Онлайн чтение книги Когда я был вожатым
Как появился «СОС»

Вскоре состоялось и совещание садолазов.

Подготовили мы его и провели, надо сказать, с блеском.

Вначале в окружающие деревни являлись наши ребята целым звеном, становились на улице, где-нибудь у школы, у пожарного сарая, у кучи деревенских бревен, места деревенских сборищ, и трубили сбор.

Конечно, на звуки горна и бой барабана сбегались все любопытные мальчишки и девчонки. И тут наши представители объявляли:

— Внимание, внимание! Поспели смородина и малина. Поспели вишни. Растут яблоки. Наступает время лазить по садам. Ребята, мы решили собрать совещание по обмену опытом. Как лазили прежде, как теперь. Лазить или не лазить в будущем. Присылайте делегатов на берег реки у парка. Выбирайте самых отчаянных, самых ловких, самых деловых садолазов!

Тут же проводили выборы и вручали мандаты с правом решающего голоса, написанные на березовой коре.

И что же вы думаете: ребята пришли. Один за другим, иные крадучись: нет ли здесь подвоха? Босые, простоволосые, сжимая картузы в руках, пряча лукавые глаза под чубами. И великовозрастные и малыши, «садолазы будущего».

Самым старшим делегатом «от садолазов прошлого» оказался сам директор совхоза.

— Я был садолазом, когда еще вас, пацанов, и на свете не было. И знаете где? В городе Белеве. Там, откуда знаменитая белевская яблочная пастила. Ох, какой это город, какие там сады! Какие грушовки, какие анисы! А груши бергамот, а дули! И как же нас за них дули! Да знаете ли вы белевских собак? А садовых сторожей? Ну, тогда вы ничего не знаете! Бородачи, глаза ястребиные, голоса медвежиные. Как рявкнут, бывало: «Держи-держи!»<p>— так от страха с забора свалишься. Да… И все-таки сады мы обчищали… Но ведь это были купеческие, буржуйские сады.

А теперь?

— И теперь есть кулацкие, поповские, — сказал какой-то мальчишка из деревенских.

— Про эти не говорю, но есть и народные. Вот этот, наш совхозный, он же принадлежит народу.

— А кто с него яблоки ест? — опять раздался скептический голос со стороны деревенских.

— Вот это интересный вопрос, — подхватил директор, — для кого мы хотим сохранить яблоки? Надо избрать комиссию, пусть выяснит и доложит. Давайте выберем делегатов от разных деревень, и пусть они…

— А ты скажи сразу!

— Сказать проще всего, а лучше будет, когда сами увидите. Наш совхоз, вы знаете, поставляет овощи, молоко для больницы. И, когда вы сбиваете недозревшие яблоки, обламываете вместе с ветками вишни, вы отнимаете их у больных людей, которые сами не могут пойти в сад да и сорвать… Снабжаем мы туберкулезный детский санаторий.

Видали бы вы, какие там несчастные ребята лежат! Иные совсем неподвижно, в гипсе.

— Это чтобы горбы не росли, я знаю! — заявил один из деревенских.

— И вот таким ребятам не дать из нашего сада яблока? Да я бы на вашем месте собрал и отнес! А не то что вот так зря зеленушками оборвать.

— Мы не оборвем, так другие.

— Верно! Вот потому мы и предлагаем вам создать союз садолазов и взять под свою охрану сад.

— Лазить, но организованно! — сказал Шариков.

— Правильно! — раздались голоса.

Дело кончилось тем, что был создан «СОС»<p>— союз отважных садолазов. В его совет избрали троих пионеров и двоих деревенских ребят.

Все ребята согласились: зеленые яблоки не рвать, яблони не трясти, собирать только опавшие, караулить сад по очереди<p>— деревенские вместе с пионерами. А сохраненный урожай яблок разделить поровну: половину совхозу, половину караульщикам.

Директора это вполне устраивало. Это было лучше, чем ничего.

