Онлайн чтение книги К новому берегу
Глава вторая

1

Вернувшись в свою волость, Анна не пошла в Сурумы, а сразу явилась в исполком и разыскала председателя Регута — немолодого, но еще крепкого мужчину с атлетической шеей и коротко остриженными жесткими волосами. За свою жизнь он наработался батраком у Тауриня, Стабулниека, Кикрейзиса и прочих кулаков, поэтому хорошо знал, на каких хлебах держали они своих работников и как жестоко эксплуатировали их. Во время войны Регут эвакуировался, прожил три года в одном из колхозов Алтайского края и там же вступил в партию. В волости он пользовался большим авторитетом.

Регут давно ждал парторга, но ему не понравилось, что на эту должность прислали женщину, да еще такую молодую. Когда на народное собрание придут бородачи и почтенные матери семейств, они посмотрят на молодую девушку с предубеждением, недоверчиво отнесутся к ее словам. Другое дело, если бы парторгом был мужчина в летах или по крайней мере пожилая, рассудительная женщина, которую все давно знают.

Всего в волости было три члена партии, два кандидата и шестнадцать комсомольцев. Актив до сих пор к работе не привлекался, так что интеллигенция волости — учителя, агроном МТС, участковый врач стояли в стороне от новых начинаний. Правда, при волисполкоме было несколько постоянно действующих комиссий, поработала всего одна — сельскохозяйственная. И уж совсем в стороне от общественной жизни стояли женщины волости. Анна сразу увидела, что работы здесь непочатый край.

Она начала с того, что поговорила со всеми членами и кандидатами партии, созвала партийное собрание и составила план работы на три месяца.

Регут был прав: вначале пурвайцы приняли молодого парторга очень сдержанно. Удивлялись, как это направили на такую ответственную работу женщину, копались в ее прошлом, собирали разные сплетни, но ничего особенного не узнали: до войны Анну в волости почти никто не знал. Отец ее, хозяин Сурумов, всегда пользовался дурной славой, его в расчет не брали, посмеивались над ним, как над ленивым, недалеким человеком, кулацким подпевалой, хотя самого его нельзя было причислить даже к середнякам. Некоторые думали, что у Анны не хватит твердости характера, когда ей придется столкнуться с родственниками.

Анна не обращала внимания на эти толки. Чтобы не терять времени на лишнюю ходьбу, она перебралась из Сурумов в покинутый кулацкий дом по соседству с волисполкомом. В самом исполкоме у нее была небольшая рабочая комнатка, где она принимала посетителей и проводила совещания, но большую часть времени Анна находилась на машинно-тракторной станции, в Народном доме, в школе, на молочном заводе, в крестьянских усадьбах. Анна разыскала старшего агронома МТС Римшу и долго разговаривала с ним о его работе. Выяснилось, что крестьяне недоверчиво принимали различные агротехнические нововведения: ранний сев яровых в короткие сроки, разведение новых технических культур. Многие рассматривали кок-сагыз как обыкновенный сорняк, которому не место на полях Латвии.

— Пожалуйста, подготовьте несколько популярных лекций по этим вопросам, — попросила Анна Римшу. — Я позабочусь, чтобы во время наших лекций Народный дом не пустовал.

Такие же разговоры она вела и с директором неполной средней школы Жагаром и с участковым врачом Зултером. Она добилась того, что культурно-просветительная комиссия заработала, в волости образовали кружок санитарного просвещения. Актив помог обеспечить на всю зиму школу и врачебный пункт дровами и сделать необходимый ремонт. В Народном доме теперь два раза в месяц читались лекции и доклады на научно-популярные и политические темы. Возникли коллективы художественной самодеятельности: хор и драматический кружок. Все больше и больше людей втягивалось в общественную работу, они помогали строить новую, советскую жизнь. Число активистов в Пурвайской волости скоро выросло почти до сотни, и это были самые способные, энергичные люди.

Регут понял, что его опасения относительно Анны были необоснованы. Ободренная первыми успехами, девушка решила, что подошло время поговорить с крестьянами и о более важном.

На одном собрании, где обсуждался вопрос о выполнении хлебозаготовок и осеннего сева, Анна взяла под конец слово и предложила учредить в волости мелиоративное товарищество.

— Мы — советские люди и не можем больше терпеть, чтобы Змеиное болото душило нас и затопляло наши поля и луга! — сказала она. — На кулаков и всяких эксплуататоров мы уже надели намордник. Пришло время надеть его и на проклятое болото.

Энтузиазм, с каким было встречено это предложение, превзошел все ожидания: почти половина пурвайских крестьян выразила желание вступить в мелиоративное товарищество.

