Онлайн чтение книги Жизнь Мухаммеда
Глава 12. ГОНЕНИЯ

— Продолжение травли

— Абу Бакр защищает Мухаммеда от избиения

— Как богатырь Хамза наказал Абуль-Хакама за оскорбление пророка

— Козни дьявола

— План разорения мусульман

— Первая хиджра

— Обращение Омара

В преданиях есть смутное указание, что Мухаммед выступил с проповедью тогда, когда на курайшитов обрушился очередной голод. Но голод миновал, начался период относительного благополучия, и интерес к религиозным вопросам упал. Это и позволяло отцам города развернуть широкую кампанию гонений против мусульман.

Как уже говорилось, эта кампания была начата словесными оскорблениями в адрес Мухаммеда. Абу Джахль, Абу Суфиан и другие лидеры курайшитов побуждали и поощряли людей безродных и лично от них зависящих преследовать Мухаммеда насмешками и оскорблениями.

— Смотрите! Вот идет внук Абд аль-Мутталиба! Вот идет внук Абд аль-Мутталиба, который знает все, что делается на небесах! — выкрикивали недруги Мухаммеда при его появлении на улице или базаре.

Более того — они называли его одержимым, обманщиком, поэтом, прорицателем, колдуном. Впрочем, звание «поэта» не упрочилось, по-видимому, за Мухаммедом — рассказывают, что один из самых яростных его противников, некто аль-Валид, сын аль-Мугиры, доказал курайшитам, как дважды два четыре, что Мухаммед никакой не поэт: вы ведь прекрасно знаете и размеры и рифмы, которые используются в поэзии, якобы сказал он, а ничего похожего нет в тех отрывках, которые Мухаммед преподносит от имени своего Бога, — значит, Мухаммед не поэт.

Кстати, мекканские поэты дружно приняли участие в травле Мухаммеда — их талантливые и остроумные сатиры и эпиграммы на новоявленного пророка и его фанатичных последователей пользовались среди арабов-язычников большой популярностью и, как полагают, существенно сдерживали распространение новой веры.

Преследуя Мухаммеда, вспомнили курайшиты и о том, что все его сыновья умерли во младенчестве, вспомнили для того, чтобы пустить в ход кличку Куцый и напомнить Мухаммеду о его унижении, о том, насколько ничтожен он в глазах богов.

От этих оскорблений, которые приходилось молча сносить, Мухаммед испытывал тем горшее унижение, что наносились они людьми, по понятиям курайшитов, «низкими», безродными, которые в иных условиях и помыслить бы не могли обратиться к нему, благородному хашимиту, без достаточного почтения. Иными словами, Мухаммеда в буквальном смысле слова бесчестили, то есть лишали чести, унаследованной от предков и завоеванной безукоризненно добродетельной сорокалетней жизнью, низводили до жалкого положения какого-нибудь клиента, пользующегося покровительством мелкого и слабого клана — клана, который либо не может, либо не считает нужным обеспечить ему полноценную защиту.

Дело не ограничивалось словами — рассказывают, что бывали случаи, когда в Мухаммеда и других мусульман, пришедших молиться к Каабе, бросали грязью, а соседи украдкой выливали помои и нечистоты у порога его дома.

По словам некоего Яхьи, сына Орви (который слышал об этом от своего отца, а тот в свою очередь от Абдаллаха, сына Амра, являвшегося очевидцем событий; записал же рассказ Яхьи историк Ибн Исхак), самый драматический эпизод преследований Мухаммеда произошел близ Каабы. Знатные курайшиты собрались однажды «в заповедном месте» — между Каабой и северо-западной стороной ее ограды — и возбужденно обсуждали тот вред, который они терпят от Мухаммеда. В это время к Каабе приблизился Мухаммед и, поцеловав Черный камень, вделанный в ее стену, стал, как обычно, совершать положенные обходы. Когда он проходил мимо курайшитов, те стали говорить ему колкости — очевидец догадался об этом по выражению лица Мухаммеда, который не сказал курайшитам ни слова. То же повторилось и во время второго обхода вокруг Каабы. Когда в третий раз курайшиты стали приставать к Мухаммеду, тот остановился и сказал:

— Послушайте, о курайшиты! Клянусь тем, кто держит мою жизнь в своей руке, ведь я пришел к вам с жертвой!

Слова эти смутили толпу и устыдили, все наперебой стали говорить Мухаммеду «самые ласковые слова», и Мухаммеда отпустили с миром.

На следующий день курайшиты, собравшиеся на том же любимом «заповедном месте», стали попрекать друг друга — вспомните-де, сколько всего причинил нам Мухаммед, а когда он сказал нам неприятные вещи, мы отпустили его. Тут как раз опять появился Мухаммед. Курайшиты все до одного дружно бросились к нему, окружили и стали наперебой вспоминать его преступления — поношение богов, веры, предков и прочее. «Да, — сказал им Мухаммед, — все это я говорю!»

И тут, рассказывает очевидец, он увидел, как кто-то схватил Мухаммеда за ворот плаща.

Дело начинало принимать худой оборот. Но к курайшитам сразу же бросился сопровождавший Мухаммеда Абу Бакр, он заслонил пророка своим телом, причем плакал и кричал, обращаясь к курайшитам:

— Неужели вы способны убить человека только за то, что он говорит: «Аллах — мой господин»?

Тогда курайшиты оставили Мухаммеда в покое и дали ему беспрепятственно уйти. «Это было худшее со стороны курайшитов, чему я был свидетелем» — так каждый раз заканчивал рассказ очевидец Абдаллах, сын Амра.