Через несколько дней мы устроили торжественную передачу сада союзу садолазов.

Бил барабан. Звучал горн. Деревенские ребята выстроились в одну шеренгу, пионеры<p>— в другую. Директор совхоза Никодим Петрович зачитал приказ о передаче сада под охрану «СОСа», Костя Котов<p>— председатель совета прочел клятвенное обещание садолазов сберечь яблоки, после чего был устроен сбор уцелевших вишен и их дележка. Собрали всего четыре небольшие корзинки и разделили по жребию.

Для того чтобы доставить вишни в туберкулезный детский санаторий, избрали делегатов: двух деревенских и от нас Риту.

Директор запряг своего выездного коня в пролетку и сам повез делегацию в Москву.

Выглядело это довольно любопытно. На козлах сидел директор, в полотняном костюме, в шляпе; в пролетке<p>— пионерка с корзиной вишен на коленях и двое босоногих деревенских мальчишек, от волнения утирающих рукавами носы.

Эта поездка произвела действие, не сравнимое ни с какими словесными уговорами, убеждениями, рассуждениями. Когда ребята своими глазами увидели страдания больных костным туберкулезом детей, они были потрясены не менее, чем Данте, которому Вергилий показал мучения грешников в кругах ада.

Стойкая Рита рассказывала о закованных в гипс ребятах со слезами на глазах.

Что и как рассказывали своим друзьям деревенские мальчишки, мы не знали, судить могли только по результатам. Когда мы делили набранную в саду черную смородину, деревенские старались в корзинку для санатория положить ягод побольше. Набивались в провожатые. Один парень принес и добавил из дома «гостинчик»<p>— малосольных огурцов: там какой-то девочке очень-очень хотелось их попробовать. А другой принес сверчка в спичечной коробке: какой-то мальчуган, лежащий вот уже много месяцев неподвижно на спине, мечтал, чтобы у него сверчок «чиркал» под подушкой.

— Он его спрячет, — убеждал парнишка, — руки-то у него свободные. Сумеет схоронить. Главное<p>— доставить ловко, чтобы никто не заметил!

Доставили мы сверчка.

Эти больные дети, ждущие нашей помощи, вызвали такое участие, такую бурю добрых чувств, внесли такой великий смысл в дело сохранения совхозных яблок, что охрана их превратилась в самое желанное дело.

Особенно рвались мои ребята в ночные патрули. Девочки требовали равноправия и в этом. Кого отстраняли от ночных дежурств за малолетством, огорчались до слез.

Приходилось вместе с ребятами постарше брать и малышей.

В центре сада мы построили для дежурных шалаш.

А чтобы не было страшно, вблизи шалаша теплился негасимый костер из обломков упавших деревьев. Всю ночь он таинственно и притягательно мерцал среди старых корявых деревьев бывшего барского парка.

Признаться, и мне доставляло удовольствие проснуться среди ночи и пройтись проверить наших дежурных: подойти незаметно, послушать, о чем говорят, оставшись одни, наши и деревенские ребята.

Обычно я ходил не один, а потихоньку будил и брал с собой кого-нибудь из пионеров. Участвовать в обходе вместе с вожатым было для ребят счастьем, особенно для малышей. Как же они потом гордились!

Как-то я взял с собой Катю-беленькую. Она шла, крепко вцепившись в мою ладонь пальцами, и я чувствовал, что вся она дрожит. Ведь это первый раз в жизни идет она по темному лесу, среди таинственных черных деревьев, глубокой ночью. Не то во сне, не то наяву. Каждый шорох, каждый незнакомый звук так непонятен и страшен. Почему зашуршало позади? Отчего треснул сучок впереди? Что там упало сверху?

— Вожатый, — шепчет она, — а если они спят, а? Мы их напугаем, да? Вот будет здорово!

Однако напугались мы сами, нас угораздило набрести на заспавшуюся совхозную свинью, отбившуюся от стада.

