Онлайн чтение книги Жена нелегала
10

Николай Иванович был, конечно, никакой не Николай Иванович, это было понятно. Где точно он служил в недрах советской разведки до своего увольнения, в какой должности и звании, было неизвестно. И что он знал на самом деле, а чего нет – во всем этом тоже приходилось полагаться исключительно на Мишин опыт и интуицию, а также на осведомленность его «дружбана».

Миша не сомневался: источник серьезный, ему можно верить. Большой был человек, ох большой… но погорел, погорел вчистую на бабе, жена ушла, стал пить по-черному… Выгнали с работы без пенсии, теперь бедствует, старые приятели некоторые жалеют, тайком подкидывают работенку, какую могут. Подпитывают.

«Вот и я теперь его «подпитываю», – думал Данилин. – И зачем я только в это во все влез?»

Но виду не подавал. Энергично тряс руку Николая Ивановича, улыбался ему… А тот не особенно улыбался в ответ. Вообще, алкоголик алкоголиком, а повадки некоторые сохранил. Даром что нос в характерных красных прожилках, что лицо обрюзгло и глаза слезятся. Все равно взгляд холодный, ничего не выражающий. И голос плоский, без натуральных взлетов и падений. И говорит очень тихо.

Данилин читал где-то, что это такой профессиональный прием, вынуждающий собеседника постоянно напрягаться, чтобы расслышать сказанное. А в напряжении ты неизбежно проигрываешь психологически, тебя легче сбить, «расколоть».

«Это он, наверно, по привычке… Я же не на допрос к нему явился… скорее, в данном случае, наоборот», – думал Данилин. Но все не мог избавиться от ощущения, что это именно его допрашивают.

Встреча происходила на Покровке, на одной из квартир Мишиного друга-бизнесмена, случайно оказавшейся временно свободной. По всему было видно, что жильцы выезжали в спешке, большую часть мебели и обстановки вывезли, но какие-то фрагменты остались. Лучше всего сохранилась кухня, и они с Николаем Ивановичем там и заседали, пили чай. Данилин бессовестно рассчитывал, что собеседник соблазнится и чем-нибудь покрепче, и на этот случай притащил с собой маленькую бутылку «Джека Дэниелса». Думал, что алкоголь позволит ему, Данилину, контролировать ситуацию. Но Николай Иванович был настороже, предложение «выпить бурбончика» решительно отклонил, даже, кажется, рассердился.

Данилина на встречу привез на своих раздолбанных «Жигулях» все тот же Миша Филатов. По дороге он даже пытался уйти от потенциальной слежки, но делал это настолько неубедительно, что Данилин не выдержал и сказал: «Что, проверяться тебя в Военно-политической академии учили?» – «Да нет, так, понахватался от друзей», – сконфуженно отвечал Миша. «Ну и еще «Семнадцать мгновений весны», Штирлиц и прочее», – хотел добавить Данилин, но не стал. Пусть чуть-чуть в шпионов поиграет человек, никого и ничего от этого не убудет. Да и сам Данилин не знал, как себя вести в этой новой для него ситуации; впрочем, непонятно было, насколько всерьез надо ее, ситуацию эту, вообще воспринимать.

Но вот условный Николай Иванович воспринимал себя и все происходящее чрезвычайно серьезно. Мише присутствовать при разговоре не разрешил, как его ни уговаривали. И тот уехал куда-то по своим делам, оставив их с Данилиным наедине.

Довольно долго разговор не клеился, что-то бывший чекист такое ворчал, говорил неразборчиво, ругал погоду, Ельцина, новые времена, а Данилин быстро устал напрягать слух, тем более что скучно было слушать всякую ерунду.

Наконец незаметно как-то приблизился к главной теме. Данилин вдруг услыхал знаковое слово: «похищение».

– Что-что, простите, я не расслышал, вы говорите, похищениями людей за рубежом Управление «С» занимается? Это то самое, где генерал Трошин много лет командовал?

