Онлайн чтение книги Куда боятся ступить ангелы
VII

На другое утро около девяти Перфетта вышла в лоджию, но не для того, чтобы полюбоваться видом, а чтобы выплеснуть гряз­ную воду.

-    Scuse tanto! - отчаянно завопила она, увидев, что обрызгала высокую молодую леди, которая стучала внизу в дверь.

-    Синьор Карелла дома? - спросила молодая леди. Возмущаться не входило в обязанности Перфетты, а стиль гостьи требовал гости­ной. Поэтому Перфетта отворила в гостиной ставни, обмахнула тряпкой середку одного стула и пригласила леди сделать одолжение присесть (что было бы действительно большим одолжением со стороны гостьи). Потом бросилась со всех ног в город и забегала по улицам, громко выкликая молодого хозяина в надежде, что тот в кон­це концов услышит.

Гостиная была посвящена памяти покойной жены. На стене висел глянцевый портрет, по всей вероятности, копия того, что, должно быть, украшал памятник на ее могиле. Над портретом был прибит лоскут черной материи, чтобы придать скорби достойный вид. Но два гвоздика выпали, и лоскут торчал криво, с ухарством, точно шляпка на пьянчужке. На фортепьяно лежала раскрытая негритян­ская песня, на одном из столиков покоилась бедекеровская «Цент­ральная Италия», на другом - инкрустированная шкатулка Генриет­ты. Все покрывал густой слой белой пыли, и если пыль сдували с од­ного сувенира, она тут же оседала на другом. Приятно, когда нас по­мнят и любят. Не так уж страшно, если забудут совсем. Но если что на свете и кажется нам оскорбительным, так это когда превращают заброшенную комнату в святыню.

Мисс Эббот не села отчасти потому, что в салфеточках могли во­диться блохи, а еще потому, что вдруг почувствовала себя дурно и ухватилась за печь, не в состоянии сделать шага. Она изо всех сил боролась с собой, ибо только при условии, что она сохранит хладно­кровие, поведение ее можно будет счесть извинительным. Она пре­дала Филипа и Генриетту, собиралась опередить их, сама добыть ре­бенка. Если ей это не удастся, она не сможет смотреть им в глаза.

«Генриетта и ее брат, - рассуждала она, - не понимают, с кем име­ют дело. Генриетта будет груба, агрессивна. Филип будет любезен и ничего не примет всерьез. И оба потерпят неудачу, даже если пред­ложат деньги. Я же начинаю постигать натуру этого человека. Ребен­ка он не любит, но может обидеться, что для нас одинаково неудач­но. Он обаятелен и отнюдь не глуп; он покорил меня в прошлом го­ду, покорил вчера мистера Герритона и, если я не буду осмотритель­на, покорит нас всех сегодня, и тогда ребенок вырастет в Монтериано. Он очень сильный человек, Лилия обнаружила это в полной ме­ре, но помню об этом только я».

Ее приход и приведенные выше доводы явились результатом дол­гой бессонной ночи. Мисс Эббот пришла к выводу, что лишь ей од­ной дано справиться с Джино, так как только она разгадала его. Она постаралась как можно деликатнее объяснить это в записке, которую оставила Филипу. Ей было огорчительно писать такую записку, по­тому что ей с детства привили уважение к мужчине, и, кроме того, после их недавнего странного разговора Филип стал ей очень симпа­тичен. Однобокость его взглядов со временем должна была пройти, а его пресловутое бунтарство, о котором столько судачили в Состоне, как выяснилось, было сродни собственным ее взглядам. Если только он сумеет простить ей теперешнюю выходку, между ними возможна долгая и полезная для обоих дружба. Но для этого она должна выиграть. Никто ее не простит, если она не добьется успеха. Мисс Эббот приготовилась сражаться с силами зла.

Наконец послышался голос ее противника - Джино пел, не сдер­живаясь, во всю ширь своих легких, как профессиональный певец. Тут он отличался от англичан, которые относятся к музыке несерьез­но и поют только горлом, как бы извиняясь.

