Онлайн чтение книги Жена нелегала
11

Ольга была одного роста с Данилиным, а когда надевала каблуки, то становилась выше него. Вот в чем было дело. Вернее, нет, дело было совсем не в этом, а в том, что однажды, в самом начале, она сказала ему: «Имей в виду, я прилепляюсь очень крепко. Если что – отдирать больно будет». – «Кому больно?» – зачем-то спросил Данилин. «Всем», – сказала она, и у нее вдруг стало такое особенное выражение лица… у Данилина даже похолодело внутри. Но он виду не подал, даже, кажется, засмеялся, хоть и не очень натурально.

Когда Ольга злилась, ее большие карие глаза вдруг делались меньше, ноздри раздувались, а подбородок как будто выдвигался вперед. Данилин несколько раз собирался сказать ей: «Не сердись – тебе не идет». Но не решался, опасаясь, что это лишь спровоцирует еще более высокий градус язвительности и раздражения.

Вот и сейчас она сидела напротив Данилина в его кабинете, заложив одну умопомрачительную ногу за другую, и язвила:

– Я вообще не могу понять: что ты в ней находишь? Нос длинный, задница оттопыренная…

Данилин поморщился, сказал:

– Давай не будем об этом, а?

Но куда там! Сбить Ольгу с избранного пути было невозможно.

– Ноги кривоватые, прямо скажем… Всего-то и есть что глаза серые, да и то…

Не остановится, с тоской думал Данилин, пока весь список не будет оглашен: и что Таня зануда, и вообще дура, кроме театра своего ничего не знает и не понимает, но при этом она неудавшаяся, закомплексованная актриса. Что ничего особенного в ней нет и что Татьяна нужна ему, Данилину, не для нормальных сексуальных отношений, поскольку удовлетворить она его не может, а для чего-то другого…

Данилин сидел и слушал привычный уже набор злых слов и думал, что, как ни странно, почти во всех этих определениях есть некая доля истины. Боковая и непрямая, но есть. Таня действительно человек оригинальный, можно сказать, странный, ни на кого не похожий. Но это для Данилина скорее плюс, чем минус. Из-за этого, наверно, он к ней и привязан так сильно, что никакая страсть не может эту цепочку разорвать. И, кстати, не только он, Данилин, изюминку эту в Тане видит. Всегда она пользовалась успехом у мужчин…

Одержимость театром – да, это имеет место быть. Актриса действительно неудавшаяся, вернее, несостоявшаяся – из-за смертельного конфликта с главрежем на очень раннем этапе карьеры. Конфликт был связан, естественно, с тем, что тот ее очень домогался и был глубоко поражен, даже шокирован, получив отпор. Поначалу никак не мог поверить, что она, эта субретка (не в смысле амплуа, а в смысле незначительности роли в труппе) несчастная, эта шмакодявка, эта никто и звать никак смеет отвергать главного для нее человека, от которого зависит вся ее судьба. И которому и звезды первой величины, и модели, и примадонны всякие не отказывают, за честь почитают… Не говоря уже об актрисах. А уж начинающие вообще в очередь выстроились.

Эта же традиция древняя, священная: главреж все равно что феодал, что сеньор, имеющий право первой, да и всякой другой ночи в своем владении! Чуть ли не впервые такой облом случился с ним, с тех пор как его назначили главным режиссером. Чем больше Татьяна сопротивлялась, тем более он распалялся, даже расстраивался, это просто становилось уже делом принципа и опасного прецедента. Подрыв устоев, да и только! Дело едва не дошло до изнасилования в рабочем кабинете главного – ему все казалось, что Татьяна просто кокетничает, жеманится, цену себе набивает. Ну и надо поднажать еще чуть-чуть, и все будет в порядке.

