Онлайн чтение книги Клиника верности
Глава третья

После массажа плечо почти перестало болеть, зато ныли все остальные мышцы, но это была бодрящая, приятная боль. Поблагодарив Сотникова и договорившись насчет следующего сеанса, Илья Алексеевич отправился в аудиторию.

Большой полукруглый зал с дощатыми полами и амфитеатром сохранился в неприкосновенности с довоенных времен. Деревянные парты совсем рассохлись, но администрация специально оставляла все, как есть, чтобы не убивать безликой офисной мебелью академический дух. За этими партами в разное время слушали лекции многие известные профессора, и сама атмосфера, несомненно, будила в курсантах интерес к учебе. Тяжелые черные портьеры были приспущены, в зале царил полумрак, так что Илья Алексеевич не сразу разглядел Колдунова, устроившегося по-турецки в первом ряду амфитеатра. Профессор щелкал пультом управления проектором и просматривал слайды на экране, подвешенном под самым потолком, над большой старинной доской. Заметив коллегу, он приветливо помахал пультом.

Илья Алексеевич устроился за соседней партой, чинно сложив руки на крышке, будто собирался слушать лекцию.

– Ян, ты можешь посоветовать хорошего гинеколога? – выпалил он, набравшись духу.

– Не вопрос. Сейчас найдем кого-нибудь.

– Мне не кого-нибудь, а очень хорошего, Ян. Для дочки нужно.

– Для Алисы? Сообразим.

Колдунов порылся в портфеле и выудил оттуда пухлую записную книжку, скрепленную резинкой. Сняв ее и послюнив указательный палец, он принялся перебирать разрозненные потрепанные страницы.

– Извини за нескромность, но что у нее? Хотя бы в общих чертах, воспаление или нарушение цикла? Чтоб мне знать, куда лучше ее направить.

– Она здорова, – буркнул Илья Алексеевич.

– Тогда какие проблемы? Справку для профосмотра я сам могу написать.

– Ян, что ты как маленький? Алиса беременна, и мне нужен хороший врач, который сделал бы аборт без последствий. Она ходила в консультацию, но там сказали, что у нее загиб матки, и первый аборт может кончиться бесплодием.

Колдунов пожал плечами:

– Правильно сказали. Даже если я сейчас найду тебе лучшего мастера по абортам во Вселенной, он не даст никаких гарантий. Да ты же сам врач, знаешь, чем больше доктор будет стараться, тем хуже у него получится. Пусть рожает.

Илья Алексеевич покачал головой:

– Тебе легко говорить.

– Как сказать, Илья. У меня ведь дочери – ровесницы твоей, и в любую секунду я могу услышать от них аналогичное заявление. Но мы с Катей давно решили – никаких абортов. Пусть рано, пусть учеба горит синим пламенем, пусть денег нет, ничего. Серьезно тебе говорю, дай ей родить. Ну, закончит она институт годом позже, делов-то!

– Если бы все было так просто! – Илья Алексеевич достал сигареты и закурил, решив, что к завтрашнему утру запах табака выветрится из аудитории. – Если бы отец ребенка мог на ней жениться…

– Дай ему по мозгам пару раз, и сможет.

– Нет, Ян, не сможет. Он давно и счастливо женат.

Колдунов сочувственно вздохнул.

– Я тоже думал сначала морду ему бить, – продолжал Илья Алексеевич. – Но что это даст? Скажет мне – лучше надо было дочь воспитывать, и будет прав. Только скандал и лишние унижения. Да она и не говорит мне, кто он такой, бережет негодяя.

Подумав, Ян Александрович захлопнул записную книжку и убрал в портфель.

– Бедняжка, как же так получилось? Вроде разумная девочка.

– Какой смысл теперь это обсуждать? Надо что-то делать.

– А что сделаешь? Теперь она сама должна решать, что ей хуже – внебрачный ребенок или угроза вовсе остаться без детей. Как решит, так и будет. Врача я найду, но риск бесплодия все равно останется. Слушай, а может быть, вам с женой на себя этого ребенка записать? Вы еще не вышли из детородного возраста, никто особо и не удивится.

Колдунов загорелся собственной идеей и принялся убеждать Илью Алексеевича действовать по этому сценарию. У него куча знакомых в родильных домах и женских консультациях, можно будет сразу поставить Алису на учет по документам матери. Когда же Алиса родит, Ян Александрович лично оформит ей академический отпуск по какому-нибудь заболеванию, так что она сможет спокойно сидеть с ребенком. Ну, а когда Алиса найдет себе мужа, ситуация как-нибудь утрясется.

– Уймись, Колдунов. Ты несешь бред.

– Почему это? Прекрасный выход из положения.

– Ты что, мою жену не знаешь?

– А, да. Извини.