По словам одной из дочерей Абу Бакра, отец вернулся домой в тот день с плешинками на подбородке — так сильно курайшиты потрепали его за бороду. А был Абу Бакр мужчина волосатый, отмечают историки, так что потасовка, надо думать, была серьезная.

Абу Бакра, по словам арабских историков, называли «совестью ислама». Ему суждено было пережить Мухаммеда. Он тоже целовал Черный камень, вделанный в стену Каабы, но при этом всегда говорил:

— Я знаю, что ты лишь камень. Но я видел, как посланник Бога целовал тебя, и только поэтому я тоже целую тебя.

Следующий исторический инцидент произошел у подножия холма ас-Сафа, неподалеку от дома аль-Акрама, в котором Мухаммед с началом гонений стал проводить большую часть времени.

Мухаммед был один, когда к нему подошел Абу Джахль (настоящее имя которого — Абуль-Хакам) и стал осыпать его оскорблениями, хуля его веру и унижая его дело. Мухаммед не отвечал ни слова, и, обругав его самым гнусным образом, Абу Джахль удалился и как ни в чем не бывало отправился к своим друзьям-язычникам, собравшимся и на сей раз в ограде Каабы.

На том бы дело и кончилось, если бы некая вольноотпущенница, стоя у своего дома, не слышала все оскорбления, произнесенные Абу Джахлем и молча выслушанные, так сказать проглоченные, Мухаммедом. А в это самое время дядя Мухаммеда, богатырь Хамза, возвратился в город после охоты — он был заядлый и искусный охотник и считался самым сильным среди курайшитов. Всякий раз, возвращаясь с охоты, он, как добрый язычник, не забывал совершить несколько обходов вокруг Каабы, а заодно и потолковать с теми курайшитами, которые там окажутся. Судя по преданиям, пространство вокруг Каабы, служившее своеобразным клубом для мекканцев, было довольно оживленным в любое время дня.

Когда Хамза, направляющийся к Каабе, проходил мимо вольноотпущенницы, та кинулась к нему со словами:

— Абу Омара! — так называли Хамзу в честь его сына. — Абу Омара! Если бы ты видел, что вынес сын твоего брата, Мухаммед, только что от Абуль-Хакама, сына Хашима! Он застал Мухаммеда сидящим здесь, оскорбил его так-то и так-то, потом обругал его так-то и так-то, а потом ушел от него, а Мухаммед не ответил ему ни слова!

Хамзу охватил гнев, и он стремительно кинулся на поиски Абу Джахля первым делом стоило посмотреть, нет ли его около Каабы. Там он его тотчас и нашел сидящим среди своих. Все еще пылая гневом, Хамза остановился над ним и ударом лука раскровянил ему голову.

— Будешь ты еще оскорблять его, раз я следую за ним и говорю то же, что и он! Верни мне удар, если можешь!

Несколько родственников Абу Джахля из клана Махзум тотчас поднялись, готовые броситься на Хамзу, но Абу Джахль сам остановил их, сказав:

— Оставьте Абу Омара в покое — ведь я, клянусь Богом, грубо оскорбил его племянника.

Своих слов, сказанных в минуту гнева, Хамза обратно не взял — с этого момента он стал считать себя мусульманином и слушаться приказаний посланника Аллаха, своего племянника Мухаммеда. В его лице Мухаммед приобрел надежную защиту. Мусульмане ликовали, а их враги приуныли и вынуждены были впредь удерживаться от слишком наглых выходок по отношению к пророку.

Надо сказать, что неустрашимый Хамза, не потерпевший, чтобы кто-либо безнаказанно оскорблял честь хашимита, несмотря на свою славу богатыря и искусного охотника, был едва ли не беднейшим среди близких родственников Мухаммеда. Он был до того беден, что даже жену ему пришлось брать не из благородных курайшитов, а из нищего и ничем не прославленного племени бедуинов, — можно сказать, что он просто катился на социальное дно Мекки. Всех этих Махзумов и Абд Шамсов он с детства терпеть не мог, и, очевидно, рано или поздно, вне зависимости от стычки с Абу Джахлем, он последовал бы за Мухаммедом. Уверовал Хамза истово и всю жизнь оставался непоколебимо твердым в вере.

Как видим, священный закон «Око — за око, зуб — за зуб, кровь — за кровь» продолжал действенно защищать Мухаммеда и его последователей. «Неужели ты думаешь, что хашимиты оставят тебя ходить по земле?» — таким вопросом сами идолопоклонники осаживали того, кто, возбужденный руганью в адрес Мухаммеда, начинал хотя бы на словах угрожать его жизни. И каждый знал, что покушением на жизнь Мухаммеда он подпишет себе смертный приговор сыны Хашима не оставят его разгуливать по земле, они не успокоятся, пока не смоют кровью тот позор, который ляжет в глазах всех арабов на их благородный клан из-за неотмщенного убийства родственника.

Рассказывают, что предводители курайшитов пытались даже «выменять» у хашимитов Мухаммеда. Они пришли якобы к Абу Талибу и предложили ему «отдать» Мухаммеда, а взамен усыновить сына злейшего врага Мухаммеда, аль-Валида, при этом курайшиты подчеркивали, что сын аль-Валида — один из самых могучих и красивых курайшитов, так что никакого урона хашимиты не понесут. Человек за человека — это будет справедливо, уверяли курайшиты. Абу Талиб был, однако, иного мнения. «Вы даете мне своего сына, чтобы я кормил его для вас, а взамен хотите взять моего сына и убить? Клянусь Богом, этого никогда не будет!» — ответил он курайшитам.