В процессе этого эксперимента Татьяна сначала дала главрежу оплеуху, а когда она не помогла, врезала ему коленкой между ног так сильно, что тот чуть в больницу не угодил. Неделю ходить нормально не мог. Но от Татьяны отстал. Даже улучил момент, прихромал к ней в коридоре, прошептал: «Извините меня, это больше не повторится». Но смотрел при этом в сторону – видно, не раскаялся, а просто боялся огласки. И можно было не сомневаться: будет Тагьяну при любой возможности гнобить и задвигать, в театре ей ничего не светит. Таня могла бы устроиться куда-то еще, но случившееся отбило у нее охоту к актерской карьере. И, наверно, какие-то комплексы после этого всего остались. Жаль – актриса получилась бы гениальная. А теперь лишь театровед и доцент ГИТИСа. Но есть и свои плюсы: Таня вспомнила английский, который учила вместе с Данилиным в спецшколе, стала читать Стоппарда и Олби в оригинале, занялась влиянием Шекспира на русский театр. И сама стала пьесы пописывать, психологические триллеры, хоть и без особого успеха. Ей друзья объясняли: или уж триллер, или психология. А для того и другого вместе в России пока аудитории нет. Таня работала над собой, пыталась понять, для чего в России аудитория есть. Штудировала «Совершенно секретно», поражая иногда Данилина историями про наемных киллеров и головоломные финансовые схемы. По части осведомленности в таких делах дала бы сейчас Ольге сто очков вперед, между прочим.

Ну а насчет недостатков фигуры и прочего – тоже сильно преувеличено, хотя опять же небольшая доля истины есть.

Так размышлял Данилин, как всегда, не зная, как себя вести в таком случае – резко Ольгу оборвать? Запретить ей подобные разговоры? Вроде бы так должен поступить порядочный человек. Но разве он, Данилин, перед Ольгой не виноват? Разве не поклялся он, после того как они расстались, быть с ней терпеливым и внимательным, безропотно сносить мелкие и крупные уколы и так далее? И принимать их как вполне заслуженное наказание? Тем более что работать вместе надо и даже, может быть, газету вместе спасать…

Кроме того, было и еще одно обстоятельство, в котором Данилину было стыдно самому себе признаваться. Но, если быть до конца честным, разве не щекочет слегка самолюбия, что вот такая сильная и привлекательная женщина, как Ольга, так из-за него с ума сходит? Такие сильные эмоции, такую ненависть к сопернице испытывает, что не может даже полностью с собой совладать? «Это нечто атавистическое, и у нее, и у меня, – утешал себя Данилин, – а с древними инстинктами, на генетическом уровне заложенными, бороться сложнее всего».

И еще Данилину очень хотелось сказать: «Оля! Ты такая красивая! Такая сексапильная! Такой потрясающей женщины у меня не было никогда и, разумеется, уже не будет! И мне тоже очень грустно, что мы расстались. И все, что было, вспоминается как невероятный, сладкий, волшебный сон. Но разве не были мы безумно счастливы? Разве не бредили наяву, не впадали в опьянение от близости друг друга, не хохотали как оглашенные часами напролет – до изнеможения, до слез? Куда же это счастье подевалось? У меня оно осталось, я его никогда не забуду, это теперь часть моей жизни, может быть, даже самая яркая и острая… Умирать буду – вспомню и станет легче. Неужели у тебя нет ничего подобного, неужели ты все это в себе перечеркнула?»

Но ничего этого вслух Данилин не говорил, а сам себе отвечал: «У женщин это по-другому, видно, устроено. Не могут ничего позитивного эти воспоминания у нее вызывать, наоборот. Чем лучше было тогда, тем хуже сейчас, тем горше и обиднее. Поэтому лучше даже и не напоминать ни о чем, а терпеть, терпеть и терпеть».

Но когда Ольга заходила слишком далеко, его, конечно, коробило. Как сегодня, например.

– Ну и зачем, скажи, тебе твоя вислозадая голову морочит?

Тут терпение Данилина лопнуло.

– Слушай, так не пойдет! Ты сама себя унижаешь, когда говоришь в таком тоне. Это невозможно. Я и Тане не даю оскорбительно говорить о тебе.