– Я говорю, исторически Управление «С», бывшее Тринадцатое, создавалось для осуществления терактов, саботажа, ликвидаций, похищений и тому подобных нелегальных действий…

– А почему «С»? Что-нибудь такое «специальное», наверно, означает?

– Специальное-то специальное. Но вообще даже в ЦК мало кто знал, что это оно так в честь своего первого руководителя было названо – Павла Судоплатова. Судоплатов долго в тюрьме сидел при Хрущеве, а важнейшее управление в разведке тем временем называлось в его честь! Это мы фигу такую в кармане держали… Потом, когда он вышел, мы его поддерживали потихоньку, ведомственную поликлинику ему пробили, больницу, санаторий… Он же выдающийся был чекист. Одна ликвидация Троцкого чего стоит!

– А похищения? – гнул свою линию Данилин.

– Ну да, и похищения тоже.

– А в последнее время такими делами, значит, Трошин занимался?

– Не обязательно. Такие операции теперь носят исключительный характер. Специальная группа может быть для этого создана. Вне управлений. При председателе. А ликвидации как таковые были практически приостановлены в шестидесятых. Исключения были возможны, но только по специальному разрешению Политбюро. А как систему их прекратили.

– А для похищения человека за рубежом тоже решение Политбюро требовалось?

– Смотря какого человека… Андропов мог иногда взять на себя ответственность. А мог решить, нет, вот этого я на себя одного брать не буду. Пусть Политбюро проголосует…

– Но если убийства и похищения стали такой редкостью, то зачем управление «С» существует?

– В основном занимается сбором информации. Общей разведкой. Но с нелегальных позиций.

– А что это такое?

– Легальная позиция – это когда разведчик работает под официальным прикрытием – посольства, торгпредства, корпункта и так далее. Нелегальная – это когда он внедряется в чужое общество в обличье и с документацией иностранного гражданина. Биография ему сочиняется – легенда называется. Был Иван Петров из Павловского Посада, а стал Джон Смит из Детройта, например.

– Был Исаев, а стал Штирлиц?

– Вот-вот, если бы Штирлиц существовал, он мог бы как раз служить идеальным примером нелегального резидента.

– А Зорге? Он разве не подобие Штирлица?

– Нет, Зорге иностранец был. Натуральный немец. Но это осколок другой эпохи, эпохи Коминтерна.

– При чем тут Коминтерн? – спросил Данилин.

– Как при чем? Это была невиданная в истории человечества разведывательная, агентурная сеть. Ничего подобного не существовало ни до, ни после. И не будет больше никогда. Уникальная ситуация, и уникальные люди – пламенные революционеры-фанатики. Сотни, даже тысячи людей всех национальностей, вдобавок с опытом и вкусом к подпольной работе, к конспирации, со знанием языков, культур, нравов… Интеллектуалы, тонкие обаятельные люди, но при этом преданные делу до самозабвения. Потом из-за реалий политической борьбы Иосиф Виссарионович вынужден был их уничтожить. С профессиональной точки зрения жаль… Но политически это, увы, было неизбежно.

– Вы просто фаталист какой-то, Николай Иванович… А если бы Сталин счел политически целесообразным вообще всю разведку под корень извести, вы бы тоже согласились с такой печальной неизбежностью?

– А он всю и извел. Под корень. Почти.

– Да вы, наверно, все-таки преувеличиваете, – не поверил Данилин.

Николай Иванович впервые посмотрел на него с некоторым интересом, вроде удивился, что тот может в чем-то сомневаться, что-то из сказанного под сомнение ставить. Заговорил чуть громче.

