Онлайн чтение книги Ярослав Мудрый
Новгород

Улицы Новгорода мощены дубовыми плахами с умом, мостники головами за каждое бревно отвечают. Если какое обветшает или прохудится, его тут же вон, это лучше, чем ноги ломать на негодном. И для снега, что тает весной, и для дождевой воды свои желобки в порядке содержатся. Но сейчас улицы завалены выпавшим ночью снегом. У дворов хозяева или их холопы уже расчищают сугробы деревянными лопатами. Молодцы новгородцы, с толком хозяйствуют! Спуски к мосту расчищены, чтоб сходить или везти что было удобно. Великий мост и впрямь немал, о семнадцати устоях, за которыми тоже тщательно следят. Мост разбирали, когда Добрыня пришел новгородцев крестить, потом пришлось восстанавливать. Сделали лучше прежнего, но память осталась. Зимой можно и по льду перебираться через Волхов, многие, кому до моста идти далеко, так и делают. Натоптаны дорожки через реку, наезжены. Торговый берег низкий, да и Софийская сторона невысока, там только Детинец на горе стоит, грозит врагу, если такой найдется, своими башнями. В Детинце городская скотница – казна, которую берегут, да хоромы епископские. От бывших княжьих Ярослав отказался сразу по приезде, не глянулись ему, не легли к душе. Себе он двор поставил на Торговой стороне. Новгородцам такое решение князя понравилось, поддержали.

Ярославу терем сложили каменный, так, чтоб двор примыкал к торговой площади. По другую сторону гостевые дворы иноземных купцов приткнулись – Варяжский, Свейский, многие другие. Вроде защиту у князя ищут. А чего ее искать: торгуй по справедливости, веди себя уважительно – новгородцы не обидят. В городе любым гостям почет и уважение, если те без злого умысла приходят.

Ярославу очень полюбился этот вольный город, который и себе цену знал, и гостей принять умел тоже. Хочешь торговать честно – милости просим в Новгород. А станешь обманывать – не видать милости на новгородском торгу! Стоило один раз нарушить данное слово, и купец лишался всяческого доверия, об этом знали и потому вели дела честно.

Понравилась и забота новгородцев о своем городе, каждый конец норовил у себя церковь поставить одна другой краше. И чтоб мостки выложены были лучше, чем у соседей, и чтоб парни на кулачках крепче других дрались. Только бои эти бывали до первой крови, стоило кому губу или нос расквасить, бой останавливался.

Сначала Ярослав дивился: шла стенка на стенку, а ни одного изуродованного или калечного не было. Оказалось, и здесь твердое правило: если дознаются, чьи люди виноваты, тот конец на год лишится права в праздниках участвовать. Большего позора, чем знать, что у тебя живет такой нарушитель, для кончанских старост не было. Честь своего конца берегли пуще собственного глаза.

В общем, нравился Ярославу этот город, а он сам нравился Новгороду. Потому как был любопытен, незаносчив, крепок, хотя и хром. Эта любовь к хромому князю останется у горожан навсегда, хотя много будет у них и стычек, и даже убийств! Зато свою «Правду» Новгород тоже получит от Ярослава, только уже киевского князя.

От Святополка из Турова приехал посланник. Тайно, чтоб никто не вызнал, а потому ему пришлось долго пробиваться к князю. Не потому, что Ярослав окружил себя охраной или был недоступен, а потому, что присланный боялся выдать кто он и зачем приехал. Но все же смог поговорить с глазу на глаз, как велено.

Князь с изумлением смотрел на то, как вспарывает подшитый низ своего кафтана человек, как достает оттуда смятый свиток и почти дрожащими руками протягивает ему. Но пробежав глазами написанное, вскинул их на гонца:

– Что на словах велено передать?

– Ничего, только отдать…

– Обратно поедешь?

– Если отпустишь, завтра.

– На что ты мне? – усмехнулся Ярослав. – Езжай. Ответ твоему князю сам дам.

Когда человек вышел вон, князь присел, все еще держа свиток в руке и крепко задумавшись. Послание было от Святополка, хотя… как он может быть уверен, что от него? Вместо печати оттиск какого-то перстня, то ли туровский князь побоялся свой след оставлять, то ли это чья-то подстава. Вот именно подставы и боялся Ярослав. Недругов много, а написанное в послании странно…

Святополк напоминал, что отец немолод и часто недужен. Привечает же больше Бориса, явно собираясь назвать наследником его. Но Борис по отчине и по дедине прав не имеет. Если и держать ему Киев, так только с согласия старших братьев.

Хотя и сказано не было, а понятно, что больше всех прав имеет сам Святополк. С этим Ярослав был согласен, он старший, да и рожден гречанкой скорее от старшего брата князя Владимира Ярополка, Киев должен быть его. Но у Святополка все западные земли.

Ярослав и без этого послания понимал, что оставь отец Киев на Бориса, и Святополк потребует своего. Зачем тогда советоваться с Ярославом? Но брат предлагал другое: загодя договориться о делении Руси! Мол, его по праву Киев и те земли, что под ним сейчас. Ярославу же Новгород и все, что за ним. А Борис с Глебом пусть остаются там, где сидят, – в Ростовских и Муромских землях. Это закрепляло то положение, что уже было и вполне самого Ярослава устраивало. Он прекрасно понимал, что держать Киев, сидя в Новгороде, не получится.

Через несколько лет князь столкнется с этой проблемой и действительно будет держать и Киев, и Новгород, по полгода проводя то там, то там. Но тогда в Киеве правил отец, а сам Ярослав еще не вполне справился с вольным Новгородом.

Он понимал, что Святополк прав, но принять такое, значило пойти против воли отца, а ведь именно его волей сам Ярослав поставлен на любимый Новгород. Да, князь Владимир собирался нарушить отчину и дедину, отдавая Киев своему любимцу, далеко не старшему сыну и, если честно, далеко не самому способному этот город держать.

