Онлайн чтение книги Дживс и свадебные колокола Jeeves and the Wedding Bells
Глава 1

Меня разбудил среди ночи трезвон, подобный грохоту десятка железных мусорных ящиков, сыплющихся по лестнице. Похлопав наугад рукой в темноте, я нащупал источник адского шума: большой будильник с двумя медными полушариями звонков. После недолгой, но ожесточенной борьбы я затолкал несчастную штуковину под матрас.

Вслед за тем запыхавшийся и слегка вспотевший Б. Вустер бросил взгляд на часы. Они показывали шесть утра – назначенный час, когда мне следовало пробудиться от сна и встретиться лицом к лицу со своими новыми обязанностями.

Черт возьми, это было куда труднее, чем может показаться на первый взгляд. Приподнявшись на кровати, я испытал сильную боль в пояснице. Не знаю, кто изготовил матрас, на котором я пролежал предыдущие семь часов, но человек этот явно считал, что в объятиях Морфея, как выражается Дживс, следует нежиться не более пяти минут кряду. Ухватившись за столбик кровати, я кое-как встал и, ступая по голым доскам пола, накинул халат. Наблюдатель, обладающий острым слухом, смог бы различить один-другой стон, пока я пробирался по коридору к ванной, предназначенной для слуг.

К счастью, других желающих совершить омовение там пока еще не было. Из нагревателя в ванну тонкой струйкой бежал кипяток, зато краны с горячей и холодной водой над умывальником точнее было бы назвать «холодный» и «ледяной». Намыливая щеки и прохаживаясь по ним гибкой сталью, я видел в зеркале совершенно изможденного Бертрама. Закончив с бритьем, я вытер лицо полотенцем, более похожим на кусок наждачной бумаги.

Забавно, как быстро привыкаешь к удобствам. В школе мы были обязаны под страхом полудюжины «горячих» следить за своими вещами и всегда знали, где находятся наши носки (серого цвета, шесть пар) и шорты (темно-синие, две пары). Однако помощь Таккера, усердного служителя в Оксфорде, а чуть позже несколько лет неусыпной заботы Дживса привели к тому, что я размяк и стал хуже разбираться во всех этих хозяйственных тонкостях. Сказать, что облачиться в форменный наряд камердинера было для меня нелегко – значит ничего не сказать. В конце концов после нескольких неудачных попыток и весьма цветистых выражений рубашка, галстук и запонки для воротничка в какой-то мере достигли взаимопонимания, а уж верхняя одежда после этого серьезных трудностей не представляла. Потерев для пущего блеска ботинком о штанину, я осторожно выглянул на площадку и спустился по черной лестнице, где сильно пахло липовой доской.

Длинный коридор привел меня к кухне. Распахнув створки дверей, я по возможности бодрым шагом вступил в царство готовки. Наполнить чайник водой и поставить на плиту – дело одной минуты. Дальше начались трудности: отыскать заварочный чайник, собственно чай, молоко и так далее. Я до сих пор и не задумывался, сколько всего требуется для приготовления утренней чашечки прекрасного напитка. Открыв наугад какой-то шкафчик, я увидел перед собой ряды котелков, судя по виду – для варки рыбы.

Я сунулся в кладовую и там усмотрел бутылку молока, заткнутую скрученной бумажкой. Слегка потянув носом, пришел к выводу, что молоко отнюдь не свежее, и начал уже отчаиваться, когда в коридоре послышались шаги.

Опасаясь, что кухарка, миссис Педжетт, не одобрит вторжения посторонних в ее царство, я бросился к двери в столовую, но тут в кухню вошла не кухарка, а экономка, миссис Тилмен.

– Мистер Уилберфорс! Боже мой, ну вы и ранняя пташка!

– Да-да, а как же. Червячка клюет, знаете ли. Я тут чайную заварку искал…

– Хотите отнести чай лорду Этрингему? Не рановато?

– Он сказал – в семь.

– По-моему, семь тридцать будет в самый раз. Давайте я приготовлю, а вы пока обувь лорду почистите. Господи, да вы тут воды на целый полк напасли! Идите, идите вниз, там в чуланчике ваксу найдете. Вы ботинки-то лорда Этрингема вчера прихватили?

– Само собой. Две пары.

