Онлайн чтение книги Княгиня Монако
XXV

Граф ждал так приблизительно три четверти часа; затем он увидел, как г-жа де Монтеспан вышла из комнаты в великолепном наряде, с улыбкой на устах; она встретила кавалера с сияющим видом, и он придал своему лицу соответствующее выражение. Он подал даме руку и попросил разрешения проводить ее, на что она согласилась чрезвычайно охотно.

— Сударыня, ваша красота столь победоносна, что, если вы соблаговолите замолвить за меня словечко, я уверен в успешном исходе дела.

— Вы не можете сомневаться в моем обещании, сударь, я исполнила его в точности.

— Вы изволили говорить с королем?

— Более получаса.

— И вы поддержали мою просьбу?

— Столь же горячо, как если бы речь шла о моем родном брате.

— Что же ответил его величество?

— Король считает это затруднительным из-за возникших препятствий, тем не менее я надеюсь, что он их преодолеет.

— Вы соблаговолили предоставить ему для этого средства?

— Я предложила королю более десяти способов, и он согласился с этим, пообещав выбрать лучшие из них. — Я, как и вы, надеюсь, что он это сделает.

— Не сомневайтесь в этом.

— Стало быть, король дал вам слово, не так ли? По вашей просьбе и вследствие того, что вы обо мне рассказали? Значит, я буду всем обязан именно вам?

— Только мне, уверяю вас.

Будучи не в силах больше сдерживаться, Лозен стиснул руку маркизы и, наклонившись к ее уху, сказал:

— Вы лгунья, грязная потаскуха и подлая обманщица; вы не сказали ничего подобного, а, напротив, убеждали короля не считаться со мной; вы отзывались обо мне ужасно дурно, употребляя при этом почти те же выражения, с помощью которых вы бранили его величество, причем в том же месте и при тех же обстоятельствах.

Граф прибавил к этой выразительной фразе поток ругательств, которые я не смею здесь привести (самыми невинными из них были «шлюха» и «мошенница»); затем он дословно повторил ее беседу с королем. Маркиза настолько растерялась, что ничего не смогла ему возразить. Никогда еще она не была в таком замешательстве: ей с трудом удалось скрыть свой ужас, гнев, а также дрожь ног и губ. Придя же на репетицию балета, она упала в обморок.

Все уже собрались; король в испуге подошел к маркизе; настойка королевы Венгерской и самая сильная нюхательная соль оказались бессильны — маркиза не приходила в чувство. Наконец г-жа де Монтеспан открыла глаза, но она была так растерянна, что не решалась поднять взгляд из опасения увидеть перед собой Лозена. Она попросила разрешения вернуться к себе, и, как только это стало возможно, король последовал за ней. Вообразите эту сцену! Маркиза едва не сошла с ума:

— Как Лозен узнал, о чем мы говорили? Я не понимаю, может быть, ему сказал об этом дьявол? Но он, несомненно, повторил мне все до последнего слова.

— Вы ошибаетесь, это невозможно.

— Безусловно, граф знает все; либо он слышал это, либо он чародей; как же он со мной обращался!

— Как вы это допустили?

— Разве я могла поступить иначе?!

— Почему же вы никого не позвали, чтобы его выставили за дверь!

— Во дворце вашего величества! Одного из его друзей и его лучших придворных! Разве меня бы послушались?! К тому же, признаться, мне это и в голову не пришло: я так растерялась, что просто лишилась рассудка!

— Я не знаю, что мешает мне приказать арестовать графа и отправить его в Бастилию. Фат! Наглец!

— Ах! Этот негодяй очень опасен!

— Пусть он ведет себя осмотрительно и не дает мне ни малейшего повода, иначе, клянусь…

— Ах, государь! Он станет водить вас за нос, оскорблять, и вы же будете просить у него прощения.

— Сударыня!

