Онлайн чтение книги Издержки хорошего воспитания
Джеллибин . Перевод Л. Бриловой

I

Джо Пауэлл был джеллибин, или «желейный боб». Хотелось бы изобразить его привлекательным персонажем, но было бы бессовестно, с моей стороны, внушать вам неправильное о нем представление. Он был джеллибин самый что ни на есть отъявленный, на все девяносто девять и три четверти процента, [43]«…как состав прославленного мыла» (Ф. С. Фицджеральд. «Любовь в ночи». См. сборник «Новые мелодии печальных оркестров»).джеллибин из джеллибинов; бобы вроде него зреют постепенно в свой сезон (который длится весь год) на плантациях, каких много по южную сторону линии Мейсона — Диксона.

Назовите джеллибином жителя Мемфиса, и он, скорее всего, вынет из заднего кармана брюк прочную веревку и вздернет вас на первом же телеграфном столбе. Новоорлеанец в ответ на это слово, вероятно, усмехнется и спросит, кто поведет вашу девушку на бал по случаю Марди-гра. Плантация, давшая миру героя нашей истории, расположена где-то между этими географическими пунктами; она представляет собой городишко численностью сорок тысяч человек, мирно дремавший сорок тысяч лет на юге Джорджии; временами ему случается перевернуться на другой бок и пробормотать что-то о войне, бывшей незнамо где и когда и давно уже забытой всеми, кроме него.

Джим был джеллибин. Я повторяю это слово, потому что оно приятно звучит, — с него бы начать волшебную сказку, в которой Джим был бы положительным героем. Иногда я представляю себе Джима с округлым, как сочный плод, лицом, в шапке, поросшей огородной зеленью. Но нет, это был парень высокого роста, худой и ссутулившийся оттого, что много времени проводил над бильярдным столом. На севере, где в людях разбираться не принято, его прозвали бы лодырем. В никуда не девшейся конфедерации «джеллибинами» именуют тех, кто всю жизнь только и делает, что склоняет в первом лице единственного числа выражение «бить баклуши»: я бью баклуши, я бил баклуши, я буду бить баклуши.

Родился Джим в белом доме среди зелени. Передний фасад украшали четыре обшарпанные колонны, задний — многочисленные решетки; на фоне сплошных перекрестий еще веселее смотрелась солнечная, пестревшая цветами лужайка. В свое время обитатели белого дома владели соседним участком, а также следующим и еще следующим, но время это миновало так давно, что даже отцу Джима помнилось смутно. Собственно, он не придавал этому обстоятельству никакого значения и, умирая от огнестрельной рапы, полученной в пьяной ссоре, и прощаясь с пятилетним, вконец перепуганным Джимом, не стал даже о нем упоминать. Белый дом превратился в пансион, который держала неразговорчивая дама из Мейкона; Джим называл ее «тетя Мейми» и любил, как собака палку.

В пятнадцать лет он посещал среднюю школу, имел черную пышную шевелюру и боялся девчонок. Терпеть не мог свой дом, где четыре женщины и один старик вели бесконечные, повторявшиеся из лета в лето разговоры о том, какие участки принадлежали раньше вотчине Пауэллов и какие в ближайшее время расцветут цветы. Бывало, родители какой-нибудь из девочек, не забывшие мать Джима и усмотревшие в темных глазах и волосах сына сходство с нею, приглашали его на вечеринку, но в такой обстановке он робел. Ему больше нравилось сидеть на отсоединенной автомобильной оси в гараже Тилли и играть в кости или без конца ковыряться в зубах длинной соломиной. Чтобы иметь карманные деньги, Джим брался за самую разную работу, и именно по этой причине его третья по счету вечеринка сделалась последней. Тогда крошка Марджори Хейт неосторожно, так что Джим это слышал, отрекомендовала его кому-то как мальчика, который разносит иногда бакалейные товары. И вот, забросив тустеп и польку, Джим наловчился выкидывать при игре в кости любые нужные очки и вдоволь наслушался смачных рассказов обо всех перестрелках, случившихся в окрестных местах за последние полвека.

Джиму исполнилось восемнадцать. Началась война, он записался матросом и в течение года полировал медь на Чарльстонском судоремонтном заводе. Затем, разнообразия ради, подался на север и еще один год полировал медь на Бруклинском судоремонтном заводе.

Когда война окончилась, Джим вернулся домой. Ему стукнуло двадцать один, штаны он носил слишком узкие и короткие, ботинки на пуговицах — с длинным узким носом. Расцветка исписанного загогулинами галстука представляла собой взрывчатую смесь пурпурного и розового. Выше смотрели глаза — бледно-голубые, как добротная старая материя, которую слишком долго держали на солнце.

Однажды апрельским вечером, когда хлопковые ноля и душный город подернулись серой дымкой, Джим, неясно различимый в сумерках, подпирал плечом дощатый забор и, посвистывая, разглядывал краешек луны над огнями Джексон-стрит. Уже добрый час его ум сосредоточенно трудился над одной и той же проблемой. Наш джеллибин был приглашен на вечеринку.

