Онлайн чтение книги Венец Kransen
V

Весна пришла сразу. Уже через несколько дней после наступившей оттепели весь поселок лежал темно-коричневый под проливным дождем. Вода неслась сквозь лес водопадами по горным склонам; река вздувалась с каждым днем и стояла серым, как свинец, озером на дне долины с островками рощ среди воды, с коварной бурлящей полосой стрежня. В Йорюндгорде вода заходила далеко на поля. Но все-таки ущерб был гораздо меньше, чем боялись.

Весенняя страда пришла очень поздно, и люди засевали поля жалкими запасами зерна, сохраненного для посева, моля Бога пощадить хлеб от ночных заморозков осенью. И казалось, что Бог на этот раз услышал крестьянские молитвы и немного облегчил их бремя. В июне началась ветреная погода, лето выдалось хорошее, и народ стал надеяться, что со временем все следы неурожайного года изгладятся.

Сенокос уже прошел, когда однажды вечером в Иорюндгорд приехали верхами четверо мужчин. Это были двое господ со своими слугами: Мюнан, сын Борда, и Борд, сын Петера из Хестнеса.

Рагнфрид и Лавранс приказали накрыть стол в верхней горнице и приготовить гостям постель в стабюре. Но Лавранс попросил приезжих не рассказывать о цели их приезда до следующего дня, когда они отдохнут с дороги.

За столом больше всего говорил Мюнан; он часто обращался к Кристин и разговаривал с нею так, словно они были хорошо знакомы. Она видела, что отцу это не нравилось. Господин Мюнан был коренаст, краснолиц, некрасив и болтлив, к тому же он держал себя несколько шутовски. Его прозвали Мюнан Увалень или Мюнан Плясун, Но, несмотря на такую манеру держаться, он все же был сыном фру Осхильд, человеком умным и дельным, и не раз бывал доверенным короля в разных делах, а к словам его прислушивались те, кто вершил дела государства. Он жил в родовом поместье своей матери, в округе Скугхе, был очень богат и женился тоже на богатой. Фру Катрин, его жена, была удивительно безобразна и почти никогда не раскрывала рта, но муж всегда отзывался о ней так, как будто она была умнейшей женщиной, поэтому люди в шутку прозвали се фру Катрин Премудрая или Красноречивая. Они, по-видимому, жили очень хорошо и дружно, хотя господин Мюнан славился своей распущенностью и до и после брака.

Господин Борд, сын Петера, был красивым и всеми уважаемым стариком, хотя теперь он уже несколько растолстел и отяжелел. Волосы и борода у него немного выцвели, но все еще были скорее золотистыми, чем седыми. С самой смерти короля Магнуса, сына Хокона[56]То есть с 1280 года, следовательно — уже около сорока лет., он жил на покое и управлял своими большими поместьями в Северном Мере. Он вдовел уже второй раз, и у него было много детей; все они, но слухам, были очень красивы, хорошо воспитаны и хорошо пристроены отцом.

На следующий день Лавранс поднялся со своими гостями в верхнюю горницу для переговоров. Он попросил жену присутствовать при этом, но та не захотела.

— Ты должен сам решать! Ты знаешь, что если дело не сладится, то это будет величайшим горем для нашей дочери, но я вместе с тем вижу, что многое говорит и против этого брака.

Господин Мюнан передал Лаврансу письмо от Эрленда, сына Никулауса. Эрленд предлагал Лаврансу самому ставить во всем какие угодно условия, если он согласится обручить с ним свою дочь Кристин. Сам же Эрленд соглашался предоставить беспристрастным людям оценить его владения и исследовать его доходы и выделял Кристин в виде дополнительного и свадебного подарка столько, что она, в случае если останется бездетной вдовой, будет владеть третьей частью всего его имущества, кроме своего собственного приданого и всего того наследства, которое она получит после своих родичей. Далее он предлагал предоставить Кристин полную власть распоряжаться ее частью состояния, как той, которую она получит из дому, так и получаемой от него. Но если Лавранс пожелает поставить другие условия для раздела имущества, то Эрленд охотно соглашается выслушать его и изменить свое решение сообразно с его желанием. Единственное условие, на которое со своей стороны должны согласиться родичи Кристин, состоит в следующем: если им когда-либо придется быть опекунами детей его и ее, то родичи Кристин не должны пытаться взять дары, переданные им своим детям от Элины, дочери Орма, но считать, что это имущество было исключено из его состояния до его вступления в брак с Кристин, дочерью Лавранса. Наконец, Эрленд предлагал справить свадьбу со всей подобающей пышностью у себя в Хюсабю.

Лавранс ответил на это так:

— Это благородное предложение. Я вижу, что вашему родичу очень хотелось бы прийти к соглашению со мною. Я вижу это также и из того, что он уговорил вас, господин Мюнан, ехать вторично с поручением от него к такому человеку, как я, который вне этого прихода имеет мало значения, и что такой почтенный человек, как вы, господин Борд, взял на себя труд предпринять подобное путешествие для поддержки просьбы Эрленда. Но я должен сказать относительно его предложения, что дочь моя не воспитана так, чтобы самой распоряжаться своим имуществом и богатством, и я всегда рассчитывал выдать ее за такого человека, в руки которого я мог бы с уверенностью отдать благосостояние девушки. Я не знаю, сможет ли Кристин справиться с такою властью, и мне кажется, едва ли для нее будет хорошо! У нее мягкий и податливый характер, и то, что Эрленд проявил себя неразумным во многих отношениях, было одной из причин, понуждавших меня противиться этому браку. Если бы сна была властолюбивой, сильной и строгой женщиной, то дело бы было другое.

Господин Мюнан расхохотался и сказал:

— Дорогой Лавранс, неужели вы жалуетесь на то, что девушка недостаточно строптива?..

И господин Борд заметил с легкой усмешкой:

— Мне кажется, ваша дочь все же показала, что у нее нет недостатка в силе воли, — ведь она в течение двух лет твердо держалась Эрленда наперекор вам.

Лавранс сказал:

— Я отлично помню это, а все-таки знаю, что говорю! Ей самой было тяжело и горько в то время, когда она сопротивлялась моей воле, и она недолго будет счастлива с мужем, который не сможет взять ее в руки.

— Вот так черт! — воскликнул господин Мюнан. — Тогда ваша дочь совершенно непохожа — на всех женщин, которых я знал, потому что я не видел ни одной, которая не хотела бы сама распоряжаться собой, да и своим мужем!

Лавранс пожал плечами и ничего не ответил.

Тогда заговорил Борд, сын Петера:

— Я могу представить себе, Лавранс, сын Бьёргюльфа, что ваши возражения против этого брака между вашей дочерью и моим приемным сыном еще более усилились после того, как женщина, которую он держал у себя, умерла такою смертью. Но знайте: обнаружилось, что эта несчастная позволила другому мужчине соблазнить себя, а именно управляющему Эрленда в Хюсабю. Эрленд знал об этом, когда ехал с нею; он предлагал ей дать приличное приданое, если тот согласится жениться на ней.

— Вы уверены, что это так? — спросил Лавранс. — Но все же, по-моему, дело не стало от этого лучше! Тяжело, должно быть, женщине из хорошего рода въехать в имение об руку с хозяином, а выехать оттуда с работником.

Мюнан, сын Борда, сказал на это:

— Я вижу, Лавранс, сын Бьёргюльфа, в моем двоюродном брате вам больше всего не нравится, что у него было несчастье с женою Сигюрда, сына Саксюльва. И, надо признаться, хорошего в этом мало. Но, Господи Боже мой, не следует же забывать — молодой парень живет в одном доме с молодой, красивой женщиной, а муж у нее человек старый, холодный и неспособный к супружеству; ночь же в тех краях продолжается полгода; мне кажется, трудно было бы ожидать чего-либо другого, разве только если бы Эрленд был совсем святым! Нельзя отрицать, что Эрленд никогда не был монахом, но не думаю, чтобы ваша молодая, красивая дочка поблагодарила вас, если бы ее отдали за мужа-монаха! Конечно, и впоследствии Эрленд вел себя глупо, и даже еще того хуже, это так… Однако нужно же наконец покончить с этим делом; мы, его родичи, постарались помочь молодому человеку снова встать на ноги; женщина эта умерла, и Эрленд сделал все, что только мог, для ее души и тела; сам епископ в Осло отпустил ему его грехи, и теперь он вернулся домой, очищенный святой кровью в Шверине. Неужели вы хотите быть строже самого епископа в Осло и архиепископа, или уж не знаю, кто там ведает этой драгоценной кровью!.. Дорогой Лавранс, целомудрие, конечно, вещь хорошая, но оно, ей-богу, не дается взрослому мужчине без особой на то Божьей благодати! Клянусь святым Улавом — вспомните, что и сам святой король не получил этого дара до тех пор, пока его земная жизнь не склонилась к концу; видно, такова была Господня воля, чтобы он сперва произвел на свет такого славного юношу, как король Магнус, который сломил силу язычников в северных странах. Король Улав прижил этого сына не от королевы, и все-таки он сидит в Царствии Божьем среди самых высших святых! Я вижу, однако, по вашему лицу, что моя речь кажется вам непристойной…

Господин Борд перебил его:

— Лавранс, сын Бьёргюльфа, мне тоже все это понравилось не более, чем вам, когда Эрленд обратился ко мне впервые и сказал, что он полюбил девушку, уже помолвленную с другим. Но позднее я понял: любовь этих двух молодых людей так сильна, что было бы большим грехом разлучать их. Эрленд был вместе со мною на последнем рождественском приеме, который король Хокон устраивал своим подданным, — там они встретились; и как только они увидели друг друга, ваша дочь упала без памяти и долгое время лежала как мертвая; и я увидел по лицу своего приемного сына, что он скорее готов потерять жизнь, чем девушку!

Лавранс помолчал немного, прежде чем ответить:

— Да, все это кажется очень красивым, когда об этом слышишь в рыцарских сагах каких-нибудь южных стран. Но мы сейчас не в Бретани, и вы, вероятно, тоже потребовали бы большего от человека, которого собираетесь взять в зятья, чем способности заставлять вашу дочь падать без чувств от любви к нему на глазах у всех…

Его собеседники промолчали, и Лавранс продолжал:

— Я думаю, почтенные мои господа, что если бы Эрленд не раскидал по ветру столько своего добра и не повредил своей доброй славе, то вы не сидели бы здесь и не просили бы столь усердно человека в моем положении отдать за него свою дочь. Но я не хочу, чтобы про Кристин говорили, что для нее большая честь брак с владельцем Хюсабю, с человеком, принадлежащим к одному из лучших родов Норвегии, после того, как этот человек настолько опозорил себя, что не мог уже надеяться на лучший брак или на поддержание чести своего рода?

Он порывисто встал и заходил взад и вперед по горнице.

Но тут вскочил и господин Мюнан:

— Нет, Лавранс, если уж вы заговорили о позоре, то скажу вам, как перед Богом, что вы слишком высокомерны!..

Господин Борд прервал его, подойдя к Лаврансу:

— Вы, действительно, высокомерны, Лавранс! Вы напоминаете мне тех крестьян стародавнего времени, которые не хотели принимать никаких титулов от короля, — их гордыня не могла потерпеть, чтобы люди говорили о них, что они с обязаны благоденствием кому-то другому, а не самим себе. Потому говорю вам: если бы даже Эрленд обладал всей той честью и богатством, с которыми он родился, то и тогда я не счел бы, что унижаюсь, прося у родовитого и состоятельного человека руки его дочери для моего приемного сына, раз я вижу, что сердца обоих молодых людей могут разбиться, если их разлучат. Особенно, — тихо сказал он; положив руку на плечо Лавранса, — если бы дело обстояло так, что для душевной чистоты их обоих было бы лучше, если бы они получили друг друга в супруги.

Лавранс высвободился из-под руки собеседника; лицо его стало замкнутым и холодным:

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать!

Оба некоторое время смотрели друг на друга; потом господин Борд заговорил:

— Я хочу сказать, что Эрленд говорил мне, будто они по клялись друг другу в верности самыми страшными клятвами. Может быть, вы на это ответите, что имеете власть разрешить от клятвы свою дочь, раз она клялась без вашего согласия. Но Эрленда вы разрешить не можете!.. И я вижу только одно: главное препятствие заключается в вашей гордыне и в вашей ненависти ко греху. Но мне кажется, что тут вы хотите быть строже самого Господа Бога, Лавранс, сын Бьёргюльфа!

Лавранс ответил несколько неуверенным голосом:

— Возможно, что в ваших словах есть доля правды, господин Борд. Но больше всего я был против этого брака потому, что считал Эрленда не таким надежным человеком, чтобы в его руки передать судьбу моей дочери.

— Я думаю, я теперь могу поручиться за своего приемного сына, — глухо сказал Борд. — Он так любит Кристин, что, я знаю, если вы отдадите ее ему, он будет вести себя хорошо и у вас не будет причин жаловаться на зятя.

Лавранс ответил не сразу. Тогда господин Борд протянул ему руку и проникновенно сказал:

— Во имя Бога, Лавранс, сын Бьёргюльфа, дайте свое согласие!

Лавранс вложил свою руку в руку Борда:

— Во имя Бога!

Рагнфрид и Кристин были позваны наверх, и Лавранс объявил им о своем решении. Господин Борд почтительно приветствовал обеих женщин, господин Мюнан пожал руку Рагнфрид и обратился к хозяйке дома с церемонным приветствием; но Кристин он приветствовал поцелуем на иностранный манер и торопился при этом. Кристин почувствовала, что отец все это время смотрел на нее.

— Как тебе правится твой новый родич господин Мюнан? — насмешливо спросил он, оставшись с ней вечером на минуту наедине.

Кристин умоляюще взглянула на отца. Тогда он несколько раз погладил ее по лицу и больше ничего не сказал.

Когда господин Борд и господин Мюнан отправились на покой, Мюнан сказал:

— Многое бы я дал, чтобы посмотреть, какое лицо сделал бы этот Лавранс, сын Бьёргюльфа, если бы услышал всю правду про свою драгоценную дочку! А то нам с тобой пришлось на коленях умолять о том, чтобы Эрленду отдали в жены женщину, которую он много раз приводил к себе в дом Брюнхильд….

— Держи язык за зубами, — раздраженно ответил господин Борд. — Самым скверным со стороны Эрленда было, что он заманивал этого ребенка в такие места; старайся, чтобы Лавранс никогда об этом не пронюхал; для всех будет лучше, если они оба станут теперь друзьями.

Было решено, что обручение будет отпраздновано в ту же осень. Лавранс сказал, что он не сможет устроить большого пиршества по этому случаю, потому что прошлый год был у них в долине неурожайный; но зато он берет на себя расходы по свадьбе, которая должна быть сыграна в Йорюндгорде с подобающей пышностью. И потребовал опять, сославшись на неурожай, чтобы между обручением и свадьбой прошел год.