– Вы про Павла Фитина слышали? Биография у него к тридцати годам была такая: закончил сельхозакадемию, потом в издательстве работал, опять же сельскохозяйственном. То есть агроном, и ничего больше. И вот чисто случайно угодил на разведкурсы, но даже доучиться ему не дали – через полгода отправили работать в отдел. А почему же ему не позволили хоть чуть-чуть еще разведке поучиться? А потому, что к тому моменту в отделе ни одного сотрудника не осталось. И в тридцать один год аграрник-марксист Фитин стал самым главным начальником советской внешней разведки! Пришлось ему на ходу доучиваться и все создавать заново. И это перед войной. Каким-то чудом кое-как справился. Но этого никто не оценил, после войны его в провинцию сослали, а потом и вовсе уволили из органов без пенсии. Говорят, хотя ручаться не стану, что Берия со Сталиным не могли ему простить, что Фитин верил в то, что Гитлер нападет, когда хозяин не верил. И Фитин не сумел этого своего мнения скрыть. Но имейте в виду: даже если это так, то я Сталина не осуждаю. Нельзя терпеть на ключевых постах свидетеля ошибки лидера, тем более большой ошибки, трагической. Фитин должен был бы сказать спасибо, что в живых оставили. По логике должны были бы ликвидировать.

И тут Николай Иванович снова увлекся. Пошел в какие-то глубины. Заговорил опять о том, что разведкой правит рок, и если уж идешь туда работать, то будь готов принять безропотно любой жребий, потому что ты отдаешь на заклание и душу свою и тело. Потом как-то вдруг незаметно перешел на более обыденные рассуждения о сравнительных достоинствах и недостатках разведки легальной и нелегальной, электронной и агентурной, и Данилин стал терять нить. Вроде даже в сон его потянуло. Пока снова не услыхал важного слова: «Англия».

– Филби вместе с его группой тоже уничтожить собирались, да руки не дошли. Уже в деле записали: есть основания считать двойниками. А почему? А потому, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Обязательно! В этом суть – всех всегда подозревать и соответственно действовать. Ну а уж иностранцев тем более. Иначе быть не может. И это, вообще-то, правильно.

– Но разве Филби со товарищи не добыли каких-то исключительно ценных сведений? – вступил в разговор пробудившийся Данилин.

– И сколько, и каких! Может быть, в мировой истории разведки не было более ценного источника – ни у кого и никогда. Все, что британцы во время войны выведывали, попадало на стол к Сталину быстрее, чем к Черчиллю. Данные о готовящемся нападении японцев на Перл-Харбор англичане от США скрыли, а нашим все тут же стало известно. Ну и после войны тоже – и британские, а потом и американские секреты – у нас в кармане.

– Ну так в чем же дело? Как можно таким разведчикам не доверять?

– Никакие они не разведчики! Они – агенты. На контроле у советской резидентуры. Когда Филби и прочих вывезли в Союз, их сделали знатными пенсионерами. Квартиры дали по нашим понятиям приличные. То есть образ жизни почти такой же обеспечили, как у какого-нибудь инструктора ЦК КПСС. Ну или завотделом обкома. Но не выше, выше уже небожители начинались, к ним у нас никого приравнивать нельзя было.

– И что, они обиделись?

– Виду не подавали – но поддавали! Такая у нас была про это присказка. То есть они же по идейным соображениям на нас работали, так что им не к лицу было на материальную сторону бытия обижаться. Но моральную переживали, видимо. Огушили досаду и скуку алкоголем. Когда Филби разрешили дать интервью «Таймс», то он первым делом заявил: «Имейте в виду: я – офицер КГБ!» Куда там! Какой еще офицер! Да его на Лубянку на порог не пускали. И вот это, наверно, особенно на него давило – недоверие, клеймо, категория: второй сорт. Не офицер, не разведчик, а всего лишь агент, хоть и заслуживший паек и квартиру. И даже орден. Любой старлей оперуполномоченный допущен, а он – нет.

– То есть полноценный разведчик обязательно гражданином страны должен быть?