Он взбежал по ступенькам и мимоходом взглянул на раскрытую дверь гостиной, но не заметил мисс Эббот. Он отвернул лицо и, про­должая петь, вошел в комнату напротив. Сердце у нее забилось силь­нее, в горле пересохло. Всегда делается не по себе, когда тебя не за­мечают.

Он не затворил дверь, и мисс Эббот через площадку видела, что там делается. В комнате творился невообразимый кавардак. Еда, простыни, лакированные ботинки, грязные тарелки и ножи валялись вперемешку на большом столе и на полу. Но видно было, что это жи­лой кавардак, что его создает жизнь, а не запустение. Комната все равно была милее того склепа, где стояла она, - там широко разли­вался мягкий свет, очевидно входящий в какой-то просторный, щед­рый проем. Пение прекратилось.

-    Где Перфетта? - спросил Джино.

Он стоял спиной к двери и закуривал сигару. Он обращался не к мисс Эббот, он и не ждал ее. Пространство площадки и две откры­тые двери удаляли его, но в то же время и выделяли, словно актера на сцене - одновременно близкого и недоступного. Она так же не могла окликнуть его, как не могла бы окликнуть Гамлета.

-   Ты знаешь! - продолжал он. - Но не хочешь сказать. Очень на тебя похоже. - Джино прислонился к столу и выпустил пухлое коль­цо дыма. - Почему это ты не хочешь мне назвать цифры? Я видел во сне рыжую курицу - это двести пять. Неожиданно приехал друг - восемьдесят два. На этой неделе я собираюсь в Терно. Так что ска­жи мне еще какое-нибудь число.

Мисс Эббот не знала про томболу. Она испугалась. На нее напа­ло оцепенение, которое она не могла стряхнуть, - так бывает, когда очень устанешь. Выспись она ночью, она бы окликнула его, как только он вошел. А теперь он находился в другом мире.

Она следила за колечком дыма. Оно медленно уносилось прочь от Джино и благополучно вылетело на площадку.

-   Двести пять - восемьдесят два. Все-таки я поставлю их на Ба­ри, а не на Флоренцию. Не могу объяснить почему. Просто у меня та­кое ощущение.

Она хотела заговорить, но кольцо гипнотизировало ее. Оно растя­нулось в эллипс и вплыло в гостиную.

-   Ах, тебе не нужен выигрыш? Ты даже не хочешь сказать «спа­сибо, Джино»? Сейчас же скажи, а то я сброшу на тебя горячий, рас­каленный пепел. «Спасибо, Джино...»

Кольцо протянуло к ней свои голубоватые щупальца.

Кольцо окутало ее, словно дыхание из могилы. Она потеряла са­мообладание и вскрикнула.

В одно мгновение он очутился около нее, спрашивая, что ее напу­гало, как она сюда попала, почему не позвала его раньше. Он усадил ее. Принес вина, она отказалась. Она не могла произнести ни слова.

-    Что случилось? - повторял он. - Что вас напугало?

Он и сам испугался, на загорелой коже выступили капли пота. Не очень-то хорошо, когда за тобой незаметно наблюдают. Все мы рас­крываемся, источаем что-то необъяснимо интимное, когда думаем, что одни.

-    По делу, - наконец выдавила она.

-    Дело - ко мне?

-   Очень важное. - Побледнев, она безвольно откинулась на спин­ку пыльного стула.

-    Сперва вам надо прийти в себя. Вино отличное.

Она слабо отказалась. Он налил стакан. Она выпила. И тут же опомнилась. Каким бы ни было дело важным, не следовало прихо­дить сюда, а тем более пользоваться его гостеприимством.

-   Вы, вероятно, заняты, - проговорила она, - а так как я неважно себя чувствую...

-    Значит, уходить вам пока нельзя. Да я и не занят.

Она нервно поглядела на открытую дверь комнаты напротив.

-   А-а, теперь понимаю! - воскликнул он. - Я понял, что вас напу­гало. Почему же вы не заговорили сразу?