Вот это и было главной бедой. Больше всего Ярослава мучило не то, что Киев будет не его, а понимание, что если завтра отца не станет и киевским князем будет Борис, то уже послезавтра под его стенами встанут печенеги, и кто знает, как повернет дальше.

А если Святополк? За ним придет его тесть, гнезненский князь Болеслав, объявивший себя королем. А Болеслав – это ляхи, которые тоже своего не упустят… И Ростовских земель с Муромом при Глебе не видать как своих ушей: либо отделятся, либо попадут в зависимость к Булгарии. Получалось, что Русь ныне держится только князем Владимиром, умри тот, и сыновья развалят ее по клочкам.

Где-то в глубине души он знал, кто способен удержать всю Русь крепкой рукой, но этого ответа боялся. Это означало пойти не только против отцовской воли, но и против старших братьев. Тогда война и разор русским землям. Святополк предлагал договориться загодя, волне разумно и в его пользу.

Если бы князь Владимир при жизни переступил через свою нелюбовь к хромому сыну и назвал наследником его, кто знает, как повернуло бы. Вряд ли Святополк решился бы выступить против сильного Ярослава, которого поддерживал Новгород. Но произошло то, что произошло, Владимир не назвал наследника, при этом явно давая понять, что им станет Борис.

У Ярослава появилась мысль самому съездить в Киев и поговорить с отцом, открыто объяснив все и обещая не обижать ни Бориса, ни Глеба, ни кого-то из братьев. Почему он не посоветовался с Блудом на сей раз, не знал и сам. Нутром чуял, что это уже за пределами возможности кормильца. Князь и его заботы переросли Блуда.

От принятого решения полегчало. Лучше честно рассказать отцу все свои думы, и будь что будет. Что он сделает? Взъярится, накричит, но не посадит же в темницу? Князь умен, он должен понять, что Борис не сможет противостоять более сильным братьям. Во главе должен встать самый сильный. Если отец поймет и посадит в Киеве Святополка – так тому и быть, Ярослав подчинится, за ним останется Новгород.

Сделай Ярослав то, что задумал, кто знает, что было бы дальше. Но его закружили дела, решил съездить в Киев весной. А Святополку просто не знал, что ответить, потому пока тоже тянул.

Все старшие сыновья сидели по уделам, держали Русь. Князь мог бы и отдохнуть, но не получалось… Умерла горячо любимая княгиня Анна. Похоронив, словно осиротел.

А сердце ныло и ныло… И не только после тяжелых разговоров или дел, все сильнее тоска накатывала по вечерам, когда оставался в пустой ложнице один. Он везде один, любимые сыновья Борис и Глеб далече, а больше вокруг никого… При стольких детях Владимир был одинок.

Потому, когда нужный человек из Новгорода сообщил, что от Святополка к Ярославу был гонец с предложением заранее договориться о разделе Руси, стало совсем тошно. Весь день князь Владимир не мог ни с кем разговаривать.

И вдруг у него появилась совершенно неожиданная мысль. Сыновья делят за его спиной Русь оттого, что считают отца ни на что не годным стариком? Он им покажет на что годен! Пришло решение… жениться! Да, жениться на молодой девушке чинным браком и даже родить детей!

Эта придумка настолько заняла мысли князя, что он напрочь забыл обо всем остальном, и о своем больном сердце тоже. Твердо решив жениться, Владимир принялся размышлять, на ком. Греческая царевна у него уже была. Полоцкая княжна тоже. И чехиня была. И болгарыня. И русская боярыня. И даже монахиня-расстрига. Оставалось обратить взор на запад. Но о ляхах и думать не хотелось после неприятностей от Болеслава. А если сосватать кого-то из родственниц Оттона? О том, пойдет ли за него, уже имевшего внуков, молодая знатная девушка, почему-то не думалось, слишком сильна Русь, чтобы бросаться таким женихом, пусть даже и в возрасте.

В таких вопросах, как женитьба или просто завоевание женщины, князь никогда не тянул, решено – сделано. Сыновья с изумлением узнали о новом браке своего неугомонного отца. И чуть позже о том, что новая мачеха понесла! Вот вам и старый князь!

Предслава писала брату в Новгород:

– Новая мачеха Адиль моложе не только тебя, но и меня! Сколь княгиня Анна была бледна и тоща, столь эта румяна и пышна. Дети не заставят себя ждать. Кажется, мачеха уже непраздна, хотя как разглядеть? Пухлая, точно булка, высаженная из печи. И квохчет как наседка.

Ярослав хохотал:

– Князь решил всем доказать, что его силы на ложе неиссякаемы? Пусть старается. Пусть лучше воюет с женщинами, чем со своими сыновьями!

Это было жестоко, но справедливо.

И снова сыновья разделились. Святополк и Ярослав посчитали это блажью, недостойной великого князя, Святославу, как всегда, все равно, Мстислав посмеялся над чудачествами престарелого отца, только Борис и Глеб порадовались за него, приветствуя новую мачеху.

А новая княгиня оказалась действительно плодовитой, быстро понесла и родила дочку. Назвали Добронегой, а крестили Марией. Ее судьба сложится удивительно, через много лет Ярослав выдаст младшую сестру замуж за польского короля Казимира.

А потом в Киеве произошло что-то непонятное и страшное этой самой непонятностью. Князь Владимир вызвал к себе Святополка с женой и… посадил их в темницу. Их и еще священника княгини Рейнберна, каждого в свою, где бедолага священник быстро окочурился!

Вести до Новгорода доходят с опозданием. Когда Ярослав узнал, ехать к отцу с разговорами было поздно. Он ужаснулся: неужто Святополк поговорил начистоту?! Но тогда следующая очередь за самим Ярославом, небось, старший брат рассказал о своей попытке с ним договориться.