Почтенный Абу Талиб, благородный предводитель хашимитов, слагал стихи и поэмы, что ему и полагалось делать по понятиям того времени. Подлинность дошедших до нас произведений Абу Талиба, конечно, легко может быть поставлена под сомнение, особенно когда дело касается конкретных лиц и событий, но общий дух и колорит эпохи они передают довольно ярко. Так вот, в одном из своих стихотворений, ничем не примечательных по художественным достоинствам и в сокровищницу арабской поэзии не попавших, Абу Талиб в традиционной манере воспел честь и славу родного клана хашимитов, среди которых, конечно, нужно искать самых знатных курайшитов. «Мы издревле не допускали обид, а когда при нас складывают презрительную морщину на щеках, мы ее выправляем», — гордо заявлял Абу Талиб, и в этих словах отразилось, что именно подразумевали арабы, когда говорили и думали о чести и бесчестии. Поэтому нужно согласиться, что насмешки и оскорбления, которым подвергался Мухаммед, хотя и не угрожали его жизни, были тем не менее чудовищными, из ряда вон выходящими, разнузданной травлей, попирающей все священные обычаи курайшитов. Мухаммед жил в атмосфере неслыханных унижений, от которых хашимиты были не в силах его защитить.

На угрозы и оскорбления Мухаммед не всегда отвечал гордым молчанием. Насмешки, угрозы и проклятия посылает и он в адрес своих врагов — и от своего имени, и от имени всемогущего Бога, потому что в этот период вражды и в откровениях, ниспосылаемых Мухаммеду, наряду с общими декларациями против грешников и идолопоклонников, начинают упоминаться вполне конкретные недруги посланника божьего, иногда прямо названные по именам.

— Пусть пропадут обе руки Абу Лахаба, а сам он пропал! — провозгласил Мухаммед. — Не помогло ему его богатство и то, что он приобрел. Будет он гореть в огне с пламенем и жена его — носильщица дров; на шее у нее — только веревка из пальмовых волокон.

Дядю Мухаммеда, единственного его врага среди хашимитов, звали, как мы уже говорили, Абд аль-Уззой;

Абу Лахаб — «Тот, кому уготовано пламя в аду» — уничижительная кличка, данная ему Мухаммедом. Под этой кличкой непримиримый противник пророка и вошел в историю. Жена его — не кто иная, как Умм Джамиль, сестра еще одного злейшего врага — Абу Суфиана. Ему тоже уделено место в Коране — полагают, что не только против мекканских богачей, но и лично против Абу Суфиана написана сура «Хулитель».

— Горе всякому хулителю — поносителю, который собрал богатство и приготовил его! Думает он, что богатство его увековечит. Так нет же! Будет ввергнут он в «сокрушилище»… огнь Аллаха воспламененный, который вздымается над сердцами!..

Такой же конец ждет и ненавистного Абу Джахля:

— Ведь он не веровал в геенну и не молился, а счел это ложью и отвернулся, затем отошел к своей семье, кичась. Горе тебе и горе! И паки горе тебе и горе!

— Видишь ли ты того, кто препятствует рабу моему (то есть Мухаммеду), когда он молится? Видишь, каков он, когда предается лжи и отворачивается?.. Разве не знает он, что Аллах видит? Так нет, если он не удержится, мы схватим его за хохол — хохол лживый, грешный!

И еще одному врагу Мухаммеда уделено место в сурах Корана, созданных в этот период, — аль-Валиду, сыну Мугиры, одному из инициаторов гонений против мусульман.

— Оставь Меня и того, кого создал Я единым, — взывает Аллах к Мухаммеду, имея в виду аль-Валида, — и кому сделал богатство широкое, и сыновей здесь находящихся — и распростер ему гладко. Потом жадничает он, чтобы Я добавил. Так нет! Он пред нашими знамениями упорен. Я возложу на него «подъем». Ведь он задумал и рассчитал. И быть ему убиту! Как он рассчитал! И еще быть ему убиту! Как он рассчитал! Потом он посмотрел! Потом нахмурился и насупился, потом отвернулся и возвеличился и сказал: «Не иное это, как колдовство, что передается! Не иное это, как речь людская!» Сожгу Я его в сакаре! А что дает тебе знать, что такое сакар? Не оставляет он и не покидает — сжигатель кожи.

— Не повинуйся же всякому любителю клятв, презренному, хулителю, бродящему со сплетнями, препятствующему добру, врагу, грешнику, грубому и, сверх того, безродному; не смотри на то, что у него богатство и сыновья. Заклеймим мы его по хоботу!

— Пусть убиты будут лжецы, которые в пучине пребывают в беспечности. Это уже Аллах говорит о всех врагах Мухаммеда, вместе взятых. — Спрашивают они:

«Когда день суда?» В тот день, когда их будут испытывать у огня: «Вкусите наше испытание! Это то, с чем вы торопили!»

— Будьте тверды! Держитесь! — призывает Бог Мухаммеда и его соратников. — Всех ваших врагов я уничтожу!

Не смирить, не обратить их сердца на истинный путь, нет, именно истребить врагов обещает Аллах:

период мира кончился.

Рукайя, дочь Мухаммеда, уже несколько лет, как была замужем за сыном Абу Лахаба; теперь, когда отношения между семьями стали открыто враждебными, Рукайя, принявшая ислам, была с позором возвращена в дом своего отца. Впрочем, одиночество ее длилось недолго — Мухаммед выдал ее за Османа ибн аль-Аффана, который, если читатель помнит, был одним из самых первых курайшитов, принявших ислам, — пятым по счету уверовавшим в Аллаха и его посланника, сразу же после Хадиджи, Али, Зайда и Абу Бакра.