В том возрасте, когда мальчишки презирают скопом всех девчонок, Кларк Дарроу и Джим были в школе соседями по парте. Но если Джим в промасленной обстановке гаража живо расстался со своими планами и амбициями, Кларк, напротив, жил бурной жизнью: влюблялся, разочаровывался, поступил в колледж, увлекся выпивкой, покончил с нею — словом, заделался одним из самых видных кавалеров в городе. Тем не менее Кларк с Джимом, встречаясь от случая к случаю, оставались близкими приятелями и даже друзьями. В тот вечер древний «форд» Кларка притормозил возле стоявшего на тротуаре Джима и вдруг, ни с того ни с сего, Кларк пригласил его на вечеринку в закрытом загородном клубе. Причуде, побудившей его это сделать, стоит удивляться ничуть не больше, чем причуде Джима, принявшего приглашение. Джимом, вероятно, руководила неосознанная скука, полуиспуганная тяга к приключениям. А теперь он серьезно задумался.

Он стал мурлыкать себе под нос, небрежно отбивая такт по брусчатке; каменная плитка под его длинной ногой заходила ходуном в такт гортанному пению:

Оборвав песню, протопал совсем уж разухабистый галоп.

— Черт дери! — выругался Джим вполголоса.

Они соберутся там всей старой компанией — компанией, к которой по праву принадлежал и он благодаря белому дому, давно проданному, и портрету офицера в сером над каминной полкой. Но постепенно, как дюйм за дюймом стремившиеся книзу платья девочек, и определенно, как достигшие в один прекрасный день лодыжек брюки мальчиков, из этой компании образовался тесно спаянный кружок. Его участники звали друг друга на «ты», подростками крутили друг с другом ныне забытые романы — кто им Джим, только и водившийся что с белой швалью? Чужак, совершенный чужак. Большинство юношей снисходительно узнавали его при встрече, сам он касался рукой шляпы при виде трех или четырех девушек. И это все.

Когда сумерки сгустились в синий задник для луны, Джим отправился по жарким, приятно волнующим улицам города в сторону Джексон-стрит. Магазины закрывались, последние покупатели плавно уплывали восвояси, словно бы уносимые медленной каруселью. Вдали сверкал огнями ряд разноцветных ярмарочных палаток, пополняя звучание ночи обрывками разнообразной музыки: наигрывала восточный танец каллиопа, [44]Паровой орган, обладающий оглушительным пронзительным звуком.меланхолично пел рожок у входа в балаган, шарманка повторяла жизнерадостную версию «Домой в Теннесси».

Наш джеллибин завернул в один из магазинов и купил себе воротничок. Нога за ногу добрался до «Содовой у Сэма», у входа которой, как обычно по летним вечерам, стояло три-четыре машины, а между столиками сновали негритята с мороженым и лимонадом.

— Привет, Джим.

Голос раздался где-то у локтя: Джо Юинг сидел в автомобиле с Мэрилин Уэйд. На заднем сиденье виднелась Нэнси Ламар с каким-то незнакомцем.

Джеллибин проворно приложил руку к шляпе:

— Привет, Бен… — И едва заметно запнувшись: — Как вы все?

Он произнес это на ходу, шагая к гаражу, где на втором этаже была его комнатка. «Как вы все?» — было обращено к Нэнси Ламар, с которой ему не случалось разговаривать последние полтора десятка лет.

Рот Нэнси напоминал запечатленный поцелуй, глаза тонули в темных орбитах, черные волосы (наследство матери, родившейся в Будапеште) отливали синевой. Она частенько встречалась Джиму на улицах: мальчишеская походка, руки в карманах. Он знал, за ней и за ее неразлучной подругой Салли Кэррол Хэппер тянулся от Атланты до Нью-Орлеана шлейф разбитых сердец.

Секунду-другую Джим жалел, что не умеет танцевать. Потом рассмеялся и у своей двери тихонько запел себе под нос:

II

В половине десятого Джим с Кларком встретились перед «Содовой у Сэма» и на «форде» Кларка отправились в загородный клуб.

— Джим, — спросил Кларк между прочим, пока автомобиль с грохотом катился сквозь благоухающий жасмином вечер, — а как ты живешь, чем зарабатываешь?

Джеллибин помедлил, размышляя.

— Ну, — отозвался он наконец, — у меня есть комната над гаражом Тилли. Я помогаю ему с автомобилями во второй половине дня, а он не берет с меня квартирной платы. Иногда я вожу за него такси, получаю кое-какие деньги. Но заниматься этим постоянно не хочу: надоедает.

— И это все?

— Когда невпроворот работы — обычно по субботам, — я тоже ему помогаю. И потом, есть еще главный источник доходов, о котором я чаще помалкиваю. Ты, наверное, не помнишь: я что-то вроде местного чемпиона по игре в кости. От меня теперь требуют метать из стакана, а то, стоит мне ощупать пару костей, они точно лягут, как мне надо.

Кларк понимающе ухмыльнулся:

— А я так и не научился выкидывать нужные очки. Сыграть бы тебе как-нибудь с Нэнси Ламар: ты ее обдерешь как липку. Она повадилась играть с парнями в кости и проигрывает больше, чем может ей позволить ее папочка. Я случаем узнал, что в прошлом месяце она, чтобы заплатить долг, продала дорогое кольцо.

Джеллибин не поддержал эту тему.

— А белый дом на Ильм-стрит до сих пор твой?

