Онлайн чтение книги Жак Jacques
XIX

От Фернанды — Клеманс

Сен-Леон в Дофинэ…

Прости меня, милый друг, за то, что целый месяц не писала тебе. Это очень дурно с моей стороны, и ты имеешь право пожурить меня. Да, совершенно верно, я надоедала тебе своими письмами, когда мучилась, когда нуждалась в твоих советах и утешениях! А теперь я счастлива и немножко отдалилась от тебя. Ты сама говорила: любовь эгоистична, она зовет себе на помощь дружбу лишь в дни страданий. По крайней мере, я поступала именно так, словно подобное поведение было неизбежно; теперь мне за это стыдно, и я прошу у тебя прощения. Наилучшее средство исправить мою вину — это поскорее ответить на все твои вопросы, доказав тем самым неизменное мое доверие к тебе. Но раз я возвращаюсь к переписке с тобой, не думай, насмешница, будто мой медовый месяц кончился, — сейчас увидишь, что нет.

Люблю ли я своего мужа так же, как в первый день? О, конечно, Клеманс, и даже могу сказать, что люблю еще больше. Да и как могло быть иначе? Каждый день я открываю в Жаке какие-нибудь новые хорошие качества, новую черту совершенства. Его доброта ко мне неисчерпаема, он заботится обо мне так же нежно и внимательно, как мать о своем ребенке. И каждый день мне поневоле приходится любить его еще больше, чем накануне. К ликованию сердца, к радостям счастливой и удовлетворенной любви прибавь еще множество мелких удовольствий; упоминать о них, пожалуй, сущее ребячество, но я чувствую их очень живо, так как доныне они были мне неведомы. Я имею в виду удовольствия, которые приносит богатство, — оно пришло ко мне после жизни, требовавшей большой бережливости, многих лишений. Я не страдала от такого жалкого существования, я к нему привыкла, я совсем не мечтала о богатстве и, выходя замуж за Жака, даже де думала, о его большом состоянии, как будто его и не было вовсе; однако я полагаю, что с моей стороны не будет низостью душевной замечать, какие преимущества оно приносит, и уметь пользоваться ими. Эти повседневные удовольствия, роскошь, окружающая меня, изобилие, проявляющееся в каждом пустяке, были бы мне не милы, а постылы, будь я обязана ими унизительному браку, получи я их из рук ненавистного мне гордеца; но получать знаки внимания от Жака — да ведь это значит вдвойне радоваться нм! В его подарках и предупредительности столько природной доброты и какого-то изящества! Право, кажется, что он рожден для того, чтобы заботиться о счастье других людей, и что у него нет другого дела в жизни, как любить меня.

Ты спрашиваешь, нравится ли мне жить в старом замке, не надоело ли мне тут, не пугает ли меня одиночество. Одиночество? Какое же это одиночество, когда подле меня Жак? Ах, Клеманс, сразу видно, что ты никогда не любила. Бедный друг мой, как мне тебя жаль! Ты не изведала самого прекрасного, что есть в жизни женщины. Если бы ты любила, ты бы не спросила, пугает ли меня одиночество, жажду ли я удовольствий и развлечений, свойственных моему возрасту. В моем возрасте женщине свойственно любить, Клеманс, и просто невозможно, чтобы мне нравилось что-либо чуждое моей любви. Что касается развлечений, которые я разделяю с Жаком, я их люблю и у меня их сколько угодно — даже больше, чем я хотела бы; зачастую я предпочла бы остаться дома одна с мужем и спокойно побродить по аллеям нашего прекрасного парка, вместо того чтобы сесть в седло и мчаться по лесам во главе целой армии доезжачих и охотничьих собак. Но Жак все боится, что он мало меня развлекает! Милый мой Жак, какой возлюбленный, какой друг!

Ты хочешь, чтобы я подробно описала тебе наш дом, наш край, наш образ жизни? Охотно расскажу об этом: мне приятно говорить о радостях, которыми я обязана мужу.

Мы прибыли сюда в одиннадцать часов вечера; путешествие, самое долгое за всю мою жизнь, меня очень утомило. Волей-неволей Жаку пришлось донести меня на руках от кареты до крыльца. Было темно и очень ветрено. Я ничего не видела кругом, кроме нескольких собак, прыгавших с оглушительным лаем около колес кареты, когда мы въезжали во двор; а как только Жак спустился с подножки, они ринулись к нему с радостным визгом. Я пришла в ужас, увидев, как эти огромные псы скачут вокруг меня.

— Не бойся, — сказал мне Жак, — и будь всегда добра к бедным моим собачкам. Разве человек проявил бы подобную радость, увидев лучшего своего друга после долгой разлуки?