– А как же! Это еще Иосиф Виссарионович, Коминтерн разогнав, установил раз и навсегда. Иностранцам не доверять! Они – чужие! Использовать можно. И на идейной основе, и за деньги. Но в штат органов принимать – никогда и ни за что! Штатные сотрудники должны быть своими исконными гражданами, с проверенными анкетами, члены партии, с погонами.

– А вы сами такой подход одобряете, Николай Иванович?

– В целом, да. Так надежнее. Хотя по-человечески Филби могу понять. Но наша профессия, поймите вы, – нечеловеческая. Никакие обычные критерии к ней неприменимы. Можно сравнить, может быть, разве что с орденом иезуитов в период его расцвета. Когда туда человек вступал, он должен был все отринуть, быть готовым всем пожертвовать. Не только своими шкурными интересами, это само собой, но даже и родителями, братьями, любыми земными привязанностями. Никаких человеческих слабостей ему позволено не было. И должен был он быть готов ко всему – и сгинуть без звука, если потребуется, и унижение стерпеть, если так нужно, и даже несправедливость любую принять безропотно, если орден сочтет, что это в его высших интересах. Причем даже объяснений никаких не требовалось, как решил избранный пожизненно генеральный настоятель, так и будет.

Николай Иванович долго еще распространялся об иезуитах, вспоминал Игнатия Лойолу, Лоренцо Риччи, еще пару каких-то феноменальных генеральных настоятелей ордена и как они жертвовали собой и другими не моргнув глазом. На эти исторические экскурсы ушла масса времени, и Данилин уже опять тайком стал поглядывать на часы. Наконец не выдержал, перебил Николая Ивановича, сказал:

– Но я что-то иезуитского самоотречения среди ваших коллег не замечал. Почитайте, что о некоторых разведчиках пишут: и жадность, и блат, и пьянство, и бабы – полный набор, как везде…

«Зря я это так, примет сейчас на свой счет», – подумал Данилин. Но Николай Иванович никаких эмоций не показал, смотрел на Данилина холодно. А его уже понесло:

– Вот мне рассказывают, что в Ясенево, в лесу, в вашей секретной подмосковной штаб-квартире, из туалетов каждый день целые батареи пустых бутылок выгребают. Что после пяти никто уже толком не работает, пьют прямо на рабочих местах. Ставят иногда бутылки на секретные документы. И так далее. Это правда?

Наконец Николай Иванович не выдержал, остановил Данилина раздраженным жестом. Сказал:

– Я же говорю – в период расцвета! Сегодня иезуиты тоже совсем не те…

– Но иезуиты, по крайней мере, не пьют в сортирах…

– Ничего, у них свои проблемы… может, и похуже… И вообще, не слушайте вы этих рассказов, озлобившиеся люди преувеличивают. Хотя, конечно, таких безобразий, как сейчас, в период застоя не было. Как при вашей хваленой демократии.

– Может быть… Но я слышал, что в разведке всегда много пили. И много трахались.

Николай Иванович замолчал, закрыл глаза. Что-то такое вспомнил, наверно, а может, просто устал. Заговорил совсем тихо:

– Пьянство и бабы, говорите. Это почти неизбежное зло. Чем сильнее разведчик, чем острее он работает, тем больше у него в крови адреналина. А когда его много – либидо очень сильное становится, это медицинский факт. И Зорге, и Конон Молодый – был у нас такой знаменитый нелегал – тоже были мастаки по этой части, да и многие другие. Весь вопрос в том в конечном счете: ты его, либидо это самое, контролируешь, или оно тебя.

Вот я вам расскажу одну старую историю. В Канаде, в Квебеке, работал нелегальным резидентом Евгений Брик. Очень неплохо работал, внедрился в канадское общество как нож в масло. А потом вдруг бац – звонит ни с того ни с сего в газету монреальскую, так и называлась – «Газетт». Говорит: «Я звоню, чтобы раскрыть вам страшную тайну. Я – русский шпион. И не простой. А нелегальный резидент. Я тут такую тайную сеть у вас плету. Сейчас все расскажу, вы закачаетесь…» Что с ним случилось? Нервный срыв от постоянного напряжения нечеловеческого. И от двойной жизни. Возможно, даже просто биохимия: отравление адреналином.

