми скопищами деревьев, называемыми лесом, радоваться вяло текущей воде, зажатой берегами с такими же непроходимыми чащами. Анна любила упорядоченный сад с прозрачной водой и шум моря в ночной тишине.

Раздражало все: любопытство, проявляемое жителями города, явная их насмешка, множество детей князя, которые ей казались все на одно лицо, суетившиеся вокруг холопы, не понимавшие по-гречески, отсутствие привычного блеска византийского двора. И муж, которому требовались еженощные ласки! Этого еще не хватало! Она не собиралась становиться для князя любовницей, достаточно будет родить ему пару наследников – и все. А в остальное время желательно спать отдельно, да и жить каждому по своим законам. Так жила мать, так жили все известные Анне женщины Византии.

Но Владимир ходил в ее ложницу каждую ночь, овладевал и часто даже оставался ночевать! А уж когда позвал с собой в баню!.. Вот этого Анна вообще не могла понять. Во-первых, что такое баня? Как можно мыться в почти темном, жарком помещении, плеская воду на камни, чтобы все заволокло паром. Мало того, туда еще и ходили мужья вместе с женами! Более отвратительной и дикой привычки она не знала.

Никакие объяснения, что баня не только моет, но и лечит все тело, не помогали. И показывать мужу свое тело княгиня не собиралась.

В общем, все в этом Киеве было не по-человечески и противно византийской царевне. Она пролила немало слез, пока хоть чуть привыкла. Большую жертву потребовали от сестры ее братья-императоры во искупление грехов молодости…

Но больше всего Анну раздражали дети Владимира. Пасынки сразу стали смотреть волчатами, особенно этот хромой. Именно они были главной угрозой новой княгине – чтобы князь назвал соправителями, а потом и наследниками ее сыновей, нужно было удалить с глаз подальше щенков от предыдущих жен! Анну мало волновало, что по принятым на Руси правилам наследником назывался старший сын правящего князя и что Владимир отказался менять эти правила. Это пока отказался, потом изменит, братья помогут. Иначе зачем они отдавали бы сестру за этого русского медведя? То, что у него синие глаза, не заменяло отсутствия придворного лоска! Анна презирала и ненавидела и мужа, и все, что его окружало.

Куда князь денет остальных жен, ее тоже не интересовало, христианину нельзя иметь нескольких, а пока христианской женой была она. Владимир действительно отправил вон всех женщин, бывших с ним. Две жены вышли замуж за бояр, а та самая гречанка, к которой так ревновала мужа Рогнеда, и сама Рогнеда ушли в монастырь, приняв постриг. Рогнеда стала Анастасией и прожила под этим именем в обители еще десять лет. Куда были отправлены восемь сотен женщин из гаремов, вообще не сообщается, видно, розданы в виде подарков. Новую княгиню мало интересовали судьбы предыдущих, главное, чтобы ей было хорошо!

Мешали княгине и многочисленные падчерицы. Она испортила жизнь всем девяти дочерям князя, ни одна из них не вышла замуж при жизни мачехи! Все попытки сосватать княжон натыкались на непонятные отказы, а ведь те слыли красавицами и умницами. Только ее собственная дочь была отдана за новгородского боярина Остромира, хотя вряд ли именно эту почти девочку сватал немолодой уже боярин, скорее, Анна исхитрилась выдать дочь вместо кого-то другого.

Неизвестно, был ли счастлив князь Владимир с новой женой, летописи утверждают, что был, мол, любил до самой ее смерти. Может, и любил, да только сразу после ухода из жизни этой жены тут же взял себе молодую и при ее жизни явно наставлял надменной византийке ветвистые рога.

Но это было потом, а тогда Киев ужаснулся новой княгине. И если о красоте гречанки, Рогнеды и многих наложниц князя Владимира ходили легенды, то об этой запомнили только, что была христианкой и сестрой императоров. А летописи… им положено восхвалять власть имущих…

Из Корсуни (Херсонеса) князь Владимир привез помимо супруги-перестарка все, что только смог утащить, – множество крестов, икон, церковной утвари, мощи святого Климента, даже куски мрамора, два саркофага, целые отдельные фрагменты зданий… Казалось, что он тащил весь Херсонес!

Это выглядело весомым трофеем. В каком-то смысле трофеем была и новая вера; может, потому ее приняли в Киеве едва ли ни с восторгом? Тогда она была результатом победы над обманщиками-греками, наказанными за свою неправду!

Князь крестил киевлян оптом, объявив, что им следует прийти на берег Днепра. Получалось по принципу: кто не со мной, тот против меня. Быть против любимого князя, красивого, щедрого, одолевшего греков и привезшего столько даров из их земли, не хотелось никому. На берег Днепра пришел практически весь Киев. В воду вошли кто по шею, кто лишь по колено, получили новые имена, посокрушались участи низвергнутых идолов Перуна и Велеса и отправились по домам молиться своим языческим богам. Только позже, через много лет, пропустив через себя, русский народ принял веру всей душой, и не стало более искренне верующего народа в христианстве.

Сразу после женитьбы князь постарался удалить из Киева старших сыновей (чтобы не мозолили глаза ненавидевшей их мачехе?). Они получили уделы. Старший Вышеслав и без того уже сидел в Новгороде, остальных Владимир отправил подальше – ненавистного пасынка Святополка в далекий Туров, хромого Ярослава с Блудом в качестве помощника отправили в глухие ростовские земли, Всеволода подальше от брата на Волынь. Византийке были не нужны в Киеве соперники ее собственным будущим сыновьям. Падчерицам она испортила жизнь и без помощи мужа.

В жизни Ярослава наступил новый период – Ростовский. Конечно, его печалила разлука с матерью и любимой сестрой Предславой, но мальчик так мечтал стать самостоятельным князем…