Джим помотал головой:

— Продан. Цену дали очень неплохую, если учесть, что это больше не фешенебельный квартал. Юрист посоветовал вложить деньги в облигации Либерти. Но тут у тети Мейми совсем отказали мозги, и все проценты теперь уходят на ее содержание в санатории «Грейтфармз».

— Хм.

— У меня есть дядя, немолодой, но держит ферму. Если надумаю, можно будет как-нибудь податься к нему. Ферма ничего, но работать некому: негров вокруг не хватает. Приглашал меня в помощники, но вряд ли мне там понравится. Одиноко до чертиков… — Джим внезапно замолк. — Кларк, я вот что хочу сказать. Большое тебе спасибо за приглашение, но мне будет куда лучше, если ты сейчас остановишь машину и я вернусь пешком в город.

— Черта с два! — хмыкнул Кларк. — Тебе необходимо развеяться. Танцевать не придется: просто стой и тряси конечностями.

— Погоди, — взволновался Джим. — Как бы не вышло вот чего: ты подведешь меня к компании девиц, а потом умотаешь и мне ничего не останется, как пригласить их на танец.

Кларк рассмеялся.

— Поклянись, — взмолился Джим, — что этого не устроишь, а то я схожу прямо здесь и пешедралом возвращаюсь на Джексон-стрит.

Они немного поспорили, после чего было решено: Джим устроится на диване в укромном уголке, подальше от дамского пола, и будет просто наблюдать, а Кларк составит ему компанию в перерывах между танцами.

И вот в десять Джеллибин сидел нога на ногу, боязливо скрестив руки, и старался выглядеть непринужденно и не слишком пристально рассматривать танцующих. Его одолевали одновременно и неловкость, и острый интерес ко всему, что происходило вокруг. Он видел, как одна за другой из гардеробной появлялись девушки, словно яркие птицы, оправляли перышки, поверх пудреного плеча улыбались спутнице, наскоро оценивали обстановку, а одновременно и реакцию на свой приход и, опять же подобно птицам, находили удобную жердочку — руку кавалера, который их ждал. Салли Кэррол Хэппер, блондинка с томными глазами, одетая в свой любимый розовый цвет, сонно мигала ресницами, напоминая утреннюю розу. Марджори Хейт, Мэрилин Уэйд, Харриет Кэри — все девицы, которых Джим видел гулявшими в полдень по Джексон-стрит, — с завитыми, налощенными бриллиантином кудрями, в легком, рассчитанном на верхний свет гриме, представлялись на диво причудливыми, в розовой, голубой, красной и золотой росписи, фарфоровыми статуэтками — еще сыроватыми, только-только из мастерской.

Джим сидел так уже полчаса; время от времени к нему подбегал Кларк и с жизнерадостным «Ну как ты, старина?» хлопал его по коленке, но Джима это ничуть не веселило. Раз десять рядом с ним останавливался ненадолго кто-нибудь из мужчин, однако Джиму было ясно, что они никак не ожидали его здесь увидеть; кое-кто, как ему показалось, был совсем не рад. Но в половине одиннадцатого Джим вдруг забыл о своем смущении и вообще обо всем на свете: из гардеробной вышла Нэнси Ламар.

На ней был наряд из желтой органди, весь в дерзких фестонах, с тремя рядами кружевных оборок и большим бантом на спине, и вся она отливала черным и желтым блеском, как глянцевая майолика. Глаза Джеллибина широко раскрылись, в горле встал ком. Нэнси ненадолго застыла в дверях, пока к ней не подбежал ее кавалер. Джим узнал в нем чужака, которого видел с ней в автомобиле Джо Юинга. Нэнси уставила руки в боки, что-то тихо произнесла и засмеялась. Мужчина тоже засмеялся, и Джима кольнула странная, незнакомая боль. Ему почудилось, что от Нэнси к ее кавалеру пробежал луч, — тот же луч красоты и от того же солнца, что согрел в предыдущий миг его самого. Джеллибин вдруг ощутил себя растением, на которое наползла тень.

Чуть погодя к Джиму подошел Кларк; глаза его сияли, щеки пылали румянцем.

— Эй, старина, — выкрикнул он ту же неоригинальную фразу, — как ты там?

Джим заверил, что вполне неплохо.

— Пойдем-ка со мной, — распорядился Кларк. — Я тут приберег кое-что на конец вечера.

Джим неловко последовал за ним к лестнице и наверх, в раздевалку, где Джим извлек из своего шкафчика бутылку неизвестной желтой жидкости:

— Доброе кукурузное пойло.

За ней последовало на подносе имбирное ситро. Сильнодействующий нектар вроде «доброго кукурузного пойла» нуждается в каком-нибудь прикрытии основательней сельтерской.

— Слушай, парень, — азартно прошептал Кларк, — ну разве Нэнси не красавица?

Джим кивнул.

— Еще какая, — согласился он.

— Разрядилась в пух и прах. А ты заметил парня, который ее обхаживает?

— Длинного? В белых штанах?

— Ага. Это Огден Мерритт из Саванны. Старик Мерритт производит безопасные бритвы Мерритт. Этот тип влюбился в Нэнси по уши. Уже год вокруг нее увивается. Сумасбродная девица, — продолжал Кларк, — но мне нравится. Она всем нравится. Но она и вправду выкидывает те еще фокусы. Обычно дешево отделывается, но на репутации ее выходки сказываются не лучшим образом.

