Онлайн чтение книги Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
ПРЕЛЮДИИ

Вот уже три недели почти каждый день повторялись одни и те же «шуточки». Со стороны они могли показаться невинными проказами бездельного лоботряса, пускающего из-за куста бумажные шарики прямо в лоб докучливому наставнику. Пустые, лишенные особого смысла шалости. Да, так могло показаться со стороны. И Помян не стал бы придавать этим мелочам большого значения, если бы не упорная, из глубин души поднимающаяся уверенность, что забавы эти служат предвестием чего-то серьезного. Какое-то полуосознанное, но прочное воспоминание, питаемое опытом прошлых лет, остерегало его перед опасностью, грядущей по стопам невинных прелюдий. Началось же все с поистине смешных злоключений. Кто-то иной, настроенный к окружающему не столь чутко, мог их попросту не заметить, но Помян с ходу сообразил, что дело нечисто.

Он заметил однажды нечто странное в обстановке своего кабинета. Обычно в нем царил артистический беспорядок и полная, ничем не смущаемая свобода; однако в тот день, войдя после обеда в свой санктуарий, он с изумлением обнаружил идеальную, прямо-таки буржуазную чинность: кресла парами выставлены у стены, словно солдаты на смотру, бумаги и мелочи на письменном столе симметрично разложены по обоим его концам, книги аккуратно убраны в книжные шкафы.

Помяну сразу сделалось как-то не по себе: он не терпел симметрии. Неужели Юзеф осмелился преподать ему урок, устроив интерьер кабинета по своему вкусу? Он рассерженно позвонил слуге и, едва тот вошел, набросился на него с упреками.

— Кто тебе позволил наводить здесь порядок? Мало тебе тех двух комнат?

Глаза старика округлились.

— Да я сюда уж шесть дней как не заходил, в прошлую среду, стало быть, неделя прошла, смахнул легонечко пыль, а больше ничего не трогал, не велено так не велено. А со вчерашнего дня комната на запоре стоит, живая душа сюда не могла проникнуть. Не иначе, — слуга одобрительно заулыбался, — к вам домовой заявлялся сквозь замочную скважину.

Старик Юзеф был прав, Помян и сам припомнил, что вчера, уходя утром в город, запер за собой кабинет.

— Гм, — буркнул он озадаченно, — действительно…

А через несколько дней он заметил, что все картины в кабинете висят как-то криво, явственно съехав с прямой линии вбок. Это бросилось в глаза Юзефу, который как раз вошел в комнату.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся старик, с любопытством озирая стены. — Все картинки съехали набекрень, словно их шут какой перекривил. Да с фасоном эдак перекривил, ха-ха-ха! Ни дать ни взять наш Гжесек, что живет внизу у сапожника в подмастерьях, тот, как лишку переберет, точно так же вот картузик сдвигает на ухо. Не беда, сей момент подправлю.

И, не спрашивая позволения, вернул картины в правильную позицию.

Эти два происшествия обострили бдительность Помяна, он стал держаться настороже. С той памятной среды, когда впервые обнаружились подозрительные перемены, он не оставлял кабинет открытым и не расставался с ключом. Юзефу дозволено было входить в комнату только в его присутствии, а гостей он решил принимать в салончике флигеля. Впрочем, к нему редко кто и заходил: Помян был холостяк, немногочисленные родственники жили в провинции или в Кракове. Несмотря на меры предосторожности, «шуточки» не прекращались, ни один день не обходился без какого-либо сюрприза. Что-то зловредное вкралось в его дом и устраивало мелкие каверзы. Кресло, сегодня стоящее под окном, назавтра неведомо как появлялось в другом конце комнаты под зеркалом, вазон с пальмой, обычно пребывавший в нише возле письменного стола, однажды пропутешествовал — Помян в это время ушел по делам — в заднюю часть комнаты, за печку; то рассыпалась по ковру коробочка с перьями, то на полу оказывались листы рукописи или опрокидывалась вверх дном мусорная корзина.

Помян был в бешенстве. Если поначалу его даже забавляли эти «чертовы фокусы», то со временем их назойливое постоянство стало действовать ему на нервы. К тому же глухое предчувствие говорило, что ни к чему хорошему это не приведет. Неуловимый механизм памяти, регистрирующий прошлое, уложенное в кладовых подсознания, остерегал его перед чем-то, что должно произойти скоро — вот-вот; временами Помян не мог отделаться от смутного ощущения, что в подобном положении он уже некогда бывал, что возобновлялось, хоть и в несколько измененном виде, преследование, которому он уже подвергался. Стиснув зубы, он постановил во что бы то ни стало выследить и прихватить на месте преступления неуловимого пакостника.

С этой целью он дни напролет проводил в осаждаемом кабинете, бдительно следя за каждой мелочью. Увы! Ни разу не удалось ему никого изловить, ни разу не удалось подметить хотя бы малейшую передвижку мебели и предметов. Зато достаточно было покинуть помещение хоть на минуту, чтобы по возвращении застать какой-либо новый фокус.