— Этот человек держит вас в руках и повелевает вами, как ни одна женщина в мире; вы питаете к нему слабость, он притягивает вас, как никто другой. Я уже говорила вам: вы осыпаете его милостями, а он принимает их как должное, даже не соизволив сказать: «Я благодарю вас».

Самое любопытное, что маркиза была права: в самом деле, Лозен был повелителем короля, а не король — повелителем Лозена. Он разрешал графу то, что не позволил бы даже дофину. В дальнейшем вы в этом убедитесь.

С этого дня еще долгое время г-жа де Монтеспан отваживалась беседовать с королем только по секрету, принимая множество мер предосторожности. Она говорила порой со смехом, что у Лозена в услужении находится дьявол и что прочие придворные вполне могли бы пользоваться его услугами вместе с графом.

— Мне кажется, он прячется за пологом моего алькова, и ночью в любую минуту может предстать передо мной со своими блестящими рожками.

— Увы! — отвечала г-жа Корнюель, которой это рассказали.

— Госпоже де Монтеспан следовало бы знать: не все то золото, что блестит, тем более в подобных случаях.

В течение нескольких дней взбешенный Лозен и король, озадаченный его гневом, чувствовали себя неловко при встречах и не разговаривали друг с другом. Наконец, граф не выдержал и во время одной из больших аудиенций ухитрился поговорить с его величеством с глазу на глаз, несмотря на то что король всячески старался этого избежать. Увидев приближающегося Лозена, он сделал два шага к двери, но граф дерзко остановил его:

— Государь, всего два слова.

— Что вам угодно, сударь? — спросил король, старясь держаться с присущим ему высокомерием.

— Я пришел просить наше величество об исполнении его обещания.

— Какого?

— Относительно должности командующего артиллерией; вы мне ее обещали, и я на это рассчитывал.

— Вы не правы, сударь.

— Не прав?

— Да, вы не правы: вы сами освободили меня от всяких обязательств. Давая вам обещание, я поставил одно условие; вы его нарушили, и теперь я ничем не связан.

— Ваше величество, это недостойно ни короля, ни даже простого дворянина, это недостойная и бесчестная увертка.

— Сударь!

— Я повторяю: прибегать к уловке, чтобы уклониться от своих обязательств, недостойно дворянина, и я счел бы себя опозоренным, если бы воспользовался тем же.

Граф отступил на несколько шагов, повернулся спиной к королю, вытащил свою шпагу, сломал клинок ногой и, отшвырнув обломки в сторону, вскричал в ярости:

— Это поистине так, и я ни за что, ни за что не стану служить государю, который столь подло нарушает свое слово, и для меня не имеет значение, к чему это приведет.

С любым другим на месте Лозена все было бы кончено, но вот доказательство того, что наш государь питал к графу слабость: вместо того чтобы рассердиться, приказать схватить наглеца и посадить его в подземный застенок, король, будучи вне себя от гнева, открыл окно, выбросил свою трость в сад и сказал со спокойствием человека, сумевшего овладеть собой:

— Ударив знатного человека, я укорял бы себя всю жизнь, однако это единственная награда, которую вы заслуживаете. После этого он ушел.

Вы можете представить себе состояние Лозена: то была смесь ярости, ужаса и чуть ли не отчаяния; он считал себя обреченным, но при этом не падал духом: он никогда не сомневался в своей счастливой звезде, и я уверена, что он не сомневается в ней и сейчас, находясь в заточении в неприступной крепости, под надзором самого беспощадного из тюремщиков.

В тот вечер Лозен больше не появлялся в обществе, а на следующий день его арестовали прямо в спальне и повезли в Бастилию. Безусловно, он заслужил это, но тем не менее не считал себя побежденным. Гитри, один из фаворитов короля, для которого государь учредил должность начальника гардероба, был другом Лозена; он решил доказать это графу на деле и дерзнул поговорить с его величеством, который, вероятно, только этого и ждал.

— Государь, — сказал Гитри, — пожалейте графа.

— Сударь, пожалеть его, этого наглеца и неблагодарного негодяя?

— Нет, государь, несчастного человека.