Я предоставил приготовление чая умелым рукам этой замечательной женщины, а сам отправился вниз, начищать черные полуботинки и коричневые башмаки на толстой подошве, которые заранее принес с верхнего этажа. По моему опыту, в чуланчике дворецкого помимо штопоров, свечей и прочей мелкой бакалеи всегда хранятся одна-две бутылочки весьма полезных для здоровья жидкостей. Правда, время было еще слишком раннее даже для моего выносливого организма, однако сама мысль бесконечно меня приободрила. Не скажу, что я распевал за работой, но взялся за щетку с большим азартом.

Вернувшись на кухню, я увидел, что миссис Тилмен уже накрыла поднос к завтраку, со всеми полагающимися причиндалами.

– Ой, мистер Уилберфорс, вы фартук надеть забыли, да? У вас вакса на сорочку попала. Постойте, я сотру.

Добрая душа при помощи тряпочки удалила большую часть черного вещества и, заново застегнув мне пуговицы на пиджаке, сочла меня готовым к дальнейшим подвигам.

Я взялся за поднос и попробовал его приподнять.

– Ох, золотце, какой вы неловкий… Ну ничего, не волнуйтесь. Идемте, сюда…

С этими словами экономка указала на обитую зеленым сукном дверь в конце коридора, которую мне пришлось отворить, весьма неизящно пихнув ее задом.

До парадной дубовой лестницы я добрался без особых происшествий и довольно резво начал подъем. От квадратной лестничной площадки на второй этаж вел еще один короткий пролет. Целью моего путешествия была угловая комната с видом на цветник с розами и парк, где гуляли олени. Почти не расплескав чай, я поставил поднос на пол и негромко постучал.

– Войдите! – раздался знакомый голос.

Я немало повидал загородных имений, однако должен признать: лорду Этрингему досталась не комната, а редкостное сокровище.

Сам лорд Этрингем в винно-красном узорчатом халате, – моем, между прочим, – сидел, откинувшись на подушки, и читал книгу, озаглавленную, если я верно запомнил, «Критика чистого разума», за авторством какого-то Иммануила Канта.

– Ваш чай, лорд Этрингем, – произнес я.

– Спасибо. Поставьте, пожалуйста, вот здесь на столик, – ответствовал Дживс, ибо это именно он занимал роскошную кровать с пологом и чистейшим до хруста постельным бельем.

– Хорошо спалось? – поинтересовался я не без яду.

– Чрезвычайно. Благодарю вас, сэр.

Стойте, стойте! Я опять понесся без оглядки, точно электрический заяц на собачьих бегах, а публика на трибунах понять не может – что, собственно, происходит. «Придержи коней, Вустер! – кричат они. – Куда спешишь, тебе за скорость никакого приза не дадут! Почему вдруг ты прислуживаешь Дживсу, и почему вы оба под вымышленными именами? Мы, часом, не на маскараде? Будь так добр, проясни картину!»

Так уж и быть. Вот только с мыслями соберусь.

В мае, примерно за четыре недели до моих тяжких трудов у плиты, я отправился отдыхать на юг Франции. Знаете, как это бывает – кажется, вечность прошла с тех пор, как ты провел десять дней в «Гранд отель де Бэн» в Швейцарских Альпах, и столичная жизнь уже начала немного утомлять. И вот я велел Дживсу забронировать номер в скромной гостинице или пансионе на Променад-дез-Англе, и в пятницу вечером мы выехали из Парижа «Голубым экспрессом».

Я предвкушал спартанский распорядок дня: прогулки в горах, разок-другой – если погода позволит – окунуться в море, читать хорошие книги, рано ложиться спать и, кстати, побольше минеральной воды «Виши». Так и шло первую пару дней, а потом случилось маленькое недоразумение с вращающейся дверью, в результате которого моя соотечественница, обитающая в той же гостинице, растянулась на мраморном полу в холле. Я помог ей собрать рассыпанные вещи и совершенно потерялся, заглянув в глаза самой прекрасной девушки на свете. Простая учтивость требовала пригласить ее в бар «Круазетт» и угостить чем-нибудь подкрепляющим, продолжая непрерывно извиняться.

Ушибленную девушку звали Джорджиана Мидоус. Она работала в каком-то лондонском издательстве, а на юг Франции приехала доводить до ума рукопись нового бестселлера. Я смутно представлял, как это происходит на практике, однако успешно поддерживал разговор, время от времени подавая реплики вроде «надо же» и «вот оно что».