В конце концов он придумал способ: начал вести наблюдение за кабинетом снаружи — из прилегающей к нему спальни. Часами просиживал в кресле, обозревая внутренность кабинета в замочную скважину. Результат нулевой: он так и не сумел углядеть ничего подозрительного, всегда он оказывался перед результатом фокуса, а сам процесс фокусничания оставался для него закрытым.

Тогда он ухватился за другое средство: решил застать злодея врасплох. Несколько раз на дню в разную пору он внезапно заскакивал в кабинет, тщательно проверяя его убранство, но и это не помогло. В комнате не обнаруживалось живой души; как всегда, подремывали небрежно рассованные по углам предметы его ученого обихода, да на столе валялись в обычном беспорядке рукописи и карточки.

Однажды ночью, крепко уснув после долгого чтения, Помян был внезапно разбужен чьими-то шагами в соседней комнате. Сорвавшись с постели, он зажег свечу и ринулся в кабинет.

Там никого не было. Только в ногах ползали черные укороченные тени предметов. Но когда он случайно глянул в зеркало, из его стеклянных глубин надвинулась на него чья-то страшная образина: широкий чувственный рот безостановочно двигается, словно пережевывая жвачку, затекший, налитой кровью левый глаз с дьявольским лукавством прижмурен, а от черной, цвета воронова крыла шевелюры аж до вислых усов непрестанно сбегает волнами нервная дрожь. Это он! Это он! — воплем прозвучало что-то внутри Помяна, пробуждая дремлющее сознание.

— Это ты! Это ты! — эхом отозвался неведомый голос.

Свеча выскользнула из дрожащих пальцев и, упав на пол, погасла. Среди абсолютной тишины, подстегнутый бичом страха, он добежал до двери и захлопнул ее за собой. Ощупью натянув одежду, выскочил из дома…

Вернувшись к себе под утро, Помян долго изучал собственное лицо в большом зеркале, украшавшем салон. Результаты исследования, видимо, его опечалили: расстроенный и угрюмый, он затянул все зеркала в доме серыми полотняными чехлами. Брился после обеда «по памяти». В тот же вечер он последний раз объяснился со слугой лицом к лицу: судя по обхождению Юзефа, пришла пора отдавать ему распоряжения через дверь. Старик поглядывал на него исподлобья и с удивлением, похоже, он с трудом удерживался от замечаний. Любопытство, однако, взяло верх, и под конец беседы он вроде ненароком осведомился:

— Видать, вельможный пан собрался в далекий путь?

Изумленный Помян глянул на него вопросительно.

— С чего ты взял? Откуда такая новость?

Старик сконфуженно отвел глаза и понес сущую околесицу:

— Так мне как-то сдавалось… вроде… так оно вам полагается ноне… Не впервой с вами такое случается и… завсегда вы в эдакую паскудную пору из дома уезжаете. Правду молвить, больно вы переменились… ноне, вельможный пан.

— Пошел ты ко всем чертям! — вскипел Помян, срываясь со стула. — Кто тебе позволил соваться куда не просят? Держи язык за зубами, не то вылетишь отсюда раз и навсегда!

Юзеф, весьма смущенный реакцией господина, поспешно убрался в свою каморку.

После этой стычки они переговаривались только через дверь. Вообще начиная с того вечера Помян сделался для мира невидимым: перестал выходить из дома, разве что поздними вечерами, и у себя не принимал никого — устроил себе полнейшую изоляцию.

Замечание слуги произвело на него огромное впечатление, стало ясно, что надлежит считаться с изменением своей наружности. Одновременно ощущались уже и перемены внутренние. Он поймал себя на том, что сделался равнодушным к проблемам, которые волновали его совсем недавно, — направление его интересов менялось неузнаваемо. «Высокие материи» более его не волновали, потянуло на комфортное безделье, он стал поглядывать на мир оком примирившегося с положением вещей прагматика, почтительно признающего культ силы и житейскую хватку. Мало-помалу он превращался в субъекта коварного и злорадного, в нем просыпалось некое звероподобное, на что угодно готовое существо.

Пока еще он отдавал себе отчет в загадочной метаморфозе, но ведь могла наступить минута, когда способность к самоанализу зачахнет и исчезнет бесследно. Что тогда?…

Помян предчувствовал страшную минуту и дрожал при одной мысли об этом. Что тогда? И что делать теперь для предотвращения беды?

Эти вопросы мучили его невыносимо, и невольно напрашивался ответ, подсказанный старым Юзефом:

— Уехать! Убраться отсюда как можно скорее и как можно дальше!

Он, вероятно, так бы и поступил, не ожидая дальнейших знаков деградации, если бы не странный случай — приключение таинственное и романтическое, удержавшее его на известное время от путешествия.