Онлайн чтение книги Крах
Действие первое

Лето 1930 года. Город Н. в северо-восточном районе Японии. Дом Умпэя Фунакоси. Комната в европейском стиле. В глубине – веранда, за нею – сад. Справа – галерея, ведущая к прихожей. Слева – лестница на второй этаж. Возле лестницы – пианино.

Сэцуко играет на пианино. Музыка лирическая. У окна в плетеном кресле дремлет тетушка.

Входит взволнованная О-Маки, за нею – горничная.

Сэцуко (перестает играть). А вот и мама!

Тетушка (просыпается). Ох, я, кажется… (Вытирает губы.) Ты только что вошла? Быстро отделалась.

О-Маки включает вентилятор, снимает верхнее короткое кимоно и медленно, чтобы успокоиться, складывает его.

Сэцуко (с тревогой наблюдая за нею). Тетя приехала почти сразу же после твоего ухода, мама.

О-Маки (с усилием). Очень рада… Мы тут как раз тебя вспоминали…

Тетушка. Телеграмма меня напугала.

Сэцуко. Тетя говорит, отец послал ей телеграмму.

О-Маки. Да-а?

Тетушка. Оказывается, вот уже целых десять дней, как Умпэя-сан нет дома, а тебя… с самого утра вызвали в полицию… Вот я, хм… ждала тебя, ну и вздремнула…

О-Маки. Вот оно что… Ну, Умпэй, наверно, сегодня вернется. Правда, нам он об этом не сообщал.

Тетушка. У него, должно быть, неотложные дела?

Сэцуко. Мама, зачем тебя вызывали? Я так тревожилась.

О-Маки (горничной). Что ты стоишь? Принесла бы тетушке чего-нибудь прохладительного.

Горничная уходит.

Сэцу-тян, я хотела тебя кое о чем спросить…

Сэцуко. О чем же?

О-Маки. Только скажи мне правду.

Сэцуко. Что ты, мама, о чем ты?

О-Маки. Чем вы оба занимались там, в Токио? Похоже, что на лекции не ходили!

Сэцуко. Я ни разу не пропускала.

О-Маки. А твой муж?

Сэцуко. Ему осталось написать диплом, и все…

О-Маки. А он его пишет, этот свой диплом?

Сэцуко. Собирает материал. На каникулы и то привез чемодан книг…

О-Маки. Книги привез, а сам целыми днями где-то болтается?

Сэцуко. Дело в том, что сейчас он хлопочет об устройстве филиала журнала в Сэндае…

О-Маки. Что еще за журнал?

Сэцуко. Литературный.

О-Маки. Что значит «литературный»?

Сэцуко. Литература – это стихи, повести…

О-Маки. Я понимаю, но какие?

Сэцуко. Что значит «какие»?

О-Маки разворачивает сверток и сует Сэцуко журнал «Пламя». [2]Имеется в виду один из многочисленных журналов прогрессивного направления, издававшихся представителями интеллигенции на рубеже 30-х гг. В данном случае, вероятнее всего, подразумевается журнал, выходивший в 1930–1931 гг.

Что это?

О-Маки. Я принесла это из полиции, но скоро должна вернуть. Скрыли, выходит, от матери… Показали только два-три стихотворения, опубликованные в умеренном журнале…

Сэцуко. Никто ничего не скрывал.

О-Маки. Предположим… Но, судя по всему, твой муж занят не только литературой, а еще и более практическими делами…

Сэцуко. Нет, мама.

О-Маки. Он часто дома не ночевал?

Сэцуко. Всегда ночевал. Иной раз, правда, поздно возвращался, но… Я правду говорю. Теперь вот он действительно частенько ночует у друзей – так это потому, что я дома и он за меня спокоен.

Тетушка (к О-Маки). А где он сейчас, ты знаешь?

О-Маки утвердительно кивает головой.

Сэцуко. Где же, мама?