– Понимаешь, Ян, мы с Алисой все обсудили. Она не боится стать матерью-одиночкой. Я тоже с радостью стану дедом, меня не конфузит, что я, так сказать, обрету внука, не обретя сына. Всякие там соски, пеленки, бессонные ночи, безденежье – это такие мелочи! Насчет Алисиного образования я совершенно спокоен, можно устроить, что ей даже год терять не придется. Единственное, чего мы боимся, это моя жена. Ян, она Алису изведет, пока та не сделает аборт. А потом всю оставшуюся жизнь будет корить этим абортом. Скажет – я не допущу, чтобы моя дочь родила внебрачного ребенка!

– Так и не допускала бы! – неожиданно зло сказал Колдунов. – Прости, конечно, но если кто действительно виноват в ситуации, так это она. Алиске сколько? Двадцать?

– Девятнадцать.

– Совсем ребенок. Мозгов господь еще не выдал. В этом возрасте мамам приходится за дочек думать, так что твоей жене нужно не выступать, а каяться.

Илья Алексеевич вскочил и принялся расхаживать по аудитории. Старые доски заскрипели под его шагами.

– Ян, Тамаре этого не объяснишь! Боже, я как подумаю, меня оторопь берет. Дочь беременна, хочет рожать. Она ведь хочет этого ребенка, Колдунов! Если бы не хотела, то по-тихому бы избавилась, я бы ничего и не узнал. Она мне все рассказала только с одной целью – вдруг я как-нибудь так придумаю, что ребенок сможет появиться на свет. Она решается на отчаянный шаг, но не боится ни того, что одной придется поднимать ребенка, ни того, что не сможет выйти замуж, нет. Ей все нипочем. Единственное, что ее реально пугает – это собственная мамаша. И я тоже хорош. Если бы не жена, сказал бы – рожай и ни о чем не беспокойся, но как подумаю, что она устроит…

– Илья, но ребенок действительно осложнит Алисе жизнь даже без мамашиных скандалов. Ты человек взрослый, должен понимать. Прежде чем оставлять его, нужно хорошенько все взвесить. А Тамара поорет и перестанет. В конце концов, объясни ей ситуацию сам, уговори не ругать Алису слишком сильно. Понятно же, что она попалась не из склонности к разгулу, а по наивности.

Илья Алексеевич фыркнул:

– За двадцать лет совместной жизни мне ни разу не удалось в чем-то убедить жену. Иногда мне кажется, она вообще меня не слушает.

– Почему?

– Так уж получилось. Я женился студентом, без жилья и с одной стипендией. Пришел в семью жены нищим. Я жил под их кровом, ел их хлеб, как-то неловко было качать права в такой ситуации. А потом, когда я стал хорошо зарабатывать, стереотипы уже сложились.

– Понятно, – протянул Колдунов сочувственно. – У меня в первом браке было примерно так же. Поэтому я и женат второй раз.

Помолчали. Колдунов защелкал своим пультом, вызывая на экране то таблицы, то жутковатые фотографии этапов операций. Илья Алексеевич отвернулся. Он плохо переносил вид крови, поэтому и не пошел в свое время на хирургию.

Вдруг вспомнилась теща. Это была высокая сухопарая женщина, которую Илья Алексеевич за все годы, что они жили вместе, ни разу не видел в халате и без легкого макияжа. Всегда прямая удлиненная юбка, элегантная блузка, кожаные туфельки и непременная шаль: зимой – ажурный оренбургский платок, летом – кружево. Первое время он страшно боялся этой внушительной дамы, робел в ее присутствии настолько, что начинал глупо смеяться и отвечать невпопад. Однажды он пришел к Тамаре, тогда еще невесте. Дверь открыла будущая теща. Смерив его холодным взглядом, она сказала:

– Тамары дома нет, я отправила ее в магазин, чтобы мы с вами могли побеседовать наедине. Прошу вас, проходите.

Она отвела сомлевшего от смущения Илью в кабинет мужа, известного микробиолога. Сев за старинный письменный стол резного дуба, жестом предложила ему кресло напротив. Илья неловко устроился на краешке, мрачно глядя, как Лариса Петровна заправляет папиросой длиннющий мундштук и прикуривает. Ему она тоже предложила сигарету, но Илья отказался. Дымить в обители ученого, по монографиям которого они изучали микробиологию в институте, показалось ему святотатством.

– Итак, молодой человек, вы хотите жениться на моей дочери.

Он кивнул.

– Надеюсь, вы понимаете, что, став мужем Тамары, вы не только получаете законное право спать с приглянувшейся вам девушкой, но и становитесь полноправным членом нашей семьи.

Илья пробормотал, что да, он это понимает. Будущая теща милостиво кивнула и неторопливо затянулась, после чего изящным движением стряхнула пепел со своей сигареты.