Затем перед моими глазами предстала процессия слуг всех возрастов, окружившая Жака и смотревшая на него с ласковым и вместе с тем тревожным видом. Я поняла, что мое появление очень беспокоит этих славных людей, и страх перемен, которые я могу произвести в установившихся здесь порядках, немного умаляет удовольствие от возвращения их доброго хозяина. Жак провел меня в мою спальню, обставленную по старинной моде и очень роскошно. Мне хотелось перед сном бросить взгляд на сад, и я отворила окно, но в темноте могла лишь различить густые купы деревьев перед домом, а за ними огромную долину. Из сада поднималось благоухание цветов. Ты знаешь, как я люблю цветы, с каким наслаждением я вдыхаю аромат розы! И когда на меня повеял ветер, напоенный чудесными запахами, я вся затрепетала от радости, словно какой-то голос прошептал мне: «Ты будешь здесь счастлива!». Услышав, что Жак с кем-то говорит позади меня, я обернулась и увидела молодую девушку лет шестнадцати — восемнадцати, прелестную, как ангел, и одетую так, как одеваются крестьянки в Дофинэ, но более изящно.

— Ну вот, — сказал Жак, — вот твоя горничная. Это славная девушка, и она будет стараться угодить тебе. Она моя крестница, зови ее Розетта.

Эта служанка с удивительно умным и добрым личиком, поцеловавшая мне руку с ласковой и почтительной улыбкой, была для меня еще одним добрым предзнаменованием. Жак оставил нас одних и пошел расплатиться с кучером почтовой кареты. Когда он вернулся, я уже была в постели. Он попросил у меня разрешения выпить кофе в моей спальне, и пока Розетта наливала ему чашку, я тихонько задремала. Проживи я до ста лет, мне не забыть этот вечер, хотя тогда все было вполне обыкновенно и очень естественно. Но какие радостные мысли, какое блаженное чувство баюкали мой первый сон под кровлей Жака! Вот уж действительно могу сказать, что я заснула с глубокой верой в свою счастливую звезду. Даже в самой усталости от путешествия было что-то очаровательное: она меня сковала, у меня не было сил о чем-либо думать; глаза мои еще были открыты, но я уже не останавливала их сознательно на том или другом предмете, а смутно видела лишь всю милую, приятную картину. Взгляд мой переходил от серебряной бахромы шелкового полога постели к спокойному и красивому лицу Жака; от чашки тончайшего японского фарфора, из которой он пил душистый кофе, к высокой, стройной фигуре Розетты, тень которой вырисовывалась на резной панели чудесной работы. Розовый свет лампы, шум ветра в саду, приятная теплота в комнатах, мягкая постель — все было как в сказке, как в детской мечте. Я задремала, но время от времени пробуждалась, словно хотела полнее насладиться счастьем. Жак говорил мне своим мягким и ласковым голосом: «Усни, дитя мое, спи хорошенько!». И я уснула крепко, а проснулась только в восемь часов утра. Жак, давно уже поднявшийся, сидел возле моей постели, как накануне; он словно охранял мой сон, и, право, уж не знаю, прошла ли целая ночь или четверть часа с того мгновения, когда он на прощание поцеловал меня.

— Ах, Боже мой, как хорошо в постели! — воскликнула я. — Но все же я хочу поскорее встать и осмотреть весь этот волшебный замок, где так хорошо спится. Какая нынче погода, Жак? А цветы твои пахнут так же чудесно, как вчера?

Он закутал меня в стеганое одеяло, крытое бело-розовым атласом, и поднес к окну. Я вскрикнула от радости и восторга, ибо перед глазами моими развернулась дивная картина.

— Нравится тебе наш край? — спросил Жак. — Если ты находишь его слишком диким, я прикажу понастроить здесь домов. Но сам я так люблю пустынные места, что нарочно купил пять или шесть маленьких ферм, разбросанных тут, чтобы убрать из этого пейзажа всякие избушки, которые, по-моему, совсем к нему не подходят. Если ты придерживаешься иного мнения, ничего нет легче, как усеять эту долину домишками и садиками, — найдется достаточно бедных семей, у которых дела будут тут процветать, да и наши тоже.

— Нет, нет! — ответила я. — Ты достаточно богат, чтобы помочь всем, кому захочешь, не противореча своим и моим вкусам. Этот дикий и романтический пейзаж мне безумно нравится! Какие тут густые, темные леса! Какое приволье, сколько зелени! Так и кажется, что здесь никто никогда не возделывал землю. А эти огромные луга похожи на саванны. Погляди, какие прихотливые излучины у этой речки. Да она во сто раз красивее, чем большая река. Пожалуйста, не будем ничего менять в любимом твоем уголке. Разве у меня могут быть вкусы, отличные от твоих? Ты думаешь, у меня есть свои собственные глаза?

Он прижал меня к своему сердцу и воскликнул:

— О, первая пора любви! Небесное блаженство! Ах, если бы всегда так было!

Мне понадобилось больше недели, чтобы ознакомиться со всеми красотами замка и его окрестностей. Это имение принадлежало матери Жака, здесь она провела свое детство, и позднее она охотнее всего жила здесь. Он с благоговейной почтительностью относится к воспоминаниям, которые рождаются у него в этих местах, он нежно благодарит меня за то, что я разделяю его чувства и не хочу никаких перемен ни в обстановке, ни в людях, окружающих его. Милый мой Жак! Каким тупым чудовищем надо быть, чтобы потребовать от него подобных жертв!