– Вы часто занимаетесь редактированием на Лазурном берегу? – спросил я.

Она засмеялась – будто резвый ручеек прожурчал по струнам исключительно хорошо настроенной арфы.

– Нет, что вы! Обычно я сижу в уголке тесного кабинета на Бедфорд-сквер, тружусь при свете настольной лампы. Но у меня очень понимающий начальник. Он решил, что поездка будет мне на пользу – поможет разобраться в себе, что-то в таком духе.

Мы, Вустеры, все неплохо соображаем – это у нас в роду. Из ее короткой речи я сделал два вывода: во-первых, у этой Дж. Мидоус какие-то сложности в личной жизни, а во-вторых, начальник считает ее ценным работником. Но нельзя же лезть с вопросами – тем более при первом знакомстве, да еще к девушке, которую только что уронил на мраморный пол. И потому я тактично перевел разговор на тему совместного обеда.

Так и вышло, что пару часов спустя, умытые и переодетые, мы сидели с ней вдвоем в приморском ресторанчике на набережной Круазетт, в десяти минутах езды от гостиницы, а перед нами на блюде высилась целая гора ракообразных. Я счел, что после двух вечеров с «Виши» имею право продолжить тему укрепляющих средств коктейлем, а вслед за ним – бутылочкой белого охлажденного.

Кто знаком с мнением Дживса о моих, как он выражается, увлечениях, тому известно, что я в своей жизни имел счастье запросто общаться с довольно-таки неординарными представительницами противоположного пола, а со многими даже был помолвлен. Не следует трепать на публике доброе имя женщины, хотя все эти факты давно стали достоянием общественности, так что, быть может, позволительно упомянуть Кору «Таратору» Перебрайт и Зенобию «Нобби» Хопвуд – ведущих в забеге на звание самой привлекательной особы в поле зрения Б. Вустера. Не будем забывать и Полину Стоукер – ее красота поразила меня до такой степени, что я, обеспамятев, предложил ей руку и сердце в Дубовом зале нью-йоркского отеля «Плаза». Даже Мадлен Бассет замарашкой не назовешь, хотя как заговорит, поклонники от нее разбегаются с хорошей скоростью.

И вот что я вам скажу: Джорджиана Мидоус всех этих красоток затмевала напрочь. Как ее вообще на улицу выпускают? Это же просто ходячая угроза всему мужскому полу – и пешим, и тем, кто за рулем. Высокая, стройная, волны темных кудрей и глаза бездонные, как Бермудский треугольник. А когда она смеялась, на бледных щеках играли краски. Бедолага сомелье с полбокала вина на скатерть пролил, и другие официанты, я заметил, перешептывались, столпившись у двери в кухню. А сама Джорджиана совсем не подозревала, какой создала переполох.

Моя задача была развлекать это небесное видение, и я старался как мог, даже когда стало ясно, что уровень у меня совсем не тот. Все равно что жалкой кляче пыхтеть на беговой дорожке, состязаясь с чемпионом. Но знаете, что странно? Хотя большая часть сказанного ею проходила мимо меня, почему-то это нисколько не мешало общению. Быть может, у Джорджианы просто был, что называется, легкий характер – во всяком случае, к тому времени, как подали кофе, мы уже были лучшими друзьями и договорились назавтра встретиться за ленчем в саду отеля, когда она сможет выкроить часик отдыха от своих редакторских трудов. Двадцать минут спустя ваш Бертрам в прекраснейшем расположении духа вышел прогуляться по набережной, любуясь россыпью звезд и услаждая слух кваканьем древесных лягушек.

Дживс, когда я ему в общих чертах обрисовал ситуацию, следующие несколько дней утром рано тактично исчезал с глаз молодого хозяина, загрузив во взятое напрокат авто рыболовные снасти, предоставленную отелем корзину для пикника и, не сомневаюсь, пару духоподъемных томиков Канта. Получив, таким образом, полную свободу действий, я тем не менее старался не слишком удаляться от гостиницы. В город меня не тянуло – все равно там никого не встретишь. Французы, кажется, очень мало интересуются пляжами, морскими купаниями и лаун-теннисом – да и вообще ничем, кроме приготовления изысканных блюд, начиная с крепкого кофе и свежих круассанов часам к девяти утра и далее практически без перерывов до глубокой ночи.