– Вот уж не поверю! То есть, может, ты что-то такое и бурчишь себе под нос, но станет она тебя слушать, как же!

– Можешь не верить. Но если что-то неподобающее говорится, я просто прерываю разговор и ухожу в другую комнату. И, кстати, ей до тебя далеко – по остроте выражений. Уйти из собственного кабинета я не могу. Так что придется выйти тебе.

– Нет, но я просто хотела сказать…

– Нет, не буду слушать! Извинись или уходи!

Ольга смотрит недоверчиво: насколько серьезно сердится Данилин? Кажется, на этот раз всерьез.

– Ну ладно, ладно, извини. Не сдержалась, но пойми: ты совершаешь большую ошибку. И зря ее слушаешь. Она не понимает, видимо, что выставляет тебя на посмешище… Да над тобой уже полредакции хихикает… Тоже мне, нашел шпионский триллер…

– Погоди, погоди, – прервал ее Данилин. – Татьяна здесь совсем ни при чем.

Ольга морщится: даже просто звук этого имени вызывает у нее глубинное раздражение. Сама же она просто не может себя заставить его выговорить. Говорит: «она», «ее», «у нее». Или вот: «вислозадая». Гадость какая…

Но примерно то же самое было и с другой стороны. Таня, правда, до оскорбительных эпитетов не опускалась, сказывается все же воспитание, как-никак в семье профессора росла, а не в далеком армейском гарнизоне. Но тоже никогда не могла сказать: «Ольга». Тоже употребляла местоимения. А еще придумала странную географическую кличку – называла ее «Австралия». Потому, кажется, что как-то случайно услыхала, как та с восторгом рассказывала о своей поездке в эту страну.

Данилину нужно было срочно придать разговору какое-то другое направление.

– Ну послушай! Разве не пригодилось бы нам сейчас хорошенькое расследование? С продолжениями, в нескольких номерах, а? Со всякими такими подробностями загадочными?

– Чепуха! Никого эти байки времен «холодной войны» больше не волнуют…

«Нет, у Ольги поддержки я не найду. Для нее теперь вся эта история накрепко связана с Татьяной. Но и с другой стороны – будто зеркальное отражение. Таня тоже теперь ни за что не отступится, потому что Ольга стоит на противоположном. Заочная дуэль какая-то. Только этого мне не хватало!»

Но по инерции продолжал попытки Ольгу уговорить.

– Представь себе на секунду, что то, что описано в письме, произошло в действительности. И вообрази, что этого Карла на самом деле похитили и вывезли в Союз. И что он все еще жив, и мы сможем его найти… И привезем Джули сюда с дочерью и устроим им встречу. И напечатаем фотографии. И серию очерков с продолжением в нескольких номерах. Да разве не круто?

– Да не так чтобы очень. У нас тут девальвации, гиперинфляции, попытки переворота, обстрел парламента. Зарплаты годами не платят. Кому нужны в такое время старые шпионские сказки?

– Ну почему же непременно – сказки?

– А потому! Я тебе тоже шпионскую историю расскажу про моего дядю Сережу-покойника.

– Это сводный брат твоего отца, кажется? – обрадовался Данилин передышке. Пускай, пускай новеллу какую-нибудь расскажет, может, отвлечется и успокоится.

– Да, он был на много лет его старше. После войны, при Сталине еще, жил в Баку. Так вот однажды приходит он домой со своего нефтехимического завода и говорит Миле, жене своей, шепотом: вызывали меня сегодня кое-куда. Куда – кое-куда? Не понимает жена. Туда, куда надо, в органы! Мила чуть в обморок не падает. А дядя Сережа ей говорит: предлагают мне сотрудничать – чтобы я время от времени специальные задания в Иране выполнял. Я же химик по образованию – ты понимаешь… Ну и что ты? – спрашивает жена. Не знаю, не знаю, сказал, что подумаю. А они? А они говорят: думай быстрей, а то пожалеешь. Испугалась Мила окончательно и стала мужа уговаривать: соглашайся, в Иране, может, и опасно, но с КГБ поссориться – это намного, намного опаснее!