Где-то в этот период все обостряющейся вражды с курайшитами, между 614 и 615 годами, когда не одно преданное Аллаху сердце находилось в тоске и смятении, дрогнул и усомнился в правильности избранного им пути и сам великий посланник Бога, Мухаммед. Явлены ему были в откровении странные и ни на что не похожие стихи, с верой в единого Бога ни в коем случае не совместимые:

Богини аль-Лат, аль-Узза и аль-Манат помещались в пантеоне Каабы среди многих других богов и богинь, но пользовались особой любовью арабов. Были у этих богинь и особые, специальные храмы, в известной степени конкурирующие с Каабой. Богиню аль-Лат почитали в Таифе, храм аль-Уззы находился в местечке Нахла, близ Мекки, а храм аль-Манат — в Ясрибе. Считались эти богини дочерьми Бога, а то, что Мухаммед назвал их после этого откровения «ангелами», никого обмануть не могло. «Мухаммед признал курайшитских богов» — именно так поняли все, и мусульмане, и язычники, когда откровение было обнародовано.

Ликование было полным — наконец-то наступил конец вражды, мир и согласие воцарятся в племени курайшитов! И мусульмане, и язычники дружно пали ниц, когда Мухаммед прочел эти стихи, восхваляя Аллаха и любимых богинь, его дочерей. Особенно ликовали курайшиты, владевшие собственностью в цветущих оазисах Таифа и Ясриба, ради которых в первую очередь и пошел Мухаммед на уступки. Кстати, крупные владения в Таифе имел и родной дядя Мухаммеда, пребывающий в язычестве Аббас.

Очень скоро, однако, когда первые восторги улеглись, Мухаммед отчетливо понял, что произошла какая-то страшная ошибка. Начать с того, что дружбы с курайшитами все равно не получалось — большинство курайшитов совершенно не были заинтересованы в том, чтобы Мухаммед оказывал поддержку конкурирующим с Каабой храмам, эта уступка им ничего не сулила. Пожалуй, их отношение к Мухаммеду стало еще враждебнее — раньше он поносил богов, но зато Каабу признавал единственной святыней; теперь же он, продолжая отвергать большинство помещенных в Каабе богов, признал трех богинь, имеющих отдельные, расположенные вне Мекки храмы, покусился на исключительность чисто курайшитской святыни.

Предпринятый Мухаммедом шаг мог внести раскол в лагерь врагов-язычников, обеспечить для мусульман некое подобие мира; завоевать же курайшитов на сторону ислама — вряд ли.

В рамки созданной им самим концепции единого невидимого Бога эти богини, «дочери Бога», появившиеся под влиянием страстного желания достичь компромисса с курайшитами, совершенно не укладывались. Они разрушали все возведенное Мухаммедом здание, а его самого, великого и единственного посланника Бога, ставили на одну доску со служительницами аль-Лат, аль-Уззы и аль-Манат, выкрикивающими прорицания от имени этих богинь. Можно сказать, что Мухаммед изменил самому себе, стал оправдывать презрительное название «прорицатель», которым его травили враги.

Несколько недель длился мир между мусульманами и язычниками, и это было едва ли не самое тяжелое время для Мухаммеда, так как его ни на минуту не покидало ощущение, что он сделал чудовищно нелепый и непоправимый шаг. Проблема казалась неразрешимой — ведь он не мог ни изменить, ни объявить ошибочными слова, воспринятые от самого Бога.

Неразрешимая проблема, однако, разрешилась во время следующего откровения. Бог оказался ни при чем:

никогда подобные слова не были написаны в его небесной книге, и Мухаммеду он их не сообщил. Он говорил Мухаммеду диаметрально противоположное:

— Видели ли вы аль-Лат, и аль-Уззу, и аль-Манат — третью, иную? — говорил Аллах. — Неужели у вас — мужчины, а у Него — женщины? Это тогда разделение обидное! Они — только имена, которыми вы сами назвали, — вы и родители ваши. Аллах не посылал с ними никакого знамения.

Вот что в действительности было сообщено Мухаммеду в откровении! Но когда Мухаммед, очнувшись после контакта с Богом, стал вспоминать слова, написанные у него в сердце, злобный и коварный враг рода человеческого, дьявол Иблис, забравшийся к нему под язык, заставил его произнести богопротивную фразу о чтимых ангелах, на чье заступничество можно якобы уповать! Причем Иблис всунул эту фразу, восхваляющую богинь, так ловко и складно, что Мухаммед ничего не заметил.

Таким образом, история с дочерьми Бога объяснилась очень просто Мухаммеда в буквальном смысле слова попутал бес. Впрочем, как разъяснил Аллах, Мухаммед не должен особенно казниться — не он первый:

Иблис проделывал то же самое со всеми другими пророками древности, ни один человек не может полностью защитить себя от козней Иблиса, мощь дьявола не под силу одолеть человеку, даже пророку. В дальнейшем же от происков Иблиса Мухаммеда защитит сам Аллах, так что бояться нечего, и ни Мухаммед, ни мусульмане не должны на основании печального прецедента ставить под сомнение какие-либо из посылаемых откровений.