Под вечер Дживс возвращался с рыбалки, и мы с Джорджианой отправлялись кататься в автомобиле. На второй вечер она упросила меня пустить ее за руль.

– Берти, это же совсем нетрудно! Ну пожалуйста, я уже раньше сто раз водила!

Сказать, что она управляла машиной на французский манер, значило бы бросить тень на великую Францию. Пешеходы разбегались от нее, как лемминги, прыгающие с обрыва; автомобили съезжали в канавы; водители грузовиков дудели в свои клаксоны. Правда, заметим, с некоторой долей уважения, словно признавая в Джорджиане своего человека. Вместо пятнадцати минут дорога заняла вдвое меньше, и мы влетели на стоянку возле ресторана, всего лишь слегка поцарапав дверцу.

При своей удивительной стройности Джорджиана живо интересовалась вопросами питания.

– Берти, возьмем еще порцию лангустинов на двоих? – предлагала она в дополнение к основному заказу.

Дни мелькали один за другим. На обратном пути нежный ветерок веял над открытым автомобилем, руль теперь надежно держала вустерская рука, и чудесный смех Джорджианы звенел, заглушая рокот первоклассного мотора.

Вечером накануне своего отъезда она открыла мне, что за дилемма ее мучила. Мидоус- pére [1]Отец ( фр. )., известный лондонский врач, родился в долине Ившем, и там же в его поместье прошло безоблачное детство Джорджианы – главным образом, верхом на пони или на лошади. Немецкая подлодка, потопившая «Лузитанию», оставила Джорджиану в четырнадцать лет сиротой. Весьма солидное наследство находилось под контролем опекуна, пока Джорджиане не исполнится тридцать, а до этого даже и сейчас было еще далеко. Опекун, он же родной дядя, взял осиротевшую племянницу к себе, за что она была ему бесконечно благодарна. И вот этот самый дядя оказался стеснен в средствах, да настолько, что ему вот-вот придется продать родовое гнездо с прилегающими – и весьма значительными – угодьями. Единственная дочь влюбилась в молодого человека приятной внешности, но без гроша за душой. Одна надежда на спасение – выдать Джорджиану за человека состоятельного. И такой человек нашелся.

Деликатность чувств не позволила Джорджиане назвать имена и фамилии участников драмы.

– Беда в том, Берти, что я его не люблю, – сказала она, собирая ложечкой остатки клубничного пирожного.

При этом она проникновенно смотрела мне в глаза, отчего я растерял всякую связность мыслей.

– Не то слово, – сказал я.

– Но я стольким обязана дяде! Было бы черной неблагодарностью… да просто свинством не помочь, ведь дом для него – все. А много ли женатых пар в самом деле обручились по любви? Поначалу сильной страсти может и не быть.

Наступило грустное молчание. В ее бездонных глазах блестели непролитые слезы.

Кашлянув, я постарался взять себя в руки.

– Может, ты смогла бы его полюбить потом?

– Наверное, – ответила она, хотя при этом вздохнула глубоко-глубоко, от самых каблучков своих вечерних туфелек.

Я, в свою очередь, вдохнул поглубже.

– Я тоже рано потерял родителей. К счастью, доступ к сундукам открылся мне в двадцать один, пока я еще был в Оксфорде.

– Ты учился в Оксфорде?

Я заметил в ее голосе нотку удивления, но цепляться не стал, а просто ответил:

– Само собой!

Снова наступило – как это называется? – тягостное молчание. Вдруг Джорджиана вскочила:

– Пойдем, Берти! Что толку сидеть и грустить? Идем в то кафе с цыганским трио!

Она потянула меня за руку, и я потрусил за ней к машине, задержавшись только, чтобы бросить на стол купюру.

Часом позже мы вернулись в отель, обменялись адресами на прощание, я пожелал ей счастливого пути. Она легко поцеловала меня в щеку и ушла. На этот раз никто не налетел на нее и не сбил с ног. Джорджиана благополучно пересекла холл и уехала на лифте, оставив после себя едва заметный аромат ландышей.

А я пошел прогуляться перед сном по набережной. Вечер был приятный, но меня преследовало какое-то странное чувство, никогда такого раньше не испытывал: словно кто-то отыскал на распределительном щитке штепсель с надписью «Б. Вустер» и выдернул его из розетки.