Анна поговорила об этом с Артуром Лидумом, Ильзой и председателем уисполкома Пилагом. Везде ее предложение встретили одобрительно. Исполком принял специальное постановление и направил вопрос в Ригу.

Через некоторое время Анна получила извещение, что в ближайшие дни прибудут специалисты, чтобы выяснить на месте объем работ.

Первый шаг был сделан. Не разрешенный на протяжении нескольких поколений вопрос наконец-то стал в центре всеобщего внимания, и Анна верила, что на этот раз дело кончится не только красивыми словами и пожеланиями: времена были другие и другие люди взялись за дело — люди, которые ничего не бросали на полпути, которых ничем нельзя было испугать, — советские люди, которым все по плечу.

2

Когда в Пурвайской области организовалось мелиоративное товарищество, Антон Пацеплис долго прикидывал, как ему быть: то ли вступить в товарищество, то ли сделать вид, что это его не касается. На всякий случай он посоветовался с Лавизой. Та решила сразу:

— Никаких товариществ нам не нужно. Ты, Антон, еще не рехнулся, не будешь же платить членские взносы за участие в пустом деле? Пусть платят, кому нравится, а мы без всякого товарищества осушим свою землю.

— Одним будет трудно, Лавиза… — попробовал возразить Антон. — Это дело не пустяковое.

— Ничего нам делать не надо, — пояснила Лавиза. — Пусть роют канавы и осушают болото те, у кого прыти много, а мы поглядим со стороны. Когда болото осушат, и в Сурумах земля подсохнет. Ведь не может быть, чтобы вокруг было сухо, а наша земля посредине осталась мокрой, это же не пруд.

— Ну и мудрая ты у меня, прямо Соломон! — восхищенно воскликнул Пацеплис. — Кому нравится, пусть роет и осушает, а пользу в первую голову получим мы.

В волисполкоме он заявил, что не желает вступать в мелиоративное товарищество и пусть его больше не беспокоят: угодья Сурумов как-нибудь обойдутся без канав и каналов.

Не помогли и уговоры соседей.

— Вы меня не стыдите, — резко оборвал их Пацеплис. — На своей земле я могу делать все, что мне вздумается.

— Ты хочешь, чтоб вместо тебя всю работу сделали другие, — упрекали соседи. — Чужими руками собираешься жар загребать. Нечестно, Сурум!

— Тогда не делайте ничего! — выкрикнул обозленный Пацеплис. — Разве я вас прошу, разве я вам велю что-нибудь делать? Сами посходили с ума и сердитесь, что я не схожу с ума вместе с вами.

Соседи так и ушли ни с чем.

Когда началась заготовка зерновых, Лавиза дала Антону новый совет:

— Последним дураком будешь, если сдашь государству хоть один килограмм, когда твоя родная дочь сидит, в волисполкоме и заворачивает всеми делами. У Анны не хватит нахальства взяться за отца из-за нескольких мешков зерна. Пусть сдают другие, у кого нет родных в исполкоме.

— Я тоже думаю, Анна оставит нас в покое, — рассуждал Пацеплис. — Иначе зачем я дочь растил.

Получив извещение о количестве и сроках сдачи зерна, Антон спокойно засунул повестку в календарь. Его ничуть не обеспокоило и напоминание уполномоченного десятидворки Клуги об истечении первого срока. Пацеплис не спешил с обмолотом нового урожая, а остаток прошлогоднего зерна ссыпал в мешки и спрятал в яму. Когда Клуга снова напомнил ему о задолженности, Антон рассердился:

— Чего ты привязался ко мне? Не видишь разве, что мне неоткуда взять зерно? Когда обмолочу, тогда и сдам.

— Почему же ты не молотишь? — спросил Клуга.

— А кто будет копать картофель да подымать зябь? Сразу все дела не переделаешь.

Через несколько дней Пацеплиса вызвали в волисполком.

Председатель Регут на вопрос Пацеплиса, зачем его вызвали, сказал:

— Зайдите к парторгу. Товарищ Пацеплис хочет поговорить с вами по какому-то важному делу.

«Парторг… товарищ Пацеплис… — Хозяин Сурумов пожал плечами. — Говорит так, будто не знает, что Анна моя дочь. Но если ей что-нибудь нужно, могла бы сама прийти к отцу и поговорить».

Угрюмый, с вызывающим видом, зашел он к Анне. У нее сидели директор МТС Драва и один из учителей местной школы. Они попрощались с Анной и вышли.

— Как живете в Сурумах? — спросила Анна. — Уже весь хлеб убрали и обмолотили?

— Что ж мне, разорваться? — проворчал Пацеплис. — У меня ни молотилки, ни зерносушилки нет. Урожай в этом году тоже такой, что глядеть не на что. Хорошо бы хоть на семена собрать.

Анна усмехнулась.