Для того чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что никаких «дочерей Бога» нет и быть не может, ни ныне, ни впредь, посланы были тотчас Мухаммеду обильные откровения, в которых на разные лады проводится мысль, что какое-либо примирение между исламом и язычеством невозможно. Этому Аллах посвятил даже специальную суру «Неверные», в которой учил Мухаммеда и всякого верующего:

— Скажи: «О вы неверные! Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться, и вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться, и я не поклоняюсь тому, чему вы поклонялись, и вы не поклоняетесь тому, чему я буду поклоняться! У вас — ваша вера, а у меня — моя вера!» От обнародования стихов, отразивших колебания Мухаммеда и его желание пойти на компромисс с курайшитами, до их разоблачения прошло всего несколько недель, после чего вновь, и на этот раз окончательно, была провозглашена непримиримая борьба с язычеством.

Короткий период сомнительного мира кончился, и вновь вспыхнула вражда между мусульманами и язычниками.

Аль-Валид, Абу Джахль, Абу Суфиан и другие враги Мухаммеда не ограничились словесными нападками на мусульман. Якобы по совету умного аль-Валида, в доме которого происходило одно из исторических собраний курайшитов, посвященное изысканию действенных методов борьбы с новой вредоносной сектой, был разработан план разорения мусульман. Курайшиты договорились оповещать всех кочевников, приходящих в Мекку за покупками, что Мухаммед и его последователи — богохульники и сеятели смуты, враги племени курайшитов и их союзников. Ничего покупать у них не надо, и ничего продавать им не следует. Объяснять все это надо было вежливо и по-хорошему, напирая главным образом на поношение богов и веры, но так, чтобы не оставалось сомнений, что ослушавшиеся совета совершат недружественный поступок по отношению к самым зажиточным мекканским купцам, хозяевам города. Что и будет со временем и при случае учтено.

В соответствии со своим планом курайшиты буквально блокировали город, они «залегли на всех тропах», ведущих в Мекку, и предостерегали кочевников от делового общения с последователями Мухаммеда. Насмешки и оскорбления, которые сыпались на мусульман в самом городе, на его улицах и базарах, а также пристальное внимание к тем, кто совершает с мусульманами торговые сделки, должны были, по замыслу врагов Мухаммеда, окончательно отбить покупателей у мусульман и тем самым разорить их.

Последователи Мухаммеда, преимущественно мелкие торговцы, не знали никаких ремесел. Только торговля, причем торговля на городских рынках и окрестных ярмарках, а не торговля караванная, позволяла им сводить концы с концами, торговля была их единственным средством к существованию. Создавая мусульманам исключительно неблагоприятные условия для торговли, курайшиты буквально наступали им на горло, ставили их в безвыходное положение. Если бы в начатой кампании участвовали все кланы курайшитов, Мухаммеду оставалось бы либо спасаться бегством, либо идти на уступки. Однако не все кланы курайшитов пожелали участвовать в затеянной кампании разорения мусульман — в первую очередь хашимиты и их давние союзники по Конфедерации Добродетельных. Старая неприязнь к мекканским верхам оказалась сильнее религиозных разногласий. На словах, а может быть, и в душе они были горячо преданы древним богам и верованиям, но проводить на деле политику, выгодную в первую очередь Абд Шамсам, Махзумам и другим главенствующим кланам, они не собирались, поэтому молча саботировали меры против мусульман.

Рассказывают, что Абу Джахль, узнав, что кто-нибудь из торговцев принял ислам, неизменно восклицал:

— Погоди же, клянусь богом, мы еще увидим, как твои товары останутся нераспроданными, а сам ты разоришься!

Теперь угроза Абу Джахля начинала сбываться.

В этих трудных условиях сердца многих мусульман дрогнули — вера в Бога и в победу заколебалась. Некоторые, менее стойкие, были «соблазнены» увещания вернуться к почитанию древних курайшитских богов, подкрепленные безжалостными мерами насилия, звучали достаточно убедительно, и они начали покидать Мухаммеда.

Сам Мухаммед находился в безопасности, защищенный кланом хашимитов во главе с Абу Талибом. Однако помочь мусульманам, попавшим в беду, он не мог ничем. Безвыходность положения, в котором очутились многие его последователи, он понимал настолько хорошо, что не осуждал излишне строго даже тех немногих, кто был вынужден стать вероотступником, перейти в лагерь врагов. Во всяком случае, никаких проклятий по адресу «предателей» в сурах Корана, созданных в этот период, нет; весь гнев направлен на гонителей, на тех, кто «соблазняет», а не на «соблазненных».

Опасность вероотступничества не была, однако, единственной, а может быть, и главной заботой, тревожащей Мухаммеда. Не менее опасной для общины мусульман была бы и непоколебимая стойкость разорявшихся «братьев» — забота о содержании десятков нищих семей потянула бы на дно тех мусульман, которым благодаря поддержке родственников кое-как удавалось держаться на поверхности, нанесла бы непоправимый урон всей общине. Таким образом, попавших в беду мусульман нужно было во что бы то ни стало спасти, как ради их самих, так и ради всего начатого Мухаммедом дела.

Выход был только один — выселение туда, где можно было добыть себе пропитание и укрыться от «злобы» курайшитов. Мухаммед предложил тем, кто не мог рассчитывать на эффективную помощь родственников из числа язычников, идти в Эфиопию.

Мухаммед выбрал Эфиопию, очевидно, по многим причинам. Там был рынок, хорошо знакомый курайшитам, стало быть, там можно было торговать — ничего другого делать мусульмане не умели. Там господствовало христианство, то есть, с точки зрения Мухаммеда, вера в того же Аллаха, вера, конечно, устаревшая и искаженная, но все-таки вера в единого Бога, а не гнусное идолопоклонство. Опасность, что оставленные без присмотра мусульмане, вчерашние язычники, «соблазнятся» и отпадут от ислама, в Эфиопии была меньше, чем где бы то ни было.