Впрочем, непривычное ощущение притупилось, когда я вернулся в стремительную круговерть столичной жизни. Май сменился июнем; приближались Королевские скачки в Аскоте и сборище в клубе «Трутни» по случаю дня рождения Понго Туислтона. На раздумья по поводу Бедфорд-сквер просто не оставалось времени.

Как-то утром я, сидя в постели, готовился к новому дню при помощи особой смеси индийского чая разных сортов и раздумывал над трудным выбором: отправиться играть в гольф на Вест-Хилл или Уолтон-Хит, лимонные носки надеть или вишневые, – как вдруг мой взгляд упал на страницу объявлений в «Таймс». Только безупречный инстинкт самосохранения не позволил мне облиться кипятком из чайной чашки.

– Дживс! – позвал я, хотя точнее было бы, наверное, сказать «просипел».

Дживс материализовался в дверях.

– Сэр?

– Джорджиана Мидоус помолвлена!

– В самом деле, сэр?

– В самом что ни на есть самом!

– Примечательная новость, сэр, хотя нельзя сказать, чтобы непредвиденная.

– В смысле?

– Были опасения, что барышня не сумеет противостоять напору пылкого поклонника и настойчивого опекуна одновременно.

Я почесал черепушку.

– То есть ее взяли в клещи?

– Боюсь, сэр, в данном случае военная метафора вполне уместна.

Я почесал еще раз.

– Ну, не знаю… По-моему, тут скорее… как это называется, когда человеку всячески дают понять, что он будет последним уродом, если не сделает то, что нужно окружающим, даже если все отлично знают, что сам он этого делать не хочет?

– Эмоциональный шантаж, сэр?

– Точно! Эмоциональный шантаж как он есть. А этот Венаблз – фамилия какая-то знакомая. Что о нем известно?

– Насколько я знаю, сэр, он пишет книги о путешествиях.

– Я думал, на эту тему в путеводителе Бедекера все уже написано?

– Книги мистера Венаблза, сэр, отличаются личностным подходом. Они довольно известные. Самые свежие – «Галопом по Геллеспонту» и «На тарантасе в Тимбукту».

– Вы читали эти злосчастные книжонки?

– Случая не было, сэр. Впрочем, я подарил тетушке на именины книгу «В санях по Сибири».

– И как, ей понравилось?

– Она пока еще не высказала своего мнения, сэр.

Я мрачно уставился в газету. Со второго раза новость показалась мне еще более бесповоротной, если только это возможно.

«Объявляем о помолвке Джорджианы, единственной дочери покойных мистера и миссис Филип Мидоус из Першора, Вустершир, и Руперта, старшего сына мистера и миссис Сидни Венаблз, из Берклера, Гэмпшир, проживавших ранее в Чанамасале, Уттар-Прадеш».

– Что-нибудь еще, сэр? Приготовить одежду для гольфа?

Перспектива носиться по просторам Суррея в тщетных поисках затерявшегося среди вересковых зарослей белого мячика почему-то уже не казалась привлекательной.

– Не время для гольфа.

– Как скажете, сэр. Час назад заходил джентльмен, хотел вас видеть, но я ему сказал, что вас нельзя беспокоить. Некий мистер Бичинг. Обещал вернуться в одиннадцать.

– Боже правый! Неужто Вуди Бичинг?

– Он назвал только фамилию, сэр.

– Высокий такой, с ястребиным взором?

– Некоторое сходство с хищной птицей присутствовало, сэр.

Еще в раннем детстве мы с Перегрином Вуди Бичингом были практически назваными братьями – с первого дня в начальной школе и до выпускного бала в Оксфорде. Наши родители дружили, а мы с Вуди в детстве в какие только переделки не попадали! Мне в жизни везет на приятелей, но ни с кем не было такой братской дружбы, как с этим самым Бичингом.

– Славный старина Вуди! Он все такой же комок нервов?

– Джентльмен в самом деле казался слегка взволнованным.

Я рассмеялся, но веселый смех умолк при новом взгляде на залитую чаем газету.

– А зачем он приходил?

– Хотел спросить моего совета, сэр.

Это меня удивило. Вуди, хоть и трепыхается по всякому поводу, мозгами не обижен. С тех пор как окончил университет, он работает в суде лорд-канцлера и, насколько я себе представляю, с легкостью находит ответы на разные трудные юридические вопросы.