О-Маки. У таких почтенных друзей, что, как говорится, дальше ехать некуда!

Сэцуко молчит.

Уже третьи сутки гостит там.

Тетушка. Это что же, в полиции?

О-Маки кивает.

Ну и ну! Что же он натворил?…

О-Маки. Обвинение очень серьезное. Связался с забастовочным комитетом и выполнял какие-то секретные поручения.

Сэцуко (потрясена). С забастовочным комитетом?

Тетушка. Это в текстильной компании?

О-Маки. Его и еще нескольких студентов арестовали на явочной квартире.

Тетушка. Какой ужас!..

О-Маки. Это бы еще полбеды. Пусть делает что хочет, раз у него такие взгляды. Но мог бы выбрать другое место, а не фирму отца. Я от стыда в полиции чуть сквозь землю не провалилась.

Тетушка. Да уж, действительно… Ужасно!.. Порядочному зятю полагалось бы поддержать тестя, а он вместо этого помогает смутьянам.

О-Маки. Может, он чем-то обижен, а, Сэцу-тян?

Тетушка. На что ему обижаться? Ни в чем не нуждался, получил возможность учиться.

О-Маки. Он, видимо, думает по-другому. Мы считали, что заботились о нем даже больше, чем следовало бы. А он такое вытворял, что порой терпение лопалось. Но я себя утешала тем, что все эти поэты, писатели частенько со странностями.

Тетушка. Это ты верно говоришь… Безобразие, вот что я вам скажу. То говорил, что умрет, если не женится на Сэцу-тян, а сейчас словно и не нужна стала…

О-Маки (бегло взглянув на дочь). Кто их знает… Может, они прекрасно понимают друг друга…

Сэцуко. Ну, знаешь, мама…

О-Маки. В полиции он заявил, будто вошел в группу забастовщиков только с целью собрать материал для повести. Так по крайней мере мне там сказали.

Тетушка. Повести… Он собирается писать повесть?

О-Маки. Да, но какую!.. Я проглядела, пока ехала в машине домой, этот журнал. Сэцу-тян, наверно, тоже его читала. По-моему, подло публиковать вещь, которую нельзя показать родителям. Я не желаю больше говорить об этом человеке. А вот тебя хочу спросить. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что делает твой муж, а? Отвечай, Сэцу-тян!

Тетушка. Сэцу-тян наверняка ничего не знала… Бедная девочка…

Появляется Тоёдзи в модном костюме. Небрежно опускается в кресло.

Тоёдзи. Здравствуйте, тетушка.

Тетушка. А, Тоё-сан!..

Тоёдзи. Как дела?

Тетушка. Какие у меня дела…

Тоёдзи. В этом году, я полагаю, вы неплохо заработали на вишне.

Тетушка. Где там! Сам знаешь, какие нынче на рынке цены… А вот у тебя, говорят, дела обстоят прекрасно. Правда, что ты красотку из Токио привез?

Тоёдзи. Не красотку, а жену, так что прошу любить и жаловать.

Тетушка (смеется). Молодец, все у тебя легко и просто.

Тоёдзи. Может, дадите взаймы по случаю женитьбы, ну, скажем, тысяч десять иен? Получим с этого хорошую прибыль! Хочу санаторий построить. Нашел подходящий участок.

Тетушка. Как ты сказал, сана…

Тоёдзи. Ну, если хотите, туберкулезную клинику.

Тетушка. Фу, гадость!

Тоёдзи. Зато доход верный. Ведь дело будем иметь с праздными дамочками да с богатыми шалопаями… Сейчас держать деньги в банке – совершенно бессмысленно. Целыми днями дрожишь от страха, как бы не обесценились.

Тетушка. Да откуда у меня деньги, чтобы держать их в банке?

Тоёдзи. Откуда? (Многозначительно смотрит на тетушку, потом на О-Маки.)

Тетушка. Отчего бы тебе не попросить взаймы у отца?