— Правда? — Джим вернул стакан. — Пойло недурственное.

— Вполне. О, мозги у нее набекрень. Играет в крэпс — а, каково? Не отказывается от виски с содовой. Я обещал, что позднее принесу ей порцию.

— Она что, крутит роман с этим… Мерриттом?

— Будь я проклят, если знаю. Похоже, как все здешние красотки, метит выскочить замуж и куда-нибудь уехать.

Кларк налил себе еще порцию и тщательно закупорил бутылку.

— Слушай, Джим, я пойду потанцую, а ты, будь добр, подержи бутылку у себя в кармане, пока не танцуешь. А то заметит кто-нибудь, придется угощать — оглянуться не успеешь, как останешься ни с чем.

Итак, Нэнси Ламар собиралась замуж. Этот самый лакомый в городе кусочек должен был достаться типу в белых штанах, и все потому, что папаша этих белых штанов делал лучшие, чем его конкуренты, бритвы. Спустившись на первый этаж, Джим обнаружил, что эта идея, непонятно почему, его угнетает. Впервые за всю жизнь им овладели смутные романтические чувства. В воображении стал оформляться ее образ: Нэнси изящной мальчишеской походкой шагает по улице, принимает от фруктового торговца дань поклонения в виде апельсина, на воображаемый счет в «Содовой у Сэма» берет кока-колу, собирает свиту кавалеров, а затем с царственным великолепием отправляется жуировать жизнью.

Джеллибин вышел на веранду и выбрал укромный уголок. В отличие от посеребренной луною лужайки и светлого пятна перед дверью бальной залы, здесь царил мрак. Джим нашел себе стул, закурил сигарету и погрузился в бездумные грезы, бывшие его привычным состоянием. Теперь, однако, они обрели чувственный оттенок, что объяснялось ночным временем и пряным запахом, струившимся из открытой двери: это благоухали тысячей парфюмерных ароматов пуховки, засунутые в декольте дам. Пряной и тенистой казалась даже музыка (в ней доминировал громкий тромбон), звучавшая вялым обертоном к шарканью многочисленных подошв.

Внезапно на желтый прямоугольник света под дверью упала чья-то тень. Из гардеробной вышла девушка и остановилась поблизости. Пробормотала: «Черт возьми», обернулась и заметила Джима. Это была Нэнси Ламар.

Джим встал и неуверенно произнес:

— Привет?

— Привет… — Нэнси помедлила и потом подошла ближе. — А, это ты… Джим Пауэлл.

Джим слегка поклонился, стараясь измыслить какое-нибудь непринужденное замечание.

— Как ты думаешь, — поспешно начала Нэнси. — То есть… ты про жвачку что-нибудь знаешь?

— Про что?

— Мне на подошву налипла жвачка. Какой-то осел или ослица — кинул на пол жевательную резинку, и я, конечно же, вляпалась.

Джим не к месту залился краской.

— Ты не знаешь, как от нее избавиться? — нетерпеливо спросила Нэнси. — Я пробовала ножом. Чем только не пробовала! Пробовала водой с мылом… и даже духами. Испортила пуховку, и все без толку.

Несколько разволновавшись, Джим напряг мозги:

— Ну… может быть, бензин…

Едва Джим проговорил эти слова, как Нэнси, схватив его за руку, сбежала с низенькой веранды, перепрыгнула через клумбу и галопом понеслась к освещенным луной машинам, которые стояли возле первой лунки у поля для гольфа.

— Налей бензина! — запыхавшись, скомандовала она.

— Что?

— Нужно же мне смыть жвачку. А то я не могу танцевать.

Джим послушно шагнул к машинам и стал присматриваться, как бы добыть желанный растворитель. Если бы Нэнси потребовала цилиндр автомобиля, Джим сделал бы все, чтобы его извлечь.

— Ну вот, — сказал он вскоре, изучив обстановку. — Здесь получится. Носовой платок есть?

— Он наверху, мокрый. Я его намочила, когда надеялась оттереть мылом.

Джим старательно осмотрел свои карманы:

— Похоже, у меня тоже нет.

— Черт! Ладно, слей чуть-чуть на землю.

Джим немного отвернул сливную пробку — из бака закапал бензин.

— Еще!

Джим отвернул больше. Капли сменились струей, на земле ярко заблестела маслянистая лужа, на ее дрожащей поверхности заиграл добрый десяток лун.

Нэнси удовлетворенно вздохнула:

— Лей все. Единственное, что можно сделать, — это походить по луже.

Не видя другого выхода, Джим полностью вывернул пробку, лужа разом растеклась, во все стороны от нее побежали ручейки и струйки.

— Отлично. Это уже что-то.

Приподняв юбки, Нэнси грациозно ступила в лужу.

— Это поможет, дело ясное, — пробормотала она.

Джим улыбнулся:

— Вокруг еще полно машин.

Отойдя в сторону, Нэнси начала отскабливать подошву и край туфли о подножку автомобиля. Дальше терпеть было невмоготу. Согнувшись в три погибели, Джеллибин расхохотался, чуть погодя Нэнси к нему присоединилась.

— Ты пришел с Кларком Дарроу, верно? — спросила Нэнси на обратном пути к веранде.