– Дживс, я заинтригован!

– Как я понял, сэр, здесь деликатное дело. Мистер Бичинг, вы знаете, обручен с мисс Амелией Хаквуд. Похоже, путь их великой любви оказался несколько извилист. Мистер Бичинг не пожелал вдаваться в подробности, пока не возобновит своего знакомства с вами, сэр.

– И правильно! – одобрил я, глядя на часы.

Времени как раз, чтобы хватило умыться, побриться и приготовиться к встрече с Вуди. Поручив Дживсу приготовить яйца в мешочек, а бекон прожарить как следует, я воспрял с одра ночной дремоты и на всех парах помчался в ванную.

В назначенное время благоуханный после купания, хотя и несколько задумчивый Бертрам встретил у дверей своего старинного друга – Перегрина Вуди Бичинга.

– Берти, здравствуй! Необычно раннее пробуждение для тебя, – заметил Вуди, небрежно швырнув шляпу Дживсу.

– Я уже давно встал, – ответил я холодно. – Меня мучают заботы.

Вуди приподнял бровь, но промолчал, хотя ответ явно вертелся у него на языке – наверняка какая-нибудь колкость в мой адрес.

– Господи боже! – воскликнул он, входя за мной в гостиную. – Ты отрастил бакенбарды? Собираешься на маскарад в костюме славного разбойника Билли Кида?

– На Лазурном берегу этой весной все их носили, – ответил я с достоинством. – Спорим, к августу и ты себе заведешь такие.

– Разве только мне вдруг захочется изобразить из себя «Мыльного» Сида и с треском вылететь из адвокатской коллегии. А что Дживс о них думает?

– Не спрашивал, – ответил я небрежно. – Мнение Дживса по этому поводу меня не интересует.

Мы еще поболтали немного, а потом Вуди наконец перешел к делу.

– Понимаешь, Берти, я вообще-то пришел посоветоваться… с тобой или, вернее, с твоим замечательным камердинером. Только вопрос довольно… деликатный.

Дживс просочился в комнату, как только закончился сеанс дружеских воспоминаний, и теперь, словно охотничья собака, ждал команды «апорт».

– Вуди! – сказал я. – Вспомни, с кем ты разговариваешь. Могилы болтливы и гробницы разговорчивы по сравнению со мной. Скажите, Дживс!

– Ваша способность хранить секреты общеизвестна, сэр.

Вуди тяжело вздохнул.

– Речь идет о женщине…

– На устах моих печать!

– Точнее, о трех женщинах.

– Тем более!

– Ее имя… А, черт возьми, скажу сразу: ее имя – Амелия Хаквуд.

– Вуди, дружище, тоже мне новость! О вашей помолвке писали в газетах.

– Зря писали. Амелия разорвала помолвку.

– Сочувствую, старина!

– Я знал, что ты меня поймешь, Берти. Беда в том…

– Открой мне душу, Вуди.

– Амелия – самая чудесная девушка на свете. Я готов молиться на траву, по которой ступают ее теннисные туфли, на паркет, по которому порхают ее бальные туфельки, на…

– Мы поняли!

– Видели бы вы ее с ракеткой в руках! Как она проносится по корту, как мелькают загорелые ноги… Боже правый, она даже умеет выполнять удар слева!

Вуди еще долго излагал нам замечательные качества Амелии, а я старался не встречаться взглядом с Дживсом. Среди прочих ее талантов были – обширные познания о чешуекрылых (то есть, как я позднее узнал, о бабочках), виртуозная игра на скрипке, которую Вуди сравнил с искусством Паганини, и самое главное – горячая привязанность к В. Бичингу.

Увы, в емкость с душистым медом замешалась основательная каплища дегтя: Амелия оказалась одной из тех девушек, что, будучи щедро одарены природой, все же испытывают необъяснимую тревогу, когда любимый человек разговаривает с какой-нибудь другой особой женского пола. И вот однажды за ужином в Мелбери-холле, фамильной резиденции семейства Хаквуд в Кингстон-Сент-Джайлз, в Дорсетшире, Вуди не сумел вовремя пресечь излишнюю общительность местных девиц.