– Я долго готовилась к этому разговору, Илья. Он может показаться вам неприятным, возможно, некоторые мои слова обидят вас, но, поверьте, я желаю вам только добра. Дело в том, что семья, в которую вы скоро войдете, имеет весьма благородные корни. Нашим родителям удалось сохранить традиции, принятые в хорошем обществе, и мы с Константином Петровичем воспитывали детей в этих традициях. Не скрою, мы бы хотели породниться с такой же благородной семьей, но наша дочь выбрала вас, и мы должны уважать ее выбор.

Илья покосился на Ларису Петровну. Правильно истолковав его взгляд, она подняла ладонь, как бы защищаясь от справедливых возражений.

– Илья, простите мне этот оборот речи. Я ни в коем случае не хочу умалить достоинств семьи, в которой воспитывались вы. Тамара ввела вас в дом как своего жениха, и я успела составить о вас самое хорошее мнение. Константин Петрович знает вас и лично, и по отзывам других преподавателей, он считает, что ваша репутация не оставляет желать лучшего. Я не знакома с вашими родителями, но им удалось воспитать прекрасного сына, следовательно, они заслуживают всяческого уважения, которое и будет им оказано, как только мы познакомимся. Я могу твердо обещать, что при любых обстоятельствах, как бы ни складывались отношения между вами, Илья, и членами нашей семьи, ваших отца и мать мы будем воспринимать как близких и почитаемых родственников.

– Спасибо. – Илья неловко встал и поклонился, за что был удостоен благожелательной усмешки.

– Вы хороший, порядочный человек, я уверена в этом. Если бы я считала иначе, не затевала бы этого разговора. Но, простите, внушив вам самые благородные принципы и хорошие привычки, ваши родители все же не смогли привить вам манеры, принятые в высшем, не побоюсь этого слова, обществе. Кроме того, я вижу серьезные пробелы в вашем образовании. Я не имею в виду профессиональные знания, речь идет о вашей общей культуре. У вас великолепные задатки и правильные устремления, я вижу, вы хотите развивать свою личность, но сейчас у вас слишком мало пищи для этого развития. Поверьте, Илья, я говорю это только затем, что все это легко можно поправить, и, если вы согласитесь видеть во мне свою наставницу, я помогу вам стать таким же, как мы. А это нужно, если вы хотите войти в нашу семью. Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть.

Она улыбнулась, выкинула окурок в пепельницу и принялась тщательно протирать мундштук скрученной промокашкой.

– К сожалению, последние семьдесят лет хорошие манеры и образование не в чести. Напротив, я часто видела, как невежественные люди кичатся своим дурным поведением, гордо заявляя: я крестьянин, не желаю засорять голову всякой ерундой. Как правило, эти крестьяне не вскопали за свою жизнь ни одной грядки. Люди, что называется, от сохи, но, увы, не при сохе. Они, недовольные деревенской жизнью, боясь тяжелого физического труда, бегут в город, где, не желая работать над собой и перенимать правила поведения, принятые среди интеллигентных людей, вспоминают о своих крестьянских корнях. Между тем, нет ничего глупее, чем гордиться собственным невежеством и нежеланием учиться. Вы согласны?

– Согласен, – прошептал Илья.

– Могу ли я рассчитывать, что вы, войдя в нашу семью, постараетесь стать достойным ее членом? Поверьте, требования к вам будут самые нестрогие, а отношение – самое благожелательное. Мы с Константином Петровичем прекрасно понимаем, что многих вещей вы знать не можете, и объяснять их вам будем со всем тактом, на который способны. Мы понимаем, что человек не может усвоить все с первого раза, тем более, если он учится в институте так интенсивно, как вы. Понимаем и то, что некоторые наши замечания покажутся вам обидными, ведь мы с вами живые люди. Но все это поправимо, если я увижу ваше искреннее желание совершенствоваться. В конце концов, – Лариса Петровна вдруг хитро улыбнулась, – получить новые сведения и приобрести навыки всегда полезно, кто бы и с какой целью их вам ни преподносил.

Она встала, опираясь ладонями о дубовую столешницу. Илья тоже поднялся.

– Надеюсь, мы с вами поняли друг друга?

Илья Алексеевич любил тещу и искренне переживал, когда она умерла. Он очень уважал эту сдержанную, холодноватую и ответственную женщину и со временем полюбил беседы, которые она вела, чтобы сделать из него настоящего джентльмена. Она, кажется, тоже относилась к нему хорошо. Единственный разговор Ларисы Петровны с дочерью на повышенных тонах случился из-за него. Теща сказала: да как ты не понимаешь, Илья же на землю готов лечь, чтобы вам с Алисой мягко ходить было!

Многие считали, что Тамара очень похожа на мать. Первые годы брака Илья Алексеевич тоже так думал, но потом понял, что сравнивать их – все равно что сравнивать человека с его тенью. Аристократическое достоинство Ларисы Петровны переродилось у жены в высокомерие, активная жизненная позиция – в деспотизм, а принципиальность – в самодурство.

И если теща видела в нем хорошего, положительного молодого человека, чьи манеры просто требуют некоторой шлифовки, то у жены это покровительственное, чуть снисходительное отношение трансформировалось почему-то в представление о собственном муже как о недотепе и дурачке.

