Онлайн чтение книги Король абордажа
Глава 3. ТОМА И НОВЫЙ ГОД

Рыбак Тома легко шел по ветру от острова Табога к Панаме. Теперь он уже видел место своего прибытия. Белые и красные стены метрополиса Центральной Америки почти на полмили протянулись вдоль песчаного берега Южного моря — города, который уже не был центром, но все еще сохранял огромную значимость.

Тома, самбо [64]Самбо — потомок от смешанного брака индейцев и негров. из деревни Ната, расположенной выше по побережью, всегда с удовольствием подплывал к огромному городу на закате. Солнце постепенно погружалось в горы и бросало богатые пурпурные блики на округлые холмы вокруг Панамы. Тома всегда нравились сочные цвета в природе, искусстве и религии.

Блестящие черные глаза наполовину негра, наполовину индейца обежали знакомые очертания высоких построек. Слева от него, на северном конце города, он увидел форт Нативидад, который защищал единственный мост через реку Алгарроду. Справа от него ярко сияли на солнце красные черепичные крыши знаменитой обители Мерседес. Тома радостно улыбнулся; в новогодний вечер 1670/71 года добрые сестры обители угощали бедных пирожками, орехами и конфетами из сахарного тростника.

Рядом с обителью возвышались колокольня и высокие стены монастыря добрых францисканцев. А дальше располагались три городские площади.

И надо всем доминировала наводящая на возвышенные мысли башня кафедрального собора — огромные раковины-жемчужницы, вделанные в его купол, сверкали белизной, девственно чистые, словно сама Божья Матерь.

Хотя самбо и не мог разглядеть их, но он знал каждую лавку на берегу. Там торговали мясом, овощами и маслом, а вон там находился рыбный рынок, куда Тома и его товарищи сбывали устриц, крабов и макрель, которых Бог посылал в их сети.

Потрепанная лодка легко качнулась на волнах, уловив в свой парус резкий порыв ветра, и понеслась еще резвее. Самбо обрадовался этому: уж теперь он обязательно успеет к празднику Святого Педро.

Он бросил взгляд на свою женщину Пепиту, которая спала среди тыквенных бутылей с пеликаньим маслом. Из отваренных птиц вытапливалось великолепное густое масло, которое использовалось для смазки упряжи и седел. На рынке оно стоило целых три песо бутылка.

С чувством приятной легкости Тома поднес к губам зеленый кокос и сделал длинный глоток сладковатого прохладного молока. Ах! Жизнь чудесна, а Панама — это самый прекрасный город в мире. Это признают даже хвастуны кастильцы, которые все время ноют о старых городах в Испании.

Из-за рыбного рынка мрачно выглядывала тюрьма, в которой сидели убийцы, воры, неплательщики налогов и все враги короля и церкви.

И снова Тома прищурил глаза на закат, посмотрел на колокольню кафедрального собора и тихо поморщился. Сегодня вечером Пепита наденет мантилью, и они пойдут слушать специальную мессу, которую будет служить архиепископ в честь празднования Нового года.

Правый край города вдавался в гавань. Там стояли семь правительственных зданий. Это были губернаторский дворец, таможня, королевская казна и королевский склад, в котором временно хранились богатства из Южной Америки, которые должны были отправиться в полный опасностей путь до Мадрида.

Плохо, что Пепита была уже не молода, подумал он; она сможет работать еще года два, не больше. После этого ему придется поискать себе другую женщину, хотя он оставит у себя Пепиту, потому что она превосходно готовит.

Здание муниципалитета, конечно, будет освещено, как и дворцы архиепископа и генерал-губернатора. А что приятнее всего, красивые дамы и их гордая свита наденут лучшие наряды и соберутся вокруг сделанного из камня дерева Справедливости, которое украшает Плаца Майор.

На них будут смотреть толпы молчаливых быстроглазых индейцев с равнин Пакоры, самбо из Наты, метисы и сотни свободных негров, а также все испанцы из разбросанных по побережью деревушек.