– И часто такие случаи бывают? – спросил Данилин.

Николай Иванович повернул голову, посмотрел на Данилина очень внимательно, точно изучал его. Потом сказал:

– Нечасто. Но бывают. Я слышал, у каждого нелегала случаются такие моменты, когда нестерпимо хочется сделать что-то в этом духе. Бессмысленное и сокрушительное. Самоубийственное, фактически. Потому что после такого надо, в общем-то, с собой кончать. Или идти сдаваться в местную контрразведку. Но в подавляющем большинстве случаев такие порывы успешно подавляются. Якобы и Молодого такой сон преследовал: что он звонит в «Таймс» и говорит: я такой-то такой-то и делаю то-то. И каждый раз просыпался в холодном поту. А Брик каким-то образом сон с явью перепутал. Ну, с алкоголем вроде тоже у него были проблемы, и женщина, разумеется, фигурировала.

– Ну и что дальше с ним было – с Бриком?

– Пошел и сдался. При том что газетчики ему не поверили, решили, что это розыгрыш. Трубку бросили! Он за голову схватился: что я наделал. Но поздно. Рассчитывать, что такой разговор пройдет без последствий, невозможно. Думал-думал – и пошел вербоваться к канадским коллегам. И нанес нам очень много вреда. Двойником стал. Активно работал, талантливо. Они же все талантливые, нелегалы наши, по определению. Гении практически.

– Неужели все без исключения? – не удержался от вопроса Данилин.

– Нелегального резидента подготовить и внедрить – это таких денег стоит – все равно что истребитель сверхзвуковой построить. Подготовка индивидуальная. Их в юном возрасте, как правило, берут на заметку. Ведут, пестуют. Вон Молодого ребенком еще в США отправляли язык учить. Потом еще сколько лет возились с ним, супермена из него делали. И сделали. Такую нелегальную разведку какую мы имели, ни одна западная страна позволить себе не может. Это как метро – никому такие дворцы под землей строить было не по карману. Только нам. А теперь весь мир к нам ездит, стоят толпы с разинутыми ртами на «Площади Революции» или на «Маяковской» и писают от восторга – такого нигде не найти… Правда, на новые станции – на «Профсоюзную» или «Фили» – что-то не очень-то интуристы валят… это почему, спрашивается? Не догадываетесь?

Данилин хотел было что-то ехидное вставить про египетские пирамиды, но сдержался, не стал сбивать Николая Ивановича, а то и так тот уклонялся куда-то в сторону.

Вдруг опять почему-то Зорге вспомнил, как Сталин ему не верил, считал, что тот, как недобитый коминтерновец и немецкий коммунист, нацистов ненавидел и после заключения советско-германского пакта утратил всякую объективность, все норовил Гитлера в глазах Сталина разоблачить. А Сталин хотел не разоблачений. а информации. Причем такой, чтобы подтверждала сталинскую прозорливость. А Зорге все настаивал, что Германия обманет, и тем самым ставил Сталина в идиотское положение. А ведь истина – понятие относительное, зыбкое, а непогрешимость лидера – абсолютная! И потому Сталин Зорге возненавидел и не пожелал пальцем пошевелить, чтобы его спасти, когда японцы его арестовали. Хотя возможности были – ведь с Японией до 45-го не было войны, даже дипотношения сохранялись. Японцы ждали – ждали, что им русские за Зорге предложат, да не дождались. И тогда они Зорге повесили.

И как-то так выходило у Николая Ивановича, тем не менее, что Сталин все равно был прав. В своем праве, как он выразился, потому как был он генеральный настоятель.