– Все, я закончил, – прервал его воспоминания Колдунов.

С тихим хлопком выключился проектор, изображение на экране погасло, а Илья Алексеевич тяжело вздохнул. Сейчас Колдунов соберется и уйдет, оставив его наедине со своим горем. Как тяжело переживать все одному, зная, что от самого близкого человека на свете, от жены, ты никогда не дождешься помощи и утешения! Идти к дочери и плакать вместе с ней? Сейчас, когда он не может предложить ей сколько-нибудь приемлемый выход из ситуации, от его сочувствия ей будет только хуже.

– Ян, что ты нам все-таки посоветуешь? – робко заговорил он.

– Господь с тобой, как я могу советовать сейчас? Помочь – помогу, что бы вы ни выбрали, но не проси у меня, чтобы я решил судьбу твоей дочери.

– И все-таки, Ян! Как бы ты поступил на моем месте?

– Прежде всего, я приложил бы все усилия, чтобы не оказаться на твоем месте! – Колдунов суеверно поплевал через плечо и постучал согнутым пальцем по краю парты. – Ох, прости, пожалуйста, – спохватился он, – ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что думаю на самом деле? Даже если тебе будет обидно это слушать?

– Разумеется.

– Изволь. Как ни крути, но твоя дочка согрешила, и бог наказал ее за этот грех. Она хорошая девочка, и грешила не со зла, а по недомыслию, я в этом уверен. Большой вины ее в этом нет, так уж совпало, что мама ее плохо жизни научила, а какой-то гад воспользовался этим и заморочил ей голову. А бог в милосердии своем наказал ее сразу, не дожидаясь, пока она погрязнет в пороке. Если бы я врачевал не тела, а души, я бы сказал тебе, что божье наказание нужно смиренно принять, а не пытаться избежать его с помощью еще большего греха – аборта. И тогда это наказание обернется спасением и радостью. Иначе, Илья, ты толкнешь Алису на гибельный путь.

Илья Алексеевич сокрушенно покачал головой. Колдунову хорошо говорить! Между тем, даже самый безжалостный дьявол не устраивает для самых закоснелых грешников такого ада, какой устроит Тамара дочери, если та родит внебрачного ребенка.

– Я уж думал развестись, – невпопад сказал он. – Уйти от жены, у меня же есть собственная квартира. Тесть пробил кооператив, но я до копейки сам его оплачивал. Ради этого в Антарктиду мотался, потом в Чечню. Вечно на каких-то платных приемах сидел. Нет, она моя, по справедливости, – воскликнул он жарко, зная, что у жены на этот счет совсем другое мнение. – Перееду, думаю, туда с Алисой, и пусть рожает спокойно. Но Тамара ее в покое не оставит. Просто не отпустит от себя, и все. Да еще в три счета убедит Алису, что со мной вообще нельзя общаться.

– Хорошо, пусть она тогда одна в эту твою квартиру переедет.

Илья Алексеевич покрутил пальцем у виска.

Узнав о беременности Алисы, он и сам сначала хотел ее отселить, но быстро понял, что Тамара не позволит. Зачем ей лишаться такого удовольствия, как третирование беспутной дочери? А уж доводы, чтобы убедить Алису, что она не имеет ни малейшего права жить в той квартире, у жены найдутся.

– Ладно, хватит о моих несчастьях. Ты сам-то что решил? Пойдешь ко мне начмедом?

Колдунов резким движением закрыл молнию сумки, в которую упаковал проектор. Его нужно было сдать в учебную часть.

– Слушай, ты так меня расстроил своими новостями, что я об этом сейчас даже думать не хочу, – признался он. – Я же Алиску много лет знаю, последние два года с ней работал. Хорошая девочка, и на тебе! Надо нам ее из-под удара вывести, только вот не знаю как.

Тепло попрощавшись, мужчины расстались на пороге аудитории. Колдунов помчался сдавать технику, а Илья Алексеевич понуро побрел домой.

Ян сказал, что во всем виновата Тамара – не уследила за дочерью, не привила ей того особенного женского достоинства, которое сделало бы Алису неуязвимой для домогательств. Как он прав, думал Илья Алексеевич, распаляясь. В эту минуту он ненавидел жену сильнее, чем когда-либо раньше. Но, обвиняя ее во всем, что произошло с дочерью, он понимал, что наказание будет нести Алиса.

