Онлайн чтение книги Крах
Действие пятое

Курортное местечко неподалеку от города Н. Весна следующего года. Справа, чуть в глубине, флигель гостиницы. Слева – живая изгородь; за нею на небольшом возвышении – смотровая площадка. Справа – лестница, ведущая на галерею главного корпуса. Галерея тянется по тыльной стороне флигеля, мимо смотровой площадки и дальше – вниз, в глубину левой части сцены. От смотровой площадки к авансцене ведут пологие каменные ступеньки. Рядом с ними – вход: плетенная из прутьев калитка, ведущая в сад перед флигелем.

Утренняя дымка смешалась с паром от горячих источников. Во флигеле по лестнице справа спускается заспанный Кэнскэ, с ним – Кадзуо, еще более похудевший. Его европейский костюм забрызган грязью, кое-где даже порван.

Кэнскэ (включает свет). Что с вами случилось?

Кадзуо. Прости, что разбудил.

Кэнскэ. Ничего, просто я испугался. Не сразу узнал вас…

Кадзуо. Этого я и боялся, потому никак не решался войти. Но болтаться здесь в такой ранний час тоже не годится, можно вызвать подозрения…

Кэнскэ. Надо бы вам переодеться… (Открывает шкаф, достает теплое кимоно и пояс.)

Кадзуо. Спасибо. (Снимает костюм и разглядывает пятна грязи.)

Кэнскэ. Ого, вырван клок… На вас кто-нибудь напал?

Кадзуо. Да нет…

Кэнскэ. Вы прямо из Исиномаки?

Кадзуо. Нет, из Сэндая.

Кэнскэ. Как из Сэндая?! Вы там ночевали?

Кадзуо. Какое там… Всю ночь болтался по улицам. Уж и не помню где.

Кэнскэ. Вы?… Чудеса, да и только!

Кадзуо (надевает кимоно и в изнеможении садится, скрестив ноги). Ах, самому стыдно… Кажется, я довольно долго бродил возле железнодорожного переезда на Седьмой улице. Бывают моменты, когда хочется свести счеты с жизнью.

Кэнскэ (изумленно). Что это вы?… Ничего не понимаю. Что, собственно, произошло?

Кадзуо. Я такое натворил… (Озирается по сторонам.)

Кэнскэ. Здесь никого нет. Эта комната всегда пустует в ожидании хозяина, так было заведено еще при вашем отце… Да, так что же вы натворили? Надеюсь, никого не убили?

Кадзуо. Растратил казенные деньги.

Кэнскэ. Ч-что?!..

Кадзуо. Растратил казенные деньги. Я же сказал.

Кэнскэ. Сколько?

Кадзуо. Ни много ни мало пять тысяч иен.

Пауза.

Кэнскэ (смеется). Не пугайте меня. Вы, кажется, не любитель шутить.

Кадзуо. Шутить?

Кэнскэ. И притом – зло шутить. Разве можно истратить пять тысяч за один вечер?

Кадзуо. Не за вечер. Я тратил их постепенно.

Кэнскэ. И вчера это обнаружилось?

Кадзуо. Да… Директор пока, кажется, ничего не заметил, а вот помощник его, который принял у меня дела, человек сообразительный… В общем, они расставили мне ловушку, и я попался.

Кэнскэ, ошеломленный, молчит.

Сейчас постараюсь объяснить. Ты ведь знаешь, я отказался от должности помощника директора и стал рядовым служащим, ведал выдачей ссуд… Но и после этого я по-прежнему пользовался популярностью у клиентов. За это мои коллеги на меня злились, все меня сторонились… И тут я совершил непоправимую глупость. Пользуясь доверием клиентов, я сам, без ведома директора, практически решал все вопросы, связанные со сделками и контрактами. Это-то и погубило меня…

Кэнскэ. Вы хотите сказать, что вас спровоцировали растратить деньги…

Кадзуо. Совершенно верно. Так нелепо попался… Совсем сдали нервы. Если не выпью, не могу уснуть. Дома, конечно, не пил. После работы уезжал прямо в Сэндай. Странное дело, но при таком образе жизни работается прекрасно…

Кэнскэ. И давно это с вами?

Кадзуо. Примерно с год.

Кэнскэ. С год… Значит, когда я в прошлом году встретил вас в Сэндае…

Кадзуо. Да-да, я был тогда изрядно не в себе.

Кэнскэ. Вот как? Да, что-то такое припоминаю… Нет, мне все еще кажется, что вы шутите.

Кадзуо. Вот-вот… Я и среди наших служащих слыл честным, добропорядочным, отличным работником, словом, наидостойнейшим человеком. Когда я был помощником директора, я частенько собирал подчиненных и читал им нравоучения. Я пользовался доверием – еще бы, истинный христианин, не пьет, не курит, человек добродетельный. Даже после банкротства отца ко мне относились сочувственно, потому что мы не нанесли банку никакого ущерба. Теперь все насмарку. Все кончено. Пощады ждать нечего. При мысли о том, какой позор меня ждет… (Закрывает лицо руками.)

Кэнскэ молча смотрит на Кадзуо. Свет гаснет. Видневшиеся в отдалении огни тоже все разом гаснут.

Кэнскэ. О, кажется, уже рассвело… (Встает, подходит к окну, открывает ставни.) Вы ведь совсем не спали. Может, соснете немного?

Кадзуо. Нет, я не смогу. (Отсутствующим взглядом смотрит в сад.)

Кэнскэ. Хорошо бы все же дать отдых нервам.

Кадзуо (садится рядом с Кэнскэ). Послушай, может, ты выручишь меня? Мне больше не к кому обратиться.

Кэнскэ. Я тронут вашим доверием. Сделаю все, что в моих силах, но… Вряд ли дело получит огласку, раз речь идет всего о пяти тысячах иен…

Кадзуо. Это неизвестно. Я лично даже хотел бы, чтобы дело получило огласку. По крайней мере все пойдет своим чередом и я окажусь там, где мне положено быть.

Кэнскэ. Оставьте шутки. И потом, не пристало мужчине отчаиваться из-за таких пустяков. Бывает, что совершают растраты в десять раз, в сто раз больше, и то в ус не дуют! Не знаю, что вам сейчас посоветовать. Так сразу гениальные идеи не осеняют… Примите-ка лучше пока ванну…

Кадзуо. Хорошо…

Кэнскэ. А что если решиться и рассказать обо всем директору?

Кадзуо. Я тоже об этом думал, но…

Кэнскэ. Кстати, растраченные деньги вы могли бы по частям ежемесячно погашать из жалованья. Правда, сумма немалая, и вам следовало бы прежде поговорить с матушкой…

Кадзуо. С матерью? Ни за что! Мы с нею рассорились еще на похоронах отца.

Кэнскэ. Слышал. Но ведь она вам – родная мать.

Кадзуо. Ее сейчас нет в Сэндае, они с Сэцуко уехали.

Кэнскэ (с притворным удивлением). Ах вот как?

Кадзуо. По правде говоря, вчера вечером ноги сами понесли меня к ней. Но дверь была заперта, и мне сказали, что они уехали в Токио.

Кэнскэ. Заперли дом и уехали в Токио?

Кадзуо. Точно не знаю, но обе – и мать и дочь – припрятали денежки, крепко их держат и всячески избегают родственников. Думают, что все зарятся на их капиталы.

Горничная (входя). Доброе утро. (К Кадзуо.) Добро пожаловать! (К Кэнскэ.) Простите, недавно прибывший гость…

Кэнскэ. Прибыл гость?

Горничная. Да, и говорит, что непременно хочет вас видеть.

Кэнскэ. Меня? Наверно, желает, чтобы его перевели в другой номер. Проводи его пока, ну, скажем, в купальню, попроси подождать.

Горничная. Они уже искупались. Сказали, что непременно с управляющим…

Кэнскэ (с досадой). Извините, я сейчас. (Выходит вместе с горничной.)

Кадзуо рассеянно смотрит в сад. Потом хватается за голову и ложится.

В глубине сцены, по галерее, направляясь в купальни, то и дело проходят курортники в теплых кимоно. С появлением каждого из них Кадзуо вздрагивает.

Вбегает растерянный Кэнскэ, уже в дневном кимоно.

Кэнскэ. Извините, Кадзуо-сан, перейдите, пожалуйста, в другую комнату. (Горничной, вошедшей следом за ним.) Перенеси эти вещи в шестой номер главного корпуса, только скорее.

Горничная собирает вещи Кадзуо и уходит.

Кадзуо. Что случилось? Почему такая срочность?!

Кэнскэ. Приехали!.. Писали, что будут в начале июня, я и не беспокоился, а тут…

Кадзуо. Приехали, говоришь? Кто?

Кэнскэ. Э-э, эти… хозяева… Теперешние.

Кадзуо. Хозяева гостиницы?

Кэнскэ. Да, именно. Простите, пожалуйста, перейдите в тот корпус. Номер, правда, не очень хороший, но я потом велю освободить для вас другой. (Подталкивает Кадзуо к выходу.)

Оба уходят.

Почти одновременно у смотровой площадки появляются О-Маки и Сэцуко. Сэцуко так осунулась, что даже косметикой нельзя этого скрыть. Глаза ввалились, скулы торчат. О-Маки тоже выглядит постаревшей.

Сэцуко. О, персик зацвел, смотри, мама.

О-Маки. Холодно здесь все же.

Сэцуко. Нет, хорошо! Такая красивая речушка… Ох, а вода-то горячая. Горячая вода течет! Видишь, пар поднимается.

О-Маки. В этих краях, говорят, даже в колодцах вода горячая.

Сэцуко. Неужели?

О-Маки. Прежде здесь стояло всего два-три домика, не то чайные, не то гостиницы, не разберешь. А сейчас все так изменилось!

Сэцуко. Разве ты бывала здесь раньше?

О-Маки. Давно уже. Когда была беременна Кадзуо.

Сэцуко. Вы тогда приезжали сюда вдвоем, вместе с папой?

О-Маки (помрачнев). Ну и что, если вместе с папой?

Сэцуко. Да просто так… Тебе ничего нельзя сказать, мама, нынче…

Входит Кэнскэ.

Кэнскэ. Простите, что заставил вас ждать.

О-Маки. Готово?

Кэнскэ. Эта комната постоянно свободна. Хотя я велю убирать ее каждый день. (Вместе с женщинами спускается по каменным ступенькам.)

О-Маки (оглядывает комнату со сложным чувством). Ты не удивился, что мы так вдруг, без предупреждения?

Кэнскэ. Как сказать… В общем, немного удивился. Мне сказали, что вызывает клиент, я подумал, может быть, кто-то комнатой недоволен или еще что-нибудь, прихожу, и вдруг… (Суетится, кладет подушки для сидения, убирает багаж, принесенный горничной.)

О-Маки (смеется). А я подумала, что неприлично приехать в первый раз и сразу назвать себя в приемной.

Кэнскэ. Обычно я нахожусь в администраторской, но как раз сегодня… (Наконец садится.) Ну, добро пожаловать. Вы, наверное, устали. Ночь в дороге – это ужасно.

Сэцуко. В вагоне было сравнительно свободно, так что ничего страшного.

Кэнскэ. Это вам повезло… Как провели время? Очень удачно, что сейчас как раз сезон цветения сакуры, так что, наверно, получили удовольствие… А вы, Сэцуко-сан, кажется, даже немного пополнели.

Сэцуко. В самом деле?

Горничная приносит чай. Сэцуко встает, переодевает кимоно.

О-Маки. Мы хорошо отдохнули, без забот. Ходили по театрам, по магазинам, ели что хотели, в общем, жили в свое удовольствие.

Кэнскэ. Прекрасно. Лучшего лекарства и быть не может Получил как-то от вас открытку с видом…

Горничная, подавая чай, что-то шепчет Кэнскэ.

Что? (С досадой.) Опять с утра пораньше?…

Горничная уходит.

О-Маки. Сэцу-тян, сласти в той сумке.

Сэцуко открывает дорожную сумку.

Кэнскэ. Даже сласти привезли?

О-Маки. Немного. А то здесь, в горах, знаете ли…

Кэнскэ. Да уж, конечно… Извините, я сейчас…

О-Маки. Пожалуйста, пожалуйста. Не обращай на нас внимания. Дел-то, наверное, полно.

Кэнскэ. Понимаете, вчера неподалеку отсюда покончили с собой двое влюбленных. Наши постояльцы. И теперь к нам все время ходят следователи… Располагайтесь как дома. (Уходит.)

О-Маки (ложится на циновку). Сэцу-тян, как насчет чая?… Смотри-ка, а из Кэнскэ получился неплохой управляющий.

Сэцуко. Да.

О-Маки. И молодец, что не жалуется на трудности, хотя ему приходится, наверное, нелегко. А вообще-то жизнь не очень-то его баловала: рано остался без родителей, рос среди чужих людей… (Замечает выражение лица Сэцуко и мрачнеет.) Конечно, тебя он, может быть, не устраивает, образования у него нет…

Сэцуко. Не в этом дело! Мне даже кажется, что это я недостойна его любви…

О-Маки. В самом деле? Тогда прекрасно… Но я тебя насквозь вижу. Тебе не по душе все, что бы я ни делала.

Сэцуко. Опять ты за свое? Разве я когда-нибудь говорила тебе что-нибудь в этом роде?

О-Маки (смягчается). Ну прости. Я обещала не упрекать тебя… Но знаешь, Сэцу-тян, наступит день, когда ты скажешь мне спасибо. Не надо сравнивать его с Кавасаки. Мужчина прежде всего должен быть личностью, а образование или богатство – на втором месте… Кэнскэ привык трудиться и, хотя необразован, имеет свой взгляд на вещи. Ведь как он о тебе всегда говорил: «Она для меня как цветок на недоступной вершине!» Ну разве не трогательно?

Сэцуко. По правде сказать, это мне как раз неприятно. А вообще он хороший, серьезный человек.

О-Маки. Что же тебе неприятно?

Сэцуко. Его склонность к самоуничижению. Она меня раздражает, я ничего не могу с собой поделать.

О-Маки. Странная ты. Просто он относится к тебе с большим уважением.

Сэцуко. Он как раз в твоем вкусе.

О-Маки. В моем вкусе? Вот и прекрасно. Его, конечно, не сравнить с теми, кто смотрит на жену как на вещь или утварь, бьет, пинает ногами и в конце концов заводит себе какую-то деревенскую гейшу…

Кэнскэ (входит, в руках у него что-то вроде посылки). Только что принесли…

О-Маки. А, да-да. Это от Мицукоси. Быстро доставили. Чтобы не таскать с собой, я попросила прислать прямо сюда… Ну, это потом. (Придвигает один из чемоданов, достает сверток в нарядной подарочной упаковке и кладет перед Кэнскэ.) Это тебе.

Кэнскэ. Мне?…

О-Маки. Рубашка и галстук. Сэцу-тян так тщательно выбирала, что придется принять подарок, если даже не понравится.

Кэнскэ. Как может не понравиться! Просто великолепно!

О-Маки. А это горничным. Ткань, правда, недорогая, но для каждого дня сойдет…

Кэнскэ. Так много…

О-Маки. Очень дешево стоит. Все отрезы лежат вместе, раздай их сам, в соответствии с возрастом…

Кэнскэ. Очень вам благодарен. Я как раз собирался купить им ткани на кимоно, вы меня очень выручили.

Сэцуко (приходит в хорошее расположение духа). Что, Кэнскэ-сан, нелегко вам приходится?… Даже об одежде для горничных нужно заботиться.

Кэнскэ. Да, просто руки до всего не доходят.

О-Маки. Горничными теперь займется Сэцу-тян – тебе будет легче.

Сэцуко. Ничего у меня не получится. Стоит мне зайти на кухню и увидеть, как они там работают, как сразу голова идет кругом.

О-Маки (смеется). Это ужасно. Ну что ж, некоторое время побудешь в ученицах, а строгий хозяин быстро сделает тебя настоящей хозяйкой.

Кэнскэ (смутившись, переводит разговор на другую тему). А, да-да. Надо еще вам показать смету. После вашего письма я срочно пригласил плотников, и они составили смету на перестройку гостиницы. Она у меня.

О-Маки. Сметой займемся потом, без спешки… А сейчас поговорим лучше о вашей свадьбе. Не надо тянуть. Сэцу-тян предлагает сперва оформить развод, а я считаю, что это не важно, во всяком случае, церемонию обручения нужно устроить чем скорее, тем лучше.

Кэнскэ. Огромное вам спасибо. Только у меня еще ничего не готово.

О-Маки. А что тут готовить? Вот мы ездили в Токио, но никаких специальных покупок не делали. Все можно покупать постепенно, по мере необходимости.

Кэнскэ. Хорошо.

О-Маки. В общем, предоставь это мне. Я знаю, что делать.

Сэцуко встает, убирает кимоно.

(Переводит взгляд с нее на Кэнскэ.) У меня камень с души свалится, когда все будет завершено. До смерти мужа я не была такой беспокойной. А теперь постоянно тревожусь о будущем.

Кэнскэ. Я понимаю вас.

О-Маки. Да, кстати, я еще тебе не сообщила… На днях я получила деньги, положенные на имя тетушки.

Кэнскэ. Вот как?

О-Маки. Можешь себе представить, она истратила из них две с лишним тысячи иен, а остальные перевела по почте, приложив пространное письмо, в котором сообщает что «за столь длительный срок как-то незаметно истратила такую-то сумму».

Кэнскэ. О, неужели тетушка?…

О-Маки. Я не стала бы сердиться, если бы она действительно нуждалась в деньгах. Совершенно очевидно, что это вранье… Просто алчность обуяла. Некрасиво она поступила, непорядочно. Ведь эти деньги дали ей на хранение. Она должна была вернуть все сполна и без обиняков попросить – дай, мол, мне из благодарности сколько можешь.

Кэнскэ. Да, нехорошо получилось.

О-Маки. И без того мы понесли немало убытков. Так что не знаю, как быть с перестройкой, осилим ли смету.

Сэцуко (стараясь переменить тему). Мама, откроем, посмотрим?

О-Маки. Давай. Интересно, как сшили. (К Кэнскэ.) У меня что родственники, что сыновья – все друг друга стоят. На одну только Сэцу-тян надежда… Впрочем, мы еще вернемся к этому разговору.

Сэцуко никак не может развязать пакет.

Кэнскэ. Позвольте, я… (Помогает Сэцуко.)

Руки их соприкасаются. Кэнскэ смущен. Снимают несколько слоев оберточной бумаги, в которую завернуты кимоно и хаори из тонкого шелкового крепа.

Вот это вещь! Какой красивый узор!

О-Маки (приподнимается). Ну-ка, примерь!

Сэцуко набрасывает на себя хаори и поворачивается, показывая наряд.

Кэнскэ. Прекрасно! Сразу видно, что матушка выбирала.

О-Маки. В самом деле, неплохо.

Сэцуко (смотрится в зеркало). Не ярковато ли для меня?

Кэнскэ. Ну что вы! Сэцу-тян, вы же еще совсем молодая!

О-Маки. В самый раз.

Сэцуко. Правда? (Еще раз смотрится в зеркало.)

Кэнскэ (любуясь). Сэцуко-тян все к лицу. Даже повседневное кимоно. А уж в этом какое-то особое изящество…

О-Маки. Что, такая жена чересчур для тебя хороша?…

Кэнскэ (уныло). Да-а… я ведь неученый бедняк…

О-Маки (замечает, как изменилось выражение лица Сэцуко, но – как ни в чем не бывало). Может, заодно примеришь и кимоно?

Сэцуко. Нет, не стоит.

О-Маки. Что с тобой?

Сэцуко молча идет к веранде.

Кэнскэ. О-о, что это с нею? Может быть, нездоровится?

О-Маки. Ничего страшного. С ней иногда бывает.

Кэнскэ. Но все же…

О-Маки. Сама не знаю. Так было и во время поездки – то веселая, то вдруг заплачет…

Кэнскэ. Нехорошо… Может быть, она просто устала от долгого ухода за больным?

Сэцуко уходит в сад.

(Проводив ее взглядом, понизив голос.) А может, это я что-то не так сказал?

О-Маки. Все может быть… Да нет, не в этом дело. В последнее время у нее очень неровное настроение. Я прямо измучилась с нею в поездке… Разумеется, для этого есть причины. Надо все тебе рассказать… В Токио она под разными предлогами часто уходила из гостиницы. Видимо, хотела передать деньги бывшим друзьям. Она просто не может без этого. Странный характер! Когда была маленькой, раздавала свои игрушки и другие вещи детям из бедных семей. Я не вмешивалась, делала вид, будто не замечаю… Но, кажется, ей так и не удалось ни с кем встретиться, все ее деньги были на месте, я заглянула в кошелек.

Кэнскэ (после некоторого раздумья). Вот как? Значит, Сэцуко-сан очень чувствительна в этом отношении.

О-Маки. Но это совсем не касается ее бывшего мужа. На этот счет будь спокоен. Просто у нее сложный характер.

Кэнскэ. Меня, собственно, это не беспокоит… Со временем все забудется, я надеюсь…

О-Маки. И ты ей в этом поможешь.

Кэнскэ. Спасибо за доверие. (Другим тоном.) Кстати, госпожа, тут возникла одна проблема.

О-Маки. Ты имеешь в виду какую-то женщину?

Кэнскэ. Что? Нет, какая там женщина… В этом смысле я человек железный.

О-Маки смеется.

Дело в том, что сегодня утром приехал Кадзуо-сан.

О-Маки. Кадзуо?!..

Кэнскэ. Такой расстроенный. И сказал, что растратил около пяти тысяч иен казенных денег.

О-Маки. Он растратил?!

Кэнскэ. Я расспросил его, как это могло получиться; картина довольно печальная… Во всяком случае, теперь уже ничего не исправишь, и я боюсь, как бы он с отчаяния чего-нибудь такого не натворил…

О-Маки. Да что ты! Вот человек!.. Я слышала, что в последнее время он частенько захаживает в кабаре… Дойти до такого… Он уехал?

Кэнскэ. Нет…

О-Маки. Как, все еще здесь?

Кэнскэ. Да, в главном корпусе.

Пауза.

Он сказал, что приехал со мной посоветоваться, но что может посоветовать такой маленький человек, как я… О-Маки. Надеюсь, он не знает, что мы приехали?

Кэнскэ. Конечно, откуда же…

О-Маки. Тогда возьми вот это (достает деньги из сумки) и передай ему, как будто от себя. В общем, сделай так, чтобы он уехал. Я что-нибудь потом придумаю… Вот беда! Как бы не встретиться с ним… Главное, чтобы Сэцуко не узнала, а то неизвестно, что она может выкинуть…

Кэнскэ. Слушаюсь. (Встает.)

О-Маки. Надо же, несчастье! Что за человек, право! А еще упрекал меня, когда я прятала деньги от мужа, копила, разные красивые слова говорил…

Кэнскэ. Кстати, думаю… я обязан сообщить вам… На днях приезжал Тоёдзи-сан…

О-Маки. Что? Этот негодник?

Кэнскэ. Разумеется, я сказал ему, что знать ничего не знаю, и не стал пускаться с ним в разговоры… Это опять по поводу известного вам портфеля…

О-Маки. Ох, как надоело, как надоело! Везде одни неприятности, куда ни приедешь.

Кэнскэ (снова садится). Госпожа, я человек стеснительный и много говорить не люблю. Но хочу вас заверить, что ради своей госпожи сделаю все, чего бы это мне ни стоило.

О-Маки (смеется). А я-то думаю – что это он так торжественно собирается мне сообщить… Так ведь стараться ты будешь не только для меня, а и для себя с женой тоже!

Кэнскэ. Да… Но все же… Откровенно говоря, я перестал понимать барышню…

О-Маки. Что это вдруг? Девочка как раз только что очень тебя хвалила!

В сопровождении горничной входит массажист.

Массажист. Спасибо за приглашение. Прекрасная погода сегодня.

Кэнскэ. А, спасибо, что пришел… Итак, госпожа…

Массажист (чуть ли не касаясь лбом пола). Очень признателен за постоянное доверие…

О-Маки. Ну что ж, начнем, не теряя времени?

Массажист. Слушаюсь. (Ощупью приближается. [11]В довоенной Японии профессией массажиста по традиции занимались слепые.)

Кэнскэ (достает из шкафа футон, [12]Футоном называется мягкий ватный матрац, на котором спят, или ватное одеяло, которым накрываются. расстилает). Пожалуйста, располагайтесь. (Уходит.)

О-Маки. Вы из этих краев?

Массажист. Ага… В молодости переезжал с места на место, а теперь вот давно пользуюсь милостями здешних господ. (Массирует О-Маки плечи.) Ого… Подвижности почти совсем нет…

О-Маки. Еще бы! Годы берут свое.

Массажист. Шутить изволите, госпожа. Вы еще хоть куда…

О-Маки. Вы, стало быть, знали прежнего хозяина?

Массажист. Да, постоянно ему докучал.

О-Маки. И содержанку его знали?

Массажист. Да… А вы, госпожа, тоже знавали прежнего хозяина?

О-Маки. Понаслышке… Говорят, она была очень миленькая, эта его любовница?…

Массажист. Да, все хвалили ее красоту. А уж как хозяин ее любил! Рассказывали, бывало, выпьет он, посадит ее к себе на (колени и всю обцелует.

О-Маки (небрежно). Фу, гадости!

Массажист. Хороший человек был покойный хозяин, обходительный. Поедет по делам в Токио и везет ей оттуда подарки – кимоно, пояс… И с какими узорами! Редко бывает у мужчин такой вкус… О, что с вами, госпожа?

О-Маки (чувствует, что выдала себя с головой, озирается вокруг, видит, что никого нет, и облегченно вздыхает). Да нет, ничего… Здесь, говорят, есть еще несколько гостиниц. Интересно, какова у них репутация?

Массажист. Да, здесь всего восемь гостиниц, но эта самая лучшая. Комнат, правда, немного, но хозяин, когда был богат, великолепно все отделал, специально для этой своей любовницы. Она и ее мать, гейша, давнишняя подружка хозяина, вдвоем ухаживали за господином, да как ухаживали!

О-Маки (невольно поддавшись искушению). В таком случае остается лишь пожалеть его законную жену.

Массажист. Между нами говоря, госпожа, у нее, как я слышал, был очень дурной характер. И к тому же фанатичная христианка.

О-Маки с трудом сдерживает гнев.

На лестнице справа появляется Кэнскэ.

Кэнскэ (громко приказывает горничным). Ты иди к нижнему бассейну… А ты поищи возле пруда. (Входит в комнату.)

О-Маки (с тревогой смотрит на Кэнскэ). Что случилось?

Кэнскэ. Э-э… Я думаю, скорее всего, обознались…

О-Маки. Что-нибудь с Сэцуко?

Кэнскэ. Да нет… Вздор… Один наш постоялец только что вернулся с прогулки и утверждает, будто видел на самом верху утеса девушку, вроде бы похожую на барышню… На том самом утесе, где вчера произошло самоубийство…

О-Маки. Ч-что?! (Вскакивает.) На утесе… Моя девочка…

Конторщик (входит). В саду не нашли. (Уходит.)

О-Маки (взволнованно). Где этот утес?… А-а, что же это, в самом деле?

Кэнскэ. Я уже послал туда людей.

О-Маки. Надеяться ни на кого нельзя… Ну же, быстрей… Как ты можешь оставаться спокойным?… Не любишь ее? А если случится непоправимое, что будешь делать? (Уходит неверными шагами направо, по направлению к лестнице.)

Массажист некоторое время сидит неподвижно, потом, усмехнувшись, удаляется.

На смотровой площадке появляются Сэцуко и Кадзуо.

Сэцуко (задыхаясь от волнения). Она хочет, чтобы я вышла за Кэнскэ, и собирается дать мне в приданое эту гостиницу. Говорит, что через суд вынудит Кавасаки согласиться на развод. Дело уже поручено адвокату.

Кадзуо. Хм-м.

Сэцуко. Маму словно подменили в последнее время. А уж когда заходит речь о моем замужестве, она совсем теряет рассудок. Не знаю, что она сделает, если я откажусь… Иногда меня прямо в дрожь бросает от одного ее вида… А я ни на что не могу решиться. Как увижу ее, одинокую, всеми брошенную, даже сыновьями покинутую, такая жалость берет… Сколько раз, пересиливая себя, я мысленно соглашалась выполнить ее волю, чтобы она не терзалась, но не могу. Никак не могу… Признаюсь тебе, что согласие Кавасаки на развод у меня есть, но я его прячу. Вот оно! (Достает из-за ворота кимоно конверт.)

Кадзуо (разглядывает бумагу). Кавасаки прислал?

Сэцуко. Я виделась с ним.

Кадзуо. Где?

Сэцуко. В токийской полиции. Он арестован. (Стараясь скрыть волнение, медленно спускается по ступенькам.)

Кадзуо (машинально следуя за ней). Гм-м…

Сэцуко. Я передала ему тридцать иен. Родных у него нет, товарищи все сидят, некому даже принести передачу. У меня была тысяча иен, но в полиции принимают лишь мизерные суммы… Знал бы ты, чего мне стоило выпросить эти деньги у мамы! Я пообещала выполнить все ее условия. Хотелось помочь ему…

Они сходят с последней ступеньки.

(Приоткрыв калитку, осторожно заглядывает в комнату.)

Ее нет… Интересно, куда это она пошла?

Кадзуо (стоит так, чтобы его было не видно из флигеля). Я не хочу ее видеть.

Сэцуко. Зачем ты так? Тебе надо с ней помириться. У меня здоровье неважное… Если вы с мамой снова будете вместе, ей станет спокойнее на душе. Я уверена, что она уже все забыла.

Кадзуо. Мне тоже жаль, что я тогда наговорил лишнего… Но в следующий раз, только не сегодня.

Сэцуко. Но почему?

Кадзуо (другим тоном). Ты сказала, что у тебя есть тысяча иен?

Сэцуко. Есть, но они здесь ни при чем. Он сам вручил мне согласие на развод. Эти бумаги находились среди других, конфискованных при аресте… Он посмотрел на меня пристально и сказал: «Будь счастлива, устраивай свою жизнь. Ведь неизвестно, когда я теперь выйду на волю…»

Кадзуо (внезапно). Сэцуко, у меня к тебе просьба.

Сэцуко. Разве это замужество даст мне счастье?… Не хочу, не хочу… Кэнскэ-сан хороший человек. Но замуж за него я не хочу. Лучше вернуть деньги и…

Кадзуо. Ты хочешь вернуть деньги?

Сэцуко. Ах, я хочу одна уехать куда-нибудь… Кадзуо, я так страдаю! Посоветуй, как поступить.

Кадзуо. Я все понимаю, но мне тоже сейчас…

Слышны шаги. Кадзуо торопится уйти.

Сэцуко (хватает его за руку). Это, наверно, мама.

Кадзуо вырывает руку.

Не бойся. Прошу тебя.

Кадзуо, отмахнувшись, взбегает по ступенькам. Сэцуко, ухватившись за калитку, медленно сползает на землю.

О-Маки (входит). Ох, ты здесь? Зачем же ты заставляешь мать волноваться, искать тебя? Где ты была?

Сэцуко встает и неверной походкой идет к веранде.

Мне сказали, что на вершине утеса видели женщину, похожую на тебя. Я хоть и не поверила, но так испугалась… Посмотри, до сих пор дрожу. Кэнскэ-сан, сам не свой, искал тебя повсюду.

Сэцуко садится, некоторое время вертит в руках документ, глядя куда-то в пространство, потом начинает всхлипывать.

Что с тобой? Какая ты странная!..

Сэцуко плачет все громче.

(Постепенно мрачнеет, потом взрывается.) Сэцу-тян! Чем ты так недовольна? Тебе неприятен Кэнскэ?… Или, может быть, я?

Сэцуко поднимает голову и в упор смотрит на мать.

Так оно, наверно, и есть. Я во всем виновата. Все мои труды, все мучения – все напрасно! Теперь мне больше не на что надеяться, кончена моя жизнь! (Закрывает лицо руками.)

Еще до этого на лестнице появляется запыхавшийся Кэнскэ. Услышав обрывки разговора, он вздрагивает и застывает на месте. Кадзуо стоит на смотровой площадке, опустив голову и прислонившись к перилам. Сэцуко, уткнувшись подбородком в ладони, сидит неподвижно, сухими глазами в отчаянии уставившись в одну точку.

Занавес

1935