На следующий день после нашего приезда он представил мне старых слуг своей матери и других, помоложе, которые уже много лет приставлены к нему. Он рассказал мне о недугах одних, о недостатках других и просил меня проявить к ним терпение и наивозможную снисходительность, однако не доставляя себе из-за этого неприятностей.

— Будь уверена, — сказал он мне, — что я никогда не поставлю на одну доску спокойствие нашей домашней жизни и удовольствие видеть вокруг себя лица, к которым я привязан долголетней привычкой. Мне в любую минуту не трудно будет удалить их от себя, если они чем-нибудь тебе досадят, но я сделаю это так, чтобы они не оказались в нищете и не имели бы права проклинать тебя. Но мне будет куда приятнее, если их присутствие не станет раздражать тебя, если они, как и ты, почувствуют себя удовлетворенными. Ведь ты хочешь, чтобы я был доволен, Фернанда? — добавил он с ласковой улыбкой.

Я бросилась в его объятия и поклялась любить все, что он любил, покровительствовать всем, кому он покровительствует; я умоляла его всегда говорить мне, что я должна делать, так как не хочу причинить ему ни малейшего огорчения.

Если ты хочешь знать, как мы проводим время, то про себя скажу, что у меня время куда-то уходит, и я не замечаю, как дни бегут, а вот Жак всегда делает что-нибудь полезное, много занимается имением, но не поглощен им всецело. Он сумел окружить себя честными людьми и присматривает за ними, не придираясь ни к кому. Он полагает, что в основе всего должна быть справедливость; беспечность и показное великодушие ему не нравятся; он говорит, что тот, кто по своему небрежению позволил людям разорить его, лишился права и удовольствия дарить; а того, кто нашел случай украсть и воспользоваться этим к своей выгоде, надо больше пожалеть, чем если бы он разорился. Жак щедр и великодушен, сердце у него справедливое, и он считает своим долгом облегчать судьбу неимущих; но из гордости не желает оказаться жертвой обмана, к которому нередко прибегают бедняки, чтобы раздобыть кусок хлеба. Он неумолимо суров с теми, кто вздумает играть на его великодушии. Мне далеко до его умения разбираться в людях, и зачастую я поддаюсь на обман. Жак не обращает на это внимания, а если и заметит, остается верен своей системе — никогда не журить и даже не предостерегать меня. Иной раз ошибки мои огорчают меня самое — я корю себя за то, что плохо употребила драгоценное золото, которым могла бы облегчить подлинное несчастье.

Итак, у Жака свои дела, у меня свои. А когда мы бываем вместе, то музицируем или отправляемся на прогулку; Жак курит, а всякий раз, как мы присядем, рисует; я же смотрю на него, и можно сказать, что восторженное созерцание — главное мое занятие за целый день. Я живу в блаженной беспечности и даже боюсь светских развлечений, которые могут нарушить ее. Так хорошо любить и чувствовать себя любимой! Дни коротки, не исчерпать восторга и радости, которыми переполнено сердце. Зачем мне развивать свои маленькие таланты или приобретать новые? У Жака их столько, что хватит на нас обоих, и я им радуюсь, как будто сама обладаю ими. Когда меня поражает какой-нибудь красивый вид, мне гораздо приятнее увидеть его в альбоме нарисованным рукою Жака, чем моей. Я не стремлюсь сформировать и украсить чтением свой ум: Жаку нравится моя простота; он знает решительно все и, беседуя со мной, научит меня гораздо большему, чем все книги на свете. Словом, жизнь моя сложилась так, что я вполне довольна. Столько счастья вокруг меня, невозможно и желать иного, лучшего ее устройства. Жак — сущий ангел, и, пожалуйста, не вздумай, Клеманс, говорить, будто я ошибаюсь или Жак переменится, — теперь я его знаю и сумею защитить.

До свидания, милый мой друг; ты должна порадоваться моему счастью — ты ведь так тревожилась за меня! Будь теперь спокойна и поздравь меня. Почаще подавай о себе весточки и будь уверена, что я теперь всегда буду отвечать, не стану больше небрежничать. Прости — ведь надо кое-что и прощать упоению первыми днями счастья.

P. S. Я получила письмо от маменьки; она еще в Тилли и в Париж вернется только к зиме. Она спрашивает меня, довольна ли я Жаком, и так же, как ты, ужасается, зачем он держит меня в таком уединении. Я не решилась ответить ей, как тебе, что уединение это наполнено любовью и поэтому дорого мне; маменька сочла бы это пустячным доводом. Я ей сказала о тех благах, какие она ценит: о прекрасных лошадях, подаренных мне Жаком; о больших охотах, что он устраивает для меня; обширных садах, где я прогуливаюсь; редкостных и дорогих цветах, которыми изобилуют здесь теплицы; подарках, которыми муж балует меня. При таких обстоятельствах она уже никак не может допустить мысли, что я несчастлива.