— Об этом рассказывай кому-нибудь другому, а не мне. Лучше скажи, почему ты не сдаешь зерно? Многие пурвайцы уже сдали государству все что полагается, другие на днях выполнят годовой план, и только мой уважаемый отец держится так, будто это его не касается.

— Слушай, Анна, разве государство обеднеет, если не получит мои триста-четыреста килограммов? Уж ты могла бы избавить родного отца от сдачи зерна. Ну, а коли уж обложила, то хоть норму бы дала пониженную, как бедняку или новохозяину. Не хватает еще, чтоб меня обложили по кулацкой норме. Разве так поступают дети?

— Перед государством мы все равны, — ответила Анна. — К твоему сведению, когда составляли план зернопоставок, некоторые товарищи хотели зачислить тебя в самую низшую группу. К счастью, я узнала об этом и исправила оплошность.

— Вот так счастье! — Пацеплис плюнул. — Удружила ты мне! Чужие люди готовы пожалеть, а родная дочь тебе на шею петлю. Спасибо, доченька, большое спасибо от старика отца…

— Напрасно ты сердишься, отец… — спокойно заметила Анна. — Я не могу допустить, чтобы мои родные не выполняли честно своих обязательств перед государством. Или ты хочешь, чтобы люди указывали на тебя пальцем: вот он, саботажник! Я этого не желаю, и, пока у меня будет хоть малейшая возможность, я не допущу, чтобы ты отставал от других.

— Ну, а если я не сделаю по-твоему? — Пацеплис выпрямился. — Что вы со мной, старым человеком, сделаете? Посадите в тюрьму? Ушлете в Сибирь?

— Я надеюсь, ты до этого не допустишь. Опомнись, отец, не иди по стопам кулаков. Не срами себя и своих детей. Послушайся моего совета и поверь, что я от души желаю тебе добра.

— Откуда вам, молокососам, знать, что мне к добру… — огрызнулся Пацеплис и, не попрощавшись, вышел из комнаты…

— Это все пустые угрозы, — сказала Лавиза, когда Антон рассказал ей о своем разговоре с Анной. — Хотят только запугать, а трогать не будут.

И, решив, что их на мякине не проведешь, они продолжали саботировать. Ни на второй, ни на третий день Пацеплис не повез зерно на заготовительный пункт.

Тогда произошло нечто невероятное: в Сурумы явились уполномоченный десятидворки Клуга, представители заготовительных и финансовых органов и составили акт. Лавиза как тень плелась за Пацеплисом и потихоньку язвила:

— Радуйся, Антон, кого ты вырастил… Вот так счастливый отец!

— Перестань болтать! — рявкнул на нее Пацеплис. — У меня и так черти на душе скребут, а тут еще ты точно тупым ножом…

Жан в это время был в поле. Вернувшись в обед, он увидел уходивших со двора людей.

— Зачем приходили? — поинтересовался он.

— Разорить нас до последней нитки, вот для чего приходили, — ответила мачеха. — Все по милости твоей любимой сестры.

— За что? — Жан сурово посмотрел на отца.

— За то, что не сдали зерно… — ответил отец, глядя в землю. — Им все равно, есть ли у человека зерно, нет ли. Доставай хоть из-под земли и вези на заготовительный пункт, иначе пустят тебя по миру, как последнего нищего.

Лицо Жана помрачнело.

— Знаешь что, отец, с этим пора кончать. Нам и сдать-то надо сущие пустяки. Зачем прикидываться такими бедняками? Если ты сегодня же не отвезешь на заготовительный пункт всю годовую норму, я утром пойду в волисполком и расскажу Регуту и Анне, где ты прячешь рожь и овес.

Взбешенный Пацеплис не находил слов, чтобы ответить сыну. Лицо у него исказилось, глаза готовы были выскочить из орбит, кулаки угрожающе сжимались…

Лавиза прищуренными глазами смотрела на пасынка и, почесывая голову, шептала:

— Весь в сестру. Два сапога — пара.

Как ни горько было Пацеплису и Лавизе, а пришлось вытащить из ямы спрятанные мешки с зерном, сложить их на воз и везти на пункт. Жан помогал грузить, проверил, достаточно ли чистое зерно, — только тогда он согласился поехать на заготовительный пункт. У отца внезапно заболел живот, и он не мог пуститься в этот неприятный путь.

Вся волость узнала об этом. Многие смеялись над тем, как просчитался Антон Пацеплис. Кулаки ругали Анну, зато у жителей волости ее авторитет после этого случая возрос.

3

Когда Пурвайская волость получила план заготовки и вывоза лесоматериалов, Анне впервые пришлось поспорить с Регутом. Тот хотел распределить план по хозяйствам в зависимости от размера земельной площади; Анна указывала, что прежде всего надо принять во внимание число работоспособных людей и количество лошадей в каждом хозяйстве.