А тут еще новгородские бояре под руку: к чему платить две трети дани Киеву, если защиты от него никакой, кто хочет в Ладоге хозяйничает! В Варяжском море и впрямь полный разбой, купеческие корабли грабит всякий, кому по пути попадутся, сами гости грозят прекратить возить товары к свеям или норманнам. И на Ладогу то и дело набеги. Держать в ней новгородскую дружину? Для такой крепость нужна хорошая, да и почему Новгород должен все сам делать, а дань Киеву отправлять?

– Чего хотите?

– Варягов надобно нанять, чтоб нашу Ладогу да ладьи охраняли!

– На варягов деньги нужны, и немалые.

– А вот Киеву не давай, на них и наймем!

Как ни крутил Ярослав, выходило, что новгородцы правы. Киев только дань берет, не давая взамен ничего. Но перестать платить означало отделиться – этого князь тоже не мог не понимать. И все же…

После вести о заточении старшего брата Ярослав решился.

Новгородцы когда-то попросили себе Владимира, потому как были совсем без князя, а сейчас у них есть свой. Сильный, умный, даже хитрый Ярослав. Новгороду нравился такой князь, и город готов поддержать его в отделении от Киева! Беседа закончилась тем, что тысяцкий Ярославу так и сказал:

– Город за тебя, князь! В обиду супротив Киева не дадим! Только, когда в Киеве сядешь, не забудь, как твой отец забыл, про помощь новгородскую.

У Ярослава раскрылся рот от изумления, он говорил только про отказ от дани, а горожане решили, что князь против Киева выступает? Так далеко его мысли не шли, вернее, шли, но совсем тайно, ни с кем не делился. Но возражать Ярослав не стал, сделал вид, что не понял. В это тысяцкий не поверил, с умом Ярослава мало кто может поспорить, потому знал Якун, что все князь понял, а что говорить сразу не хочет, так на то, видно, свои причины.

По первой воде к Олаву Харальдсону и на варяжский Готланд поплыли посланники с приглашением варягов на службу к новгородскому князю. Желающих нашлось много, хотя и знали, что новгородский князь серебра на ветер не бросает, скуповат, но лучше уж скупому князю служить, чем совсем никакому.

А в Киеве князь Владимир тоже не сразу решился на заточение старшего сына с женой. Он знал, что Святополк в сговоре с Болеславом. За Туровским князем стояла вся его земля, да и среди других земель Руси сторонников немало. Многие города обижены Киевом, в стольный град издавна идет большая часть повоза, туда оттекают люди, великий князь забирает в дружину сильнейших, лучших. Киев стягивал на себя торговые пути, ослабляя другие города. Соперничать с ним мог только Новгород, но и тот все чаще против князя Владимира, и сидит там сильный Ярослав…

А теперь вот принесли весть про сговор двух братьев, будто от Святополка тайно был гонец к Ярославу. Им не о чем сговариваться, сидеть вдвоем на киевском столе не станешь, это не времена Аскольда и Дира. Владимиру бы позвать Ярослава и поговорить, но он решил начать со старшего, опасаясь, как бы тот, прослышав про приезд в Киев Ярослава, не принял свои меры.

Святополка вызвали в Киев под предлогом, что отец хочет земли загодя поделить меж сыновьями. С князем вызвалась ехать и его жена, а с ней священник Рейнбер, надеявшийся повлиять на Владимира своими советами.

Вот уж кого меньше всего хотелось слушать киевскому князю, так это советчиков Болеслава! Он долго приглядывался и к самому Святополку, пытаясь понять, насколько тот опасен. Туровский князь, не обнаружив в Киеве никого из братьев, осознал, что его обманули, но, не поговорив с отцом, уехать не мог, да это был бы побег, а за ним следили ежеминутно.

Может, князь Владимир на это и надеялся? Неизвестно. Только как ни тянул, а говорить пришлось.

– Зачем Рейнберна при себе держишь?

Святополк пожал плечами:

– Он с княгиней Мариной из Гнезна приехал. Ее духовник, как могу запретить?

Глаза князя блеснули недобрым светом:

– Болеславу все про тебя доносит?

– Пусть, я ничего плохого не делаю. – Хотелось возразить, что и киевских соглядатаев при нем немало, но смолчал, ни к чему зря злить князя, его пока сила. Пока…

– С Болеславом дружишь?

– Как не дружить, тесть он мне.

– А с Ярославом о чем сговаривались? Думаешь, не ведаю о твоем к нему посланнике в Новгород?!

Откуда было знать Святополку, что только это и известно князю Владимиру – что посылал он к брату в Новгород, а о чем посылал, никто не знал. Спроси князь Владимир иначе, просто поинтересуйся, о чем сносился туровский князь с новгородским, Святополк честно ответил бы, может, все и обошлось бы. Но глаза старого князя смотрели в глаза пасынка так, словно норовили вывернуть наизнанку его душу. Внутри у Святополка всколыхнулось все нехорошее, что копилось столько лет с самого рождения. Долго копилось, всю жизнь, зрело и вызрело. Вскочил, метнулся по горнице, в которой вели беседу, зашипел точно гусак на дворе:

– Мой Киев, по праву мой! Я за князем Ярополком, моим отцом, тобой убитым, Русь взять должен был. А ты не только меня принадлежавшего по праву на много лет, что сам в Киеве сидишь, лишил, но и теперь Бориске отдать хочешь?!

Святополк словно забыл, что говорит с великим князем, воспитавшим его как сына, что в его власти, что и возрастом ему в сыновья годен, что назван сыном еще до рождения. Говорил то, что много лет не давало покоя, о чем много лет думал.

– Не одного меня обходишь, князь, таким решением, и своих сыновей обижаешь. Перед Борисом старших много. Ярослав, Мстислав, Святослав…

Видя, что князь Владимир смотрит на него широко раскрытыми глазами, видно, не ожидал, что рискнет пасынок такие речи вести, Святополк вдруг остыл. Чуть устало добавил:

– Плохо ли, чтобы мы загодя с Ярославом свои наделы определили? Ему Новгород, мне по праву Киев…

Договорить не успел, лицо князя перекосила гримаса гнева:

– Вы… за моей спиной… Русь делить?! Я ее собирал! Я ее крепил и оборонял! Я!.. И отдам, кому пожелаю!