Конечно, в Эфиопии торговали все те же курайшиты-язычники, враги, и сидели там прочно, пользовались покровительством негуса, заинтересованного в торговле с Аравией. Однако негус — христианин, и были все основания рассчитывать, что мусульман он в обиду не даст.

Рассчитывал ли Мухаммед, как некогда его дед Абд аль-Мутталиб, получить помощь из Эфиопии? Едва ли — слишком сильны были позиции Персии на юге Аравии, слишком заинтересованы были сами арабы в политике нейтралитета и дружбы с Персией, чтобы на это можно было надеяться.

Но, возможно, Мухаммед хотел со временем поставить под контроль мусульман всю торговлю на линии Эфиопия — Мекка и тем самым нанести болезненный удар по своим врагам.

Мухаммед выступил со своим предложением не как пророк Бога, откровений свыше он не получил, а как мудрый и дальновидный политик, признанный руководитель общины верующих. План Мухаммеда был единодушно одобрен, и уже в начале 615 года мусульмане потянулись в Эфиопию.

Первая небольшая группа — десять мужчин и четыре женщины, не считая малолетних детей, выступила во главе с Османом ибн аль-Аффаном. Его сопровождала жена Рукайя, дочь Мухаммеда. Этот отряд отправился из Мекки к побережью Красного моря. Там, в небольшом порту близ Джидды, они погрузились на корабль и отплыли в Эфиопию.

Вскоре тем же путем отплыла вторая группа мусульман — вместе с ней отправился и Джафар, сын Абу Талиба — двоюродный брат Мухаммеда, родной брат преданного пророку Али. Учитывая позицию хашимитов, следует признать, что никакой крайней необходимости бежать из Мекки у Джафара не было — ехал он, скорее всего, как эмиссар Мухаммеда, чтобы служить «глазом и ухом пророка». Ушел в Эфиопию и Осман ибн Махзун — ханиф, одним из первых принявший ислам, упорный сторонник крайнего аскетизма и полного неучастия в политической борьбе; с ним и близкими ему по духу мусульманами у Мухаммеда нередко возникали трения.

За сравнительно небольшой срок число выселившихся достигло восьмидесяти трех, не считая младенцев.

Это была первая хиджра — первое переселение мусульман. Произошло это событие в 615 году, через пять лет после начала проповеднической деятельности Мухаммеда.

В результате город покинули почти все, кто лишился поддержки своих кланов, все «отщепенцы» из кланов Махзум, Абд Шамс, Омейя, Науфал, Амир, Харис и другие. С Мухаммедом остались мусульмане из кланов Хашим, аль-Мутталиб, Зухра, Тайм и Ади. Остался также махзумит аль-Акрам, достаточно богатый, чтобы не считаться со своими родственниками, хозяин дома, в котором разместилась штаб-квартира мусульманской общины. Не покинул Мекку и зависевший от Абд-Шамсов, врагов Мухаммеда, правоверный Абу Ахмад, старый слепой поэт — не было среди курайшитов человека, который поднял бы на него руку. Всем же остальным мусульманам, не принадлежавшим к перечисленным пяти кланам — давним союзникам по Конфедерации Добродетельных, пришлось из Мекки бежать.

В Эфиопии под благословенным правлением справедливого негуса (так его с признательностью величали мусульмане) беглецы действительно нашли приют, защиту и возможность заниматься привычным делом — торговлей. Каким-то путем удавалось им чувствительно вредить курайшитам-язычникам и помогать братьям по вере, не покинувшим Мекку. Скорее всего, при посредстве той же торговли из Мекки к ним, а от них в Мекку потекли партии товаров, подрывая монополию курайшитов и препятствуя их планам торговой блокадой задушить оставшихся в городе с Мухаммедом мусульман. Известно, что курайшиты были встревожены деятельностью единомышленников Мухаммеда в Эфиопии — они направили к негусу посольство во главе с талантливым дипломатом Амром ибн аль-Асом. Посольство, повезшее богатые подарки, должно было убедить выдать беглецов. Однако законы родового строя в Эфиопии не признавались — справедливое, с точки зрения курайшитов, требование «отдать» каждому клану сбежавших без разрешения родственников чиновники негуса отвергли, подарков не приняли, и посольство возвратилось в Мекку ни с чем. Для мусульман это явилось еще одним доказательством превосходства веры в единого Бога (даже такой несовершенной, с их точки зрения, как христианская) над гнусным язычеством: там справедливость и закон, в язычестве — беззаконие и произвол.

Хотя гонения на мусульман не привели к полному разгрому мусульманской общины, по Мухаммеду был нанесен жестокий удар — большей части его последователей пришлось бежать из Мекки, оставшихся теснили со всех сторон, они переживали самые черные дни, многие из них падали духом, приходили в отчаяние. Можно себе представить поэтому, какая радость охватила мусульман, когда в разгар гонений, в разгар торжества нечестивых курайшитов племянник злейшего врага Мухаммеда — Абу Джахля — благородный Омар, сын Хаттаба, принял ислам.

Событие это действительно можно назвать историческим, ибо указанному Омару, сыну Хаттаба, суждено было сыграть выдающуюся роль и в истории ислама, и в истории арабских завоеваний. Сохранилось два подробных и совершенно различных рассказа о том, как произошло обращение Омара.

Согласно одному из них, Омар, сын Хаттаба, человек твердый и решительный, пребывая в языческой вере, нещадно преследовал мусульман — и оскорблял их, и творил насилие над ними. Однако и его черствое сердце дрогнуло, когда начался отъезд мусульман в Эфиопию. По словам родственницы его, Умм Абдаллаха, мусульманки, он подошел к ней, когда она собирала вещи, чтобы с семьей бежать из Мекки, и сказал:

— Так вы все-таки уезжаете, о мать Абдаллаха.