— Какое мне дело, достаточно ли у кулака рабочих рук или нет? — спорил Регут. — Пусть хоть всю зиму работает, пока не вырубит и не вывезет свою норму. У кого больше земли, тому надо больше поработать в лесу.

— Тогда дай Стабулниеку самую высокую норму, а сам тут же позаботься о рабочих, — сказала Анна.

— Речь идет не о брошенных хозяйствах, мы говорим о тех, где хозяин на месте.

— Ну, тогда сделай это с Путринькалном и наперед знай, что план не будет выполнен. В административном порядке ты от этих двух стариков ничего не добьешься.

— Тогда выходит, что нам не подступиться ни к одному кулаку.

— Подступимся, товарищ Регут, только надо делать это, не обманывая себя. Нам надо учесть республиканский опыт. Надо учесть мощность каждого хозяйства и только тогда давать задание.

— Если мы по такому принципу станем учитывать каждое хозяйство, то до Нового года не распределим плана, а когда же валить деревья и вывозить их из лесу? — сердито проворчал Регут.

— Лучше недельку посидеть и подумать, чем за один день определить на глазок нормы, а потом до самой весны только тем и заниматься что исправлять ошибки.

Распределение плана потребовало нескольких дней. Анне не раз пришлось поспорить с Регутом и остальными членами волисполкома: у каждого были родственники и близкие, хотелось дать им задание полегче. Чтобы показать пример, Анна начала с Сурумов и определила отцу правильную норму, так что никто не мог упрекнуть ее в пристрастии к родственникам.

Когда Пацеплис получил извещение о том, что ему полагается вырубить пятьдесят кубометров и вывезти на станцию тридцать кубометров древесины, он страшно рассердился и на следующее утро прибежал в волисполком к Анне.

— Что на тебя нашло? — без всяких предисловий накинулся Пацеплис на дочь. — Белены объелась, что ли? Как лютый зверь, обращаешься со своими. Пятьдесят кубометров! Понимаешь ли ты, что это такое? Пока Жан это вырубит…

— Почему Жан? — перебила его Анна. — А разве ты не можешь ему помочь? Лавиза одна управится со скотиной. Лесосеки здесь отличные: если будете работать как следует, за две недели вырубите норму, а в следующие две недели один из вас вывезет все на станцию. Как видишь, отец, ничего страшного.

Пацеплис только засопел.

— Ты действуешь, как чужая. Раньше среди родственников такого не случалось.

— А теперь случается и будет случаться впредь. Я никогда не допущу, чтобы моим родственникам делали поблажки. Хорошо, если бы вы с Жаном завтра же взялись за дело и показали пример всей волости — первыми начнете и выполните сезонное задание. Потом можете поработать сверх плана. Ну что тут особенного, если дополнительно вырубите и вывезете кубометров тридцать?

— Ты… ты это всерьез? — Пацеплис задыхался от злости. — Я… сверх плана?

— Почему же нет? Большинство людей нашей волости сделает это. Разве ты хуже других?

— Если ты так рассуждаешь, мне с тобой и говорить нечего! — Пацеплис плюнул и носком сапога растер плевок. — Я пришел в надежде, что мне снизят норму по меньшей мере на треть, а эта полоумная думает еще добавить.

— Значит, не согласен? — спросила Анна.

— Поищи дураков в другом месте! — вспылил отец.

— А если Жан согласится?

— Жан? При чем тут Жан? Мне наплевать, что он думает.

— А мне не наплевать, и я обязательно поговорю с ним.

— Попробуй только!

— Твоего разрешения мне не требуется. Тебе бы следовало, отец, помнить, что мы с Жаном уже взрослые и имеем право не спрашивать твоего одобрения.

— А я не позволю Жану в рабочее время идти в волисполком.

— Оказывается, у вас есть еще наемная рабочая сила? Может быть, внести Сурумы в списки кулацких хозяйств? Как ты думаешь, отец?

— Что тут думать… — Пацеплис поднялся. — Когда-то я думал, что у меня есть дочь. Теперь вижу, что у меня нет больше детей.

— Ошибаешься, отец. У тебя есть дети, и они хотят тебе только добра. А ты все меришь на старый аршин, и поэтому мы еще пока не можем понять друг друга. Но ничего, когда-нибудь найдем общий язык.

— Никогда! Кем был, тем и останусь!

Ничего не добившись, сердитый и смущенный ушел домой Пацеплис.

В тот же день к Анне явился еще один посетитель — Марцис Кикрейзис. Он пожаловался, что Кикрейзисам этой осенью все задания даются такие, что дух захватывает.