– Эта организация в те годы МГБ называлась – Министерство госбезопасности, – встрял Данилин.

– Не сбивай! Какая разница – КГБ, МГБ… Одно и то же.

– Извини, действительно несущественно. Их сто раз переименовывали. Так что твой дядя Сережа? Согласился?

– Ну, вроде как, да. Уговорила его тетя Мила. А он все ходил озабоченный такой, хмурый и повторял: «Может, не стоит, а? Может, отказаться? Я же могу не справиться!» В общем, колебался, колебался, потом сказал с отрешенным видом: «Ну, раз ты так считаешь…» Дескать, на что только не пойдешь ради семьи и жены. «Только ты никому никогда ни слова! А то сама понимаешь… И лишних вопросов мне не задавать». И с тех пор повелось: пару раз в месяц, а то и чаще, собирала ему Мила чемоданчик, курочку в дорогу, и он исчезал – когда на несколько дней, а когда и на неделю.

– Кажется, я догадываюсь, чем дело кончится, – пробормотал Данилин.

– Да, все было чудесно, пока лучшая Милина подруга не увидала дядю Сережу на бакинском рынке под руку с некоей молоденькой фифой…

– То есть ты хочешь сказать, что и Джули – лишь обманутая и брошенная женщина?

– Именно! При условии, что эта самая Джули вообще существует… Послушай моего совета, Алеша, брось ты эту чушь! Совсем сейчас не до того, газету надо вытаскивать, а ты устраиваешь тут игру «Зарница» какую-то…

– При чем тут «Зарница»?

– Ну, не знаю, тогда игру «Поймай шпиона».

– Скорее уж «Спаси шпиона», коли на то пошло…

– Ну, игру, короче говоря. А нам сейчас совсем, совсем не до игр, судьба газеты, всего коллектива на кону… А может быть, и вообще независимой журналистики в России…

– Не преувеличивай, – усмехнулся Данилин. – Но если ты думаешь, что я только и делаю, что английским письмом занимаюсь, то ты ошибаешься. Между нами, сегодня я встречаюсь со Щелиным, и мы будем с ним обсуждать возможную новую модель газеты. Я буду его уговаривать вложиться в нее по-крупному.

– Ну и в чем суть новой модели?

– Ты обещаешь, что это пока останется между нами?

– Ну, не томи, скажи уж…

– Нет, ты обещай сначала!

– Ну хорошо, хорошо, обещаю… так в чем идея?

– Ты видела когда-нибудь лондонский «Ивнинг стандард»?

– Кажется, да… Это таблоид такой…

– Ну да, формат А4. В транспорте удобно в руки взять. Но главное – другое. Принцип «чересполосицы». На первой странице – коротко о главной, самой сенсационной истории дня для жителей Москвы. С большущей фотографией – в цвете. Продолжение внутри, как правило, на третьей странице. А потом – одна страница – городских новостей и даже сплетен, а следующая – серьезное расследование или репортаж на острую тему или очерк. И где-то ближе к середине, это может быть даже и публицистика, и рецензия на новую книгу, и на телепередачу. Но главное – чтобы чередовались темы для более взыскательного читателя и нечто бульварное, более развлекательное чтиво, в общем. То есть чтобы как в Лондоне – каждому было что почитать – и профессору, и слесарю, и мелкому служащему. Неинтересна тебе страница – переверни ее, и найдешь свое! Страницы переворачиваются легко, газета много места не занимает…

– Но, значит, ты берешь курс на превращение «Вестей» в городскую вечерку… Ты обязан это с коллективом обсудить… Многие будут против…

– Пока нечего обсуждать! Вот почему так важно, чтобы ты меня не подвела – не надо на этом этапе никаких слухов! Вот доработаю концепцию, бизнес-план напишу, поддержкой Щелина заручусь, деньги найду. Вот тогда и представлю все это коллективу.