— Да, мы-таки выезжаем в страну божию, — отвечала Умм Абдаллаха. — Вы притесняете нас и обижаете — вот Аллах и посылает нам избавление.

— Да будет с вами Бог! — сказал на это Омар с такой нежностью, что она поразилась. Ушел Омар опечаленный, и у Умм Абдаллаха появилась надежда на обращение его, о чем она и сообщила своему мужу. Но муж, который уже совершенно отчаялся в Омаре из-за его ожесточенности против ислама, со смехом сказал ей на это:

— Скорее осел Хаттаба станет мусульманином, чем Омар!

Омар действительно был еще весьма далек от ислама, настолько, что вскоре после бегства мусульман он препоясался своим мечом и отправился искать Мухаммеда и его единоверцев, про которых ему сказали, что они собрались в одном доме поблизости от ас-Сафы. Было их там человек сорок мужчин и женщин, но решительного Омара это не смущало.

— Куда это ты направляешься, Омар? — спросил его по дороге некто Нуайм, один из его дальних родственников, тайно исповедующий ислам.

— Я ищу Мухаммеда, — ответил Омар, — этого изменника, который посеял раздор среди курайшитов, который издевается над нашими обычаями, который оскорбляет нашу веру и наших богов! Я убью его!

— Ты сам себя ослепляешь, Омар! — сказал ему Нуайм. — Неужели ты считаешь, что хашимиты оставят тебя разгуливать по земле, если ты убьешь Мухаммеда? Не лучше ли тебе вернуться к своей семье и сперва привести в порядок собственные дела?

— А что случилось с моими домашними? Разве и среди них есть изменники? — удивился Омар.

— А твой зять Зайд? А твоя сестра Фатима, дочь Хаттаба? Оба они уже давно стали мусульманами и следуют за Мухаммедом, так что лучше возвратись и разберись сперва с ними.

Рассвирепевший Омар немедленно направился к своей сестре Фатиме и ее мужу Зайду. У них в это время находился мусульманин Хаббаб со списком одной из сур Корана, которую он читал своим неграмотным друзьям. Заслышав шаги Омара, он прервал чтение и спрятался в чулан, а Фатима спрятала рукопись, сев на нее.

— Что это за бормотание я слышал? — спросил Омар, войдя в комнату.

— Ничего ты не слышал! — решительно ответили зять и сестра.

— Нет, клянусь богом, слышал! И мне сказали, что вы следуете за Мухаммедом! — закричал Омар и набросился на Зайда. Нужно отметить, что в патриархальной Мекке братья часто не любили мужей своих родных сестер, так как эти мужья, опираясь на древние обычаи, претендовали быть главными наследниками всего имущества, передававшегося по женской линии.

Фатима бросилась на помощь своему мужу — Омар отшвырнул ее и случайно поранил до крови. Тогда Фатима и Зайд сказали:

— Да, мы мусульмане, мы верим в Бога и его посланника — можешь делать с нами все, что угодно!

Когда Омар увидел кровь на лице своей сестры, он пожалел, что погорячился, оставил Зайда в покое и попросил дать ему рукопись, которую они читали до его прихода, — он только хочет посмотреть, что распространяет Мухаммед. Фатима заставила Омара поклясться, что он ничего не сделает со священным текстом, — он поклялся. Тогда Фатима сказала, что к рукописи может прикасаться только чистый, а он, Омар, — нечист «по язычеству своему». Омар умылся, и только тогда ему показали священный текст — это была якобы сура «Та ха», названная так по двум буквам, помещенным в ее начале, буквам, лишенным какого-либо смысла; но поскольку эти буквы помещены самим Аллахом, они являются неотъемлемой частью священного текста, и пропускать их благочестивый мусульманин не имеет права. Несет ли Мухаммед ответственность за эти загадочные буквы или их поставили с какой-то целью переписчики неясно.

«Не ниспослали Мы тебе Коран, чтобы ты был несчастен, а только как напоминание для того, кто боязлив», — прочел Омар и, пораженный, воскликнул:

— Как прекрасны и благородны эти слова! Когда прятавшийся Хаббаб услышал это, он вышел из своего укрытия и сказал:

— Омар! Клянусь Богом, я верю, что Бог, по молитве Пророка, отличит тебя, прошлой ночью я своими ушами слышал, как Пророк взывал: «Боже! Укрепи силы ислама Абу аль-Хакимом или Омаром, сыном Хаттаба!» К Богу же, Омар! К Богу!

— Веди меня к Мухаммеду! — восторженно закричал просветленный Омар. Веди меня к Мухаммеду, чтобы я сейчас же мог принять ислам!

Хаббаб объяснил, где искать Мухаммеда, и вот уже Омар, все еще препоясанный мечом, стучится в дом аль-Акрама и громко требует, чтобы его впустили.

— Это Омар, препоясанный мечом, — в страхе доложил один из спутников пророка.

— Впусти его, — сказал бесстрашный богатырь Хамза, находившийся тут же. — Если он пришел с мирными намерениями, мы встретим его хорошо; если он пришел как враг, мы его убьем же собственным мечом!

Мухаммед распорядился, чтобы Омара впустили Когда Омар вошел в комнату, в которой находился Мухаммед, посланник Бога поднялся ему навстречу, схватил за воротник плаща и с силой притянул к себе:

— Что привело тебя, сын Хаттаба? Клянусь Богом ты не угомонишься, пока Всевышний не накажет тебя!