Глаза метали молнии, изо рта брызгала слюна, голос сорвался почти в хрип. Страшная боль сжала сердце, не хватало воздуха, губы посинели. Святополк кинулся к нему, стараясь поддержать. Как бы ни ненавидел он убийцу своего отца, но не помочь сейчас не мог. Не в силах ничего произнести, Владимир только оттолкнул эту руку, разрывая ворот рубахи, добрался до двери, потянул на себя и почти вывалился в переход. Стоявший у двери гридь бросился на помощь, кликнул еще людей. Святополк услышал только, как князь Владимир прохрипел, видно, указывая на него:

– В темницу! И его княгиню… и священника! Всех врозь… И не… вы… не выпускать… без… меня…

Приказ выполнили, в тот же день Святополк, Марина и Рейнберн сидели взаперти врозь. Посадить их прямо в узилище не решились, но держали под крепкими запорами, дожидаясь новых распоряжений князя. Кормили, правда, из княжьей кухни, все трое ни в чем отказа не знали, кроме одного – к ним никого не подпускали.

Князь Владимир после тяжелого разговора с пасынком приходил в себя долго. И никому сказать о том, что произошло, тоже не мог. В глубине души понимал, что Святополк и Ярослав правы. Оба достойны стать правителями после него, они самые сильные и умные. А сам Владимир невечен, вон как сердце прихватывает. Но именно то, что сыновья решили все без него, не попросили нижайше отдать одному Киев, а другому Новгород, не пришли под его очи с обещанием не обижать младших, а сами распорядились, сами справились, и доводило князя до исступления. Зубами скрипел с досады, а совесть подсказывала, что сыновья разумными оказались, что зря злится. И от своей неправоты становилось еще хуже, снова подкатывала к горлу желчь, а к голове дурнота, снова заходилось болью сердце.

Святополка с его женой и колобжегским епископом в узилище посадил, а вот до Ярослава дотянуться не мог. Да и в чем обвинит? В том, что Туровский князь ему земли поделить предложил? Так ведь Ярослав ничего не ответил… В глубине души князь Владимир хорошо понимал, что Болеслав Святополка, а особенно дочери в темнице ему не простит, значит, война с Польшей? Пока Болеславу не до Руси, он воюет с немецким Генрихом, только это пока и спасет Киев от нападения, а потом? Разозлившись на прямые слова пасынка, князь отправил его с княгиней в темницу и теперь не знал, как быть дальше. Особенно почему-то Владимир был зол на Рейнберна, ему казалось, что епископ, призванный самой верою налаживать мир между христианами, плетет нити заговора против него, используя нестойкого Святополка.

Конечно, Болеслав не простил заточения своей дочери! Была ли ему так дорога Марина? Может, но гораздо дороже повод пойти на Киев войной. Договорившись с печенегами, польский король так и сделал. Над Киевом нависла серьезная угроза. В Ростов спешно поскакал гонец с требованием князю Борису прибыть в Киев. Русская рать отправлялась против недавнего друга и свата князя Владимира – польского короля Болеслава.

Болеслав уже основательно пограбил червенские и туровские земли. Киев спасло только то, что ляхи вдруг перессорились с печенегами. Никто не понимал, в чем дело, но Болеслав приказал перебить все печенежское войско, шедшее с ним, и повернул восвояси. Когда об этом князю сообщил загнавший свою лошадь, до самой шапки забрызганный дорожной грязью гонец, Владимир не мог поверить своим ушам! Он получал передышку, очень нужную передышку, чтобы собрать силы и выбить Болеслава из захваченных земель, примерно наказать печенегов за предательство и больше не позволять нападать на Русь.

Священник Десятинной церкви, Анастас, привезенный Владимиром еще из Корсуни, смотрел на молившегося у иконы князя и раздумывал. Как сказать Владимиру, что ему нужнее всего сейчас в Киеве сын Ярослав, который может привести с собой помощь с севера, встать во главе дружины вместо тихого и спокойного Бориса, объединить русичей вокруг себя? Боится Владимир Ярослава, может, и верно, что боится, тем более что тот сросся с Новгородом, пришелся по душе этому строптивому городу. Но еще хуже, если Ярослав встанет против, тогда Русь ждет разделение. Епископ хорошо знал, что киевские бояре совсем не жаждут власти Ярослава над собой, понимая, что тот уже новгородский, да только сам князь Владимир стар и немощен, а его любимый Борис с Русью сейчас не справится.

Владимир выслушал епископа молча, чуть поморщился, потом вдруг резко вскинул голову:

– Тебе кто это подсказал, новгородский епископ Иоаким?

Тот растерялся:

– Нет, сам так мыслю, князь. Князь Борис всем хорош, да только не ратник он.

– Не ратник? А хромый Ярослав ратник? И Волчий Хвост на что? Тебе бы за Бориса ратовать, который столько для Десятинной сделал, а ты!.. – Князь с досадой махнул рукой и отвернулся от епископа.

Тот не выдержал, возразил вслед:

– Я за Русь ратую.

Разговор с Анастасом разозлил Владимира, умом князь понимал, что епископ прав, Борису не удержать Русь даже с помощью Волчьего Хвоста. Злило его больше всего то, что это понимали все вокруг, в самом Киеве так и глядят в сторону опального Святополка, считают его законным наследником. Новгородцы спят и видят, как бы своего Ярослава над Киевом поставить. Раздражение князя росло с каждой минутой. Нужны были новые деньги и новые дружинники, как никогда нужна сильная власть, а он слабеет с каждым днем. Все тяжелее подниматься по утрам, одолевают болезни, которых в молодости и не замечал.