– Тогда уже поздно будет что-либо обсуждать…

– Ничего подобного! Все равно все будет решаться на общем собрании акционеров. А акционеры у нас кто? Правильно, сами трудящиеся! Прямая демократия. Но это будет серьезный, детально проработанный проект, а не набор сырых идей.

– Не знаю, не знаю… Ты сильно рискуешь, по-моему… Городская вечерняя газета – это несерьезно…

– Еще как серьезно! Смотри, и так вовсю происходит фрагментация – общенациональная, общероссийская газета – это уже анахронизм. Пришло время для региональной прессы. А уж в Москве – тем более! Причем пример «Ивнинг стандард» показывает – не обязательно вовсе это должен быть полный «бульвар», возможен интересный компромисс качественной журналистики и чего-то несколько более «желтого», в меру, конечно… И пойми – это не будет газета только лишь городских новостей. Не про город, а для города… То есть если, скажем, сегодня вечером самая интересная и важная для москвичей новость придет из Вашингтона, то она и будет на первой полосе. А если из Коньково-Деревлево – то она…

– Не знаю, подумать надо… Не спеши, Алексей, а то дело плохо может кончиться. И для тебя лично – прежде всего. Голову свернешь!

Но Данилин уже увлекся.

– Крайне важно, чтобы была создана своя, отдельная система распространения. Чтобы опять же, как в Лондоне, – на каждой станции метро, на каждом вокзале стоял свой пенсионер со своей маленькой тумбочкой – мини-киоском. И торговал с четырех до восьми или девяти исключительно нашей газетой, а не всем подряд. А перед каждой тумбочкой – плакат с самой сенсационной новостью для города на этот момент. И чтобы выкрикивал: «Вести»! «Вести»! «Вести»!

– Для этого тебе надо прежде всего будет с метрополитеном договориться, а они жадные, им деньги нужны…

– Ничего, договоримся, у Щелина там связи есть… И в мэрии, кстати, тоже…

– Как бы они в долю не попросились, акций не захотели…

– Да нет, есть другие способы…

– Не знаю, по-моему, авантюра…

На этом разговор зашел в тупик. Но Данилин был рад и тому, что они не вернулись к обсуждению личных качеств Татьяны.

К тому же ему действительно пришло время ехать на историческую встречу с Щелиным, от которой в такой степени зависела судьба газеты.

Но когда он уже надел дубленку и собирался выйти из кабинета, к нему все-таки прорвался Миша Филатов. Данилин опередил его, не дал слова вымолвить.

– Слушай, Миша, – сказал он. – Ну и нахал твой Николай Иванович оказался! За что он с меня пятьсот долларов слупил? За подробности, которые можно из популярных журналов почерпнуть?

– Думаю, он цену себе набивал, дал понять, что за конкретные сведения по делу пятисот мало. Обидно ему показалось…

– А по-моему, так элементарное кидалово! И мы с тобой, Михаил, выступили в роли настоящих лохов!

– Тут хуже дело, Палыч… Дружбан только что заезжал. Какой-то слегка напуганный. Говорит: Николай Иванович пропал…

– Как пропал? Ну, я и говорю, хвать полтыщи и в бега…

– Да нет, дружбан говорит: на самом деле пропал. Вроде его под микитки взяли и увезли куда-то. Даже собраться не дали. И еще дружбан просил передать вам совет. Бросьте, говорит, это дело немедленно. Оно гораздо серьезнее оказалось, чем можно было думать. Там какая-то еще дополнительная подкладка есть, современная. Опасная. Тем более все равно не раскопаете ничего. Вам не по зубам. Поэтому поберегите лучше жизнь и здоровье и об этой истории забудьте.

– Ты думаешь, он это всерьез?

– Куда серьезнее… Это же не главное все-таки, Палыч, всякие такие истории раскапывать. И другие еще вещи в жизни есть. Поважней… Давай бросим письмо это к ляду, а, Палыч?

– Я подумаю, – сухо отвечал Данилин. Ему действительно было над чем подумать.