Конечно, все напьются в меру, насколько им позволят финансовые возможности. Тома нащупал в своем кошельке из кожи шакала среди какао бобов, которые служили мелкой разменной монетой, о радость, серебряный реал, который он приберег на черный день.

— Оле, женщина! — Тома легко пнул ее по заду. — Просыпайся, лентяйка, и причешись.

Пепита повернулась на бок, широко зевнула, обнажив черные зубы, приподняла голову и приоткрыла заспанный глаза.

— Еще рано, — буркнула она и снова завалилась спать.

Всего несколько суденышек лежало на боку в грязи у причала; а в гавани стоял всего один большой военный корабль вице-короля Перу.

Стайка серовато-коричневых пеликанов пролетела мимо лодки, чтобы присоединиться к пиршеству чаек, которые отыскали на камнях устриц.

Тома облизал губы. Славно, на реал можно купить достаточно красного вина, чтобы разогреть старые кости и развеселить сердце; красное вино способно даже заставить его вновь увидеть в костлявой Пепите молодую девушку.

При неожиданно раздавшемся звуке пушечного выстрела он вздрогнул, а потом от всей души расхохотался, заметив облачко дыма над мысом Матадеро и несколько озадаченных стервятников, которые взлетели с верхушек своих излюбленных пальм на Плаца Майор. Господи! Это просто салют в честь Нового года.

Да, и хорошо, что у него есть добрый друг самбо Педро, который плетет сети. У него в пригороде Маламбо всегда достаточно пальмового вина.

Донья Елена заметно вздрогнула; не каждый день под ее крышей собиралось такое блестящее и утонченное собрание. До нее доносился голос дона Андреаса, глубокий и хорошо поставленный. Он приветствовал его светлость архиепископа. Дон Хуан Боргеньо, помощник губернатора Верагуа, зашел ненадолго и сообщил, что его превосходительство дон Хуан Перес де Гусман, рыцарь ордена Святого Жозефа, губернатор и главнокомандующий Панамы, прибудет принять участие в празднике, который она вместе со слугами готовила почти три дня.

Донья Елена на цыпочках, придерживая шуршащие юбки проскользнула в кухню и тревожно оглядела стол, загроможденный разнообразными блюдами: индейки, перепелки, голуби, утки, яйца чаек — и все это было разложено на огромных тарелках из чистейшего перуанского серебра.

Она приподняла бровь. Какая досада! Несмотря на все меры предосторожности, запах от горячих блюд все равно разносился по всему дому, словно в какой-нибудь плебейской хижине. На другом столе высились груды говядины, оленины и даже лежали зажаренные целиком дикие свиньи Почему упарившаяся прислуга еще не принесла пирог с игуаной? Гости из провинции должны особенно оценить этот деликатес, не меньше, чем хорошо приправленных омаров, крабов и всевозможных рыб.

Некоторые из гостей уже поглядывали в дверь. Она приятно улыбнулась в ответ на глубокий поклон известного купца дона Рамона Гутиерреса и вежливый реверанс его жены Пердиты, одной из первых красавиц во всем вице-королевстве Перу.

Донья Елена бросила на молодую женщину завистливый взгляд. Святая Мария! Она слишком красива, чтобы походить на человеческое существо. Золотистые волосы высоко подняты под мантильей, расшитой золотыми и серебряными нитями, которая спускалась ей на плечи; но это очаровательное создание пользовалось всеобщем уважением за скромность и сострадание.

Когда донья Пердита шла на мессу или на прогулку на Плаца Майор в среду вечером, то люди останавливались, чтобы посмотреть на неземную красоту жены Рамона Гутиерреса. Даже повеса Карлос де Монтемайор, ее будущий зять, клялся, что такой красавицы не сыскать и в чопорном и напыщенном дворце Эскуриал в Мадриде.

Гутиеррес был старше ее на двенадцать лет и заработал свое состояние на импорте испанских товаров, хотя его лицензия на подобный род деятельности, купленная в мадридском совете по делам Индий, стоила ему очень и очень недешево. Как его должна страшить перспектива оставить свою жену одну, когда он уедет по делам в Лиму через пару дней.

— Наш скромный дом стал богаче, когда в него вступили вы, дон Рамон, и ваша милая жена.