— Да.

— А где он теперь — знаешь?

— Танцует, не иначе.

— Черт. Он обещал мне виски с содовой.

— Ничего страшного. Его бутылка у меня. В кармане.

Нэнси просияла.

— Только тебе, наверно, понадобится имбирное ситро.

— Мне-то? Нет, только бутылка виски.

— Правда?

Нэнси фыркнула:

— Посмотришь. Я могу пить то же, что и любой мужчина. Садись.

Нэнси устроилась на краешке стола, Джим — рядом, на плетеном стуле. Вынув пробку, она поднесла фляжку ко рту и сделала основательный глоток. Джим наблюдал как зачарованный.

— Тебе нравится?

Еле переводя дыхание, она помотала головой:

— Нет, но мне нравится, что чувствуешь потом. Думаю, я как большинство.

Джим согласился:

— Мой папаша увлекался чересчур. Виски его и сгубил.

— Американские мужчины, — заявила Нэнси, — не умеют пить.

— Как так? — удивился Джим.

— На самом деле, — небрежным тоном продолжила Нэнси, — они вообще ничего толком не умеют. Единственное, о чем я жалею в жизни, — это что я не родилась в Англии.

— В Англии?

— Да. Единственное, о чем я жалею.

— Ты так любишь Англию?

— Да. Безумно. Сама я там не была, но я была знакома со многими англичанами, которые служили здесь в армии; они кончали Оксфорд и Кембридж — это, знаешь, как у нас Сьюани или университет Джорджии. И конечно, я читала много английских романов.

Джим был поражен и заинтересован.

— Ты слышал когда-нибудь о леди Диане Мэннерс? [46] Леди Диана Мэннерс (по мужу Купер; 1892 1986) английская аристократка, актриса, прославленная красавица. Упомянутый ниже эпизод с утопленником имел место в действительности.— серьезно спросила Нэнси.

Джим о такой не слышал.

— Мне хочется быть как она. Она брюнетка, как я, и лихая до чертиков. Это та самая девушка, которая вроде бы взъехала на лошади по ступеням какого-то собора или церкви, — и с тех пор все писатели заставляют своих героинь повторять этот поступок.

Джим вежливо кивнул. Это было ему не по уму.

— Давай бутылку, — попросила Нэнси. — Хлебну еще чуточку. Капелька-другая и ребенку не во вред. — Она приложилась к бутылке, и у нее снова перехватило дыхание. — Видишь ли, — продолжила она, — у тамошних людей есть стиль. А у здешних нет. Я хочу сказать, здешние парни не заслуживают того, чтобы ради них наряжаться или совершать эффектные поступки. Ты меня понимаешь?

Пожалуй… то есть, пожалуй, нет, — пробормотал Джим.

— А мне бы хотелось чего-нибудь такого. У нас в городе я единственная девушка со стилем.

Нэнси потянулась и обаятельно зевнула.

— Чудесный вечер.

— Чудесный, — согласился Джим.

— Вот бы иметь яхту, — мечтательно проговорила Нэнси. — Плыть по серебристому озеру; по Темзе, например. Шампанское, бутерброды с икрой. На борту человек восемь. И вот один из мужчин, чтобы развлечь компанию, прыгает в воду и тонет — такое случилось однажды в присутствии леди Мэннерс.

— Он это сделал, чтобы доставить ей удовольствие?

— Он не думал, что утонет. Просто прыгнул за борт — повеселить народ.

— А они небось надорвали себе животы, когда он тонул.

— Без смешков, наверно, не обошлось, — признала Нэнси. — С ее стороны уж точно. Уверена, у нее твердый характер — как у меня.

— А у тебя твердый?

— Как кремень. — Снова зевнув, она добавила: — Дай еще капельку.

Джим заколебался, но Нэнси требовательно протянула руку:

— Не обращайся со мной так, словно я обычная девушка. Таких, как я, ты еще не видел. — Она поразмыслила. — Хотя ты, пожалуй, прав. Ты мудрый не по летам.

Вскочив на ноги, она направилась к двери. Джеллибин тоже встал.

— До свидания, — вежливо проговорила Нэнси, — до свидания. Спасибо, Джеллибин.

Она вошла в дом, Джеллибин, с широко раскрытыми глазами, остался на веранде.

III

В двенадцать из женской гардеробной потянулась сплошная процессия плащей, и каждый, как в котильоне, был встречен курткой кавалера; со счастливым сонным смехом пары просачивались через дверь наружу, в темноту, где, подъезжая задним ходом, пыхтели авто, переклинивались компании, теснился вокруг бачка с питьевой водой народ.

Джим, сидевший в своем уголке, встал поискать Кларка. Они виделись в одиннадцать, а потом Кларк ушел танцевать. Поиски привели Джима к буфету с прохладительными напитками, который прежде был баром. В комнате было пусто, если не считать сонного негра, дремавшего за стойкой, и двоих парней за одним из столиков — они лениво забавлялись игральными костями. Джим собирался уже уйти, но тут в дверь вошел Кларк. Он сразу заметил Джима.

— Здорово, Джим! Давай-ка нам сюда бутылку, — потребовал он. — Не думаю, что там много осталось, но чем богаты, тем и рады.