Но шли день за днем, а из Новгорода вестей не было. Зато приплывший по первой воде киевский купец, которому пришлось зазимовать со своими ладьями в Новгороде, вдруг попросился к князю. Владимир велел позвать, купец Антипий хорошо знаком. Пусть расскажет о том, как у князя Ярослава дела. Антипий вел себя чуть странно, вроде и хотел что-то сказать, и боялся. Владимир, уже поняв, что вести будут не самые хорошие, повелел:

– Говори как есть!

Антипий протянул что-то на раскрытой ладони. Князь переводил взгляд с его ладони на лицо и обратно, не понимая, в чем дело, наконец сообразил посмотреть ближе. Купец подавал ему монету. Рассмотрев ее у огня, Владимир рассвирепел:

– Да кто ему позволил?!

На монете значилось: «Ярославле серебро». Отсутствие новостей и вот этот серебреник означал только одно – Новгород отложился! Рука князя сжала монету в кулаке, ее края врезались в ладонь до крови. Таким Владимира давно никто не видел.

– Власти захотел?! Против отца пошел?! Готовьте пути и мосты мостите!

С ладони, порезанной новгородским серебреником, капнула кровь, но князь не заметил этого. Он велел спешно вызвать из Ростова Бориса с его дружиной, решив стереть с земли мятежного сына вместе с городом, который ему помогал!

А еще в Киеве вдруг принялись чеканить совсем иные монеты, чем те, которые князь Владимир выпускал до того дня. На них уже не было, как раньше, княжеского изображения, а только надпись: «Серебро святого Василия». Увидев одну такую впервые, Анастас покачал головой:

– Вспомнил, что Василием крещен…

Потянулись тревожные дни, Владимиру почему-то казалось, что без Бориса он никак не должен выступать в поход, а тому требовалось время, чтобы добраться из Ростова в Киев. Борис, которому отец не удосужился сообщить, для чего зовет, торопился как мог, гадая, что за срочность у князя. Решил, что снова Болеслав или печенеги.

Замер Киев, замер Вышгород, затихла в ожидании чего-то неведомого Русь.

Но спешно выступать на Новгород Борису не пришлось, его дружина и Волчий Хвост с киевской вышли на печенегов. Отдохнувшие от рати и собравшие силы левобережные печенежские князья готовы оторвать свой кусок от терзаемой разладом меж отцом и сыновьями Руси.

Воевода смотрел на князя и думал совсем не о том, что говорил ему Владимир. Нет, не печенегов боится он сейчас, не на них отправляет Бориса и киевскую дружину в Степь. Волчий Хвост все больше понимал, что князь не хочет, очень не хочет воевать с собственным сыном Ярославом! Да и тот, видно, тоже. Прошло немало месяцев, но ни отец, ни сын не сделали ни шагу друг против друга. Если, конечно, не считать, что в Новгороде полно нанятых Ярославом варягов, а в Киев прибыл Борис со своей дружиной. И на степняков князь Владимир посылает ратников попросту для того, чтобы не идти на север!

Владимир, заметив пристальный взгляд своего давнишнего воеводы, ходившего с ним еще на вятичей и ятвягов, рассерженно фыркнул, точно тот и впрямь застал его за тайными мыслями.

– Чего глядишь? Пойдешь с Борисом, он Степи не знает, надо помочь.

Волчий Хвост кивнул:

– Помогу, князь. То верно, лучше печенегов воевать, чем свой же Новгород.

Сказал и осекся, ответный взгляд князя был просто бешеным, губы его дрожали от гнева:

– Думаешь, я твоего Ярослава боюсь?! Раздавлю, как муху, одним хлопком! – Дернул головой, вскочил, резко зашагал по горнице, несмотря на боль в спине. Но долго не выдержал, снова вернулся на подушки. Вспышка гнева далась князю тяжело, задыхался, губы посинели, лицо покрылось пятнами, выступил холодный пот. Добавил уже чуть тише: – А не иду на Новгород пока только потому, что опасаюсь нападок печенегов, пока дружина там будет. Уже не раз так бывало…

Воевода, подумав: «Сам себе лжешь, князь», вслух возражать не стал, но все же сказал:

– Ярослав за то время силы соберет…

Показалось или из-под бровей князя блеснул синий глаз? Таким взгляд Владимира бывал еще в молодости, когда тот придумывал что-то уж очень хитрое. Волчий Хвост оказался прав, сил у князя Владимира уже было мало, а вот ум его работал по-прежнему.

– Ярослав варягов нанял, чтобы на меня идти или чтобы от меня защититься?

– Мыслю, чтобы защититься, князь, не пойдет он просто так на тебя…

Взгляд Владимира действительно был с хитринкой.

– А я на него не нападаю. Что варягам делать?

Воевода с недоумением пожал плечами:

– Сиднем сидеть пока.

Что Владимир думает, что варяги, устав ждать, уйдут обратно, и тогда идти можно на Новгород? Нет, князь мыслил иначе:

– Что делают варяги, когда им нечем заняться? Вспомни Киев. – Воевода все равно не понимал. – Они начнут хозяйничать в городе! Вот тогда Ярославу придется либо отправить варягов обратно, либо выступить против меня первым.

Волчий Хвост замер, вот это да! Хитрость князя не иссякла, он и сейчас продумал все на много дней вперед. Все думают, что Владимир слаб, Владимир не может ни на что решиться, а он просто выжидает. Ждет, пока закончится терпение у старшего сына, когда его подведут наемники, а Борис с Волчьим Хвостом заодно печенегов погоняют, чтобы не напали в самый тяжелый час. В Новгороде у князя много своих глаз и ушей; если только Ярослав решит все же выступить, сразу сообщат, дружина успеет вернуться из Степи. Воевода кивнул:

– Разумно придумал, князь. Но тогда нам далече в Степь ходить не стоит…

– А кто вас далече гонит? По краю походите, главное, чтобы Ярослав знал, что дружины нет в Киеве.