— Мы не стоим того, чтобы ступать в такой изысканный дом, — последовал ответ купца. — Вы были слишком любезны, пригласив нас.

Донья Елена улыбнулась, но в то же время подумала, куда могла исчезнуть Мерседес, эта взбалмошная девчонка. Она должна быть здесь и встречать гостей отца. Ужасно, если она снова отправилась в тюрьму. Правда ли, что ее дочь ходила к несчастному Давидо только для того, чтобы убедить этого еретика вступить в лоно истинной веры?

Слава Богу, вот и она. Она так мила в новом зеленом платье. Вот она уже застенчиво беседует с доном Дамианом Гуерреро, королевским знаменосцем в Панаме, одетым в ярко-розовый сюртук и жемчужно-серые штаны. Как почти все гости, он постарался нацепить на себя практически все свои украшения. При каждом движении его длинных, сухих пальцев сверкали рубины, алмазы, бриллианты, аметисты и жемчуг, а в серьгах дрожали и искрились два огромных изумруда.

Когда снаружи пропела труба, гости повернулись в ожидании, а донья Елена поспешила присоединиться к своему супругу. Сегодня дон Андреас де Амилета выглядел как нельзя более изящным, грациозным и непринужденным.

Дворецкий распахнул огромную, обитую гвоздями парадную дверь и склонился в таком низком поклоне, что связка ключей, прикрепленная к его поясу серебряной цепочкой, почти царапнула пол.

— Его именитое превосходительство, губернатор дон Хуан Перес де Гусман с супругой!

Под громкое шуршание шелковых юбок дамы присели до самого пола, словно ветер пронесся над полем разноцветных, усыпанных бриллиантами цветов.

— Пусть этот Новый год принесет вам, дон Андреас, вашей семье и всем присутствующим еще больше благочестия, мира и процветания, — приветствовал их губернатор, а его жена, высокая темноволосая уроженка с холмов Арагона, едва заметно присела в реверансе.

Приехали еще гости, среди них Франциско де Гарро, лучший друг старшего сына дона Андреаса, кабальеро до кончиков ногтей и способный командир городской кавалерии. За его руку цеплялась стеснительная маленькая жена, которая только что оправилась после рождения третьего ребенка и выглядела намного старше своих девятнадцати лет.

Приход Альфонсо де Алькодете, коменданта Порто-Бельо и закаленного ветерана многих кампаний против индейцев, как всегда принес с собой шум и оживление. Он ворвался на виллу, словно брал ее приступом.

Когда гостям разнесли вино, купцы и политики собрались в одном углу, а военные — в другом.

Никогда еще в Панаме не было такого пышного празднества, решил брат Пабло, немного смущенный пышностью и высокими должностями прибывших гостей.

Дон Андреас поднял золотую рюмку и провозгласил:

— За ее милостивое католическое величество Марию Австрийскую, королеву-регентшу.

Раздались искренние крики «ура», и гости один за другим осушили золотые рюмки и тяжелые серебряные кубки доньи Елены, украшенные полудрагоценными камнями.

«Пожалуй, — подумала Мерседес, — нигде в мире не увидишь сразу столько богато украшенных платьев, великолепных шелковых сюртуков и костюмов. Божья Матерь на самом деле добра к нам, ее верным последователям. Кто же еще может даровать людям такое несметное богатство?»

Примечательно, что младшей дочери дона Андреаса никогда не приходило в голову, что ее украшенному жемчугом гребню, доставшемуся ей в наследство от почившей тетки Терезы — она отправилась на небеса два года назад, — позавидовали бы многие английские или французские герцогини, а массивным серьгам и вееру сестры Инессы, украшенным попеременно бриллиантами и изумрудами, позавидовали бы даже самые избалованные из многочисленных любовниц короля Карла II Стюарта.

Архиепископ счел момент подходящим, чтобы вставить серьезное замечание:

— Среди нашего благополучия и комфорта, дети мои, давайте не забудем поблагодарить благословенную Божью Матерь. Даже самый закоренелый еретик, если бы он оказался тут, оценил бы, как велика награда истинно верующих.

Гости покорно на секунду склонили головы, а потом снова послышался смех и шутки и начались разговоры о наступающем годе. А вокруг метались словно угорелые слуги с тарелками фруктов, орехов и сладостей.

Мерседес, которая вела беседу как примерная дочь своего отца, заметила, что старшие дамы ни к чему не притронулись. Как она завидовала своей сестре, которая крепко держала под руку своего жениха и с гордостью смотрела на его надменный, тощий профиль.

На них было приятно посмотреть — изящная пара, словно маленькие статуэтки из слоновой кости, которые привозили новообращенные христиане — крещеные евреи, — которым недавно был разрешен въезд в вице-королевство. Нельзя было не признать, что молодой Карлос де Монтемайор производил впечатление. На нем были сливовые с белым штаны из венецианского полотна, туфли из сверкающей кожи и серьги с топазами и жемчугом.

Она мельком услышала конец фразы в разговоре генерала де Саладо и вице-губернатора Боргеньо:

— Все было бы спокойно, если бы не это проклятое логово пиратов на Ямайке с их адмиралом, отродьем сатаны…

Мерседес резко отвернулась и уставилась в окно. Невидящими от набежавших слез глазами смотрела она на веселую процессию с факелами, которая двигалась из Маламбо.

Бедный Давидо! Как ужасно, что он лежит, то задыхаясь от жары, то дрожа от холода, на охапке соломы в вонючей камере под землей, в которой во время прилива всегда проступает вода. Иногда Мерседес боялась, что он так и не поправится от лихорадки, которая схватила его после первого допроса.

В усеянном бриллиантами платье, от которого шел дурманящий запах духов, она бросилась в свою комнату, упала там на колени перед изображением Божьей Матери из слоновой кости и золота и горячо взмолилась, чтобы дом Давидо Армитедж был избавлен от дальнейших мучений.

В действительности Дэвид Армитедж только сейчас постепенно начинал понимать, какими изощренными методами действовала священная инквизиция. По слухам, он знал, что пленники, которых обвиняли в ереси, могли получить отпущение грехов в зависимости от их значимости и размеров выкупа, который они выплачивали в виде добровольного дара святой церкви.

То, что еретик, к тому же англичанин и, что более важно, один из людей этого чудовища Моргана, ухитрился прожить в заключении больше года, было просто поразительно. Дэвид не был дураком и быстро сообразил, что только его общепризнанное искусство врача, которое так ценилось в этой богатой на эпидемии стране, давало ему возможность выжить при условии, что сохраняется хотя бы слабая надежда на то, что он когда-нибудь примет католичество.

Да, брат Иеронимо оказался умен и терпелив. Вначале Дэвиду пришлось выслушать истории менее удачливых подозреваемых — и худшим из них был португальский капитан, у которого нашли кальвинистский трактат.

Потом, одним унылым серым утром, он предстал перед религиозным трибуналом, главный судья которого, казалось, отнесся к нему с участием. Этого несчастного еретика, сообщил он своим товарищам, нельзя обвинять в его заблуждениях, потому что он был так воспитан. Конечно, обвиняемый, человек незаурядного ума, скоро поймет, что он может спасти свою душу только с помощью церкви, основанной святым Петром.

И Дэвид понимал, что не случайно сегодня, как и в другие праздничные дни, его перевели из его затапливаемой приливом каморки в более удобную и просторную камеру, зарешеченное окно которой выходило на Плаца Майор, которая в этот новогодний вечер была запружена толпами счастливых, веселых, беззаботных людей.

Держась ослабевшими руками за решетку, виргинец постарался не обращать внимания на несколько приступов дрожи и продолжал во все глаза смотреть на этих сытых людей, которые хохотали над проделками фокусника и его помощников.

Повсюду, куда падал взгляд запавших глаз пленника, пылали яркие факелы и свечи. Дразнящие запахи от вкусных блюд, запах приправ, лука и перца проникали к нему сквозь прутья решетки; мелодичный звон бубнов смешивался со звуками гитары. С улицы Санто-Доминго доносились громкие голоса негров, которые распевали странную смесь из своих и исконных песен Иберийского полуострова. Дэвид остро почувствовал себя в положении лисицы, у которой «видит око, да зуб неймет».

Рыбак Тома, который случайно взглянул вверх, когда проходил мимо тюрьмы, заметил за решеткой бледное небритое лицо.

— Бедняга так плохо выглядит. Дай-ка мне тортилью.

Свирепая ярость исказила лицо Пепиты:

— Ты рехнулся, Тома? Это же английский врач, известный еретик.

— На пути на Голгофу Иисусу Христу помог только один человек.

Он грубо рванул с ее плеча плетенную из травы корзинку и вытащил две пышные тортильи. С поразительной скоростью для таких неуклюжих и кривоватых ног Тома метнулся к решетке, швырнул тортильи и пробормотал:

— Господь с тобой, — и вернулся обратно.

Глаза Дэвида увлажнились, когда он оторвал кусок от первой тортильи; он начал очень медленно жевать; ему хотелось как можно дольше растянуть наслаждение от подарка — к тому же после длительного пребывания в заключении у него выпали почти все зубы.

Когда он дожевал первую лепешку, то вернулся к окну. Да, гостиницы, таверны и бордели, наверное, сегодня полным-полнехоньки; в прошлом году город и вполовину так не веселился.

Сквозь решетку он разглядел в толпе нескольких друзей дона Андреаса, богатых купцов, поверенных и королевских офицеров, которые проходили, позвякивая длинными мечами. С непривычным снисхождением эти кабальеро здоровались с самыми захудалыми лавочниками, которые сгибались в низком поклоне и призывали благословения на своих благородных покровителей.

По Плаца Майор проходила процессия с факелами, знаменами и импровизированными танцами, отчасти Дэвид мог наблюдать ее из окна.

— И подумать только, до Мерседес всего каких-то триста ярдов, — пробормотал Дэвид. В последнее время он стал разговаривать сам с собой. — Дон Андреас, наверное, занят, как и в прошлом году. — У него потекли слюнки, когда он вспомнил изобилие еды, вина и ликеров. — В патио будет играть музыка, и, наверное, будут говорить о том же, о чем обычно болтают на вечеринках в Джеймстауне. Наверное, дома теперь тоже пляшут и поют, раз с Английской республикой покончено раз и навсегда.

Накатившая слабость заставила его присесть на деревянную скамью, которая вместе с охапкой соломы и кувшином воды составляла все убранство камеры. Хотя он и научился перемещаться без излишних движений, тяжелые кандалы, сковывавшие его лодыжки, глухо звякнули.

— Когда эти проклятые святоши снова потащат меня на допрос? — пробормотал виргинец. — Смогу я устоять против них в этот раз? Как мне повезло, что после первой же пытки я свалился с приступом перемежающейся лихорадки. Да будет благословен брат Иеронимо, который заявил, что я обязательно умру, если меня будут допрашивать до того, как ко мне вернутся силы — хотя я и не понимаю, почему он заступился за меня.

К своему удивлению, Армитедж не питал ненависти к брату Иеронимо. В конце концов, пираты из команды Рикса, Гасконца, Морриса и других их пошиба применяли те же пытки.

— Если каким-нибудь чудом мне удастся сбежать, то мне понадобятся все мои силы, не говоря уж о том, что мне придется работать руками. — Его плечи, вывернутые на дыбе, все еще плохо двигались и нестерпимо болели.

Он чувствовал какую-то дикую гордость, потому что терпел боль без единого крика и ни разу не отказался от своей веры.

Прямо под окном тюрьмы прозвучал гитарный аккорд и девичий смех, который резко оборвался поцелуем.

Спасение? Если бы он томился в заточении на атлантическом побережье, то у него еще оставалась бы надежда, он вспомнил тех бедняг, которых сам помогал освобождать из темниц Ла-Глории.

Его тревожило отсутствие вестей о Моргане. Может, он убит или серьезно ранен? Или, как многие и предсказывали, его призвали в Англию к ответу за незаконную атаку на Порто-Бельо?

Загремел поворачиваемый ключ, и наиболее доброжелательный из его двух тюремщиков распахнул дверь камеры.

— Вставай, английская собака, к тебе гости. — А потом он неожиданно добавил: — И счастливого Нового года тебе.

— Брат Пабло!

— Пошли тебе Господь благословение, сын мой. — Францисканец вошел тихо, словно ожившее привидение.

— Счастливого Нового года, — горько ответил пленник. — Но если ты снова пришел, чтобы спасать мою душу, то лучше не трать понапрасну время.

— Нет, мой бедный Давидо, я здесь не для того, чтобы читать проповедь. — Старик шагнул вперед, пошарил в недрах своей рясы и вытащил оттуда кабанью ногу, пирожки и даже кожаную флягу с вином. — Мне придется отвечать за это, — пробормотал монах, — но бери, Давидо, и пусть милостивая Божья Матерь ускорит твое обращение.

Второй раз за этот вечер глаза Дэвида наполнились слезами, и ему пришло в голову, что ни одна живая душа в Англии, Виргинии или на Ямайке не поверит в то, что папистский священник может быть таким милосердным по отношению к протестанту.

— Скажи, дон Андреас здоров?

— Да, и процветает. Восстановление Порто-Бельо привело к улучшению торгового снабжения Панамы в этом году.

— А что… дониселла Мерседес?

— Она с каждым днем становится все прелестнее, — улыбнулся брат Пабло, — и, боюсь, слишком много говорит о тебе, это может помешать ее счастью.

— Пожалуйста, передай, что я все так же ей предан. А что стало с моими книгами, рисунками и работами?

Старый монах быстро отвернулся.

— Я… я не знаю. Нет, это неправда, бедный Давидо. Их… их сожгли, все по приказу святой инквизиции.

— Сожгли! Боже, Боже мой! — Армитедж трясущейся рукой закрыл лицо. Погиб его многолетний труд, бесценные знания, добытые у уже исчезнувших с лица земли индейских племен. Рукописи уничтожены — все было напрасно!

— Ох, брат Пабло, ты, наверное, ошибся. Они не могли этого сделать, — выдохнул он, — не могли уничтожить такие редкие и бесценные знания, которые могли пойти на пользу всему человечеству!

— Увы. Я хотел бы ошибаться.

Дэвид поднял на него полные отчаяния, воспаленные глаза,

— Но зачем? Зачем? ЗАЧЕМ? Ведь ты прекрасно знаешь, что в моих записях не было зла, не было ничего аморального или идущего против религии!

Мягкая рука брата Пабло легко опустилась на изувеченное плечо виргинца.

— Я могу только напомнить тебе, что пути Господни неисповедимы. Мы, представители церковного ордена, не можем понять близорукой ярости миссионерских орденов и их монахов. — Голос францисканца зазвучал громче, выражая скрытый гнев: — Доминиканцы и слуги Иисуса — иезуиты заходят слишком далеко и забывают, что заботиться о душе — это дело белого духовенства. Дон Давидо, подобные глупости вроде той, что случилась с вашими рукописями, только ускорят их падение.

Старик снова потрепал Армитеджа по плечу.

— Набирайся сил, сын мой, и помни, что наш Спаситель много страдал, но все же с триумфом поднялся превыше всех его судей.

По привычке брат Пабло достал два больших апельсина.

— Альгвасил будет сердиться, если заметит очистки, но апельсины хорошо помогают при ослабленных зубах.

Монах выпрямился при звуке шагов тюремщика, не совсем уверенных из-за выпитого в честь праздника вина.

— И последнее. Знай, что следующий «допрос» состоится десятого числа этого месяца. Дай тебе Бог узреть свет истины до этого числа — иначе я дрожу при одной мысли о том, что ждет тебя.

Дон Андреас и его жена с удовольствием сидели в уютном кабинете и вновь переживали поразительный успех своего новогоднего праздника. Для ушей доньи Елены лучше всякой музыки были слухи о том, что некоторые городские дамы завидовали ей и удивлялись, как это простой домохозяйке вроде доньи Елены де Мартинес де Амилета удалось собрать такое блестящее общество.

Хихикая, Юлия, мамонтоподобная негритянка-повариха доньи Елены, сообщила ей, что посланные из соседних домов предлагали настоящие взятки за то, чтобы узнать секрет вкуснейших маленьких пирожных доньи Елены.

Похлопывая рукой по округлившемуся животу, судья закурил трубочку и улыбнулся.

— С первого дня нашей свадьбы я знал, что ты превосходная хозяйка; то, что лучше тебя не бывает, я понял спустя десять лет нашей совместной жизни; но только сейчас я начинаю понимать, что ты просто собрание всех возможных добродетелей.

— Дон Андреас, — вспыхнула жена и закрылась веером, — когда я впервые встретила тебя в Картахене, то сразу подумала, что ты настоящий кабальеро и самый бессовестный льстец. И я остаюсь при своем мнении.

Они рассмеялись, а потом донья Елена поднялась, чтобы вставить вышивку в квадратные пяльцы. Чтобы новая епитрахиль для его святейшества архиепископа, которую она вышивала, была готова к Пасхе, ей надо было спешить.

— Разве не прекрасно иметь большую семью, которая постоянно растет? — спросил дон Андреас, уютно выпуская колечко дыма. — Вот Эрнандо — прекрасный канонир, и у него уже двое крепких сыновей.

— Скажи мне, — иголка доньи Елены замерла над пяльцами, — ты и правда считаешь, что Инесса будет счастлива с Карлосом де Монтемайором?

Судья глубоко затянулся, а потом хмыкнул:

— Исключительно благодаря тому, что у Инессы сильный характер и она очень умна.

— Это она унаследовала от тебя, дорогой. Горе мне! Я прихожу в ужас при мысли, что она будет жить так далеко отсюда, в Лиме.

— Так будет лучше. Наша Инесса очень честолюбива, а в Перу Монтемайоры считаются одним из самых благородных семейств, кроме того, они очень богаты.

Наступила тишина, а потом донья Елена заметила:

— Вчера после мессы я слышала разговоры о том, что флот из Порто-Бельо будет отправляться раз в три года. Это правда? И почему этим английским торговцам до сих пор позволяют шнырять на нашем острове Ямайка?

Судья пожал плечами и резко дернул свою начавшую седеть бороду.

— Все зависит от того, сможет ли наш новый король разорвать петлю, которую эти самовлюбленные свиньи, члены совета по Индиям, надели на шеи наших колоний. — Он понизил голос и взглянул на дверь. — Если честно, Елена, французы, голландцы и англичане имеют полное право торговать с Испанской Америкой, и мы совершенно не правы: единственный способ создать крепкую колонию — это разрешить торговать всем, конечно взимая соответствующую таможенную пошлину.

— Ох, Андреас! — Если бы ее муж предложил ей отслужить службу самому сатане, и то донья Елена не была бы так поражена. — Но разве в тысяча четыреста девяносто третьем году его святейшество папа Александр Шестой не даровал Испании Западное полушарие, а Восточное — Португалии?

Дон Андреас тяжело уставился на пепел в трубке.

— Ты знаешь, что я добрый католик. Я серьезно отношусь к религии, но не могу понять того, что его святейшество лезет…

— Я не буду слушать такие непочтительные речи, — взорвалась донья Елена. Она торопливо заговорила о другом: — Как по-твоему, не отправить ли в этом году Мерседес изучать рукоделие в обители Лос-Моньяс?

— Раз уж ты заговорила о своей дочери Мерседес, скажи, что ты думаешь о ее увлечении несчастным доном Давидо?

Донья Елена сделала несколько быстрых стежков и лишь потом ответила:

— Дон Андреас, разве мы оба не знаем, хотя и не признаемся в этом, что наша Мерседес без памяти влюблена в этого еретика, англичанина и пирата?

Судья медленно наклонил голову:

— Скажи мне, Андреас, как поступит религиозный трибунал? Неужели Давидо будет приговорен к смерти на аутодафе?

— Вряд ли. Его светлость архиепископ выступает против публичной смертной казни. Если несчастный медик откажется принять истинную веру, то его скорее всего уморят голодом до смерти, чтобы брат Иеронимо и другие могли отрицать то, что его кровь на их руках.

Раздался стук в дверь, и вошел дон Эрнандо, их старший сын, свежий после игры в карты на открытом воздухе. Ему очень шел красно-желтый мундир. Как почтительный сын, он поцеловал матери руку, поклонился отцу и со смехом потрепал висевший на поясе кошелек.

— Сегодня мне везло в карты и… ха! ха!.. Я не мог проиграть! Что скажете, сэр? Могу я купить то поле у Исидора Меносала и посадить там маис?

— Конечно, Когда в стране царит мир и эти ужасные беглые рабы наконец-то успокоились, мы можем наслаждаться периодом спокойствия и довольства.

Их сын сорвал с головы берет из алого бархата, плюхнулся в кресло и вытянул далеко вперед ноги в сапогах.

— Мои офицеры и я задумали большую травлю оленей в ближайшие дни. Вы окажете нам честь, сэр, и присоединитесь к нашей компании?

Судья вздохнул.

— Нет, у меня много дел. Например, иск о беглом рабе из Наты. Он важен, потому что создает прецедент. Кроме того, я должен присутствовать на процессе контрабандистов, захваченных в Табоге. — Судья передернул плечами. — Я сделаю все, чтобы их повесили. Если можно позволить мелкую контрабанду, то эти мерзавцы станут поставлять оружие дарьенским индейцам.

В своей комнате дониселла Мерседес молилась уже второй час. Хотя у нее затекли колени и болела спина, она упорно перебирала пальцами четки и не отрывала глаз от спокойного лица статуэтки Божьей Матери из слоновой кости, стоявшей на небольшом алтаре. Это была превосходная, очень красивая статуэтка, с мантильей из чистого золота и голубой эмали, украшенной бриллиантами. На голове Божьей Матери виднелась изящная золотая корона с чистейшей воды рубином.

«Я прочту еще одну молитву, — решила она, — и пойду спать. Горе мне! Бедный Давидо давно уже не спит на постели. Завтра, если папа мне позволит, я отнесу ему корзинку с едой».

Блестящие белокурые волосы девушки взметнулись, когда она резко повернула голову к окну, закрытому ставнями. Кто-то стремительно проскакал по вымощенной гладкими булыжниками улице Калле де-ла-Каррера. Всадник мчался таким галопом, что рисковал свернуть себе шею.

— Эй! Похоже, кто-то из подвыпивших кабальеро пытается выиграть гонки.

Дон Эрнандо и его отец тоже услышали бешеный стук копыт; последний бросился к окну и увидел всадника, который выпрыгнул из седла и, тяжело дыша, побежал к двери муниципалитета на другой стороне улицы.

— Наверное, беглые рабы снова нарушили мир и грабят наши деревни. Будь прокляты подлые псы! — Эрнандо схватил свой берет и помчался через улицу в здание муниципалитета. В этом здании начали загораться огни, когда Эрнандо вернулся и ворвался в кабинет отца с горящими глазами и напряженно сжатыми зубами.

— Опять пираты! — выдохнул он. — Пираты с Ямайки под командованием трижды проклятого Моргана осаждают крепость Сан-Лоренсо в устье Рио-Чагреса!

— Храни нас Божья Матерь! Только не эти демоны!

Донья Елена своими слабыми руками с голубоватыми прожилками в ужасе схватилась за щеки.

Судья пристально взглянул на сына.

— Но ведь опасности нет? Я тоже воевал и знаю, что Сан-Лоренсо неприступна ни с суши, ни с моря. Только на прошлой неделе дон Перес де Гусман послал туда подкрепление в двести человек!

Его слова неожиданно заглушил бешеный звон, поднявшийся на кафедральной колокольне. Огромные колокола звонили громко, не в такт, разнося тревожную весть по всей саванне, над сонными пригородами Маламбо и Педредевидас.

— Пираты!

— Святой Жозеф, помилуй нас!

— Вы слышали?

— Нет, а что случилось?

— Морган со своими дьяволами с Ямайки высадился в Сан-Лоренсо!