Тоёдзи. У папаши?… Сейчас ему не до этого. Он телеграфировал вам, что сегодня приезжает?

Тетушка. Да.

Тоёдзи. Так он не приедет. У него изменились планы.

Тетушка. Не приедет? Почему же?

Тоёдзи. Обстоятельства так сложились. Да еще и этот сюрприз… (Берет со стола журнал и вертит его в руках.)

О-Маки. Тоё! И не стыдно тебе говорить такое?

Тоёдзи. Стыдно? (Смеется.) Я, что ли, написал эту повесть? Это господин писатель с помощью своей художественной интуиции уловил сюжет для повести в затхлой атмосфере этого дома. По правде сказать, я немало удивился, когда прочел. Поистине недаром говорится, что искусство – это зеркало жизни. И прежде чем сердиться на зеркало, оглянись на себя. Вот так.

Входит горничная.

Горничная. Прошу прощения. Только что хозяин изволили звонить…

О-Маки. Ага! (Встает.)

Горничная. Изволили сказать, что выезжают в Мориоку по срочному делу и потому задержатся.

О-Маки. Ты сказала, что приехала тетушка?

Горничная. Говорила.

О-Маки. Тогда он непременно будет. Ну-ка, я сама… (Встает, чтобы подойти к телефону.)

Горничная. Простите…

О-Маки. Что, он повесил трубку?

Горничная. Да.

Тетушка. В чем там дело?… А из Мориоки когда вернется?

Горничная. Про это ничего не сказали. (Уходит.)

Тетушка. Что за легкомыслие! Вызвать человека…

Тоёдзи (презрительно фыркает и посмеивается). Ха-ха-ха…

О-Маки. Пойдемте наверх, тетя, отдохнем. (Направляется к лестнице.)

Тетушка. В такую жару притащилась из Фурукавы, ну, да это ничего, но что за человек… (Поднимаясь по лестнице.) Послушай, может, с ним действительно что-нибудь стряслось?

Женщины уходят.

Тоёдзи (усмехаясь, вертит в руках журнал). А мать, похоже, чует неладное. Вон как взволновалась! Мне-то известно, что у отца на горячих источниках есть содержанка, вот он и злится на меня. (Уже другим тоном.) Впрочем, это не важно. Сэцуко, ты, кстати, тоже должна быть готова…

Сэцуко. Я готова.

Тоёдзи. Ты о чем?

Сэцуко. А ты о чем?

Тоёдзи (закуривает). Я об отце. Мне кажется, в скором времени он обанкротится.

Сэцуко. Ч-что?!

Тоёдзи. Вчера вечером он устроил настоящий спектакль.

Сэцуко. У тебя, Тоё, не поймешь, когда ты шутишь, а когда серьезно говоришь, так что…

Тоёдзи. На сей раз не шучу… Дело с продажей текстильной фирмы, судя по всему, из-за забастовки может в любой момент лопнуть…

Сэцуко. Не пугай меня.

Тоёдзи. Начнем с того, что отец вел переговоры с одним субъектом… Переговоры велись примерно с весны. Уже была назначена цена… Но, понимаешь, на фабрике началась забастовка, и покупатель вдруг заявил, что цену придется снизить…

Сэцуко. При чем тут забастовка?

Тоёдзи. Ну как же? С забастовщиками не так-то легко справиться.

Сэцуко. Понимаю…

Тоёдзи. Для отца это тяжелое потрясение. Продав фабрику, он рассчитывал покрыть долги, в которые влез, играя на бирже. Посредник в этих переговорах многим обязан отцу, вот он и решил воспользоваться его помощью. Но просчитался. Посредник вначале притворился, будто готов помочь, но в последний момент ловко ушел от разговора. Это было вчера вечером… Отец, конечно, вспылил, ты знаешь его характер, схватил посредника за шиворот, но тот отшвырнул отца с такой силой, что бедняга отлетел к стойке, ушибся головой и потерял сознание…

Сэцуко. Потерял сознание?!..