Он повел ее в комнату, в которой жил, и показал ей... ребенка. Она столько думала о нем, о его благополучии, о душе, нравственности, будущих недостатках. Но, как для большинства одиноких людей, он был для нее всего лишь словом, подобно тому, как для здорового че­ловека смерть - лишь слово, а не реальное событие. Реальный ребе­нок, спавший на грязной подстилке, привел ее в замешательство. Он перестал быть отвлеченной проблемой. Перед ней была плоть и кровь, дюймы и унции жизни - восхитительный, не подлежащий со­мнению факт, который произвели на свет мужчина и женщина; к не­му можно было обращаться, со временем он станет отвечать, а впос­ледствии может и не отвечать, если ему не захочется, и станет ко­пить где-то внутри себя собственные, одному ему принадлежащие мысли и удивительные переживания. Он-то и был тем механизмом, к которому последние месяцы она и миссис Герритон, Филип и Ген­риетта заглазно примеряли свои многообразные идеалы: решали, что в свое время он будет двигаться в ту или иную сторону, обязан совершать такие-то, а не другие поступки. Должен принадлежать к евангелистской церкви, обладать высокими устоями, быть тактич­ным, воспитанным, артистичным - превосходные идеалы, ничего не скажешь. Но сейчас, когда она увидела младенца, спящего на гряз­ной тряпке, у нее возникло большое желание не навязывать ему ни одного из этих идеалов, не оказывать никакого влияния, разве ровно столько, сколько содержится в поцелуе или в неопределенной, смут­ной, но искренней молитве.

Но путем длительных упражнений она научилась управлять со­бой, и ее чувствам и поступкам не полагалось пока совпадать. Для то­го чтобы восстановить уверенность в себе, она попыталась вообра­зить, будто находится в своем приходе, и соответственно повела себя.

-    Какой замечательный ребенок, синьор Карелла. Как мило, что вы с ним разговариваете. Правда, я вижу, неблагодарное маленькое создание спит! Ему семь месяцев? Нет, восемь, конечно, восемь. Поразительно крупный ребенок для своего возраста.

Невозможно говорить свысока по-итальянски. Поэтому покрови­тельственные слова выговорились искренне приветливо, и Джино улыбнулся от удовольствия.

-    Не стойте. Посидим в лоджии, там прохладно. В комнате такой беспорядок, - добавил он с видом хозяйки, которая просит извине­ния за то, что на ковре в гостиной оказалась нитка.

Мисс Эббот прошла в лоджию и села на стул. Джино устроился неподалеку, верхом на парапете, так что одна нога у него стояла в ло­джии, а другая свешивалась наружу, на фоне пейзажа. Красивый профиль четко обрисовывался на туманно-зеленом фоне холмов. «Позирует! - подумала мисс Эббот. - Прирожденный натурщик».

-    Вчера сюда заходил мистер Герритон, - начала она, - но не за­стал вас.

Он пустился в затейливое грациозное объяснение. Он на один день уезжал в Поджибонси. Почему Герритоны ему не написали заранее, он бы принял их как следует. Поджибонси бы подождал. Правда, дело у него там довольно важное... Угадайте какое!

Ее это не очень интересовало. Не для того она приехала из Состона, чтобы угадывать, зачем он был в Поджибонси. Она вежливо от­ветила, что не имеет представления, и попыталась вернуться к сво­ей миссии.

-   Нет, догадайтесь! - настаивал он, хлопая по парапету ладонями.

Она мягко, но не без яда, предположила, что он ездил туда в по­исках работы.

Он намекнул, что дело далеко не столь важно. А искать работу - затея почти безнадежная. «Е manca posto!» ( не хватает этого!)  Он потер большой па­лец об указательный, желая показать, что у него нет денег. Затем вздохнул и выпустил еще одно кольцо дыма. Мисс Эббот скрепя сердце решила проявить дипломатичность.

-    Дом очень велик... - проговорила она.

-    Вот именно, - сумрачно подтвердил он. - И когда умерла моя бедная жена... - он встал, прошел через комнату и площадку и бла­гоговейно прикрыл дверь гостиной. Потом захлопнул дверь своей комнаты ногой и деловито вернулся на место. - Когда умерла моя бедная жена, я думал пригласить сюда родственников. Отец мой го­тов был отказаться от практики в Эмполи, мать, сестры и две моих тетки тоже охотно соглашались жить здесь. Но это невозможно. У них свои привычки. Когда я был моложе, меня все устраивало. Но теперь я взрослый мужчина, и у меня свои привычки. Понимаете?