…Он любил дочь страстно, сильно, той особой горькой родительской любовью, от которой неотделимо чувство страха и чувство вины. Алиса родилась, когда Илья сдавал государственные экзамены. Он был так озабочен своим профессиональным будущим, так стремился получить красный диплом и остаться в аспирантуре, что появление на свет дочери прошло для него почти незаметно. В положенный срок он отвез Тамару в роддом, а через неделю забрал вместе с большим кульком, перетянутым широкой розовой лентой. Отогнув угол одеяла, он увидел круглую нежную щечку, утопающую в старинных кружевах, – теща с гордостью повторяла, что в этих рюшечках доставлено из роддома не одно поколение их семьи. Илья умилился, но не ощутил восторга, который должен испытывать новоиспеченный отец. После рождения Алисы он остался точно таким же, как был, хоть раньше думал, что появление дочери коренным образом его изменит. Нет, он был все тот же Илья, просто теперь по ночам слышал детский плач, а днем развешивал в кухне пеленки и повсюду натыкался на погремушки и бутылочки с молоком. Первый месяц он помогал купать ребенка – ставил ванночку, наполнял ее теплой кипяченой водой и перед началом купания замерял температуру воды специальным градусником. Иногда гулял с Алисой, что не доставляло ему особых хлопот: на свежем воздухе ребенок мгновенно засыпал, и Илья подкатывал коляску к ближайшей скамейке, где устраивался с учебником. Впрочем, все основные хлопоты о ребенке взяла на себя теща. Молодые родители активно делали карьеру – Илья на кафедре неврологии, а Тамара на кафедре микробиологии академии, куда ее устроил отец. Ребенок рос на периферии сознания Ильи Алексеевича: возвращаясь домой до смерти уставшим, он слушал радостные рапорты Ларисы Петровны, что Алиса села, у Алисы прорезался первый зуб, и вот она – представляешь! – сделала первый шаг. Илья восхищался успехами дочери, однако ничуть не жалел, что сам не видел этого первого шага. Он любил дочь, любил смотреть, как она спит с серьезным и сосредоточенно-важным выражением лица, любил ее запах и обожал валяться с ней на диване, чтобы она ползала по нему и теребила за уши. Но вскоре у него находились важные и неотложные дела, и, сдав Алису бабушке, Илья усаживался за статью или за рутинные аспирантские бумаги, ибо работать над ними в клинике у него не было времени.

Тесть с тещей никогда не упрекали его, что он мало занимается ребенком, они, профессиональная домохозяйка и отошедший от дел профессор, были бы рады, если бы родители вообще куда-нибудь испарились, полностью передав малышку на их попечение. Кроме того, тесть одобрял профессиональное рвение Ильи, и не понял бы зятя, если бы тот стал больше времени проводить дома. Константин Петрович считал, что настоящий мужчина должен очень много работать, завоевывать для своей семьи высокое социальное положение, а во всем остальном полностью полагаться на жену.

Илья так и делал: Тамара, так же как и теща, была для него непререкаемым авторитетом в области морали, обеих он считал безупречными женами и матерями и не сомневался, что они дадут его дочери самое лучшее воспитание, какое только можно себе представить.

Поэтому он не вникал в подробности, ограничивая свою роль отца мимолетными вечерними ласками или, наоборот, порицаниями, когда жена говорила ему, что это следует сделать.

Он защитил диссертацию – ребенок пошел в садик. Он стал заведующим отделением – Алису отвели в первый класс. Можно сказать, они делали карьеру бок о бок, но собственный профессиональный рост занимал Илью куда больше, чем проблемы дочери.

Еще до рождения ребенка Илье удалось завоевать уважение Тамариных родителей. Они доверяли зятю и, исхитрившись, записали его в жилищный кооператив – Илья был прописан в институтском общежитии. Константин Петрович предлагал помогать с выплатой взносов, но Илья счел это унизительным для себя, и принялся работать не только для души, как большинство медиков и ученых тех лет, но и ради денег. Именно ради денег он устроился в антарктическую экспедицию и уехал на год, особенно не задумываясь о том, что оставляет дома маленькую дочь. Бродя среди льдов, сидя возле печки в своем домике, он под вой пурги сочинял для нее забавные рассказы, а в хорошую погоду фотографировал пингвинов, чтобы показать ей снимки, когда она подрастет, но, по правде говоря, скучал по ней мало.

Когда Алиса училась в третьем классе, умерла Лариса Петровна. Вскоре вслед за ней ушел и тесть. Кооперативная квартира, в которую было вложено столько сил, времени и средств, оказалась как будто и не нужна, зато теперь активно работающим родителям пришлось заботиться о ребенке самим. Илья Алексеевич решил, что Тамара примет эстафету из рук матери, и продолжал жить в прежнем режиме, ну, а Тамара, кажется, решила, что ребенок уже взрослый и сам может о себе заботиться.

Истина, что Тамара является идеальной женой и матерью, еще долго была для Ильи Алексеевича неоспоримой. Он полностью полагался на ее суждения и считал жену высшим авторитетом в вопросах воспитания, впрочем, как же иначе, если она постоянно напоминала ему об этом сама.