Она вскочила и бросилась прочь с ужасным треском, визгом и хрюканьем.

Мы так и присели.

Свинья, промчавшись мимо костра, перепугала дежурных. Игорек затрубил в горн. Ему отозвался дежурный в лагере, забив в барабан. Общий сигнал тревоги поднял всех ребят.

И вскоре мои пионеры с горящими факелами, заготовленными заранее на этот случай, стали окружать сад.

В совхозе подняли отчаянный лай все собаки. Прибежал ночной сторож с берданкой и, наконец, сам директор, заспанный, босиком.

Учебная тревога, как мы ее назвали, получилась на славу. Ребята были убеждены, что это вожатый проверил их боевую готовность на случай настоящего нападения на сад.

Только мы с Катей-беленькой и знали, что причиной переполоха была свинья, но тайны решили никому не открывать. Как же мы потом смеялись! И долго еще<p>— взглянем друг на друга, приложим пальцы к губам и про себя улыбнемся.

После ночного происшествия Катя стала как-то веселей, живей, выше держала голову и на остальных поглядывала самоуверенно.

Ей все девчата завидовали, что она поднимала тревогу вместе с вожатым. И это наполняло ее гордостью. Не Рита, не Катя-большая, а она, малышка, участвовала в таком замечательном происшествии.

Прошлись мы с ней как-то и еще раз. Послушали ребячий разговор у костра. Разговаривали какой-то деревенский и Франтик о том, почему интересней дежурить ночью. Франтику нравились ночные дежурства, потому что ночью у него появлялись необыкновенные фантазии.

Ему казалось, будто деревья<p>— это заколдованные великаны, будто они по-своему разговаривают, шепчутся. Вот и сейчас<p>— слышь, кругом тишина, не шелохнется, а они шелестят листвой, даже в безветрии!

Действительно, на осинах слышался шелест листвы.

Осиновый лист так устроен, что колышется от малейшего потока воздуха, а воздух движется всегда: лес днем вбирает в себя теплые струи, ночью отдает тепло восходящими потоками.

Деревенский слушал, Франтик рассказывал:

— Тебе нравится, когда вот такая тишина-тишина, а деревья шепчутся?

— Нет, — ответил деревенский, — по мне, лучше бы ветерок, когда яблоки сшибает! Утром глядишь<p>— и полный картуз. А теперь, поди-ка, ничего не нападает… И чего дежурил, приду пустой.

Так вот почему деревенские стремятся на ночные дежурства! Раньше что-то не очень рвались, а вот как белый налив стал поспевать, как посластела грушовка…

— А мы давай тряхнем… немного, — предложил бескорыстный Франтик от доброты душевной.

— Не, — сказал деревенский, — это не закон! Раз был такой уговор<p>— не трясти, давай не будем.

Я нагнулся к Кате.

— Слышишь, какие честные деревенские ребята.

— Слышу, — ответила Катя тоном человека, открывшего великую тайну.

— Давай не показываться им.

— Хорошо.

Мы крадучись обошли шалаш и, не хрустнув веткой, удалились.

Было безлунно-темно и тихо. Мы шли при свете звезд, угадывая тропинки. Молча, задумчиво. О чем думала Катя-беленькая? О чем-то большом и важном так сосредоточенно она молчала. Говорят, дети растут ночью, во сне.

Мне казалось, что в ночном походе эта девочка-малышка возрастала духовно. И я испытывал какое-то удивительное чувство, ни с чем не сравнимое, даже необъяснимое и сейчас, при воспоминании.

От одного лишь того, что глубокой ночью, когда все люди спят, со мной рядом идет маленькое человеческое существо, разбуженное мной от детского безмятежного сна, и о чем-то думает, на душе у меня было неизъяснимо хорошо. Я пробудил в маленьком существе нечто новое<p>— способность думать о чем-то высшем, а не только об играх, о еде, о сне в теплой кровати. Душу мою наполняло ощущение счастья, полноты жизни, ненапрасности бытия.