Волчьему Хвосту очень хотелось спросить, что будет с Ярославом, если отец одержит над ним победу. Владимир, видно, почувствовал невысказанный вопрос, усмехнулся:

– Непокорные сыновья посидят под замком, пока Борис в силу не войдет!

– Борису не очень хочется княжить…

– Знаю! Да только выхода другого нет, некому, кроме него, остальные друг другу глотки перегрызут. – Тяжелый вздох князя говорил о том, как трудно ему давалось такое решение.

– А может, пусть бы правил себе Ярослав в Новгороде сам по себе. Все же он против Киева не идет…

– И ты туда же?! Как можно Новгородские земли сейчас отделять, когда и Болеслав против, и печенеги снова силу набрали?! Я Русь столько собирал, а теперь она развалится?!

Волчьему Хвосту хотелось возразить, что с Болеславом сам виноват, не посадил бы Святополка с его женой и священником в узилище, не было бы вражды с польским королем. Но, подумав, сам себе признался, что король был готов воевать с Русью всегда, только повода не было. И все равно не видел правоты в расправе со Святополком воевода, не понимал князя, как и многие другие. К чему Бориса на княжение сажать, если видно, что не по нему такое? К чему Ярославу крылья подрезать, пусть бы себе правил Новгородом, присоединил бы к нему еще много земель, тоже неплохо. И Болеслав, может, добром своему внуку гнезненские земли оставил бы, соединились те с туровскими, снова прибыток… Но князь рассудил по-своему, и не воеводе его поправлять. Волчий Хвост вздохнул, князь немолод уже, недужен вон, да и сам он тоже немало пожил, землю потоптал. Пусть уж другие разбираются…

Знать бы воеводе, как станут разбираться другие и каких бед это будет стоить Руси, может, настойчивей убеждал князя Владимира не ссориться с сыновьями, а дать им волю. Но он промолчал, а Владимир, ожидавший разумных возражений и не услышавший их, вздохнул: значит, верно поступает, хотя и тяжело все происходящее для княжеского сердца, для отцовского сердца. Как бы ни был люб послушный, мягкий Борис, но и о Ярославе сердце болело, и о Святополке тоже…

У новгородских пристаней полно ладей, которые товар почти не возят, даже шнеки свейские есть. У некоторых ладей носы выгнуты и изукрашены всякими чудищами, с палуб слышен звон мечей. Это варяжские ладьи. Поромонь-двор тоже гудит, варяжская дружина шумная, люди моря не привыкли сдерживать рвущийся из горла голос, хохочут так, что на всю округу разносится.

Купцы уже ворчать начали, лучшие пристани себе варяги взяли, точно хозяева в городе. На торге от них покоя не стало, ладно бы брали товар да торговались по обычаям, а то ведь норовят даром взять или просто так, забавы ради цену сбивают. Но хуже всего, что к новгородкам приставать начали. Женщины возмущаются, мол, что же вы, мужчины, с ними сладить не можете?! В городе растет недовольство варяжской дружиной, все чаще слышны голоса, что зря князь столько наемников позвал, ни к чему тут они. Или пусть бы поселил их у себя на дворе, а лучше в Ракоме, чтобы в Новгород не совались. До Ярослава уже доходили такие слова, пока князь лишь зубами скрипел, но поделать ничего не мог. Варяжская дружина вроде сидит зря уже не первый месяц, но отпускать их нельзя, князь Владимир свою дружину собрал, Бориса из Ростова вызвал. Скрипел зубами князь и молчал, раздумывая, как быть.

Новгород уже открыто готовился к рати. День и ночь работали кузнецы, ковалось оружие, кончанские и уличанские старосты скликали людей, распоряжались подготовкой припасов, собирали коней, заботились о конской упряжи… Всем находилась работа, все понимали, что предстоит схватка с киевской дружиной. Только когда это будет? Город готов встать за своего князя.

Кто знает, за какой невидимой чертой заканчивается мир и начинается война? Войну ждали с юга, а началось все в самом Новгороде!

С утра ярко святило солнце, и летний день блистал всеми красками. Мальчишки визжа скатывались с берега в воду Волхова, не слыша материнских окликов, по мосту деловито спешили люди, каждый по своим делам, шумел Торг. Кнут Кривобокий с трудом разлепил глаза, щурясь от солнечного зайчика, упавшего на лицо. Ох и крепки меды у этих новгородцев, даже рослого, сильного варяга с ног валят! Голова не болела, но во всем теле какая-то истома, противившаяся любым движениям. Варяг зевнул и сладко потянулся. Делать нечего уже который день. Нет, даже не день, а месяц. Князь Ярицлейв позвал их себе на службу ради защиты от отца, но тот не нападал, и варяжская дружина маялась в Новгороде. Сбегать по округе пограбить нельзя, сами новгородцы и расправятся, это понимали все. От тоски не спасали даже ежедневные, вернее, вечерние попойки. Утром голова на удивление не болела, русские меды не оставляли похмелья, но слабость в теле была. Это и нравилось и не нравилось варягам одновременно. Слабость была приятной, разливалась непривычной для морских разбойников истомой, но она же лишала силы.

Кнут нехотя поднялся и, почесывая бок, выбрался из большой ложницы, где остались валяться в сонном бреду еще с десяток его собратьев, тех, кто вчера выпил еще больше. Кривобоким его прозвали зря, прозвище появилось тогда, когда он полгода ходил действительно перегнувшись на один бок из-за тяжелой раны. Но рану затянуло, Кнут выровнялся, а прозвище осталось, и никак от него не избавиться. Молодые варяги, пришедшие в дружину уже после, недоумевали: с чего бы такое? Кнут досадовал: не станешь же объяснять каждому про рану и бок! На дворе его внимание привлекла крупная, под стать ему самому, дворовая девка-холопка, несшая бадью с каким-то пойлом. Неожиданно взыграло ретивое, захотелось прижать девку в темном углу, а лучше на сеновале и… Понимая, что это не дело, Кнут отвел глаза, но желание не проходило.