– Берти, я тебе клянусь – ничего такого в этом не было! Просто среди гостей попались две цветущие поселянки. Я проявил учтивость, не более. Думал, надо ради Амелии поддержать общую беседу. И вдруг бац – мне зачитывают приговор. Амелия сказала, что ей невыносимо представлять себе совместную жизнь с мужем, который флиртует с каждой юбкой, и что помолвка отменяется.

– Сурово, – отозвался я. – Ты подожди, она успокоится и передумает.

– Ты не знаешь Амелию!

– Увы, не имею счастья быть знакомым…

– Она употребила довольно-таки резкие выражения. Обвинила меня в том, что я, глядя на одну из этих девиц, пускал слюни!

– Ну, это уже слегка, знаешь ли…

– Барышня пару раз провела ладошкой по моему рукаву. Что я должен был сделать? Вмазать ей в челюсть?

– Можно было, например, встать и пойти за сандвичами.

– Да говорю же, ничего такого не было! Симпатичные девушки, но рядом с Амелией они… они…

Раз в жизни адвокатское красноречие иссякло, хотя, по всей вероятности, Дживс мог бы подсказать нужный оборот. Я взглянул на него вопросительно.

– Всего лишь пыль под ее колесницей[2]«Мы – пыль под твоей колесницей» – строка из стихов Лоуренса Хоупа (Аделы Франсис Марджори Хоуп Николсон, 1865–1905)., сэр?

– Точно!

Я задумчиво раскурил сигарету, откинувшись на спинку любимого кресла. Вуди, конечно, честнейший парень, и все же я не был уверен, что он раскрыл перед нами всю полноту картины. У него ведь не только язык хорошо подвешен. Вуди из тех ребят, кому все удается. В Оксфорде два года подряд он был в команде по крикету, играл в гольф с гандикапом плюс два, и как будто этого мало – на старшем курсе вошел в университетскую команду по боксу.

Лицо Вуди я бы назвал грубоватым – чересчур выдающийся нос, тяжелые веки, а шевелюра такая, что хочется его отправить к парикмахеру, – и тем не менее барышни к нему слетались, будто мотыльки к последней свече до введения карточек на пчелиный воск. К тому же Вуди у нас воспитанный, с девушками полюбезничать всегда не прочь – не по душе ему видеть девичье личико без улыбки, как хрустальный бокал без вина. Надо вроде меня знать его с детства, чтобы понимать, насколько мало все это значит. По-настоящему Вуди во время милой беседы обдумывает какой-нибудь хитрый юридический казус или прикидывает, как бы незаметно удрать на чемпионат по крикету, полюбоваться на Джека Хоббса в полном блеске. Словом, хоть я и не сомневался в своем закадычном приятеле, однако голову бы на отсечение не дал, что Амелия на него ополчилась совсем уж без всякого повода.

Вустерский мощный мозг переваривал полученные сведения, а между тем рассказ Вуди близился к концу.

– И вот я на следующие выходные снова собираюсь в Кингстон-Сент-Джайлз, но пригласили меня только потому, что сэру Генри не хватает игроков в команде по крикету, чтоб ей пусто было! Амелия не желает находиться со мной в одном помещении, а сэру Генри втемяшилось непременно выиграть матч против «Дорсетских джентльменов».

Поблизости раздался тихий звук – не то кашель, не то чихание, верный знак, что Дживс готов нечто высказать, только пригласи. Я и пригласил.

– Позвольте осведомиться, сэр, а как в целом сэр Генри относится к вашей помолвке с его дочерью?

– Без энтузиазма, – ответил Вуди. – Зато со всяческими условиями и оговорками по многим пунктам.

– Вот как, сэр?

Я не очень внимательно слушал рассказ Вуди – может, кое-что и пропустил, но самое лучшее он приберег под конец.

– Да! Сэру Генри требуется крупная сумма, чтобы спасти от продажи Мелбери-холл, наследие девяти поколений семьи. Иначе дом перейдет в собственность частной школы. А раздобыть столько денег он может одним только способом – выдав замуж дочь или племянницу, он у нее опекун.

– А можно ли со всей деликатностью поинтересоваться, сэр…

– Я понимаю, Дживс, о чем вы. Семейство Бичинг не так давно лишилось всего состояния. Мой дед неосмотрительно вложил деньги в «Канадскую тихоокеанскую железную дорогу». У меня есть только то, что я сам зарабатываю. А сэр Генри сказал, что сможет благословить мой брак с Амелией, только если племянница решит семейные проблемы.