Так прошло около года, и снова, по забавному совпадению, стоило Алисе окончить начальную школу, как Илью Алексеевича выдвинули в начмеды. Против ожидания, эта работа оставляла ему больше свободного времени и душевных сил, чем собачья должность заведующего отделением. Пришлось оставить подработки, ведь на руководящих должностях такого уровня совместительство запрещено, слава богу, пай за квартиру был уже выплачен. Научную работу он тоже бросил, не чувствуя к ней вкуса, таким образом, вечерами Илья Алексеевич теперь бывал дома и мог принимать участие в жизни семьи. Не сразу, исподволь, боясь признаться самому себе, что не ошибся, Илья Алексеевич понял, что на самом деле Тамара равнодушна к дочери.

Он убеждал себя, что ошибается, что такие мысли приходят ему в голову только потому, что они с женой давным-давно охладели друг к другу. Убеждал себя, что виноват во всем сам, ведь именно он недостаточно хорош для такой надежной, ответственной и нравственной женщины, какой является его жена.

Отношения между мужем и женой действительно складывались непросто, как в любой, наверное, семье, где оба супруга ведут активную общественную жизнь. Он, работая, как проклятый, выезжая в опасные командировки, знал, конечно, что жена – это его надежный тыл, но тыл этот был слишком уж надежным, прямо-таки непробиваемым, как бетонная глыба, и таким же твердым, холодным и колючим. А Илье хотелось чего-нибудь помягче, потеплее…

Хотелось огненных борщей с янтарными каплями сала и белоснежным островком сметаны в центре тарелки, салфеток пирамидкой и пышных пирогов. Хотелось обстоятельных завтраков с собой на работу, чтобы салатик в контейнере и нежный поцелуй на дорожку. Хотелось, чтобы его встречали не хмурыми взглядами или упреками, в лучшем случае рассказами, как она вымоталась на работе, а тем же самым нежным поцелуем, и бежали радостно разогревать ему обед.

Хотелось, в конце концов, быть уверенным в том, что отдавая жене зарплату и говоря – купи на нее то-то и то-то, он получит именно то, что заказывал, а не нечто совсем другое, потому что «так лучше для семьи, и только эгоист может этого не понимать».

Словом, он хотел, чтобы жена обихаживала его, полностью освободив от бытовых проблем, и поддерживала в трудном деле руководства медициной, хотел, чтобы она была хранительницей домашнего очага и его наперсницей. А Тамара тем временем дописывала докторскую диссертацию и в гробу видала все домашнее хозяйство и самого Илью Алексеевича вместе с его проблемами. Нет, она вела дом, но только на том уровне, чтобы никто не смог упрекнуть ее, что она плохая хозяйка. Никто из посторонних. Мнение мужа и дочери по этому поводу ее не интересовало.

Пока была жива теща, все разногласия как-то сглаживались. И борщи, и пироги, и теплое душевное общение, и даже поцелуй на дорожку Илья получал от Ларисы Петровны, а жена, полностью освобожденная от бытовых проблем, была тогда к нему терпимее.

Когда же они осиротели, обстановка в семье накалилась. Илья требовал, а жена поступала, как большинство людей, которым для душевного комфорта необходимо переложить вину на кого-то другого. Отказывая ему, она говорила, что не считает возможным обихаживать мужа не потому, что ей лень, а только лишь потому, что Илья недостоин этих забот. Она не может оставить работу, ведь Илья приносит в дом так мало денег, а вскоре, возможно, будет приносить еще меньше, ведь неизвестно, сколько времени может продержаться в начмедах такое ничтожество, как он (по расчетам жены это время давно уже вышло). Нельзя исключить, что Илья вовсе бросит ее одну с дочкой ради другой женщины, ведь он беспринципный и сексуально озабоченный. Она может полагаться только на себя и не имеет права рисковать карьерой, на ней ребенок, и она должна быть уверена, что сможет прокормить его в любой ситуации.

Тамара так и работала на кафедре микробиологии, лечебной деятельностью не занималась, и Илья Алексеевич с превосходством клинициста не считал ее труд настолько изматывающим, чтобы у женщины после сидения за микроскопом и чтения лекций недоставало душевных сил ласково встретить мужа с работы. Кроме того, он не понимал, почему, если конец трудового дня по штатному расписанию в шестнадцать часов, а до дому двадцать минут пешего ходу, нужно приходить в восьмом часу вечера, за несколько минут до него, а то и позже. Писать диссертацию можно и дома, был убежден Илья Алексеевич, ибо сам поступал именно так.

Иногда его мучила бессонница. Он вставал ночью, осторожно прикрывая дверь, выходил на балкон курить, потом пил чай на кухне, пытался заниматься, но в одуревшую без сна голову ничего не лезло. Возвращался в постель и маялся, ворочался, пытаясь уснуть, надеясь, что жена почувствует его беспокойство и проснется. Но за много лет совместной жизни такого ни разу не случилось. Он смотрел, как она спит, аристократически лежа на спине и сложив руки поверх одеяла, и думал, что давно превратился для нее в обузу, в некий бездушный атрибут, который необходимо иметь в хозяйстве и кормить невкусным супом для поддержания реноме достойной семейной женщины. Других применений себе как мужу и отцу Илья Алексеевич в их семейном укладе не находил.