— Почему по лесозаготовкам у нас такая норма, как ни у кого? — спрашивал он. — У нас земли не больше, чем у других. Почему такая несправедливость?

— Все правильно и справедливо, — ответила Анна. — В Кикрейжах трое работоспособных и три лошади. Вы всегда держали наемных рабочих, эксплуатировали батраков и наживались вовсю. Потому вас и отнесли к кулакам. Потому и норма такая. Советую не терять времени, а то не успеете вывезти по санному пути на станцию. У вас еще есть вопросы, гражданин Кикрейзис?

— В телеге у меня кадочка масла и половина окорока, — сказал Марцис. — Скажите, куда их положить. Сюда внести или отвезти на квартиру?

— Зачем? Лучше отвезите все это обратно домой. На лесозаготовках самим пригодится.

— Домой везти нельзя, — пояснил Марцис. — Отец велел оставить вам. Ну скажите сами, разве так трудно уменьшить норму на каких-нибудь пятьдесят-шестьде-сят кубометров? Ведь вам стоит черкнуть пером, а мы… мы бы отблагодарили за любезность. Вы не пожалеете… Разрешите внести кадочку?

— Двери там, — показала Анна. — Убирайтесь вместе со своим маслом и окороком. А если еще раз придете ко мне с такими предложениями, я вас отдам под суд за взяткодательство.

— Ах, вот ты какая, Анна Пацеплис? — пробормотал Марцис, угрожающе посмотрев на Анну. — Мы тебе это припомним.

Он ушел.

Через несколько дней Анна получила анонимное письмо с угрозами и грязными ругательствами. Ей предлагали изменить курс или убраться из Пурвайской волости. «Если не послушаешься, мы тебя прикончим!»

Недели через две, когда Анна возвращалась вечером домой, в нее выстрелили из придорожных кустов. Пуля просвистела над самым ухом…

В Пурвайской волости до этого времени не было и признаков бандитизма. Теперь стало ясно, что кулаки взялись за оружие. Актив волости мобилизовал силы, чтобы дать сокрушительный отпор врагам.

Однажды вечером к Анне зашел Жан и рассказал:

— Марцис Кикрейзис вчера в лесу хвалился, что отомстит тебе. Грозился сделать что-то такое, что ты будешь помнить всю жизнь. Ты остерегайся этого непутевого.

— Хорошо, Жан… — ответила Анна. — Какие они все же недалекие: хотят запугать нас угрозами. Не запугают!

— Меня тоже… — сказал Жан. — Но и зевать не следует.

Его недавно приняли в комсомол. Анна много занималась политическим воспитанием брата. Она надеялась, что года за два он настолько вырастет, что его можно будет принять в партию. Не обращая внимания на вечное ворчание и упреки отца с мачехой, Жан активно участвовал в общественной жизни волости и часто существенно помогал Анне.

4

В ту зиму Пурвайская МТС получила несколько новых тракторов и много прицепного инвентаря, поэтому машинный сарай в Ургах стал тесноват и надо было подумать о постройке дополнительных помещений. План работы МТС тоже сильно возрос; теперь станция обслуживала десять волостей. В начале 1946 года, после того как правительственная комиссия закончила проверку отремонтированных тракторов и прочего инвентаря, был создан совет машинно-тракторной станции. Директор МТС Драва услышал немало резких замечаний относительно осенних работ и хода ремонта тракторов. Члены совета не скрывали своих сомнений в том, что МТС своевременно подготовится к весенним работам; больше всего было разговоров о доставке и хранении горючего, так как Драва не подготовил хранилища и не запасся бочками.

— Чего вы волнуетесь, впереди еще два месяца, — успокаивал он членов совета. — Время покажет, что делать. Наркомат обещает в начале второго квартала полностью обеспечить нас тарой для горючего. Наркомату-то верить можно, как вы думаете?

Финогенов — недавно назначенный заместитель директора по политической части — о прошлой работе станции мог судить только по рассказам трактористов и крестьян. Впечатление было не очень отрадное. Олимпийское спокойствие и самоуверенность Дравы сильно встревожили Финогенова.

«Драва — флегматик… — думал он. — Нелегко будет с ним работать… Ну, посмотрим. Каждого человека можно чем-нибудь зажечь. Неужели Драва сделан из огнеупорного материала?»

Оба они были фронтовиками: Драва командовал батальоном в Латышской стрелковой дивизии, Финогенов кончил войну заместителем командира танковой бригады. Драве было лет сорок. Среднего роста, плечистый блондин с круглым красноватым лицом, он походил на многих пурвайскнх крестьян. Финогенов был лет на пять моложе его, выше ростом и жилистее, с темными, слегка вьющимися волосами.