Девка давно ушла, с трудом таща свою ношу, а варяг принялся раздумывать, где бы раздобыть послушную холопку, а еще лучше не челядинку, пахнувшую навозом или попросту потом, а томную черноволосую и черноглазую красавицу, каких в избытке доставляли купцы в накрученных на головах тряпках в любой торговый город. Любой, но только не Новгород! На Руси это не принято! А ведь тонкие станом, гибкие красавицы со смуглой кожей умели так искусно раззадорить мужчину, а потом принести ему наслаждение!.. Кнут даже зубами заскрипел от такой мысли. Руки потянулись немедленно кого-то облапить, но на Поромонь-дворе женщин мало, все они довольно стары. Появилась мысль сходить развеяться на Торг, может, там удастся все же заполучить красавицу у какого-нибудь арабского купца?

Наскоро перекусив, Кнут засобирался уходить, с ним увязались еще трое, которым скучно сидеть сиднем и, конечно, тоже хотелось найти себе женщин. Остальные уже стали приходить в себя после вчерашней попойки и медленно выползали во двор. Уходя, Кнут огляделся и фыркнул: толку-то что проснулись, тут же улеглись досыпать на солнышке! Раскатистый хохот варяга испугал нескольких ворон, усевшихся полюбопытствовать, что происходит на Поромонь-дворе.

Торг шумел как всегда. Варяги не пошли в ряды, где торговали кожами с их кислым запахом, не стали осматривать изделия кузнецов и бондарей, их не интересовали большие кади с зерном или сарацинским пшеном, конская упряжь и даже оружие! Они искали арабских купцов.

Ряд, где торговали всякими порошками и украшениями мужички в чалмах и цветастых халатах, нашелся не сразу. Конечно, он был подальше от кожемяк и конников с их пронзительными запахами, возле златокузнецов. Варягов никогда не пугал запах, даже вонь, но они понимали, что тонко пахнущие, дурманящие или горчившие порошки не станут продавать подле кислой вони от кож или конского навоза.

Кнут подошел к купцу в цветастом халате, сидевшему перед несколькими горками снадобий, и только нагнулся ближе, чтобы задать интересующий вопрос, как невесть откуда вынырнувший мальчишка вдруг с силой дунул на одну из горок, и она разлетелась прямо в лица варягу и купцу! От неожиданности и возмущения оба вдохнули, вместо того чтобы задержать дыхание. Пока они чихали и кашляли, потому как разлетелась горка жгучего перца, мальчишка сумел удрать. Вокруг от души хохотали новгородцы, не потому что были против варяга или купца, а просто от нелепости случившегося.

Кнут так злился, что даже не смог разглядеть пройдоху. Настроение было испорчено. Прочихавшись, он решил уйти совсем, но тут на беду рука сама потянулась к полненькой женской фигуре, оказавшейся рядом. Варяг с удовольствием облапил ее зад, мало задумываясь, к чему такое приведет. Молодка взвизгнула и отскочила. Все бы обошлось, но рядом оказался ее муж. Новгородец не из слабых, он наскочил на Кнута как петух на незваного гостя:

– Пошто бабу обидел?!

Варяг даже чуть смутился, может, впервые в жизни:

– Да не тронул я ее!

Но ущипнул, видно, сильно, женщина стояла, поневоле держась за то, на чем сидят, с глазами, полными слез и от боли, и от унижения. Муж то ли сильно любил свою жену, то ли просто посчитал себя слишком оскорбленным, продолжал наседать на Кнута:

– Пошто вы, варяги, наших баб завсегда обижаете?! Вы для того князем званы, чтобы безобразничать?!

Трое варягов вмиг оказались в плотном кольце горожан. Та самая молодка уже отступила в сторону, а новгородцы все ярились. Припомнить варягам было что, они действительно безобразничали в городе, хватали попадающихся под руку женщин и частенько не только лапали, но и насиловали. Холопки жаловаться не рисковали, заступиться некому, а вот новгородки давали отпор и грозились рассказать мужьям. Рассказывали, может, и не все, потому как стыдно, но уже многие горожане знали о варягах-насильниках. Только Кнут никогда этим не занимался, умел если и облапить, то только холопку, и чаще с ее согласия.

Толпа, прижавшая варягов к одному из лотков, все наседала с криками:

– На новгородское серебро живете и нас же обижаете?!

– Пошто жен наших позорите?

– Пошто рукам волю даете, проклятые?!

Кнут с изумлением заметил, что большинство из наступавших на него сами бабы, их руки тянулись к его бороде – вырвать, к его глазам – выцарапать. Варяг все же сумел вырваться, оставив клок своей одежды в руках у разъяренной толпы. Трое его товарищей пострадали от женских рук гораздо сильнее, были нещадно биты, раздеты и вернулись на двор уже ввечеру без портов. Но никто не рискнул посмеяться над бедолагами, все понимали, что и сами могли бы вот так оказаться в окружении взбунтовавшихся женщин.

А над Новгородом гудело било, созывая горожан на площадь Торга. Купцы спешно собирали товары, они лучше других понимали, что дело может кончиться плохо. Будь князь Ярослав в городе, может, и смог бы разрешить спор между горожанами и варяжской дружиной, но он, как всегда, жил в Ракоме. Туда даже звук вечевого колокола не долетал.

На вече стоял крик:

– Пошто варяги нас обижают?!

– …насильничают над нашими женами?!

– …прохода не дают молодкам?!

– Доколе мы будем терпеть такое насилие?!

Кто крикнул: «Бей варягов!», неизвестно, только вся толпа, вооружившись кто чем мог, кто кольями из соседнего тына, кто оглоблей, кто попросту камнями, а кто и звонким мечом, бросилась к Поромонь-двору. Варяжская дружина, понимавшая, что может быть свара, однако никак не ожидала, что новгородцы нападут этой же ночью. Вернее, был вечер, когда сами дружинники сидели за ужином. Доесть не пришлось, расправа обозленных новгородцев оказалась крутой, перебили не одну сотню варягов! Остальные спасались, перелезая через тын двора и прыгая в Волхов в надежде добраться до другого берега и скрыться во владычьих покоях. Все же епископ не должен допустить избиения варяжской дружины!