Почему ему много лет казалось, что к дочери Тамара относится иначе? Почему не понимал, что жена родила Алису в первую очередь для того, чтобы иметь полное основание презрительно отзываться о бесплодных женщинах?

Ей нужна была среднестатистическая дочь, чтобы можно было хвастаться коллегам ее успехами, но другой раз и пожаловаться, а как же иначе? Воспитание ребенка – тяжелый труд, и никто не должен думать, что Тамара от него уклоняется. Окружающие должны наблюдать, как она старается во всех сферах жизни, и как жена, и как мать, и как ученый, и видеть достойные результаты этого труда.

Алису жена воспринимала не как человека с собственными желаниями, стремлениями, переживаниями, с собственным будущим, наконец. Это была ее дочь, и покуда Алиса нормально исполняла эту роль, все остальное Тамару не волновало.

Илья Алексеевич понял это внезапно. Как-то Алиса оторвалась от книжки и спросила:

– Мама, что такое такт?

– Это когда ты умеешь не мешать окружающим, – назидательно сказала Тамара. – Например, если ты видишь, что я пришла с работы усталая, не нужно лезть ко мне с вопросами.

Могла бы привести другой пример! – подумал Илья Алексеевич гневно, и тут же на ум пришло множество мелких житейских ситуаций, доказывающих равнодушие жены.

Когда Алиса сказала, что ее похвалили в школе за активную общественную работу и за то, что она лучше всех убирает класс, жена процедила сквозь зубы: «Раз ты такая трудолюбивая, лучше бы больше помогала мне по хозяйству дома».

Жена действительно требовала от Алисы исполнения множества домашних работ, но вряд ли эти требования были обусловлены естественным желанием матери обучить дочь ведению хозяйства. Распоряжения вынести мусор, сходить в магазин, почистить картошку или погладить белье отдавались в форме приказов, при этом Тамара не тратила времени, чтобы привить дочери полезные навыки. Она приказывала и потом ругала за плохо исполненную работу, а показывать, как нужно делать домашние дела наилучшим образом, не считала нужным.

Один раз Алисе захотелось куклу. Это была действительно достойная кукла, даже на непросвещенный взгляд Ильи Алексеевича. Стоило великолепие дорого, но он решил, что с зарплаты вполне может порадовать дочку. По привычке он отдал зарплату жене, а на следующий день попросил нужную сумму. Тамара отказала, да еще и провела с дочерью длительную беседу, объясняя, что только плохие, эгоистичные девочки могут клянчить у родителей дорогие игрушки. Кроме того, Алиса уже взрослая и должна понимать тяжелое финансовое семьи. И вообще, подарки не дарятся просто так, а только на день рождения и на Новый год.

Ему было жаль дочь, жаль и того, что он не доставит ей радости, но, как обычно, Илья Алексеевич решил, что Тамара права. Она получила великолепное воспитание и лучше него знает, что хорошо, а что плохо.

Да, Тамара была в семье абсолютным духовным лидером, и Илья Алексеевич не сомневался в ней до той минуты, когда она разъяснила дочери, что такое такт. Тут он подумал: а почему нормы морали всегда совпадают с собственными интересами жены?

Ханжа, – с ненавистью подумал он и вдруг понял, насколько одинок и заброшен его ребенок. Вечерами они почти ее не видят, дочь сидит в своей комнате и читает, если не загружена по хозяйству. Она привыкла уже не обращаться к родителям за советом или за помощью с уроками, и тем более с просьбами, зная, что ей не только откажут, но и объяснят, что она думает только о себе.

Тамара никогда не вела с ней задушевных бесед. Алиса привлекала ее внимание, только если совершала какой-нибудь проступок. Тут уж она вцеплялась в дочку, как клещ.

От этого понимания Илье Алексеевичу стало не по себе. Он попробовал говорить с женой, но она была из тех людей, что не воспринимают упреки. Его призывы больше заниматься дочерью вылились в несколько скандалов.

Тогда он стал сам вникать в жизнь дочери. Взял в привычку гулять с ней вечерами, помогал с уроками. Именно ему пришлось рассказывать Алисе об изменениях в ее организме, связанных с взрослением, и о том, как с ними справляться.

Чтобы дочери не приходилось торчать в группе продленного дня, Илья Алексеевич иногда забирал ее к себе на работу, усаживал за свой стол, и Алиса делала за ним уроки, а потом отправлялась помогать врачам. Персонал больницы принял ее приветливо и всегда находил, чем занять ребенка, покуда папа-начмед решает производственные вопросы.