— О, Посланник! — сказал Омар. — Я пришел уверовать в Бога, его Посланника и во все, что ты получил от Бога!

Тут посланник так громко возблагодарил Аллаха, что все находившиеся в доме мусульмане сразу же поняли, что Омар принял ислам…

Второй рассказ о знаменательном обращении Омара на путь истинный ведется от лица самого героя этого исторического события.

«Я был далек от ислама, — рассказывал якобы сам Омар. — Я был пьяницей во времена невежества, я любил вино и изрядно попивал его. Обычно наша компания собиралась неподалеку от рынка аль-Хазвар. Однажды ночью отправился я туда в надежде застать своих собутыльников, но там никого не было. Тогда я решил, что неплохо было бы пойти к виноторговцу и достать у него чего-нибудь выпить. Пошел я к известному мне человеку, который торговал вином в Мекке, но не застал его дома и нигде не мог найти его. Тогда я решил, что неплохо было бы сходить к Каабе и обойти ее семь, а то и дважды семь раз.

Итак, пришел я к храму, намереваясь совершить обхождения, и вдруг вижу — посланник Бога стоит и молится. Когда он молился, он поворачивался лицом к Сирии, так что Кааба располагалась между ним и Сирией. Место же, где он обыкновенно молился, приходилось между восточным углом — углом Черного камня — и южным, йеменским. И тут я подумал: а ведь было бы неплохо подслушать, что говорит Мухаммед, когда он молится! Если бы я прямо подошел к нему, я бы вспугнул его. Поэтому я подошел к Каабе со стороны „заповедного места“, подлез под занавес и стал осторожно подкрадываться.

Тем временем посланник продолжал молиться на том же месте, читая Коран, а я остановился прямо перед ним, и между мной и посланником не было ничего, кроме покрывала Каабы.

Когда я стоял и слушал Коран, мое сердце смягчилось, я расплакался, и ислам проник в меня; но я все продолжал стоять на том же месте, пока посланник не окончил молитвы. Затем он удалился, а я последовал за ним.

Когда он направлялся от Каабы домой, то обычно проходил мимо дома, принадлежащего сыну Абу Хусейна, а затем пересекал дорогу, по которой паломники совершали свой бег между холмами ас-Сафа и аль-Марва. Потом он шел между дворами Аббаса и Ибн Азхара, затем мимо двора Ахнаса и входил в дом свой. Жилище его находилось в квартале ад-Дар ар-Рактаа, которым владел Муавия, сын Абу Суфиана.

Я продолжал следовать за Мухаммедом, пока он не оказался между дворами Аббаса и Ибн Азхара, и тут я стал нагонять его.

Посланник услышал мои шаги, оглянулся и узнал меня. Думая, что я преследую его со злым умыслом, он остановился и оттолкнул меня со словами: „Что привело тебя в такой час, сын Хаттаба?“ Я отвечал, что пришел уверовать в Бога и его посланника и в то, что нисходит к посланнику от Бога. И возблагодарил посланник Аллаха, и сказал: „Бог направил тебя на путь истинный“. Затем коснулся он рукой моей груди и помолился, чтобы я был стоек. Потом я расстался с ним, а он вошел в свой дом».

Стойкость в исламе, которую ему пожелал Мухаммед, Омар не замедлил проявить. Наутро он сообщил о своем обращении курайшиту, который слыл лучшим разносчиком новостей в Мекке, — тот накинул плащ и бросился к Каабе, где курайшиты уже восседали на месте своих обычных сборищ:

— Слушайте, курайшиты, сын Хаттаба совратился в сабейство!

— Он лжет! — сказал подошедший следом Омар. — Но я действительно стал мусульманином и свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — его слуга и посланник!

Тут курайшиты набросились на него, и произошла великая драка, длившаяся до самого полудня. Омар, который один дрался против всех, наконец изнемог и опустился на землю. Курайшиты же столпились над ним.

И сказал им Омар, сын Хаттаба:

— Делайте со мной, что хотите! Но, клянусь Богом, будь нас сотни три, мы бы сразились с вами иначе! Тогда уж либо вы — нас, либо мы — вас!

И курайшиты убили бы Омара, если бы их не остановил Ас, сын Ваиля, напомнив им, что кроме Омара есть еще клан Ади, который никто не посмеет упрекнуть в пренебрежительном отношении к долгу кровной мести.

…В день своего обращения отправился неустрашимый Омар и к злейшему врагу мусульман Абу Джахлю, своему родному дяде.

— Добро пожаловать, почет и уважение племяннику! — такими словами встретил его Абу Джахль. — Что привело тебя?

— Я пришел уведомить тебя, что я уверовал в Бога и его посланника Мухаммеда и считаю истиной все, что он получает от Бога.

Абу Джахль, рассказывал Омар, захлопнул дверь перед его носом и сказал:

— Бог покроет бесчестием и тебя, и принесенное тобой сообщение.

Обращение Омара явилось крупной победой Мухаммеда — до этого ни сам посланник, ни другие оставшиеся в Мекке мусульмане не осмеливались средь бела дня приходить молиться к Каабе. Омар, человек решительный, повел с курайшитами борьбу и боролся с ними до тех пор, пока не завоевал права приходить к Каабе, когда он пожелает, и беспрепятственно молиться там. Вслед за ним это право распространилось на остальных мусульман и самого Мухаммеда. Когда по одну сторону Мухаммеда шел богатырь Хамза, а по другую — Омар, у всякого пропадала охота оскорблять посланника Бога или насмехаться над ним.