Под вечер, когда участники заседания совета МТС разъехались по своим волостям, Финогенов вошел в кабинет директора и без всяких обиняков сказал Драве:

— Оба мы бывшие фронтовики, оба отвечаем за одно дело, поэтому поговорим начистоту, без дипломатии и недомолвок. Мне не понравилось твое выступление на сегодняшнем заседании совета. Совсем не понравилось.

— Говори яснее, что тебе не понравилось? — Драза спокойно посмотрел на Финогенова.

— Слишком ты невозмутим, самоуверен, — ответил Финогенов. — Очень ты легко ко всему относишься. Думаешь, если в нужный момент не забудешь о том, что следует сделать, то все само собой сбудется. В жизни не так все просто, товарищ Драва. На каждом шагу чувствуются последствия войны. Мы не все можем достать в нужном количестве и вовремя. Коммунист не должен полагаться на «авось». Он подготавливает успех своей работой, правильной организацией, не дожидаясь чудес и удач. Чем труднее задача, тем беспокойнее должен быть коммунист. В зависимости от силы сопротивления возрастает и сила активного воздействия коммунистов. Иногда достаточно спокойного наблюдения, а иногда надо взорваться динамитом. Если мы хотим вовремя обеспечить себя запасами горючего, правильно разработать маршруты тракторных бригад и не потерять ни одного дня во время весенних полевых работ, у нас много причин для беспокойства. Придется и не поспать, надо поездить по волостям и крестьянским усадьбам, все повидать своими глазами, чтобы к началу посевной не было ничего неизвестного, ничего непредвиденного для любой бригады, для любого тракториста. Представим себе, что завтра доверенная нам воинская часть переходит в наступление. До утра все следует привести в боевую готовность, каждый человек и каждая вещь должны быть на своем месте. Разве мы можем спать в такую ночь?

— Ладно, Финогенов, давай не спать… — усмехнулся Драва. — Я не боюсь бессонных ночей, но очень опасаюсь паники и истерики в работе. Мне кажется, нет ничего более противного и жалкого, чем истерик, который кричит, размахивает руками и нервирует других людей. Такая активность никуда не годится, и от такого стиля работы я категорически отказываюсь.

— Ты думаешь, я истерик? — спросил, улыбнувшись, Финогенов.

— Не знаю, это я увижу со временем, но уж сейчас говорю, что люди с таким характером мне не нравятся, — ответил Драва.

— Вот и хорошо, товарищ Драва. Я тоже не люблю кричать и суетиться, — сказал Финогенов. — В конце концов мы можем договориться без особого труда. Если не возражаешь — возьмемся за дело сейчас же.

— Согласен.

До поздней ночи они просидели с бумагой и карандашом в руках. Все взвесили, еще раз обдумали, часто заглядывая в календарь. Когда положение стало вполне ясным, Финогенов успокоился и начал более оптимистично смотреть на будущее, а Драва стал беспокойнее и нетерпеливее. Никакой беды еще не случилось и все еще можно было сделать вовремя, только нужно было включить в работу весь коллектив и действовать по твердому плану и графику, не упуская ни одного дня.

Они распределили между собой обязанности, условились о том, какие задания дать агроному и главному механику, а на следующий день созвали производственное совещание работников МТС и окончательно договорились обо всем с коллективом. Каждый теперь знал действительное положение вещей, понимал свою задачу в общем деле подготовки к весенним работам.

Через несколько недель, когда Драва и Финогенов объездили весь район и вопрос о хранении горючего не заставлял их просиживать ночами в конторе, в Урги приехал Айвар Лидум. В длинной армейской шинели, с вещевым мешком за плечами и объемистым портфелем в руках, он остановился посреди двора и окинул его долгим, пытливым взглядом. Затем улыбнулся и направился к белому хозяйскому коттеджу, где теперь была контора МТС.

В бывшей охотничьей комнате Рейниса Тауриня его встретили Драва и Финогенов. Драва узнал Айвара и, радостно улыбаясь, поднялся ему навстречу и долго тряс руку.

— Здравствуй, товарищ Тауринь! Хорошо, что не забываешь старых боевых друзей. Наверно, в наши края, на работу? Может, к нам?

Айвар улыбнулся.

— Ты немного отстал от жизни, товарищ Драва, — сказал он. — Я больше не Тауринь и прошу не называть меня чужим именем, которое мне и слышать не хочется. Все мои документы теперь переписаны на мое настоящее имя. Ты ведь знаешь, что подполковник Лидум — мой отец?

— Как же, еще в дивизии узнал, но все привыкли звать тебя Тауринем. Сразу ведь не отвыкнешь. Каким ветром занесло тебя?