Потихоньку, Илья Алексеевич сам не заметил, как это случилось, Алиса стала для него очень близким, очень родным человеком. Он буквально дышать не мог без нее, тревожился, если несколько часов не имел от нее известий, и возвращался с работы счастливый, зная, что сейчас они вместе поужинают и отправятся на прогулку. Если бы мог, он бы каждый день покупал ей подарки, исполнял бы любые ее желания, но жена жестко его контролировала.

Она заметила, что Илья Алексеевич стал больше внимания уделять дочери и, вместо того чтобы порадоваться освобождению от тяготивших ее материнских забот, приревновала. А может быть, подумала: они объединяются против нее. И в таком случае сладить с ними будет труднее, чем с каждым по отдельности.

Не придумав ничего лучшего, она стала настраивать Алису против отца. Говорила, что он безответственный глава семьи и недалекий человек. Впрочем, вздыхала Тамара, сейчас других мужчин нет. Все они сидят на хребте у своих жен. И это еще лучшие экземпляры, ведь остальные – просто алкоголики. Илья просил жену не вести с дочерью таких разговоров, хотя бы о мужчинах вообще, если уж она никак не может удержаться от критики по его адресу. Понятно же, если девушка уверена, что все мужчины уроды, то она и выйдет за урода, ведь лучшего варианта все равно не существует. Жена фыркала, и все продолжалось по-прежнему. А Алиса… Горько было это осознавать, но она верила Тамаре и, любя отца всем сердцем, относилась к нему немного снисходительно. Заботливый и близкий, он был для нее гораздо меньшим авторитетом, чем равнодушная мать.

Годам к двенадцати стало понятно, что Алисе не стать красавицей. У нее сформировалось полноватое ширококостное тело, а лицо оказалось почти точной копией простецкой физиономии отца. Но если мужчина с раскосыми узкими глазами, носом-картошкой и тяжелой челюстью может при известных обстоятельствах даже прослыть очаровательным, то женщине это гораздо сложнее. Нужно много сил, умения и средств, чтобы выгодно подать такую внешность.

Глядя на дочь, Илья Алексеевич жестоко страдал и винил себя, что его гены оказались столь сильными и забили аристократическую породу жены. Он мечтал, что дочка вырастет похожей на Тамару, с ее легкой костью и породистым лицом.

Тамара тоже переживала Алисину некрасивость, но по-своему. Она не сочувствовала дочери, не задумывалась, как та будет устраивать личную жизнь. Заурядную внешность Алисы она воспринимала как личное поражение – ведь это она, совершенная во всех отношениях особа, произвела на свет столь непривлекательный организм! Она могла бы научить дочь выглядеть если не красиво, то эффектно, стильно одеть ее, в конце концов, отдать на спорт, где из Алисиной фигуры вылепили бы что-нибудь путное. Вместо этого Тамара занялась привычным делом – поиском виноватого, и, разумеется, его нашла. Как всегда, им оказался Илья Алексеевич, точнее, его генетический код. Широкий таз, полные икры и тяжелые щиколотки – все это была «та порода». Не стесняясь напоминать дочери об ее физических несовершенствах, она сокрушалась, как ей не повезло родиться от такого отца. Если Алиса пыталась сидеть на диете, Тамара заявляла – это бесполезно, ты никогда не будешь стройной. Между тем Илья Алексеевич не был толстым. Да, кость тяжелая, но он всегда выглядел поджарым и подтянутым. И Алиса могла бы стать такой, если бы мать не убедила ее, что это невозможно.

Илья всеми силами пытался помочь дочери, но женщину может воспитать только женщина…

Тамара не учила Алису, как обращаться с мужчинами, не готовила ее к роли матери семейства.

Вот и допрыгалась, – зло подумал Илья Алексеевич. – Девочке девятнадцать лет, а судьба уже разрушена. Ладно, пусть она целыми днями занята на работе, пусть некогда вести беседы о женском счастье, но если бы у Алисы перед глазами был пример нормальных супружеских отношений, а не то безобразие, что у нас с женой, она десять раз бы подумала, прежде чем отдаваться какому-то женатому козлу. Впрочем, Тамара устраивала ей профилактические скандалы, запрещала ходить на вечеринки, орала, чтобы Алиса ни при каких обстоятельствах не смела ложиться в постель до свадьбы. Но прекрасно же известно: если хочешь, чтобы человек что-то сделал, прикажи ему, чтобы он этого не делал.

Угрозами и запретами не воспитаешь, а у жены в арсенале никаких других методов нет.

Илья Алексеевич притормозил на автобусной остановке и огляделся, не идет ли подходящая маршрутка. За горькими размышлениями он не обращал внимания на погоду, между тем давно уже шел холодный осенний дождь. Вздохнув, Илья Алексеевич устроился под стеклянным козырьком и закурил.

Упустила дочь, упустила, – зло думал он. – Паршивая эгоистка!

Он проклинал Тамару всевозможными проклятиями, раздувал в себе ненависть и презрение к ней, заваливая этими злыми мыслями, как мешками с песком, ту очевидную истину, что в несчастье дочери виноват только он сам.