В дверном проеме, опираясь о косяки, пересмеивались Нэнси, парень из Саванны, Мэрилин Уэйд и Джо Юинг. Нэнси перехватила взгляд Джима и шутливо подмигнула.

Компания переместилась за столик, расселась и стала ждать официанта с имбирным ситро. Джим, немного не в своей тарелке, покосился на Нэнси, которая затеяла игру на грошовый интерес с юнцами за соседним столиком.

— Пригласим их сюда? — предложил Кларк.

Джо оглянулся:

— Не надо собирать толпу. Это против правил клуба.

— Так никого нет, — заупрямился Кларк, — один только мистер Тейлор бродит, как полуночный любовник, туда-сюда и доискивается, кто слил весь бензин из его автомобиля.

Все рассмеялись.

— Держу пари, у Нэнси в очередной раз что-то налипло на подошву. Где она, там лучше не парковаться.

— Эй, Нэнси, тебя ищет мистер Тейлор!

От азарта игры щеки Нэнси пылали.

— Да я его жестянку уже недели две как не видела.

Джим кожей ощутил наступившую тишину. Оглянувшись, он заметил в дверях мужчину неопределенного возраста.

Запинаясь от волнения, Кларк предложил:

— Не хотите ли к нам присоединиться, мистер Тейлор?

— Спасибо. — Тот занял своей нежеланной персоной стул. — Похоже, придется. Я жду, пока мне не достанут немного бензина. Кто-то помудровал над моей машиной.

Прищурившись, он обвел быстрым взглядом присутствующих. Джим стал соображать, что Тейлор мог слышать в дверях: что говорилось перед его приходом.

— Нынче я в ударе, — напевала Нэнси, — четыре я ставлю монеты.

— Отбеливаю! — бросил вдруг мистер Тейлор.

— Как, мистер Тейлор, я понятия не имела, что вы играете в крэпс!

Нэнси пришла в восторг, оттого что он подсел к ним и тут же уравнял ее ставку. Отношения между ними оставались откровенно неприязненными с того вечера, когда она решительно отвергла его довольно назойливые заигрывания.

Ну, малыши, послушайтесь мамочку. Мне бы семь очочков, — проворковала она над костями.

Залихватским размашистым движением встряхнула их и раскатала по столу.

— Ух! Так я и думала. А теперь столько же и доллар сверху.

Тейлор проигрывался в прах: Нэнси сыграла пять пассов подряд. Она продолжала метать, и неизменно после выигрыша Джим замечал у нее на лице мимолетный трепет торжества. С каждым броском ей повторно выпадал пойнт: такое везение не может долго продолжаться.

— Лучше бы поостеречься, — робко предупредил он Нэнси.

— Ах, да ты посмотри, — шепнула она.

Кости выдали восемь, и она стала призывать восьмерку:

— Ада, [47]У игроков в крэпс принято призывать счастливое число, восьмерку, обращаясь к ней как к «Аде из Декейтера». Согласно легенде, обычай пошел от одного игрока из города Декейтер, поминавшего за игрой свою возлюбленную. Слова Ada и eighter (восьмерка) созвучны.крошка, ступай-ка сюда по наклонной дорожке.

Вслед за этим на стол выкатилась Ада из Декейтера. Нэнси разгорячилась чуть не до истерики, но ей продолжало везти. Она все повышала и повышала ставки, отказываясь притормозить. Тейлор барабанил пальцами по столу, но ставки принимал.

Потом Нэнси попытала десятку, и кости перешли к Тейлору, который с алчностью их схватил. Он метал молча, исступленно, игру сопровождал один лишь стук костей.

Кости перешли к Нэнси, но счастье ей изменило. Прошел час. Фортуна была переменчива. Потом выиграл Тейлор — и стал выигрывать раз за разом. Под конец он полностью отыгрался — Нэнси потеряла последние пять долларов.

— Вот вам чек на пятьдесят долларов, — быстро предложила она, — и сыграем на все? — Голос ее слегка дрожал, рука, протянувшаяся за деньгами, тряслась.

Кларк и Джо Юинг обменялись неуверенными, но притом тревожными взглядами. Тейлор метнул снова. Чек Нэнси перешел к нему.

— По новой? — Нэнси тряхнула головой. — Ставка любая. Что деньги? Деньги пыль.

До Джима дошло: это было «доброе кукурузное пойло», которым он угощал Нэнси и которым она угостилась сама. Ему не хватало смелости, а то бы он вмешался: у девушки ее возраста и в ее положении едва ли имелся запасной банковский счет. Когда часы пробили два, Джим не удержался:

— Нельзя ли мне… не позволишь ли, я буду метать вместо тебя? — В низком, ленивом голосе Джима чувствовалось некоторое напряжение.

Нэнси вдруг утратила кураж и стала клевать носом. Она уронила кости на стол перед Джимом:

— Ладно, старина! Как говорит леди Диана Мэннерс: «Метай, Джеллибин». Мне перестало фартить.

— Мистер Тейлор, — беззаботно предложил Джим, — ставлю наличные против одного из этих чеков.

Через полчаса Нэнси качнулась вперед и хлопнула Джима по спине:

— Уворовал мое счастье, не иначе. — Она глубокомысленно кивала.