Познакомившись с Финогеновым, Айвар снял мешок, положил портфель, сел и, достав из кармана кителя какую-то бумагу, протянул Драве. Заместитель министра сельского хозяйства (народные комиссариаты недавно были переименованы в министерства) предлагал Драве предоставить жилье Айвару и еще двум работникам министерства, которые до осени командируются по особому заданию в Пурвайскую волость. Руководителем бригады был назначен Айвар Лидум.

— А какое задание? — поинтересовался Драва.

— Расскажу потом, — ответил Айвар. — Прежде всего разреши мне устроиться. Где ты меня поместишь?

— Да ведь одной комнаты будет недостаточно? — рассуждал Драва. — Внизу свободна только одна маленькая комнатка, окнами в сад, во втором этаже пока свободны две небольшие комнатки. Посмотри и выбери.

— Себе я возьму нижнюю, — сказал Айвар. Это была та самая комнатка, в которой он долгие годы прожил у Тауриня. Об этом он пока ничего не сказал. Комнатка была в довольно хорошем состоянии. Простая железная кровать, маленький письменный стол, два стула, вешалка для платья и пустая этажерка в углу составляли все ее убранство.

Айвар поставил в угол мешок, спрятал в стол часть бумаг из портфеля и вышел из комнаты. Он зашел в кабинет директора, но там застал только Драву: Финогенов уехал проверить жалобу рабочих одного машинно-коннопрокатного пункта на незаконные действия заведующего.

— Теперь мы можем говорить, сколько душе угодно, — сказал Драва. — До вечера меня никто не потревожит. Давай рассказывай, Тауринь… то есть Лидум, какие горы собираешься своротить?

— Все расскажу, но отложим разговор до вечера, — ответил Айвар. — Чтобы не терять времени, я хочу пойти сейчас в волисполком, повидаться с председателем и парторгом. Мне нужна их помощь. Когда вернусь, буду в твоем распоряжении хоть до утра.

— Ты спешишь, как на пожар или на свидание, — усмехнулся Драва. Вдруг, вспомнив о чем-то, он хлопнул себя по лбу и посмотрел на Айвара с лукавой улыбкой. — Ну, конечно, свидание! Только сейчас дошло до меня. Ведь ты, кажется, здешний?

— Я вырос здесь…

— Ну да. А парторг тоже из местных жителей. Всю войну прослужила в нашем полку. Незачем и спрашивать, знаешь ли ты Анну Пацеплис. Она сейчас здесь парторгом.

Айвар покраснел и смутился.

— Знаю, — ответил он Драве. — И это хорошо. Она нам во многом поможет при выполнении задания министерства. До свидания, товарищ Драва…

— До свидания, Tay… Лидум…

Драва смотрел в окно вслед Айвару, торопливо шагавшему по двору, пока тот не скрылся за постройками.

«Отчего ты покраснел, когда я упомянул про Анну Пацеплис? — мысленно спрашивал Драва. — Если человек краснеет, значит ему хочется что-то скрыть от посторонних глаз. Молодые люди, хорошие знакомые, боевые товарищи… ничего удивительного, если между ними началось что-то такое…»

Драва вышел и направился к кузнице, где с утра до вечера кузнец грохал по наковальне, наваривая лемеха плугов.

5

Айвар сидел в небольшой светлой комнате на старом, скрипучем стуле и смотрел через письменный стол на милое лицо Анны. Девушка была в темно-синей юбке, в пестром шерстяном джемпере, плотно охватывающем фигуру. Только маленькие высокие сапоги свидетельствовали о ее неспокойной жизни, о постоянных путешествиях по дорогам волости.

Они еще и разу не говорили друг с другом так долго, как сегодня. Анна рассказывала Айвару о своей работе в волости, о первых ростках новой жизни, которые уже взошли и обещали хороший урожай, говорила о яростном сопротивлении кулаков и подкулачников каждому начинанию Советской власти. Только об анонимных письмах и выстреле зимней ночью она не обмолвилась ни словом.

Потом пришла очередь Айвара рассказать все, что он знал про общих знакомых по Латышской гвардейской дивизии: где кто живет, что делает, кто демобилизовался и кто остался в армейских кадрах.

— Ну, а что ты сам делал это время? — спросила Анна.

— Работал и учился, — ответил Айвар. — Сразу после демобилизации поступил на работу в Управление мелиорации… С прошлой осени учусь на заочном отделении Сельскохозяйственной академии.

— Ты что, хочешь остаться в аппарате министерства, стать кабинетным работником?

— Это меня не прельщает. Я бы с удовольствием перевелся куда-нибудь в уезд, заведующим сельскохозяйственным отделом уисполкома или агрономом. Через некоторое время, возможно, так и сделаю.

— В какой-нибудь уезд, все равно куда… — задумчиво произнесла Анна. — А тебе не хочется работать в родных местах?