— Вы шутите!

— Он потерял голову, он лишился рассудка, я вас уверяю.

— Лозен отнюдь не лишился рассудка, его голова на месте, он такой всегда; я знаю графа, и пусть со мной больше не говорят о нем.

— Ваше величество, я заклинаю вас выслушать меня: Лозен рассчитывал на ваше слово, ведь вы никогда не нарушаете своих обещаний; граф расстроился из-за того, что он вам так не угодил, а тут еще эта высокая должность, он был ею ослеплен; он до сих пор в отчаянии, отсюда его высказывание…

— Сударь, нельзя выказывать неуважение своему повелителю: такому гнусному поступку нет оправдания.

— Покорнейше вас прошу принять во внимание данное ему обещание, его высокие надежды, его неизменную преданность вам, а также боязнь вас обидеть. Примите все это во внимание.

— Я подумаю, сударь.

Король сказал свое последнее слово, после которого добавлять уже было нечего. Однако Гитри продолжал свое дело, неоднократно возобновляя попытку продолжить этот разговор. Сначала король относился к этому с раздражением, а затем поддался на уговоры и снизошел до того, что сказал: — Бедняга Лозен! Должно быть, он умирает там со скуки!

— Граф умирает от желания видеть ваше величество, государь. Он думает только о вас.

— Неужели? А не о своих любовницах?

— Даже самая дорогая его сердцу любовница ничего для него не значит по сравнению с одним лишь словом вашего величества.

— Вы уверены, что это так? Вы не стараетесь его обелить?

— Я ручаюсь.

— В таком случае мы посмотрим.

На следующий день король назначил командующим артиллерией герцога дю Люда, первого дворянина королевских покоев, а тот продал прежнюю свою должность герцогу де Жевру, который оставил свободным место командира роты телохранителей.

— Гитри, — сказал король во время вечерней аудиенции, — не угодно ли вам совершить прогулку в Бастилию? — Ваше величество, у меня нет ни малейшего желания это делать.

— Как! Вы даже не хотите сообщить приятную новость одному из своих друзей?

— Ах, государь, это другое дело, я поспешу туда, как только наступит рассвет. А что это за приятная новость?

— Скажите графу, что я предлагаю ему место капитана телохранителей, которое занимал Жевр.

— Ах, ваше величество, это не то же самое, что должность командующего артиллерией, но, в конце концов…

— Вам легко привередничать; я полагаю, Лозен не станет так уж упрямиться, сидя под замком.

Гитри отправился к графу. Тот отнюдь не ожидал подобной милости, тем более что он ни о чем не просил. Поскольку дерзость Лозена ни с чем не сравнима, он, видя этот поворот в отношении к нему короля, вообразил, что сможет извлечь из королевского великодушия больше выгоды, и заявил Гитри:

— Я не намерен идти из епископов в мельники. Гитри вернулся смущенным; король принялся его расспрашивать и, видя его замешательство, рассмеялся.

— Бьюсь об заклад, что Лозен отказывается, — сказал он. — Я знаю графа и почти ожидал этого. Он полагает, что моя доброта прострется дальше. Поезжайте завтра опять в Бастилию и уговорите Лозена; да будет ему известно, что второй отказ может повлечь за собой полный разрыв между нами и я его ни за что не прощу.

Гитри вновь взялся за дело; он очень веско сказал графу, что это его единственная надежда на спасение, и другой у него не будет, что ему следует нагнуть голову, с тем, чтобы позже выпрямить ее. Лозен изволил согласиться на предложение государя, и, как только он его принял, был отдан приказ выпустить узника из Бастилии.

Вечером, когда Лозен вышел из тюрьмы и отправился поклониться королю и присягнуть ему на новую службу, во дворце собралась толпа придворных. Всем хотелось посмотреть на графа и присутствовать при его встрече с государем. Госпожа де Монтеспан, испытывавшая страх перед своим любовником, явилась первой, выказывая свое великодушие. Лозен же обошелся с ней сурово. Король встретил моего кузена очень милой улыбкой и прежде всего назначил его капитаном телохранителей.