Джим сгреб со стола последний чек, сложил его с остальными и порвал на мелкие клочки, усеявшие пол наподобие конфетти. Кто-то затянул радостную песнь; Нэнси, опрокинув стул, поднялась на ноги.

— Леди и джентльмены, — объявила она. — Леди — это ты, Мэрилин. Я хочу, чтобы все знали: мистер Джим Пауэлл, то есть известный всем здешним горожанам Джеллибин, опроверг всеобщее правило: «везет в кости — не везет в любви». Ему везет в кости, и… на самом деле я… я его люблю. Леди и джентльмены, Нэнси Ламар, знаменитая красавица-брюнетка, одна из самых популярных представительниц нашей молодежи, по словам газеты «Геральд», которая, впрочем, не одну ее так именует… Нэнси Ламар желает объявить… то есть, джентльмены… — Внезапно она пошатнулась.

Кларк подхватил ее и помог устоять.

— Промашка, — рассмеялась Нэнси. — Она склонилась… [48]Нэнси имеет в виду название комедии английского писателя Оливера Голдсмита (1728/1730–1774) «Она смирилась, чтобы победить» (иначе: «Она склонилась, чтобы победить»; «She Stoops to Conquer», 1773).склонилась, чтобы… ладно… Выпьем за Джеллибина… Мистера Джима Пауэлла, Короля желейных бобов.

Чуть позднее Джим со шляпой в руках поджидал Кларка в том же самом темном углу веранды, и вдруг к нему подошла Нэнси:

— Джеллибин, а Джеллибин, ты тут? Я думаю… — Она слегка покачивалась, и это тоже представлялось частью волшебного сна. — Я думаю, Джеллибин, тебе полагается за это самый нежный поцелуй.

На миг она обвила руками его шею и прижалась губами к его губам.

— Я шалопутка каких мало, Джеллибин, но ты мне подставил плечо.

Затем она пошла прочь: по ступенькам веранды, через лужайку, где громко пели сверчки. Джим видел, как из передней двери вышел Мерритт и что-то зло пробормотал, как Нэнси со смехом отвернулась и, глядя в сторону, направилась к его автомобилю. За ней, напевая, как колыбельную, «Джаз-беби», последовали Мэрилин с Джо.

Вышел Кларк и догнал Джима на ступеньках крыльца:

— Все прошло недурно, по-моему. — Он зевнул. — Мерритт не в духе. Нэнси ему не видать, это точно.

На востоке, вдоль поля для гольфа, в ногах ночи простерся туманный серый коврик. Автомобили хором затарахтели: водители прогревали моторы.

— Всем доброй ночи! — выкрикнул Кларк.

— Доброй ночи, Кларк.

— Доброй ночи.

После недолгого молчания нежный, счастливый голос добавил:

— Доброй ночи, Джеллибин.

Кто-то громко запел, отъехала машина. На ферме по ту сторону дороги заунывно кукарекнул и тут же смолк петух; за спиной у приятелей, на веранде, последний чернокожий официант выключил фонарь. Джим с Кларком зашагали по скрипучему гравию к своему «форду».

— Ох, Джим, — потихоньку вздохнул Кларк, — ну ты и мастак!

Темнота помешала ему заметить румянец на впалых щеках приятеля, а тем более узнать в нем краску непривычного стыда.

IV

Целый день унылая комнатушка над гаражом Тилли оглашалась грохотом и пыхтеньем, долетавшими снизу, а также пением негров, поливавших из шлангов машины перед мастерской. Гнетущую пустоту нарушали только кровать и обшарпанный стол, на котором лежало полдюжины книг: «На медленном поезде через Арканзас» Джо Миллера, «Люсиль» (старое издание с многочисленными пометками старомодным почерком), «Очи мира» Гарольда Белла Райта и древний англиканский молитвенник с надписью «Элис Пауэлл» и датой «1831» на форзаце.

Когда Джеллибин входил в здание гаража, восточный небосклон выглядел серым; теперь же, засветив единственную электрическую лампочку, он увидел на востоке густую синеву. Он снова щелкнул выключателем, оперся локтями о подоконник и стал глядеть наружу, где занималось утро. В нем пробуждались чувства, и первым делом он ощутил тщету надежд, тупую боль из-за беспросветной серости существования. Вокруг Джима внезапно воздвиглась стена, отгородившая его от мира, — стена столь же материальная, что и белые стены его пустой комнаты. И когда он обнаружил эту стену, поблекло все, что было в его жизни сказочного: ее непредсказуемость, легкомысленная безалаберность, ее чудесная щедрость. И прежнего Джеллибина, который, лениво насвистывая, фланировал по Джексон-стрит, Джеллибина, известного в каждой лавке и уличном киоске, Джеллибина, с которым здоровались, над которым посмеивались все встречные-поперечные, иногда грустившего, но только каприза ради или со скуки, — этого Джеллибина вдруг не стало. Само это прозвище звучало пошло, как укор. Джиму открылось разом, что Мерритт его презирает, что даже рассветный поцелуй Нэнси вызвал у Мерритта не ревность, а только презрение к Нэнси, которая так низко пала. И сам он, Джеллибин, использовал ради Нэнси сомнительную уловку, усвоенную в гараже. Чтобы отмыть ее, он запятнал себя.

Когда восточный небосклон прояснился до голубизны и в комнате сделалось светло, Джим упал на кровать и ухватился изо всей силы за ее края.