Тоёдзи. Ну да. Видимо, его хватил легкий удар. Хозяйка чайного домика, где была назначена встреча, решила, что отец умер, подняла шум, стала звонить в полицию…

Сэцуко. Это случилось вчера вечером?

Тоёдзи. Ага… Удар, конечно, легкий, но последствия могут оказаться серьезными. Отец в таком возрасте, когда грехи молодости дают себя знать… (Показывает пальцем на голову.)

Сэцуко. А нам ничего не сообщили…

Тоёдзи (презрительно фыркает). И правильно сделали. Я – другое дело. Мы с отцом одного поля ягоды. В последнее время он, можно сказать, очутился в тисках: весной резко упал курс акций, а теперь, в связи с забастовкой, обесценились и акции текстильной компании. В общем, рано или поздно, семью Фунакоси ожидает банкротство… Сейчас самое время прятать имущество. Старший брат – простак, толку от него никакого… Я намерен прибрать к рукам участок на побережье Мацусимы, который вот-вот должен перейти к отцу, и открыть там санаторий. Вчера вечером как раз поехал переговорить с ним об этом деле, а тут этот переполох…

Сэцуко. Не верится мне…

Тоёдзи (снова насмешливо фыркает, прохаживается по сцене). Верь не верь, а таковы факты. А факты – вещь объективная. Есть такое высказывание, слыхала? То ли у Маркса, которым так увлекается твой супруг, Кавасаки-кун, то ли у Сталина…

Сэцуко (вздыхает с облегчением). Ну и напугал же ты меня. Тоёдзи. Чем это?

Сэцуко. Да тем, что ты изрекаешь с таким… серьезным видом.

Тоёдзи. Ты имеешь в виду банкротство? Так это же факт. Старик Умпэй Фунакоси сделал все, что в его силах, а теперь пал духом и намерен отсиживаться у своей любовницы. Вот в чем суть «срочных дел» в Мориоке…

Сэцуко. Хм…

Тоёдзи. Ты что, не веришь? Я пекусь о твоем лее благе, даю тебе добрые советы, а ты…

Сэцуко подходит к пианино, в быстром темпе берет несколько аккордов. Снаружи останавливается машина. Доносится голос горничной: «С приездом!», затем голос Умпэя, отвечающего на приветствие.

Сэцуко (вскакивает, поднимается на несколько ступенек лестницы, кричит). Мама, тетя, отец приехал!

Едва не столкнувшись с ней, входят Умпэй и пастор, за ним – Кадзуо, старший сын, и Тэруко, младшая дочь. Возвращаются О-Маки и тетушка.

Тетушка. Наконец-то…

Умпэй. Вот случайно встретил на вокзале сэнсэя и, как видите, привез сюда. (Садится, устало вытягивает ноги.)

О-Ma к и. Добро пожаловать, сэнсэй! (Предлагает пастору стул.)

Пастор. Я как раз провожал знакомого.

Кадзуо. А я как раз встретил отца, когда выходил из суда.

Тетушка. Просто чудесно, все в сборе.

Сэцуко (смотрит на забинтованное лицо отца). Что с тобой, папа?

Умпэй (в замешательстве). А, это? Оступился, когда садился в машину.

Тетушка. Ох, опасная это вещь.

Умпэй. Пустяки… Простите, тетушка, что заставил вас ехать в такую даль.

Тэруко. Уф, жарко. Пойду переоденусь. (Убегает.)

Пастор. Какие неприятности у Кавасаки-сан…

О-Маки. А, так вы уже в курсе дела?

Умпэй. Сейчас на станции встретили сотрудника тайной полиции. Он нам кое-что рассказал.

Пастор. Вот уж не ожидал, что этот молодой человек так себя поведет.

О-Маки. Ах, и не говорите!.. Просто стыдно смотреть людям в глаза.

Умпэй издает не то стон, не то вздох и обводит взглядом детей.

Тетушка. Вы нездоровы?

Сэцуко. В самом деле, папа, уж не болен ли ты?

Умпэй. Нет-нет, все в порядке.

Пастор. Мы просто устали. Счастье, что хоть изредка можно вот так отдохнуть в кругу семьи.

О-Маки. Вот и я всегда ему об этом твержу, но…

Пастор. Господин Умпэй слишком много работает… Да, кстати… (К О-Маки.) По дороге мы беседовали с вашим супругом об известной вам годовщине… Хотелось бы отметить ее, как и в прежние годы. Но, может быть, вам сейчас не до того? Сумятица в банке, потом эта забастовка… Тогда не будем к этому возвращаться. Правда, мне кажется, человеку, который так много трудится, нужна передышка хоть раз в году…

О-Маки. Вы совершенно правы. Обязательно выкроим для этого время.

Тэруко (вбегает). Вы будете праздновать юбилей, да, папа?

О-Маки. Тэру-тян!

Пастор (мягко улыбается Тэруко; к О-Маки). При нынешних обстоятельствах не обязательно праздновать с такой пышностью, как в прежние годы. Можно просто устроить гулянье у вас в саду. Для прихожан этот день – всегда праздник, и они ждут его с нетерпением. (К Умпэю.) Ну так как? Согласны вы уделить несколько часов церкви и семье?

Умпэй (после паузы). Постараюсь.

Пастор. Значит, согласны, да?

Умпэй. Конечно, мне самому хочется повеселиться от души, как веселятся дети.

Пастор. Вот и прекрасно! Время от времени возвращаться в лоно души своей – величайшее благо для человека.

Тэруко (тетушке, заметив недоумевающее выражение ее лица). Это годовщина духовного возрождения папы. В этот день он раскаялся в том, что вел неправедный образ жизни, и перешел в христианскую веру.

Тетушка. Да-да, помню, как-то раз было что-то такое…

Тэруко. Да, мы каждый год празднуем это событие. Знаете, тетя, останьтесь у нас до этого дня, вот будет чудесно!

Тетушка кивает.

Идет?

Кадзуо (проникновенно). Сэнсэй, возможно, вы посмеетесь надо мной, но… Мне не дает покоя одна мысль…

Пастор. Какая же?

Кадзуо. Ведь учение Христа проповедует всеобщее равенство, стало быть, речь идет не только о духовном, но также и материальном равенстве…

Пастор. Да, конечно. Однако…

Кадзуо. По-моему, все богатства, накопленные в стране, надо бы передать под контроль либо правительства, либо церкви, чтобы не было ни капиталистов, ни пролетариев, а каждый работал бы в меру своих сил и способностей.

Пастор. Совершенно с вами согласен. Но для этого прежде всего необходимо перестроить души людские…

Умпэй. Вот именно. Я тоже немало размышлял над этим. Но когда начинаешь думать, кому доверить такой контроль, выясняется, что некому.

Тоёдзи. Об этом, Кадзуо, французские поэты ломали себе голову еще сто лет назад…

Кадзуо. Правда? Но в нашем обществе говорить о перестройке души не приходится. Взять, к примеру, хотя бы меня… Стыдно сказать, но я, да и не только я помним о боге, только пока находимся в церкви…

Пастор. Никакого особого греха в этом нет. Невозможно денно и нощно думать о боге. Но время от времени критически взглянуть на самого себя, вернуться в лоно души своей – вот в чем истинное спасение!

О-Маки. В последнее время у Кадзуо такие странные рас суждения!..

Пастор. Переутомился, наверное, и нервы пошаливают. Да и неудивительно! Столько всяких забот и волнений! (К Кадзуо.) Но это прекрасно, что в нашем деловом мире есть такие честные люди! На свете множество бессовестных дельцов, старающихся использовать любое банкротство или крах фирмы в своекорыстных целях… Разве вы или ваш отец могли бы пойти на подобный обман?! Нет, конечно! Такие, как вы, – опора общества.

Кадзуо. Может быть… Одно лишь я знаю точно: даже то небольшое имущество, которым я владею, доставляет уйму хлопот, и меня это тяготит. А пожелай я заняться каким-либо трудом, вряд ли общество предоставит мне такую возможность.

Умпэй. Если пожелаешь, то предоставит. Только едва ли найдется работа тебе по душе.

Кадзуо. Нет, отец, я не согласен. Ты начинал совсем в другое время. Возьми, к примеру, правительство. Слепому ясно, к чему приведет отмена эмбарго на золото. Ради прибылей крупного капитала власти просто решили принести в жертву средние и мелкие фирмы, небольшие предприятия на местах. А произойдет, скажем, смена кабинета, и снова введут эмбарго. Я читал в каком-то журнале статью обо всех этих махинациях…

Пастор. Что творится на белом свете! Помощник управляющего банком проникся красными идеями! (Смеется.)

Умпэй. Нет, он прав. Поневоле начнешь так думать.

Пастор. Ого, даже вы… (Смеется). Нет, это все от переутомления…

Кадзуо. Кстати, папа… Помнишь, недавно шла речь о земельном участке на побережье Мацусимы. Там как будто и нам причитается доля, та, что раньше принадлежала Тояма-сан. Так вот, вопрос должен решиться со дня на день.

Умпэй. Тояма-сан? Ты был в суде?

Кадзуо. Когда мы встретились, я как раз шел оттуда. Разве я не сказал? Тоёдзи. Это отличное место. За пять тысяч иен, которые в свое время мы дали взаймы Тояме, – просто находка. Кадзуо. Ты видел участок?

Тоёдзи. Разумеется. Как раз собирался поговорить об этом с отцом.

О-Маки (пастору). Вот и Тояма-сан оказался в трудном положении… Бедный! Это Тояма-сан из коммерческого банка.

Пастор. Да-да, я слышал, он разорился.

О-Маки. Муж тоже ссужал его деньгами, оттого Кадзуо и вызывали в суд как нашего представителя… Наша доля там невелика, мы готовы были от нее отказаться, но нам сказали, что этим его все равно не спасти…

Пастор (кивает; к Кадзуо). Значит, Тояма-сан сегодня тоже был там?

Кадзуо. Да. Его узнать нельзя, так он переменился! Тяжко было смотреть!..

Тэруко. Его дочка училась в одном классе со мной. Теперь она работает в кафе-кондитерской Моринага.

О-Маки. Неужели? Бедняжка.

Тэруко. Мы сегодня туда ходили чай пить, так она покраснела и спряталась от нас.

О-Маки. Вот и не нужно ходить.

Тэруко. Подумаешь! Она всегда была ужасная воображала! Хвасталась, что ей пианино из Германии выписали. Пусть теперь поработает официанткой… Мы нарочно туда пошли… (Заметив сердитый взгляд матери, умолкает.)

Тоёдзи. А ты, Тэруко, что стала бы делать на ее месте?

Тэруко. Я? Я бы уехала. Далеко-далеко. Туда, где нас никто не знает. Верно, папа?

Сэцуко все это время испытующе смотрит на отца.

Пастор. Истинно верующим ничего не страшно. Пусть страшатся те, кто бога забыл. (Встает, с улыбкой.) Ну-с, позволю себе откланяться.

О-Маки. Ну что вы, побудьте…

Пастор. Нужно посетить еще один дом… Итак, о праздновании мы с вами договорились, можно начать готовиться.

О-Маки. Мы всегда доставляем вам столько хлопот.

Пастор. Почаще бы такие хлопоты. (Смеется.) Извините, что отнял у вас столько времени.

О-Маки. Помилуйте, что вы…

Пастор (смотрит на флоксы в саду). Как они у вас всегда красиво цветут! Сейчас самое время любоваться. (Идет направо.)

Все направляются вслед за ним, но тут оке возвращаются. Доносятся голоса. Входит горничная.

О-Маки (горничной). Что там такое? Успокойся и говори толком.

Горничная. Там какие-то люди, говорят, что они представители семей забастовщиков, хотят поговорить с госпожой…

О-Маки. Со мной? За… забастовщики?

Кадзуо. Ты сказала, что госпожа дома?

Горничная. Нет, я им ничего не сказала, но…

О-Маки. Я выйду к ним. (Обращается к Тэруко, которая удерживает ее.) Ничего страшного. Это жены рабочих нашей фирмы.

Кадзуо. Но все же, мама…

О-Маки. Нет, я должна принять их и выслушать. (Оглядывается на пастора.)

Пастор отводит глаза.

Кадзуо. Где? В этой комнате?

О-Маки. Да, в самом деле… (К горничной.) Сколько их там?

Горничная. Да, пожалуй, человек тридцать, а то и сорок.

О-Маки (изумленно). Сорок?!..

Кадзуо. Может, сказать им, чтобы прислали двоих-троих?

О-Маки (горничной). Скажи.

Горничная уходит.

(Пастору.) Простите за беспокойство.

Пастор. Да нет, я… (Смотрит на карманные часы.)

О-Маки. Мой муж не имеет никакого отношения к забастовке. Дела фирмы ведут другие директора. Но ответственность, видимо, ложится и на нас.

Кадзуо (горничной, вернувшейся с растерянным видом). Ну, что еще там?

Горничная. Не хотят.

Кадзуо. Чего не хотят?

Горничная. Я сказала им, как велели, а они говорят, что не будем, мол, выделять представителей, желаем все говорить с госпожой.

Кадзуо. Что за нелепость!

Тоёдзи (он все это время иронически усмехался). А зачем, собственно, существует полиция? Я позвоню. (Идет направо.)

Кадзуо. Тоё! Не надо! Тоёдзи. Вот как?

Входит вторая горничная.

Горничная. Звонят из полиции.

Кадзуо. Из полиции? Сейчас подойду. (Выходит. Слышен его голос.) Алло. Да… Это вы, Исикава-сан? Это Кадзуо… Так, так. Простите, что доставляем вам хлопоты… Да, только что… О, значит, вам уже все известно?… Да как будто человек сорок. С детьми, даже грудных младенцев притащили. Мать хочет выйти к ним, но… Да-да, правильно… Вот именно. Вы нас весьма обяжете… Прошу вас… Хорошо, мы сделаем так, чтобы они подождали… Напротив, это я вам обязан!.. Да что вы?! (Смеется. Возвращается в комнату.) Сейчас пришлют нескольких полицейских в штатском. Встреча будет при них.

Пастор (смотрит на часы). Позвольте откланяться. И так уже опоздал.

О-Маки. Столько беспокойства доставили вам. (Горничной.) Подай господину пастору ботинки.[3]В японских домах не носят обувь. В до блеска отлакированных коридорах или прихожей ходят в специальных тапочках, но, попадая в комнаты, их тоже снимают. Уличную обувь оставляют в заниженной, по сравнению с полом в остальных помещениях части прихожей, вымощенной либо плитками, либо плоскими камушками; в крестьянских домах иногда просто – с утрамбованной землей. (Пастору.) Вам лучше выйти здесь…

Горничная приносит ботинки.

Пастор. Большое спасибо. Итак, до свиданья. Берегите себя.

О-Маки. К сожалению, не могу проводить вас.

Пастор поспешно выходит в сад. О-Маки поправляет кимоно и надевает хаори. Сэцуко садится за пианино, обхватив голову руками и уставившись в одну точку. Умпэй, поторапливая тетушку, идет к лестнице. Тетушка следует за ним, приговаривая: «Вот беда-то. Я так боюсь, так боюсь…»

Гул голосов собравшейся у дома толпы становится громче.

Занавес