К утру на Поромонь-дворе оставались только перебитые варяги да разбросанный повсюду скарб. Конечно, немало нашлось тех, кто поспешил воспользоваться суматохой и пограбить двор, но все же новгородцы больше мстили за свою поруганную честь. К князю уже ускакал гонец с сообщением о ночной резне. Беспокойным выдался конец июля в Новгороде…

Никто не знал, что в Киеве и того хуже.

Вести из Киев в Новгород приходят с опозданием…

Ярослав мерил шагами горницу, заметно прихрамывая. Ему только что донесли о случившемся на Поромонь-дворе. Новгород посмел перебить значительную часть варяжской дружины! Да что они себе думают?! И это тогда, когда с юга грозит ратью отец! Набрать новую не удастся, не на что, да и варяги, прознав об избиении, сюда ни за какое злато не пойдут! Его дружина теперь мала, а со дня на день может прийти известие о том, что киевская рать, вернувшись от Степи, идет на Новгород! Бежать за Варяжское море? Только куда, теперь он повсюду князь, у которого горожане перебили дружину! Ярослав скрипел зубами и готов был собственноручно задушить новгородцев, предавших его! Ну пожаловались бы на насилие, он выгнал бы вон виновных, чтоб остальным неповадно было, а вот что делать теперь – непонятно.

Солнце уже вовсю светило в окна, а князь все шагал и шагал по горнице. Гриди и холопы притихли, таким Ярослава давно никто не видел. Почему-то ему, всегда советовавшемуся с епископом, даже в голову не пришло прийти к Иоакиму или хотя бы позвать Коснятина! Все решил сам. Распоряжению князя поразились все, он велел с почетом позвать к себе знатных горожан, особо тех, кто обижен варягами и участвовал в их избиении. Дружина недоумевала, князь собирается мириться с новгородцами? Неужели он простит такую резню? Тогда ни один варяг больше не пойдет к нему на службу, никто не сможет простить позорную гибель товарищей, пусть и не кровных родичей.

Одновременно велел созвать и дружину. Все при оружии, смотрели настороженно, время от времени даже оглядывались вокруг, испуганно ища глазами, не прячется ли кто из новгородцев, чтобы напасть вдруг сразу на всех. Ярослав, заметив такое беспокойство, усмехнулся:

– Здесь опасности нет. – Его голос неожиданно загремел на весь двор Ракомы. – А в Новгороде сами виноваты, нечего горожанок обижать! Новгород не Готланд и даже не Ладога, здесь за свою честь постоять могут!

Дружина затихла, конечно, князь прав в своих укорах, но что же делать теперь?

– Я позвал к себе новгородцев, которые перебили варягов… – Князь понизил голос и с расстановкой добавил: – Позвал, чтобы наказать…

Он больше не стал ничего объяснять, круто развернулся и ушел с крыльца. Дружинники стояли, не решаясь не только двинуться, но и проронить хотя бы слово. Постепенно все же разошлись, но все также тихо и настороженно. Повисло тяжелое в своей неопределенности ожидание.

Епископ Иоаким ждал князя или хотя бы человека от него, вместо это сообщили, что… Ярослав зовет к себе новгородских нарочитых мужей. Что он собирается делать, мирить их с варягами? Если так, то молодец, сейчас нельзя допускать ссор в своем доме. Но простят ли такое варяги? Может, Ярославу удалось убедить варяжскую дружину, что те сами виноваты? Ой ли…

Снова загудел вечевой колокол. Город решил, что князь кается за своих наемников и готов просить о замирении. Тогда почему бы не прийти на вече самому? Зачем зовет к себе в Ракому, куда бежали недобитые варяги и где сидит его собственная дружина? Идти опасно и не идти нельзя, князь не может без Новгорода, но и Новгород без князя тоже. Вече кричало сотнями голосов, даже тысяцкий не мог справиться с множеством орущих глоток. Вдруг его взгляд упал на стоявшего неподалеку от помоста дьякона, Якун махнул ему рукой, чтоб поднимался. Охранявшие помост гриди живо расступились, пропуская голосистого дьякона. Его голос перекрыл все остальные, от неожиданности толпа замерла.

Тысяцкий шагнул вперед, опасливо поглядывая на Кучку, а ну как снова гаркнет? Тогда прощай, уши, надолго… Дьякон скромно отступил в сторону, как бы говоря: мы свое дело сделали, теперь ваша очередь, но с помоста не уходил: вдруг еще раз придется громогласно усмирять новгородцев? Не пришлось. Постепенно и вече успокоилось, появилась уверенность, что князь действительно решил мириться, а сам в город приходить попросту боится. Решили отправить в Ракому, как и просил Ярослав, нарочитых мужей, ведь послание князя гласило: «Уже мне сих не кресити…» Это были слова примирения.

Ракома село небольшое, но вокруг очень красиво, и подступы охранять удобно. Князю здесь спокойно, нравится и его жене. Княгиня тиха и совсем незаметна рядом со своим мужем. Судьба словно нарочно свела двух таких разных людей, чтобы они сдерживали друг дружку. Синеглазая Ладислава, которую муж зовет Ладушкой, смешлива, как ребенок, шустра во всем, но очень покладиста и миролюбива. Все бы ей добром да ладом решать! Может, потому и Ладой названа? Ее очень обеспокоила собравшаяся вдруг на дворе дружина, но муж смотрел сурово, потому княгиня не посмела задавать ненужные вопросы. И все же поинтересовалась, не пойдет ли в Новгород, там, слышно, ночью варягов много перебили? Ярослав фыркнул, уже и до женщин докатилось, огрызнулся: