Онлайн чтение книги Королевский казначей
Глава 2

1

Каменная лестница в башню Мелюзин, где содержались Кер и Валери, похоже, вела в бесконечность. На темных стенах изредка попадались факелы, дававшие слабый свет. Поднимавшемуся по бесконечным ступенькам казалось, что он попадал из одного темного омута в другой. На каждой лестничной площадке имелись две двери. Одна из них имела высокий арочный вход и глазок, в который можно было заглянуть снаружи. В другой было небольшое зарешеченное отверстие, через которое мог проходить скудный свет и немного свежего воздуха. Вот у такой двери и остановился Старина Филипп на следующее утро. Он поставил ведро с горячей водой на пол и старался открыть дверь. Когда она со скрипом отворилась, на Филиппа пахнуло несвежим холодным воздухом.

— Мадемуазель, — крикнул он, держа над головой фонарь и пытаясь что-то разглядеть в темноте, — мадемуазель! Вам следует одеться и отправиться со мной! И побыстрее!

Он не услышал ответа и вошел в комнату. Поднял фонарь повыше… Почему она не отвечает? Может, девушка умерла? Казалось, вчера, когда он относил ей ужин, девушка была обычной. Но Старина Филипп по опыту знал, что в тюрьме иногда случаются странные и непонятные вещи и что узники могут лишить себя жизни самым необычным способом. Наконец он увидел голову Валери, высовывавшуюся из-под матраса. Валери очень мерзла, поэтому она разрезала матрас и забралась внутрь. К облегчению надзирателя, голова пошевелилась, и Валери с трудом выбралась и села на полу.

— Посмотрите, я принес воду. Вам следует привести себя в порядок, а потом отправиться в зал заседаний. Вода была обещана кому-то другому, — сообщил Старина Филипп. — Бедняге придется потерпеть до следующего раза.

Он принес с собой полотенце и даже — чудо из чудес! — крохотный кусочек твердого мыла. Старина Филипп дал девушке десять минут на мытье, за это время он должен обойти все камеры, расположенные на том этаже. Валери хватило этого времени. Когда надзиратель вернулся, девушка была готова.

Зал заседаний находился в крыле, которое все называли апартаментами королевы. Он был невелик, его украшало множество готических окон и красивая мебель. В центре стоял массивный стол, за ним восседал Гийом Гуффье. Он был в красной шапке и в полосатой красно-белой мантии судьи. Справа и слева от него сидели два человека точно в таком же одеянии.

— Валери Марэ, — сказал Гуффье, — вы представали передо мной дважды и оказались очень плохим свидетелем. Вам это прекрасно известно. Вы были упрямой, хитрой, и все, что вы мне говорили, оказалось ложью. — Он внимательно взглянул на девушку. — Вы не говорили ничего, кроме лжи. Это была умышленная ложь, направленная на то, чтобы скрыть страшное преступление, которое совершили вы и ваш сообщник. Сегодня мы должны услышать от вас одну только правду.

Казалось, он очень спешил начать допрос, вероятно, надеялся, что сможет вырвать у девушки признание.

— Если вы станете упрямиться, вам придется весьма худо!

— Сударь, я хочу быть хорошим свидетелем, — жалобно заявила Валери. Она смотрела на этого человека с ужасом, словно беззащитный зверек, попавший в капкан. — Я вам скажу правду и всегда пыталась говорить вам правду, сударь, только правду, ничего, кроме правды.

— Вы постоянно мне лгали!

Гуффье взглянул на сидящего поодаль писца, который чинил перо.

— Господин Херо, вы должны записывать все, что она станет говорить. Если она попытается нас запутать, мы должны ее подловить на лжи.

Спустя два часа дверь в зал заседаний отворилась и пожаловал сам губернатор. Он улыбался и кланялся Гуффье и его помощникам. Губернатор взглянул на Валери и поднял вверх брови, как бы пытаясь ее приветствовать. Август де Ленвэр был пожилым человеком с лицом, напоминавшим комическую маску. Кончики бровей у него загибались вверх, как у восточных идолов, нос напоминал пятачок. Он выглядел весьма добродушным человеком, это впечатление усиливали его большой округлый живот и толстые кривые ноги.

— Господин Гуффье, как у вас идут дела? — спросил де Ленвэр.

Гуффье нахмурился.

— Плохо, — пробормотал он. — Мы с ней ничего не можем поделать. Она — настоящий подзаборный дьявол и не изменяет своей истории.

Губернатор осторожно потер руки и взглянул на Валери с милой улыбкой.

— Я расстроен, — бормотал он, — я надеялся, господин Гуффье, что вы выжмете из нее правду так же быстро, как ростовщик выжимает деньги из карманов своего должника.

— Я ничего не могу с ней сделать, — заявил Гуффье. — Губернатор, я отдаю ее в ваши руки. Делайте с ней все, что считаете нужным.

— Я думаю, — заявил губернатор, — что нам придется… применить к ней другие методы.

2

Валери провела бессонную ночь, и слова губернатора постоянно звучали у нее в ушах. «Другие методы», — сказал он. Валери прекрасно понимала, что он имел в виду.

Девушка молилась, стоя на коленях, на краю своего грубого матраса и глядела в темноту комнаты.

— Боже! Ты знаешь, что я невиновна! — снова и снова повторяла она. — Помоги мне, и пусть меня не подвергают пыткам. Помоги мне, Боже! Пусть у них проснется совесть до того, как они потащат меня на муки. Если так не получится, Боже, взгляни на меня и дай мне силы и смелости пережить все это. Сделай так, чтобы я сопротивлялась им до конца! И чтобы мой язык не произнес лжи!

Она продолжала молиться, когда Старина Филипп принес ей завтрак. Он увидел, что девушка молится, и был доволен.

— Вот и хорошо, — сказал он, а потом добавил: — Я принес тебе хороший завтрак — яйца, мясо и теплый, только что из печки, хлеб. Посмотри, тут есть крепкое вино.

— Значит, я сейчас отправлюсь вниз? — дрожащим голосом спросила его Валери. — Именно поэтому… Потому что меня сейчас ждут страшные муки, ты решил, что мне нужен хороший завтрак и крепкое вино?

Долгие годы работы сделали Старину Филиппа равнодушным к чужим страданиям, но сейчас он чувствовал жалость к несчастной девушке. Надзиратель хорошо разбирался в людях и абсолютно не верил в виновность Валери. Вообще никто в тюрьме не верил в то, что Жак Кер мог отравить Агнес Сорель.

— Мадемуазель, мне известно только одно — вы должны отправиться со мной вниз. Там будет господин губернатор, а не господин Гуффье. Наверное, вам предстоит еще один допрос.

— Там еще будет Жиль! — воскликнула Валери. — Там будет палач Жиль! У него уже готовы огонь и щипцы для пыток!

— Жиль действительно там будет, — подтвердил Старина Филипп. — Мадемуазель, вам нечего опасаться. Там будут и другие заключенные.

Валери не стала ничего есть, лишь отпила глоток вина.

— Нет, господин Филипп, — сказала девушка дрожащим голосом, — это не будет еще одним допросом. Время допросов закончилось. Этот жестокий толстяк сказал, что им придется прибегнуть к «другим методам». Он имел в виду пытки! Конечно, это, господин Филипп!

Валери начала кричать, лицо у нее исказилось. Старина Филипп понял, что у Валери может начаться истерика.

— Что он еще мог подразумевать? Что? — продолжала спрашивать девушка.

— Если вы не станете есть эту хорошую пищу, нам пора отправляться.

— Я ничего не могу проглотить, иначе я просто подавлюсь. Но я вам все равно благодарна за то, что вы принесли мне это.

Ключи в руках надзирателя зазвенели — верный знак того, что старик был в нетерпении.

— Нам следует поторопиться, — сказал он.

— Подождите минуту. Мне… кажется, что я сейчас отправлюсь на свидание со смертью. Господин Филипп, если этот день окажется моим последним днем на земле, я должна выглядеть достойно.

Валери намочила руки, как следует промыла глаза, чтобы никто не мог заметить, что она плакала. Валери поправила одежду и пригладила волосы, отряхнула приставшую солому.

— Я теперь лучше выгляжу? — спросила она Филиппа. — Я не должна показывать свой страх и хочу выглядеть смелой и… быть готовой ко всему, что они могут со мной сделать.

Надзиратель повел ее вниз по винтовой лестнице. Валери следовала за ним, а ноги не слушались, они словно чувствовали, что туда идти не стоит. Спокойствие, которое она продемонстрировала, покидая камеру, покинуло ее. В голове кишело множество вопросов, девушке приходилось кусать губы, чтобы не закричать от ужаса. Может, ее подвесят на дыбу и переломают все кости и она больше никогда не сможет ходить? Возможно, ее подвесят над пылающим огнем? А вдруг они ей отрежут кончик языка, чтобы с помощью оставшейся части она наклеветала на себя и Жака Кера? Девушке было известно, что подобные вещи происходили сплошь и рядом, и она не смела надеяться на то, что с ней поступят более снисходительно.

Они вошли в помещение — темное и длинное, с высоким потолком и без окон. У потолка горели факелы, свет, исходивший от них, немного рассеивал мрак. Валери боялась оглянуться. Она почувствовала тяжелый запах гари.

Тишину нарушил голос Августа де Ленвэра:

— Валери Марэ, идите со мной.

Девушка последовала за толстяком, не поднимая глаз. Она видела перед собой его ноги в разноцветных — красных с желтым — лосинах, которые явно не подходили для подобного случая. На ногах у него были очень модные башмаки на каблуках, с кисточками и загнутыми на целый фут носами.

Валери увидела, что в комнате находятся и другие люди, на всех были красные накидки. Они сидели за столом и беспечно переговаривались друг с другом. Она сразу обратила внимание на огромного волосатого мужчину, голого по пояс. Он находился в дальнем углу, и Валери не смогла различить черты его лица. Девушка сразу же отвела от него взгляд. Она поняла, что это и есть Жиль. Жиль — главный палач, чьи жестокие и умелые руки станут мучить ее с помощью разных инструментов и приспособлений. Ей будут ломать кости, рвать на куски и жечь ее тело.

— Садитесь здесь, Валери Марэ, — приказал губернатор, указывая на деревянную скамью у стены.

Скамья была очень высокой, и когда девушка уселась, могла коснуться пола только кончиками больших пальцев. Она казалась настолько крохотной, что один из сидевших за столом мужчин сказал:

— Она кажется совсем ребенком. Более того, у нее абсолютно невинное выражение лица.

— Я всегда считал ее невиновной, — сказал находившийся справа от него мужчина. Он покачал головой и развел руками.

— Виновна она или нет, господа, нас это не касается. Мы должны делать то, что нам приказано.

Губернатор уселся рядом с Валери с таким благостным выражением лица, что его можно было принять за защитника девушки. Он вытащил из кармана надушенный платок и деликатно коснулся носа. Если бы у Валери было подходящее настроение, она бы увидела, что он очень заботится о своем внешнем виде, что его седые волосы были аккуратно подстрижены и завиты и достигали воротника камзола — это была самая модная длина в то время.

— Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы не закончим еще один допрос, — начал губернатор. — Обвиняемый виновен в очень серьезном преступлении. Он поджег дом, где сгорели два человека, и нам известно, что у него были помощники. Мы стараемся узнать их имена. — Август де Ленвэр недовольно покачал головой. — Он очень упрямый малый, и нам с ним придется помучиться. Уже три дня его держат в металлической раме с кляпом. Мадемуазель, я должен рассказать вам об этом поподробнее. Обычно такую металлическую маску используют, чтобы привести в норму сварливых сплетниц. Но в данной маске металлический кляп для рта, который мешает разговаривать, имеет еще и острые шипы. Они при каждом движении головы врезаются в язык и небо. Мы уверены, что он сейчас заговорит. Вот и он! — Губернатор показал на темную фигуру около стола с заседателями. — Он до сих пор не проронил ни слова.

Валери против воли взглянула туда, она увидела обнаженного человека в набедренной повязке, голова его была заключена в железную маску. Бедняга был привязан к низкому стулу. Губернатор отдал команду — появился помощник Жиля. Он снял маску с головы заключенного. Валери содрогнулась: лицо мученика отекло и было покрыто запекшейся кровью. Губы его страшно распухли, глаза были закрыты, человек с трудом дышал.

— Ты готов говорить, Жан Миллетест? — спросил губернатор.

Несчастный увидел фигуру Жиля, стоявшего неподалеку. Он жалобно вскрикнул и вскочил на ноги. Привязанный стул мешал ему двигаться, и он чуть пошевелился, пытаясь продвинуться к двери. Подошли два охранника и перехватили беднягу.

— Начинайте, — приказал Август де Ленвэр. Заключенного отвязали от стула, силой заставили откинуться назад, на каменную скамью, и крепко связали ему руки и ноги.

— Придется испробовать на этом мошеннике новый способ допроса, который мы недавно узнали от голландцев. Нам объяснили, что этот способ всегда приносит необходимые результаты, — сказал губернатор, обращаясь к Валери. Он с удовольствием облизал губы, словно предвкушал что-то очень приятное.

— Жиль, черная обезьяна, чего ты медлишь? — крикнул один из господ, сидевших за столом.

Ему ответил тоненький пронзительный голос:

— Господа, ловушка готова. Я ее уже несу.

Валери подняла голову и увидела, как огромная фигура палача двинулась в их направлении. С каждым шагом он становился еще больше и страшнее. Ей не хотелось смотреть в ту сторону, но сзади палача в полутьме она различала страшные инструменты, которые могли причинять нестерпимую боль. Валери не знала, как именно они называются, но от этого боялась их еще больше. Она видела поднятую раму дыбы, непонятную емкость для воды, страшный ящик наподобие гроба, заполненный острыми камнями и железяками. Жертву оставляли там на несколько дней, а иногда и недель. Огонь отбрасывал мерцающие тени на эти страшные орудия пыток.

Валери увидела, как Жиль несет круглый металлический контейнер диаметром в один фут. Он подошел к скамейке — там на спине лежал заключенный, — перевернул контейнер и положил тому на голый живот. Он плотно прижал его к телу несчастного. Теперь было видно, что на дне контейнера имеется углубление размером с небольшую сковородку.

Жиль принялся разводить там огонь, он подбросил в «сковородку» раскаленные угли и начал действовать мехами. Угли начали потрескивать. Человек стал извиваться, когда на него пахнуло жаром. Он пытался порвать путы, его дыхание было громким и хриплым.

Валери забыла о собственной беде и сострадала мученику. Она не сводила с него глаз и крепко сжимала на коленях руки.

— Железо обжигает ему тело, — выдохнула девушка. — Сударь, пощадите его!

Губернатор напряженно следил за пыткой. Он привстал и постоянно облизывал губы, сжимал и разжимал кулаки и всплескивал руками. Он взглянул на девушку и заметил:

— Это всего лишь начало.

Несчастный громко вскрикнул. Он извивался всем телом, пытаясь разорвать путы, прикрепляющие к скамейке. Крики не прекращались.

— Именно так нам и рассказывали голландцы, — заметил губернатор, радостно кивая головой. — В ловушке находятся три здоровые сильные крысы с острыми зубами и когтями.

Жар сводит их с ума. Послушайте, как они визжат! Они расцарапали ему брюхо и пытаются скрыться от жара в его кишках.

Валери пронзительно вскрикнула и закрыла лицо руками. Август де Ленвэр быстро нагнулся к ней и попытался развести руки девушки.

— Тебя сюда привели, чтобы ты смотрела! — кричал он. — Ты должна понять, что это такое! Давай опусти руки!

Но у Валери иссякли силы, и ей стало плохо. Губернатор продолжал отрывать руки от ее лица, девушка обмякла и упала.

Человек перестал кричать. Жиль снял с него ловушку, крысы спрыгнули на пол, покинув кровавый разорванный живот заключенного. Они разбежались в разные стороны, оставив на каменном полу кровавые следы. Заключенный сдался. Он что-то бормотал пронзительным, невнятным голосом. Секретарь спешно все записывал.

Губернатор смотрел, как двое охранников уносили из комнаты Валери. Казалось, он был очень доволен.

«Я дам ей на раздумье два дня, — подумал Август де Ленвэр. — И тогда она нам скажет все, что мы желаем слышать… или Жиль приладит „ловушку“ на ее беленький славный животик!»

3

Продавец книг поднял голову и улыбнулся. Д'Арлей и его спутник замедлили шаг, остановились и зашли в лавку. Там, кроме них, никого не было.

— Вам известно, — спросил продавец, — насколько сильно в этом городе люди настроены против короля и его служащих, устроивших это фальшивое судилище над Жаком Кером и девушкой? Никто не верит, что они виновны. Наоборот, люди считают казначея героем. Он помог королю освободить нашу страну от захватчиков и закончил работу, начатую Орлеанской Девой. Я уверен, что так думают многие люди во всей Франции.

— Я также верю в это. Никто не может в этом сомневаться, кроме самого короля, который после расправы над Жаком Кером освободится от всех долгов Керу. Кроме того, многие почтенные господа мечтают избавиться от казначея, а заодно и от долгов ему, — сказал д'Арлей.

— Кажется, в этой стране, — заметил продавец тихим голосом, — единственной наградой людям, которые вышли из народа и искренне желают спасти родину, является смерть. Сначала была Орлеанская Дева, а теперь наш щедрый, умный и дальновидный Жак Кер! — Продавец помолчал, а потом, как бы извиняясь, добавил: — Вам должно быть понятно, что я покинул Париж не только из-за желания получать большие доходы. Парижские власти считают меня бунтарем.

— Вам следует быть очень осторожным.

— Жизнь станет нестерпимой, если все время следить за тем, что говоришь. — Продавец книг энергично покачал головой. — Мне казалось, дело нашего казначея может привести к большим изменениям в мире. То, что с ним может случиться, означает всему конец… В городе верят, что вы пытаетесь ему помочь. Если вы обратитесь к некоторым людям за помощью, они окажут вам ее с превеликим удовольствием.

Хозяин лавки убрал руку с прилавка — под ней была записка, адресованная д'Арлею.

— Мне сказали, что это очень срочно.

Когда д'Арлей и де Виллаж распечатали записку у себя в комнате, оказалось, что дело более важное и срочное, чем думал об этом Пьер Дюпэн.

«Через два дня В. начнут пытать самым ужасным и нечеловеческим способом. Она стойкая девушка, но ей не хватает физических сил, чтобы все это выдержать. Я вас умоляю, попытайтесь ее спасти. Отправляйтесь к королю и молите его, чтобы он запретил пытки. Никто больше не обладает властью или желанием остановить этих животных, у которых в руках ее судьба».

Д’Арлей взглянул на своего товарища.

— Как хорошо, что двор сейчас находится в Туре. Каково расстояние до него?

— Почти восемьдесят миль, Робин.

— Нам следует повидать короля уже завтра. У нас есть две ночи и один день, чтобы съездить туда, а потом возвратиться обратно. Значит, мне придется отправиться в Тур одному. Жан, не тряси головой. Во время такой скачки ты загонишь полдюжины лошадей, и мне придется добираться пешком.

4

Д’Арлей находился в холле перед королевской трапезной и, пока обедавшие поглощали одно блюдо за другим, нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Через час ему сообщили, что король отправился в свои апартаменты, он желает читать и писать письма, и никто не смеет его беспокоить. Д’Арлей начал подозревать, что слухи о его приезде достигли ушей Карла и он не желает видеть непрошеного гостя. Он возмущался, но ничего не мог поделать. Робин отыскал товарища, родом из Анжу, с которым у него были отличные отношения. Тот рассказал, что послеполуденной охоты не будет — король после отдыха намерен беседовать с испанскими посланниками. Потом он, вероятно, отправится на прогулку в парк, чтобы нагулять аппетит для ужина. В это время стоит попытаться перехватить его. Другого случая не представится.

— А пока что мне делать?

— Ничего, мой дорогой Робин. Вам следует надеяться на встречу в саду. Позвольте вам кое-что прошептать на ушко. Никто из придворных не должен знать, зачем вы сюда приехали. Если им что-то станет известно, они изо всех сил постараются помешать вашей встрече.

Позже, в соответствии с советом друга, д'Арлей зашел в сад через боковой вход. Там никого не было. Д’Арлей, помня о предупреждении, решил спрятаться за высоким кустарником, чтобы его никто не мог видеть. Ждать пришлось долго. Спускались сумерки, и Робин решил, что у него ничего не выйдет. Он горько подумал: «У придворных не осталось ни чести, ни чувства справедливости. Даже мой старый друг Рауль что-то задумал и пытается помешать мне встретиться с королем».

Через секунду он понял, что напрасно обвиняет старого друга. В саду появился король. Он был закутан в длинный плащ, его любимая бобровая шапка была так низко надвинута на лоб, что его величество можно было узнать с трудом. Он пошел по тропинке, проходившей рядом с кустами, где прятался Робин. Д'Арлей вышел на тропинку и стал ждать Карла.

— Сир, — сказал он, низко поклонившись, — я, Робин д 'Арлей, молю у вас разрешения на аудиенцию. Это вопрос жизни и смерти, иначе я не осмелился бы обращаться к вам подобным образом.

Король остановился, не доходя до д'Арлея. Он подозрительно смотрел на Робина, как это делают люди, которые постоянно боятся нападения. Когда он узнал Робина, недовольно хмыкнул:

— Итак, это — господин д'Арлей! — Король холодно взглянул на молодого человека. — Я так давно не видел господина д’Арлея. Мне кажется, что каждый раз, когда упоминается господин д’Арлей, надо ждать неприятностей. Он не появляется при дворе и не желает жениться, хотя ему предлагаются выгодные партии и их одобряет король. Он обладает мнением, которое не соответствует его положению и обязанностям рыцарства. — Король остановился и, казалось, собирался повернуть назад. — Господин д’Арлей, вы не являетесь хорошим подданным!

— Сир, я выступил против Жака де Лалэна, когда он начал чернить доброе имя рыцарей Франции. Во время кампании в Нормандии я сражался на передовой и каждый день рисковал жизнью. У меня никогда не было бунтарских мыслей и намерений, я никогда не говорил лишнего. Я никогда не просил ни о чем моего короля. Сир, я не согласен. Я — хороший подданный.

Глаза короля бегали, он отводил взгляд от д’Арлея. Вдруг Карл взглянул ему прямо в глаза. Д'Арлей увидел столько злости, что понял: король не поможет ему.

— Был такой случай… — начал король, но сразу прервал себя: — Хватит. Сегодня день аудиенций. Я не могу вам отказать, пусть вы являетесь самым плохим моим подданным. Что вы хотели мне сказать?

— Завтра утром, если только не будет отменен ваш приказ, Валери Марэ начнут пытать. Сир, она погибнет от пыток, или же невыносимая боль заставит ее признаться в преступлении, которое она не совершала.

Наступила долгая пауза. Робину было ясно, что король не желал обсуждать с ним этот вопрос. Он колебался и был очень напряжен.

— Я уверен, что так поступают всегда, — наконец заявил он.

— Сир, справедливость требует, чтобы на этот раз так не поступали.

Карл мрачно посмотрел на просителя.

— Мне ясно, господин д’Арлей, что вы не верите в то, что обычно считается правильным и справедливым, что вы не одобряете пытки в качестве средства добиться правды.

— Да, сир. Я раньше не думал об этом. Но сейчас, когда это как бы коснулось меня и мне известно, в чем дело, сир, я понял, что это неправильно и очень жестоко. — Он готовился к речи весь день, и теперь слова легко слетали с его языка. — Пытки сохранились с давних времен. Это — жесточайшее орудие принуждения, и его нельзя применять в наши просвещенные дни. При такой системе прожженные преступники могут оказаться на свободе, а невинные люди, которые не выдержат пыток, — осужденными.

— Именно такие разговоры вели крестьян к восстанию во времена Жакерии, — заявил король. Он продолжал неприязненно смотреть на Робина. — Интересно, ваша уверенность в невиновности девушки распространяется и на Жака Кера?

— Да, сир. Жак Кер — известный патриот и верный слуга короны. Невозможно, чтобы он отравил госпожу Агнес.

— Вам об этом плохо известно, сир д’Арлей. Все, кто изучал доказательства, верят этому. Я тоже верю в его вину! — Король взглянул на д’Арлея и покачал головой. — Дело в том, что против заключенных имеются серьезные доказательства. Справедливый король не вмешивается в работу судов. Я также не собираюсь этого делать и не стану защищать моего виновного слугу Жака Кера или его помощницу из простонародья.

Голос у короля был решительный, и д’Арлею стало ясно, что он давно принял решение. Робин это прекрасно понимал и предложил вниманию короля свой последний и, как он надеялся, самый убедительный аргумент.

— Можно легко поверить в невиновность Валери Марэ, — начал он, — если вам известно, что она является племянницей, правда незаконной, леди Агнес.

Король был поражен.

— Племянница леди Агнес! — воскликнул он. — Послушайте, господин д’Арлей, вы переходите все границы! Сначала меня пытались убедить в том, что она — кузина графини де Бюрей. Потом мне стало известно, что она — дочь простого бродячего актера. Теперь вы мне совершенно необоснованно заявляете, что она племянница леди Агнес — в надежде, что я проникнусь к ней сочувствием.

— Доказательства легко получить. Сир, разве нужны доказательства тому, кто хотя бы раз видел девушку? Чем, кроме тесных кровных уз, можно объяснить поразительное сходство Валери Марэ с госпожой Агнес?

Король начал колебаться. Он нахмурился и потер подбородок, искоса наблюдая за Робином.

— Если даже это правда, я в это не верю! Какое отношение это может иметь к обвинению?

— Мне — подданному короля — трудно отвечать на вопрос вашего величества.

— Если у вас нет ответа, тогда мы можем считать аудиенцию законченной.

— У меня есть ответ, — заявил д'Арлей без колебаний, хотя понимал, что его слова могут быть расценены как предательство. — После моего ответа вы снова скажете, что я плохой подданный и заслуживаю наказания. Сир, на весах лежат жизни невиновных людей, и я не моту позволить, чтобы страх или скромность помешали мне высказать свое мнение! — Он помолчал, а затем быстро выпалил: — Ваше величество, вам известно, какие чувства испытывают люди в связи с сожжением Орлеанской Девы. Ни для кого не секрет, что люди спрашивают себя и друг друга, почему не было сделано никаких усилий, дабы спасти ее. Сир, я никогда не сомневался в том, что для этого существовали определенные причины. Наверное, если бы Деву попытались спасти, это могло бы привести к усилению конфликта. Сир, я уверен, вы иногда размышляете о том, что напишут по этому поводу в исторических хрониках. Сир! Нет никаких сомнений и в том, что в этих хрониках будет отражена роль, которую сыграл Жак Кер в освобождении Франции. — Он прямо взглянул в глаза королю и продолжил: — Неужели вы позволите истории связать эти два события? Там обязательно будет написано, что вы позволили осудить вашего верного слугу на основании показаний, вырванных под пытками у молодой невинной племянницы леди Агнес Сорель!

Король был настолько поражен, что сразу не нашел нужных слов. Он изумленно смотрел на д’Арлея, как бы не веря, что его подданный посмел говорить так откровенно. Он отошел в сторону и стоял там некоторое время, уставившись на темные облака, застилавшие небо.

— Господин д'Арлей, — наконец сказал король, — вы со мной разговаривали в таком тоне, как никто никогда не смел со мной говорить. Вам должно быть ясно, что мне это очень неприятно. Я никогда ничего не забуду и не прощу вам этих слов! Тем не менее, господин д'Арлей, я вынужден признать, что уважаю вашу храбрость и верю, что только великая убежденность в собственной правоте вынудила вас произнести эти слова. Вы сделали хитрый ход! — внезапно воскликнул король, — Ни один король не забывает думать о том, что смерть не позволит ему контролировать составление хроник. Меня это все очень волнует, и мне придется признаться, что вы, возможно, правы. Я вас не стану наказывать, господин д'Арлей, но приказываю, чтобы вы никогда никому не рассказывали о том, что вы мне высказали, и о том, что я вас выслушал. Мы об этом больше никогда не станем вспоминать. Д'Арлей поклонился.

— Сир, я вам это торжественно обещаю.

— Цель Жака Кера мне ясна, — продолжал король. — Он намеревался заменить леди Агнес этой девушкой и с ее помощью хотел заполучить влияние на короля и соответственно многое другое. И сейчас, — с неожиданной яростью продолжал король, — чтобы установить вину, придется все рассказать в суде! Все, что я старался скрыть, теперь станет известно всему миру! — Карл дышал с трудом, и прошло некоторое время, прежде чем он был в состоянии продолжить речь. — Закон должен быть соблюден. Если Жак Кер и эта девица задумали устранить леди Агнес, чтобы молодая заняла ее место, они должны быть наказаны. Но им будет обеспечен справедливый суд. Не следует разглашать одну вещь. В память о прелестной и святой леди эта неблагодарная девица не должна упоминать в суде о своей якобы родственной связи с Агнес Сорель. Я вам могу гарантировать только одно: девушку не будут пытать. Я сейчас же напишу приказ, запрещающий это.

Он заворчал, увидев, что лицо д'Арлея выразило облегчение:

— Доказательством моей справедливости является снисхождение, которое я проявляю к человеку, сующемуся не в свои дела и меня оскорбляющему. Господин д’Арлей, вы плохой подданный. Для вас будет безопаснее, господин д’Арлей, если вы больше никогда не появитесь при дворе!

5

Гийом Гуффье и Август де Ленвэр сидели в зале заседаний и грустно смотрели друг на друга. На столе лежали два документа с королевской печатью.

— Королевский гонец прибыл, когда мы уже собрались пытать девицу, — пожаловался Гуффье. — Господин губернатор, если бы этот господин д'Арлей не привез копию приказа короля, у нас уже было бы признание, в котором мы так сильно нуждаемся!

— Вы правы. Господин д'Арлей виноват в том, что наши планы провалились.

Гийом Гуффье мрачно уставился на оба документа. Казалось, ему было неприятно касаться бумаг. Он еще раз пробежался взглядом по приказу отменить пытки.

— Мы никогда не должны забывать, — тихо заметил Гуффье, — о том, что сделал господин д'Арлей. Никогда, Август, дружище!

В комнате воцарилась тишина. Губернатора так спешно вызвали для ознакомления с приказом короля, что он не успел позавтракать. Он взглянул на поднос с завтраком, потом на документы и, когда начал есть, почувствовал полнейшее отсутствие аппетита. Такого с господином толстяком никогда не случалось. Он немного поковырялся в еде, не сводя взгляда с мрачного дружка Гийома Гуффье.

— Дорогой Гийом, вам не стоит быть таким унылым, — наконец произнес губернатор. — Если я не ошибаюсь и правильно понял приказ короля, нам не позволено только одно — подвергать девушку пыткам.

— Разве этот запрет не помешает выполнению наших планов?

— Не обязательно. — Губернатор начал медленно жевать копченого угря, который был его любимым угощением на завтрак. — Приказ говорит, что мы не должны применять пытки, и я его трактую следующим образом: не использовать орудия пыток в специальной пыточной камере.

Гуффье нетерпеливо перебил дружка:

— Август, вы что, пытаетесь учить меня, как следует интерпретировать официальный язык?

Губернатор хитро усмехался.

— Нет, Гийом. Я пытаюсь вам объяснить путь, который может привести нас к данной цели и не нарушить королевского приказа. Мы можем использовать другие формы принуждения, и они могут оказаться не менее эффективными.

— Мудрый Август, постарайтесь объяснить мне все более понятно.

— Все дело в камере, — сказал губернатор, с проснувшимся аппетитом набрасываясь на еду. — Камера может быть настолько неудобной и ужасной, что она станет действовать на нервы и здоровье девицы — тогда и добьемся своего, не применяя пыток! Конечно, этот метод более медленный, но… мой милый Гийом, зато он весьма верный!

Гуффье начал обдумывать предложение.

— У вас есть клетка? — наконец спросил он.

— Конечно. Я только что собирался вам это предложить.

Валери отвели в камеру на нижнем этаже башни Мелю-зин. Камера была большой, светлой, с хорошим свежим воздухом. Более того, там была, можно сказать, элегантная обстановка: кровать под балдахином, подушки с белыми льняными наволочками. На кровать можно было взобраться по лесенке с вышитыми панелями. В камере также находилось мягкое кресло с подставками для ног и с красивыми резными подлокотниками, а также комод. На стене висело распятие, на окне стояли горшки с цветами. Камера явно предназначалась для высокопоставленных арестантов.

Девушка вошла туда, дрожа от страха, она и не подозревала, что сам король запретил пытать ее. Увидев роскошную обстановку, Валери немного успокоилась. Она огляделась и сказала:

— Какая прекрасная комната! Главный надзиратель покачал головой:

— Погодите, мадемуазель, я покажу вам, что находится за занавесками.

Валери только теперь обратила внимание на тяжелый, коричневого цвета гобелен, висевший на стене. Девушка побледнела и прошептала:

— Что это такое, уважаемый надзиратель?

Он откинул занавеску — и Валери прижала руку к губам, чтобы подавить крик ужаса. За гобеленом стояла клетка с широкими железными прутьями, на дверце висел огромный замок. Над клеткой висели две таблички с надписями: «Признавайся во всем — или будешь страдать» и «Бог отвернулся от тебя». Пропорции клетки были тщательно продуманы: заключенный не мог там ни встать в полный рост, ни лечь. Ему оставалось лишь сидеть, прижав колени к подбородку, или лежать в позе эмбриона.

Надзиратель открыл дверь клетки и сказал:

— Мадемуазель, войдите внутрь.

Валери оглянулась, чтобы еще раз увидеть красивую комнату, посмотрела на ужасную клетку и сказала:

— Мне следовало сообразить: у них отсутствует доброта и чувство справедливости.

Гийом Гуффье и Август де Ленвэр вскоре появились в комнате и увидели, что девушка сидит в клетке за решеткой, положив голову на колени, на ее лице было выражение ужаса и удивления.

Август де Ленвэр промокнул под носом надушенным платочком, подошел к клетке и взглянул на Валери.

— Мадемуазель, было решено проверить, насколько вы упрямы, не применяя средств, находящихся в камере пыток, в которой вы уже побывали.

— Да, сударь, — сказала Валери, начиная дрожать.

— Но мы постараемся выбить из вас правду. Вы останетесь здесь и не будете выходить отсюда, если даже вам станет плохо или вы сильно заболеете. Так будет до тех пор, пока вы не пожелаете говорить. Вам все понятно?

— Да, сударь.

— Я бы посоветовал вам побыстрее удовлетворить наши требования. Если вы проведете в клетке много времени, это отрицательно скажется на вашем здоровье.

Гийом Гуффье был очень доволен. Он и не желал скрывать этого.

— Я думаю, мой дорогой Август, — заявил садист, — нам не стоит задергивать занавеску. Пока мадемуазель находится в этой неудобной клетке, она сможет любоваться мягкой постелью, удобным креслом, видеть в тазике прохладную воду и полотенце, которыми можно вытереться после освежающего мытья. Ведь все это будет ей предоставлено, как только она проявит сознательность.