— Именно потому я и приехал сюда. Я останусь тут до поздней осени, хотя в другом месте жить мне было бы гораздо спокойнее. Не тащилось бы за мной прошлое приемного сына Тауриня… Никто бы не удивлялся, не попрекал…

— И ты еще думаешь о попреках? — Анна встала, подошла к Айвару и кончиками пальцев коснулась ленточек орденов и медалей, которые в два ряда — по четыре в каждом — были приколоты на его груди, затем погладила золотые и красные ленточки ранений на правой стороне груди и сказала: — Разве они ничего не значат? Если кто-нибудь и начнет болтать о твоем прошлом, пусть посмотрит на них и подумает, за что их тебе дали. Но мне кажется, что ты сам слишком много думаешь о своем прошлом. Напрасно, гляди вперед, Айвар, ведь мы, советские люди, живем для будущего.

— Я пытаюсь это делать, Анна, но не всегда человек может приказать себе.

— Тебе что-нибудь известно о делах Тауриня при немцах и его бегстве?

— Все знаю. Только поэтому я ни разу не приезжал сюда. Теперь… теперь, наконец, я сбросил это грязное, мерзкое имя и вернул себе то, что мне принадлежало с рождения. Сегодня я опять Лидум, Айвар Лидум… и мне не стыдно смотреть в глаза любому человеку.

— Что делает твой отец… подполковник Лидум?

— С утра до поздней ночи в министерстве. В Риге у нас общая квартира, и когда Артур приезжает в командировку, он всегда останавливается у нас.

— Передай ему привет.

— Кому — отцу или Артуру?

— Конечно, отцу, Яну Лидуму… — Анна улыбнулась. — С Артуром я часто разговариваю по телефону. Ты сказал, что останешься здесь до осени?

— Да, буду работать по заданию министерства вместе с небольшой бригадой.

— Ваше задание — большой секрет?

— Об этом секрете я как раз и пришел посоветоваться. Мне нужна будет твоя помощь.

— Я слушаю, Айвар.

— Речь идет о подготовке проекта осушения Змеиного болота… — начал Айвар, серьезно глядя на Анну. — Министерство поручило нам произвести изыскательские работы на самом болоте и на прилегающей местности. До осени надо подготовить все необходимые материалы для технического проекта, чтобы будущей весной приняться за дело и наконец начать решительную борьбу с самим болотом.

— Чудесно, Айвар… — глаза Анны заблестели. Глубоко взволнованная, счастливая, она снова подошла к Айвару, схватила его руку и долго держала в своей. — Ты просто молодец, что берешься за такое дело. Ведь это моя давнишняя мечта. И теперь, я знаю, она исполнится. Спасибо. Желаю тебе всяческих успехов. Буду тебе помогать изо всех сил.

— Мне и сегодня нужна твоя помощь, — сказал Айвар.

— Слушаю, я в твоем распоряжении, — отозвалась Анна и снова села за стол.

— Мне хотелось бы по возможности скорее получить следующие материалы: какие крестьянские хозяйства хотят участвовать в этом начинании, какими материальными средствами, рабочей силой и транспортом располагает местное мелиоративное товарищество?

— Хорошо, Айвар. Все эти сведения ты скоро получишь. Это все?

— Пока все. Потом я буду беспокоить тебя чаще, но самая большая помощь потребуется следующей весной, когда начнем рыть канавы и каналы.

— Жаль, что тебе не требуется этой большой помощи сегодня. Но, может быть, это и лучше: я надеюсь, что к следующей весне в Пурнайской волости будет по крайней мере один колхоз.

— Тогда берегись, Змеиное болото! — засмеялся Айвар. — То, о чем не могли договориться несколько поколений единоличников, колхозники сделают в один год. Мельница на Раудупе нам уже не помеха.

Айвар был счастлив. Его радовал живой интерес Анны, блеск ее глаз, выступивший на щеках девушки румянец.

— Я буду тебя ждать на следующей неделе, — сказала Анна. — Нужные материалы начну собирать сейчас же.

…Вскоре после ухода Айвара к Анне пришел Жан и сказал, что поступает на работу в МТС. Директор Драва говорит, что к следующей весне тракторный парк увеличится вдвое и нужно будет много новых трактористов.

— Зимой поступлю на курсы и научусь работать на разных сельскохозяйственных машинах, — сказал Жан. — Не буду же я всю жизнь ходить за однолемешным плугом.

— Правильно сделаешь, — сказала Анна. — Тебе нужно учиться. В самом недалеком будущем жизнь поставит перед нами совершенно новые требования. Если мы не будем вооружены знаниями, то не поспеем за жизнью.

— Я стану учиться, Анна, больше не буду зря растрачивать свои силы в Сурумах. С меня хватит.

Анна посмотрела на брата ободряющим, полным гордости взглядом.