-    Да, - ответила мисс Эббот, думая о собственном отце, чьи по­вадки и выходки после двадцати пяти лет совместного житья стали действовать ей на нервы. Она тут же спохватилась, что пришла не для того, чтобы сочувствовать Джино, и, во всяком случае, не для то­го, чтобы проявлять сочувствие.

-    Дом велик, - повторила она.

-   Огромен! А налоги! Но здесь будет лучше, когда... Да, но вы так и не отгадали, зачем я ездил в Поджибонси, почему меня не было до­ма, когда он заходил.

-   Я не могу гадать, синьор Карелла. Я пришла по делу.

-    Все-таки попробуйте.

-    Не могу. Я вас недостаточно знаю.

Ну как же, мы с вами старые друзья, - возразил он. - Мне будет приятно ваше одобрение. Однажды я заслужил ваше одобрение. За­служу ли теперь?

-   В этот раз я приехала не как друг, - ответила она холодно. - Ед­ва ли я склонна одобрить какой бы то ни было из ваших поступков, синьор Карелла.

-   Ох, синьорина! - Он засмеялся, как будто находил ее пикантной и забавной. - Но ведь вы одобряете брак?

-    Когда он по любви. - Мисс Эббот пристально на него посмот­рела. Лицо его за последний год изменилось, но, как ни странно, не к худшему.

-    Когда он по любви, - подтвердил он, из вежливости вторя анг­лийскому взгляду на вещи. Он улыбнулся ей, ожидая поздравлений.

-   Должна ли я понять, что вы снова намерены жениться?

Он кивнул.

-    А я вам запрещаю!

Он озадаченно поглядел на нее, но, приняв ее реакцию за иност­ранную манеру шутить, засмеялся.

-   Я запрещаю вам! - повторила мисс Эббот со страстью, вклады­вая в свои слова все негодование женщины и англичанки.

-    Почему? - Он нахмурился и спрыгнул на пол. Голос его зазву­чал пронзительно и нетерпеливо, как у ребенка, у которого отняли игрушку.

-    Вы уже погубили одну женщину. Я запрещаю вам губить вто­рую. Еще не прошло года, как умерла Лилия. Позавчера вы притво­рялись, будто любили ее. Вы лгали. Вам были нужны только ее день­ги. У этой женщины тоже есть деньги?

-   Ну да! - ответил он досадливо, не понимая, чего она от него хо­чет. - Немного есть.

-    И вы, надо полагать, станете утверждать, будто любите ее?

-    Не стану. Это была бы неправда. А вот мою бедную покойную жену... - он остановился, сообразив, что сравнение вовлечет его в за­труднительные объяснения. И в самом деле, ему частенько казалось, что Лилия ничем не лучше других женщин.

Его намерение жениться - последнее оскорбление, нанесенное ее покойной приятельнице, - привело мисс Эббот в совершенную ярость. Она даже порадовалась, что способна так сердиться на этого мальчика. Она метала громы и молнии, язычок ее так и работал. Ес­ли бы миссия ее уже была выполнена, она могла бы величественно выплыть из дома. Но с ребенком еще не было улажено.

Джино стоял и задумчиво скреб в затылке. Он уважал мисс Эббот и хотел, чтобы и она уважала его.

-    Значит, вы мне не советуете? - с огорчением произнес он. - Но почему вы считаете, что брак будет неудачным?

Мисс Эббот напомнила себе, что перед ней мальчик - мальчик со страстями и властностью порочного мужчины.

-    Как может он быть удачным, если нет любви? - спросила она серьезно.

-    Но она-то меня любит! Я забыл вам сказать.

-    Вот как?

-    Страстно, - он приложил руку к сердцу.

-    В таком случае помоги ей Господь!

Он нетерпеливо топнул ногой.

-   Что я ни скажу, синьорина, все вам не нравится. Пусть Господь поможет вам, потому что вы очень несправедливы. Вы уверяете, что я плохо обращался с моей дорогой женой. Ни с кем я плохо не обра­щался. Вы недовольны, что в новом браке нет любви. Я вам доказы­ваю, что любовь есть, а вы еще больше сердитесь. Чего вы хотите? Вы думаете, ей будет плохо? Да она уже рада, что выходит за меня, она будет хорошо выполнять свои обязанности.

-    Обязанности! - воскликнула мисс Эббот со всей саркастичнос­тью, на какую была способна.

-    Ну конечно. Она знает, зачем я на ней женюсь.

-    Чтобы преуспеть в том, в чем не сумела преуспеть Лилия! Что­бы быть вашей экономкой, рабыней, вашей... - слова, которые ей хо­телось высказать, были для нее чересчур грубы.

-    Чтобы ухаживать за ребенком, вот зачем, - пояснил он.

-    За ребенком? - Она совсем забыла про него.

-   Мой брак будет вполне английским, - гордо продолжал он. - Я не забочусь о деньгах. Она нужна мне ради сына. Неужели вы не по­нимаете?

-   Нет, - ответила мисс Эббот, вконец озадаченная. И вдруг ее осе­нило. - В этом нет надобности, синьор Карелла. Если ребенок вам в тягость... - Она всегда потом вспоминала, что, к своей чести, сразу поняла свою ошибку. - Я не так выразилась, - добавила она быстро.

-    Я понимаю, - вежливо ответил он. - Когда говоришь на чужом языке - а вы так чудесно говорите по-итальянски, - легко ошибиться.

Она вгляделась в его лицо, но не увидела ни намека на иронию.

-    Вы хотели сказать, что нам с ним не придется пока быть вмес­те. Вы правы. Но что делать? Няньку я держать не могу, а Перфетта слишком неумелая. Когда он болел, я ее к нему не допускал. Когда его надо выкупать - приходится же купать его время от времени, - то кто его моет? Я. Я кормлю его или решаю, чем покормить. Я сплю с ним и утешаю, когда ночью ему не по себе. Только я разговариваю с ним, только я пою для него. Не будьте же несправедливы - мне нравится все это делать, но все-таки... - голос его прозвучал жалобно, - эти дела отнимают много времени и не очень подходят для молодо­го человека.

-    Очень не подходят. - Мисс Эббот утомленно прикрыла глаза. С каждой минутой ситуация становилась все затруднительнее. Если бы только не испытывать такую усталость, ей легче было бы бороть­ся с обуревавшими ее противоречивыми чувствами! Как ей недоста­вало стойкого и тупого упорства Генриетты или бездушной диплома­тичности миссис Герритон...

-    Еще вина? - заботливо спросил Джино.

-   Нет, нет, благодарю вас. Синьор Карелла, ведь женитьба - очень серьезный шаг. Вы не могли бы найти более простой выход? Напри­мер, попросить кого-то из родственников...

-    Отдать в Эмполи? Да это все равно что отдать в Англию!

-   Так отдайте в Англию.

Он рассмеялся.

-   У него там есть бабушка, вы же знаете, - миссис Теобалд.

-    У него и здесь есть бабушка. Нет, он доставляет много хлопот, но я с ним не расстанусь. Я даже не хочу приглашать сюда отца и мать. Они нас разлучат.

-    Каким образом?

-   Они разлучат наши мысли.

Она умолкла. Этому жестокому, порочному человеку были ведо­мы недоступные ей утонченные чувства. Ей в полную силу откры­лась страшная истина - что скверные люди способны любить. Все ее моральные принципы были сокрушены. Спасти ребенка, не дать за­разе проникнуть в него - вот ее долг, и она по-прежнему собиралась выполнить его. Но приятное сознание превосходства добродетели покинуло ее. Она находилась в присутствии чего-то более великого, чем добро и зло.

Забыв про обязанности хозяина, побуждаемый инстинктом, кото­рый она в нем пробудила, он перешел в комнату.

-    Просыпайся! - потребовал он, словно будил взрослого прияте­ля. Он приподнял ногу и легонько нажал мальчику на живот.

-    Осторожней! - вскрикнула мисс Эббот. Она не привыкла к та­кому способу будить грудных младенцев.

-   Он не длиннее моего ботинка, правда? Можете вы себе предста­вить, что потом его ботинки будут такой величины, как сейчас - все его тело. И что он тоже...

-    Ну можно ли с ним так обращаться?

Он застыл в задумчивости, поставив ногу на тельце ребенка, охваченный вдруг желанием, чтобы сын был похож на него и породил подобных себе сыновей и те населили землю. Это сильнейшее из же­ланий, охватывающих мужчину, если ему вообще дано испытать его, - сильнее любви, сильнее желания личного бессмертия. Им хвалят­ся все мужчины, уверяя, будто испытывают его, но на самом деле у большинства помыслы сосредоточены на других вещах. Лишь не­многим дано осознать, что они вечно могут источать свою телесную и духовную жизнь. Мисс Эббот, несмотря на все свои добродетели, не могла постичь этого чувства, хотя такие тонкости как раз доступ­нее пониманию женщин. И когда Джино показал сперва на себя, а потом на ребенка и сказал: «Отец - сын», она восприняла его слова как ласковый лепет и машинально улыбнулась.

Ребенок, первенец, проснулся и широко раскрыл глаза. Джино не заговорил с ним, а продолжал излагать свои соображения.

-    Эта женщина будет делать все, что я велю. Она любит детей. Опрятна. У нее приятный голос. Красивой ее не назовешь, не буду вас обманывать. Но в ней есть все, что мне нужно.

Ребенок издал пронзительный вопль.

-   Пожалуйста, осторожнее! - взмолилась мисс Эббот. - Вы разда­вите его.

-   Пустяки. Вот если он плачет беззвучно, тогда надо беспокоить­ся. Просто он думает, что сейчас я буду его купать, и он прав.

-    Купать? - поразилась она. - Вы? Прямо здесь?

Такая идиллическая деталь разрушила все ее планы.

Добрых полчаса у нее ушло на тонкую подготовку и пробные ата­ки с высоких нравственных позиций, но ей не удалось ни напугать противника, ни рассердить его, ни хотя бы отвлечь чуть-чуть от до­машних занятий.

-    Утром я ушел в аптеку, - продолжал он, - и посиживал там в прохладе. И вдруг вспомнил, что Перфетта еще час назад согрела во­ды - вон она стоит, накрытая подушкой. Я сразу вернулся, надо же его искупать. Извините меня. Откладывать больше нельзя.

-    Я задержала вас, - упавшим голосом произнесла она.

Он решительно направился в лоджию и принес оттуда большой глиняный таз, грязный изнутри. Вытер его скатертью. Достал мед­ный чайник с горячей водой, налил ее в таз, разбавил холодной во­дой. Порылся в кармане и извлек оттуда кусок мыла. Затем взял мла­денца и, не вынимая сигары изо рта, начал его раскутывать. Мисс Эббот направилась к выходу.

-    Зачем вы уходите? Простите меня, но мы можем разговаривать, пока я буду его мыть.

-   Мне больше нечего сказать, - ответила она. Ей оставалось толь­ко найти Филипа, сознаться в своем постыдном провале и попросить сменить ее на этой стезе - и пожелать ему удачи. Она кляла свое бес­силие, рвалась покаяться в нем без самооправданий и без слез.

-    Побудьте еще минутку! Вы его не видели.

-   Я видела, с меня достаточно, спасибо.

Последнее покрывало было снято, двумя руками Джино протянул ей брыкающееся бронзовое тельце.

-    Подержите его!

Она не хотела брать.

-   Я ухожу сейчас же, - вырвалось у нее: слезы (не те слезы, кото­рых она боялась) навернулись ей на глаза.

-    Кто бы поверил, что его мать была блондинкой? Он весь смуг­лый, до единого дюйма. Нет, поглядите, как он красив! И подумать только - он мой! Мой навечно. Даже если он меня возненавидит, все равно он мой. Это от него не зависит, он сотворен мною, я его отец.

Уходить было поздно. Она не могла объяснить - почему, но позд­но. Когда Джино прижался к сыну губами, она отвернулась. Зрели­ще это было слишком непохоже на умилительную сцену в детской. Этот человек был величествен, он являл собой часть самой Приро­ды. Ни в какой любовной сцене не поднялся бы он на такую высоту. Ибо непостижимые физические узы связывают родителей с детьми, но, по печальной и странной иронии судьбы, не связывают детей с родителями. Если бы мы, дети, могли отвечать на родительскую любовь не благодарностью, а равной любовью, жизнь потеряла бы зна­чительную долю трагизма и убожества и мы стали бы неизъяснимо счастливы. У Джино, страстно сжимающего сына, у мисс Эббот, бла­гоговейно отводящей глаза, - у обоих были родители, которых они и вполовину так не любили.

-    Можно, я помогу вам мыть его? - робко спросила она.

Он молча передал ей сына, они опустились на колени друг подле друга и стали закатывать рукава. Ребенок перестал плакать и в не­укротимой радости засучил руками и ногами. Мисс Эббот, как вся­кая женщина, любила мыть и чистить, а тем более когда дело каса­лось человеческого существа. Занимаясь в приходе благотворитель­ностью, она приобрела богатый опыт обращения с детьми. Скоро Джино перестал давать ей указания и только благодарил ее.

-    Как вы добры, - бормотал он. - И в таком красивом платье. Он уже почти чистый. Удивительно, у меня ушло бы на это все утро! С ребенком куда больше возни, чем можно подумать. А Перфетта мо­ет его так, будто стирает белье. Он потом кричит часами. У моей жены должна быть легкая рука. Ух, как он брыкается! Он вас забрыз­гал? Простите.

-    Готово. Теперь мягкое полотенце, - приказала мисс Эббот, не­обычайно возбужденная процедурой.

-   Сейчас, сейчас! - Он с видом опытного человека шагнул к шка­фу. Но он и представления не имел, где взять мягкое полотенце. Обычно он вытирал сына о первую попавшуюся сухую тряпку.

-    И немного талька.

Он в отчаянии ударил себя по лбу. Очевидно, запас талька вышел. Она пожертвовала свой чистый носовой платок. Он поставил ей стул в лоджии, которая глядела на запад и поэтому хранила еще приятную свежесть. Мисс Эббот села спиной к расстилавшимся двадцати ми­лям пейзажа, и Джино положил ей на колени мокрого младенца. Тот сиял здоровьем и чистотой и словно отражал свет, как медная посу­да. Точно такого, но только томного младенца Беллини сажает на ма­теринские колени, Синьорелли бросает корчащегося на мраморные плиты, а Лоренцо ди Креди, более почтительный, но менее проник­нутый божественным духом, осторожно укладывает на цветы, под­сунув ему под голову пучок золотистой соломы. Джино какое-то вре­мя созерцал их стоя. Потом, чтобы удобнее было смотреть, опустил­ся на колени возле стула и молитвенно сложил руки.

Так и застал их Филип - вылитые Дева с Младенцем и поклоня­ющийся волхв.

-    Привет! - воскликнул он, радуясь такой отрадной картине.

Мисс Эббот не ответила на приветствие, неуверенно встала и от­дала ребенка отцу.

-    Не уходите! - шепнул Филип. - Я получил вашу записку. Я не сержусь, вы совершенно правы. Вы мне действительно нужны, без вас я ни за что бы не справился.

Не проронив ни слова, она прижала руки ко рту, словно испыты­вая мучительную боль.

-    Синьорина, пожалуйста, останьтесь, вы были так добры.

Она вдруг расплакалась.

-    В чем дело? - мягко спросил Филип.

Она попыталась что-то сказать и, горько рыдая, выбежала из ком­наты.

Мужчины уставились друг на друга. Потом, словно сговорив­шись, бросились в лоджию. Они успели увидеть, как мисс Эббот ис­чезла за деревьями.

-    В чем дело? - повторил Филип. Ответа он не получил, да ответ и не был ему нужен. Произошло что-то странное, что именно - он и не пытался догадаться. Возможно, потом он узнает от мисс Эббот.

-   Так какое у вас дело? - недоуменно вздохнув, произнес наконец Джино.

-    Мы... мисс Эббот, вероятно, вам рассказала?

-    Нет.

-    Но ведь...

-    Она пришла по делу. Но потом забыла про него, и я тоже.

Перфетта, обладавшая даром не находить тех, кого искала, верну­лась и громко сетовала на большие размеры Монтериано и путаницу улиц. Джино поручил ей присмотреть за сыном. Затем предложил Филипу сигару, и они перешли к делу.