— Государь, эта должность тем более мне дорога, что она опять приближает меня к вашему величеству, — сказал Лозен.

Затем, как я уже сказала, появилась г-жа де Монтеспан; с многообещающим видом, который маркиза умела напускать на себя когда угодно, она поздравила графа.

— Сударыня, — заявил он, — я знаю все, чем я вам обязан, и никогда этого не забуду.

Затем он так резко отвернулся, что его спина оказалась прямо перед лицом дамы; все это видели, и некоторые стали злорадствовать. Между тем г-жа де Монтеспан восприняла это с тем же любезным видом и посмеялась над грубостью Лозена, заявив, что следует быть снисходительной к узнику.

Это стало началом нового возвышения графа. Он продал свой полк драгун и опередил других военачальников, превосходивших его возрастом и знатностью; когда в руках у него был командирский жезл, никто не держал его так высоко, как он; вскоре его произвели в генерал-лейтенанты, а затем умер его отец, и мой кузен унаследовал его роту, состоявшую из ста дворян-алебардоносцев, входивших в свиту короля. Однако графу и этого было мало.

Мы постоянно встречались, и время от времени Лозен клялся мне в прежних своих чувствах, уверяя, что он всегда любил только меня, что другие женщины были для него игрушками, а не любовницами, что, стоит мне захотеть, он оставит двор и откажется от своих честолюбивых замыслов; он полагал, что мы могли бы спокойно жить в Париже, не думая ни о г-не Монако, увивавшемся за г-жой Мазарини, ни о короле, ни об остальных — все они внушали графу только отвращение.

Порой я готова была поддаться на его уговоры, но потом!.. Отец всегда читал мне наставления по этому поводу.

— Не слушайте его, дорогая моя, — говорил он, — с ним вы попадете прямо в дом для умалишенных. Лозен считает, что мир создан лишь для него и что каждый должен способствовать его процветанию или возвышению. Я не знаю, что между вами происходит, и ни о чем вас не спрашиваю, это не мое дело, но я должен вас предупредить: берегитесь!

Как-то раз мы отправились посмотреть на скачки в Булонском лесу, где господин Главный состязался с маршалом де Бельфоном; их лошади мчались с быстротой молнии. Заклад составлял три тысячи пистолей, и я тоже сделала ставку. Лозен, не говоривший со мной уже несколько недель, внезапно подошел ко мне и спросил:

— Сударыня, на чьей вы стороне?

— А вы, сударь?

— Это не ответ, я спросил первым.

— Я ни на чьей стороне, разве что на стороне этой красивой серой лошади в яблоках, которая приплясывает там от нетерпения.

— Что ж, я очень рад, ибо я держусь того же мнения. Я продал эту лошадь господину Главному в прошлом году как самого лучшего и резвого из всех скакунов, каких мне доводилось видеть; она наверняка опередит других, причем намного.

Я отвечала, что он прав. Ведь это так естественно, не так ли? Но все едва не кончилось дуэлью. На следующий день Лозен, встав не с той ноги, заявил, что я предпочла господина Главного из-за шевалье де Лоррена, от которого, как всем известно, я без ума. Он также сказал, что я нарочно определила шевалье де Лоррена к Месье, чтобы быть к нему ближе; впервые встретившись с шевалье де Лорреном, граф принялся над ним насмехаться, на что тот заявил ему надменным тоном вельможи:

— Помилуйте, господин де Лозен! Вы хотели бы внушить окружающим, что я обрел успех за ваш счет; к счастью, все знают, что я не нуждаюсь для этого ни в ком, и, кроме того, всем известно, на что мы оба способны. Поэтому успокойтесь и давайте останемся добрыми друзьями.

Лозен едва не задохнулся от гнева, но умолк; шевалье де Лоррен был одним из тех, что убивают с помощью яда и шпаги, но, главным образом, разят людей наповал словом.