«В себе ли вообще этот Николай Иванович?» – подумал тут Данилин. А тот продолжал:

– Вот после Зорге Сталин и решил окончательно – никаких иностранцев. Только чтобы свои, родные, доморощенные, чтобы в погонах и члены партии. В том числе и в нелегальной разведке такой порядок был заведен. Сталин велел: делать Джонов и Жанов из наших собственных Иванов. Вот они могут нелегальными резидентами быть, а остальное – агентура! То есть так, человеческий подручный материал кратковременного использования. И мы с этой невозможной задачей справились – единственные в мире. Уникальный эксперимент – доказали, что можно наших людей в настоящих англичан, французов и прочих превращать. Вернее, в двойных людей. Матрешка: внутри одного – другой.

Николай Иванович вдруг замолчал надолго. Данилин даже испугался, не спит ли он с открытыми глазами? Но Николай Иванович нарушил наконец молчание и сказал невпопад:

– А Евгения Брика потом нам один из канадских коллег продал – за пять тысяч долларов. Их нравы, канадские.

– Ну и как он… умер? – спросил Данилин.

– На эту тему я не хочу говорить, – сказал Николай Иванович, совсем перейдя на шепот – Данилин еле-еле расслышал его.

– Нет, погодите, погодите! Это ведь не секрет никакой, это давно известно, что за… это, за переход на сторону противника, вообще за предательство, разведчиков у нас приговаривают к смерти.

– Ну да, конечно. Приговаривают.

– И Брика приговорили?

Николай Иванович пожал плечами. Опять прошептал:

– Наверно.

– Ну а бывали ли исключения? В каких-нибудь особых случаях, учитывая обстоятельства…

Николай Иванович пожал плечами.

– А правда, – спросил Данилин, – что Пеньковского за то, что он к англичанам перекинулся, живьем сожгли? Приговорили к расстрелу, а на самом деле положили в открытый гроб и медленно так – по самодвижущейся ленте – в печку крематория? В присутствии коллег? – спросил Данилин.

– Не знаю, – сказал Николай Иванович, – это же дела ГРУ, военной разведки. Это же их предатель, не наш. Но слух такой – про крематорий – ходил вовсю. Педагогически очень полезный.

Помолчал, посмотрел в потолок и, чуть повысив голос, добавил:

– Кстати, насчет Пеньковского, – он тоже в английской форме фотографировался, и какое-то подобие ордена ему тоже вручали. Но все это была так, бижутерия… Как же, сделали бы его англичане своим офицером – ждите. Так что не у одного Филби, у всех у них судьба такая.

– У кого это у них? У предателей? – не удержался Данилин.

Николай Иванович снова посмотрел внимательно, сказал четко, раздельно и громко:

– Это Пеньковский был предатель. А Филби высокоидейный наш помощник. Англичанин, верный идеям марксизма и Советского Союза.

После этого Данилин не знал, что еще и сказать. Предложил:

– Еще чайку, может быть?

– Нет, спасибо, – отвечал Николай Иванович.

«Выпить небось хочет, но ведь ни за что не признается!» – подумал Данилин, а вслух сказал:

– Вам, наверно, Миша, рассказывал, какое мы странное письмо из Англии получили.

Николай Иванович сделал небрежный жест рукой, который Данилин понял так: «Что-то мне ваш Миша говорил такое невнятное, но я лишних вопросов стараюсь не задавать».

– Вот, взгляните, – решился Данилин и протянул Николаю Ивановичу письмо. – Вы же по-английски читаете?

Николай Иванович секунду поколебался, потом все-таки осторожно взял письмо в руки, надел очки. Стал читать. Лицо его при этом оставалось совершенно невозмутимым. Дочитал до конца. Аккуратно положил его на кухонный стол. А потом вдруг резко встал и направился к двери, на ходу натягивая пальто. Обернулся в прихожей, что-то пробормотал. То ли до свидания сказал, то ли еще что-то.

И хлопнул дверью.

– Погодите, погодите минуту! – закричал ему вслед Данилин. Но что было толку кричать. Того уже и след простыл.