— Я люблю ее! — крикнул он. — Боже!

И тут внутри его что-то стронулось, словно в горле рассосался комок. По комнате разлилось рассветное сияние, и Джим, перевернувшись на живот, глухо зарыдал в подушку.

В три часа дня, под лучами солнца, Кларк Дарроу ехал с больной головой по Джексон-стрит, и тут его окликнул Джеллибин, который стоял на обочине, засунув руки в карманы жилетки.

— Привет! — отозвался Кларк, лихо остановив свой «форд» рядом с Джимом. — Только встал с постели?

Джеллибин помотал головой:

— Да я и вовсе не ложился. Мне было никак не успокоиться, и потому я утром долго гулял за городом. Только-только вернулся.

— Уж наверное, тебе было не успокоиться. У меня тоже весь день голова не на месте…

— Я подумываю уехать из города, — продолжал Джеллибин, не слышавший ничего, кроме собственных мыслей. — Податься на ферму, поработать на дядю Дана. Слишком уж долго я бил баклуши.

Кларк молчал, и Джим заговорил снова:

— Я думал о том, что после смерти тети Мейми можно будет вложить свои деньги в ферму и получать кое-какой доход. Там корни всей моей родни. У них была большая усадьба.

Кларк смотрел на него удивленно:

— Ну и ну. Мне сегодня тоже подумалось о чем-то таком.

Джеллибин неуверенно помолчал.

— Не знаю, — начал он медленно, — мне это вроде бы… вроде бы пришло на ум после вчерашнего разговора с той девушкой. Она упоминала одну английскую леди… Диану Мэннерс. — Джим выпрямился и бросил на Кларка странный взгляд. — Я, как-никак, происхожу из семьи, — проговорил он с вызовом.

Кларк кивнул:

— Знаю.

— Я остался последний. — Джим слегка повысил голос. — И я кое-что собой представляю. А меня кличут «желейным», как распоследнего слабака. Их предки с моими и рядом не стояли, а они теперь воротят нос, когда встретят меня на улице.

Кларк по-прежнему хранил молчание.

— И вот я решился. Сегодня же отправляюсь. А когда вернусь в этот город, то вернусь джентльменом.

Кларк вынул носовой платок и промокнул вспотевший лоб.

— Наверное, ты не единственный, кого эта история задела за живое, — мрачно кивнул он. — Эти девчонки чего только не учудят, но дурь у них быстро проходит. Это тебе всякий скажет, хотя выходка, конечно, ни в какие ворота.

— Ты хочешь сказать, — удивился Джим, — что все уже знают?

— Знают? Еще бы, разве такое скроешь. Вечером об этом напишут в газетах. Доктору Ламару придется так или иначе отстаивать свое доброе имя.

Джим оперся рукой о машину, распластав свои длинные пальцы по металлу.

— Ты хочешь сказать, Тейлор изучил эти чеки?

На сей раз удивился Кларк:

— Разве ты не слышал, что случилось?

Выпученные глаза Джима послужили исчерпывающим ответом.

— Так вот, — с театральной выразительностью объявил Кларк, — эти четверо раздавили еще бутылку, вусмерть упились и придумали сразить наповал весь город, для чего Нэнси и этот тип Мерритт нынче в семь утра поженились в Роквилле.

В металле под пальцами Джеллибина образовалась легкая вмятина.

— Поженились?

— Вот именно. Нэнси, протрезвев, перетрухнула, залилась слезами и кинулась в город: твердит, это вышло по ошибке. Доктор Ламар сперва разошелся не на шутку, грозил убить Мерритта, но в конце концов скандал кое-как замяли, и Нэнси с Мерриттом поездом в два тридцать отправились в Саванну.

Джим закрыл глаза и с трудом одолел внезапную дурноту.

— Паршивая история, — заметил Кларк философски. — Я не о женитьбе, с этим все более или менее ничего, хотя, по-моему, Нэнси его ни вот столечко не любит. Беда в другом: что благовоспитанная девушка таким манером обошлась со своей семьей.

Джеллибин оторвался от машины и отвернулся. Внутри у него снова что-то творилось — в чем суть процесса, он бы не объяснил, но это была перемена едва ли не на химическом уровне.

— Ты куда? — спросил Кларк.

Джеллибин обернулся и бросил скучный взгляд через плечо.

— Мне надо идти, — пробормотал он. — Слишком долго гулял, совсем умотался.

— А-а.

В три часа на улице сделалось знойно, к четырем воздух раскалился еще больше; апрельская пыльная дымка сгущалась и расходилась, заставляя солнце играть в прятки, — старая как мир забава, что повторяется день за днем испокон веков. Но в половине пятого на землю опустился первый покров покоя, под навесами и густыми кронами деревьев удлинились тени. При такой жаре не думалось ни о чем другом. Вся жизнь свелась к погоде, к ожиданию прохлады — нежной и ласковой, как женская рука на усталом челе; все остальное пока не имело значения. В Джорджии ощущают, хотя не говорят словами, что такова величайшая мудрость юга, и вот, немного повременив, наш Джеллибин свернул в бильярдный зал на Джексон-стрит. Там его ждала, несомненно, толпа родственных душ, готовых повторять все свои прежние, хорошо ему известные шуточки.