Ничего в рассказе Вуди не показалось вам знакомым? У меня уже с минуту назад прозвенел в голове слабенький звоночек, а сейчас точно Квазимодо на Новый год трезвонил во все колокола собора, от всей своей исстрадавшейся души.

– А она? – спросил я.

– Кто она? И что? – спросил Вуди с некоторой досадой, словно два великих ума позабыли, что в комнате еще и я нахожусь.

– Племянница решила семейные проблемы? – уточнил я.

– Отчасти, – ответил Вуди. – Обручилась с одним типом, у него денег куры не клюют, вот только он ей не нравится. Она девушка ответственная, но втайне романтичная, как и все девушки. Боюсь, она сбежит, не дойдя до церкви, а не то что до алтаря.

– Весьма прискорбная ситуация, сэр, – заметил Дживс.

Наши взгляды встретились, и Дживс чуть заметно приподнял ладонь: для него это все равно что подпрыгивать, размахивая красными флажками. Я понял намек и не разомкнул уста.

– Что же вы мне посоветуете, Дживс? – спросил Вуди.

– К сожалению, сэр, ничего не приходит в голову. Дело очень уж щекотливое.

– Да что вы, Дживс! Где же ваша потрясающая находчивость?

– Я уверен, сэр, в свое время проблема так или иначе разрешится. А пока я бы рекомендовал как можно скорее вернуться в Кингстон-Сент-Джайлз. Ошеломляющий успех на спортивном поприще, возможно, смягчит мисс Хаквуд. Она сама спортсменка и наверняка оценит достижения своего нареченного.

– Бывшего нареченного, – уныло отозвался мой приятель.

– И смотри, Вуди, к девицам даже близко не подходи! Разговаривай только с мужчинами.

– Спасибо, Берти. Ну и умище у тебя, сам бы я ни за что не догадался.

На этом с делами было покончено, и я предложил Вуди прогуляться со мной по городу, а потом заглянуть к «Трутням» перекусить. По понедельникам в клубе подают отличные закуски, особенно холодную дичь и бараньи котлетки en gelée [3]В шляпе ( фр. )..

– Пропустим сперва по стаканчику «Чики-брык» для аппетиту? – сказал Вуди.

«Чики-брык» – это был секретный напиток, рецепт которого Вуди узнал от бармена в Оксфорде и, в свою очередь, поделился с милейшим Альбертом из верхнего бара в «Трутнях». В состав входят джин, горькая настойка, ломтик апельсина, сладкий вермут, затем некий тайный ингредиент и еще как следует джина и лед. На вкус вроде микстуры от кашля, но после него мир сразу кажется лучше и счастливее.

– Ну если только по стаканчику, – согласился я.

– Не больше! – подхватил Вуди. – Мне потом на смену.

– Какую еще смену?

– Берти, даже ты наверняка слыхал, что происходит всеобщая забастовка?

– Я думал, там уже обо всем договорились и трудяги вернулись к работе, распевая веселые песни?

– Официально – да, а на самом деле еще не все линии метро в норме. Меня коллеги-адвокаты привлекли к делу. Смена начинается в четыре. Может, тоже поучаствуешь? Когда еще подвернется случай водить поезд!

– Кто знает, может, и поучаствую. Лишь бы только меня не растерзала разъяренная толпа бастующих.

Дальше пошло то одно, то другое, и домой я вернулся уже около пяти. Когда Вуди отправился трудиться на общественном транспорте, у нас организовалась партия в бильярд с Пуффи Проссером и Китикэтом Поттер-Перебрайтом. Китикэт во время актерского простоя был не прочь подзаработать иными способами.

Отпирая дверь штаб-квартиры, я учуял ароматы свежезаваренного «Дарджилинга» и, если не ошибаюсь, гренок с маслом. Дживс инстинктивно чувствует, когда я вернусь и что именно мне потребуется для подкрепления сил.

Пока я листал вечернюю газету, Дживс явился с нагруженным подносом. Рядом с гренками лежала запечатанная телеграмма, и вид ее мне не понравился.

– Дживс, это еще от кого?

– Не хотелось бы гадать, сэр.

Увидев имя отправителя, я не сдержал глухого крика. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы прочесть телеграмму до конца. Вот ее содержание: