Онлайн чтение книги Куда боятся ступить ангелы
VIII

- С ума сошла! - вскричала Генриетта. - Она положитель­но и бесповоротно сошла с ума!

Филип счел благоразумным не противоречить.

-   Зачем она сюда явилась? Ответь-ка. Что она делает в Монтери­ано в августе месяце? Почему она не в Нормандии? Ответь. Она-то не скажет. Но я скажу: она явилась сюда, чтобы сорвать наши планы. Она пронюхала о материнских замыслах и предала нас. О Боже, как болит голова!

Филип имел неосторожность ответить:

-   Ну, в предательстве-то она не виновата. Она действует на нер­вы, это правда, но она приехала не затем, чтобы предать нас.

-    Тогда зачем? Отвечай.

Он промолчал. К счастью, сестра была так взволнована, что и не стала ждать ответа.

-   Вбежала вдруг сюда заплаканная, Бог знает в каком виде. Гово­рит, виделась с итальянцем. И объяснить толком ничего не может. Якобы переменила мнение. Какое нам дело до ее мнения? Я вела се­бя совершенно спокойно. Я сказала: «Мисс Эббот, тут какое-то недо­разумение. Моя мать, миссис Герритон...» Ох, Господи, голова! У те­бя, конечно, ничего не вышло... Не трудись отвечать, я и сама вижу. Где, скажи на милость, ребенок? Разумеется, тебе его не отдали. Ми­лейшая Каролина не позволила тебе его забрать. Да, да, мы, видите ли, должны уехать немедленно и больше отца не беспокоить. Так ве­лит она. Слышишь? Велит! Велит!

И Генриетта разрыдалась.

Филип постарался взять себя в руки. Как ни была сестра невыно­сима, ее возмущение было вполне правомерно. А ведь мисс Эббот вела себя еще хуже, чем думала Генриетта.

-    Ребенка я пока не получил, Генриетта, но я вовсе не потерпел неудачу. Мы с синьором Кареллой договорились встретиться сего­дня еще раз в кафе «Гарибальди». Он ведет себя абсолютно разумно и вежливо. Если бы ты согласилась пойти со мной, ты бы увидела, что он охотно ведет переговоры. Он очень нуждается в деньгах, а до­стать их ему негде. Мне удалось это выяснить. Но в то же время он по-своему привязан к ребенку.

Филип не обладал интуицией мисс Эббот, а может быть, ему про­сто не представилось такого благоприятного случая, как ей.

Генриетта лишь рыдала и обвиняла брата в том, что он оскорбил ее: как можно себе представить, чтобы леди разговаривала с таким чудовищем? Да за одно это Каролину следовало бы заклеймить. Бед­ная, бедная Лилия!

Филип побарабанил пальцами по подоконнику. Он не видел ника­кого выхода из создавшегося положения. Как ни бодро он говорил про второе свидание с Джино, в глубине души он чувствовал, что оно тоже ничего не даст. Джино был чересчур любезен. Ему, очевид­но, не хотелось обрывать переговоры резким отказом и нравилась вежливая и несерьезная торговля. К тому же Джино нравилось во­дить за нос противника, и делал он это так изящно, что сердиться на него было невозможно.

-    Мисс Эббот ведет себя неслыханно, - проговорил наконец Фи­лип. - И тем не менее...

Но сестра не пожелала его выслушать. Она снова ополчилась на Каролину, обвиняя ее в том, что та сошла с ума, лезет не в свое дело и вообще нестерпимо двулична.

-    Генриетта, ты должна меня выслушать. Перестань же плакать. Я хочу сказать тебе кое-что важное.

-    Не перестану, - возразила сестра. Однако, увидев, что он мол­чит, утихла.

-    Прими во внимание, что мисс Эббот не нанесла нам никакого вреда. Она ничего ему не открыла. Он до сих пор считает, что она действует с ним заодно, - я выяснил это.

-    Вовсе не заодно.

-    Правильно, но если ты будешь разумна, то она может перейти на нашу сторону. Я истолковываю ее поведение следующим обра­зом: она отправилась к нему с честным намерением получить ребен­ка. Так она написала мне в записке, и я не думаю, чтобы она лгала.

 ­

-    А я думаю.

-    Придя туда, она застала трогательную домашнюю сценку меж­ду отцом и сыном, и ее захлестнуло волной чувствительности. Если я только что-нибудь смыслю в психологии, скоро наступит реакция, и волна отхлынет.

-    Не понимаю я твоих иносказаний. Говори проще.

-    Когда волна отхлынет, мисс Эббот будет неоценима, так как произвела на итальянца сильнейшее впечатление. Он не нахвалится ее любезностью. Знаешь, она ведь помогла ему купать младенца.

-   Какая гадость!

Самым раздражающим в Генриетте были ее восклицания, но Фи­лип твердо решил не терять терпения. Приступ радостного настрое­ния, овладевший им накануне в театре, не проходил. Филипу никог­да еще так не хотелось быть милосердным к человечеству.

-    Если желаешь увезти младенца, то будь в мире с мисс Эббот. Стоит ей захотеть, и она поможет тебе гораздо лучше, чем я.

-   О мире между нами не может быть и речи, - мрачно отозвалась Генриетта.

-    Значит, ты успела...

-    О, далеко не все, что хотела. Она ушла, не дав мне кончить, - типичная уловка трусливых людей. Ушла в церковь.

-   К Святой Деодате?

-   Да. Ей как раз туда и надо. Более нехристианского...

Вскоре Филип тоже отправился в церковь; сестра несколько успо­коилась и даже была склонна прислушаться к его совету. Что нашло на мисс Эббот? Он всегда считал ее уравновешенной и искренней. Правда, разговор, который произошел у них на прошлое Рождество в поезде между Состоном и Черинг-Кроссом, должен был послу­жить ему первым предупреждением. Должно быть, Монтериано вто­рично вскружил ей голову. Филип не сердился на нее, так как был безразличен к исходу экспедиции, только испытывал любопытство.

Был уже почти полдень, улицы пустели. Но жара вдруг несколько спала, появились приятные предвестия дождя. Пьяцца с ее тремя до­стопримечательностями - Палаццо Публико, коллегиальной церко­вью и кафе «Гарибальди» (мозг, душа и тело города) - выглядела оча­ровательнее, чем когда-либо. Филип с минуту постоял посредине площади, поддавшись мечтательности, размышляя о том, как, долж­но быть, восхитительно чувствовать этот город своим, каким бы он ни был захудалым. Однако сейчас Филип был посланцем цивилиза­ции и исследователем характеров, поэтому он со вздохом вошел в Церковь Святой Деодаты, чтобы дальше выполнять свою миссию.

Два дня назад прошел праздник, и в церкви все еще стоял запах чеснока и ладана. Малолетний сын ризничего подметал пол придела больше для собственного развлечения, чем из соображений чистоты, и поднимаемые им клубы пыли оседали на фресках и на прихожа­нах. Прихожан было немного. Сам ризничий, приставив лестницу к центру «Всемирного потопа», украшавшего одну из пазух свода, снимал с колонны окутывавшее ее роскошное одеяние из алого ко­ленкора. Кипы алого коленкора уже лежали на полу (церковь, если захочет, не уступит по великолепию любому театру), и дочка ризни­чего пыталась сложить материю. На голове у нее красовалась ми­шурная корона в блестках. Вообще-то корона принадлежала святому Августину, но была ему велика и проваливалась на шею, обхватывая ее воротником. Зрелище получалось смехотворное. Один из канони­ков снял корону со святого перед началом праздника и отдал дочке ризничего.

-   Скажите, пожалуйста, - прокричал Филип, обращаясь к ризни­чему, - здесь нет английской леди?

Рот у ризничего был набит гвоздиками, поэтому он только кивнул в сторону коленопреклоненной фигуры. Посреди всей этой сутолоки мисс Эббот молилась.

Филип не очень удивился: сейчас как раз и следовало ожидать от нее душевного упадка. Несмотря на то что Филип стал милосерднее относиться к человечеству, самоуверенность его не совсем прошла, и он чересчур решительно брался предсказывать путь, которым после­дует раненая душа. Он, однако, не ожидал, что мисс Эббот будет дер­жаться так естественно - никакой неловкости и кислого вида, какой бывает у людей, только что молившихся на коленях. Таково уж влия­ние церкви Святой Деодаты, где помолиться Богу - все равно что пе­ремолвиться с соседом, и молитва от этого ничуть не страдает.

-    Мне это было совершенно необходимо, - заметила она, и Фи­лип, думавший застать ее пристыженной, смутился и не нашел что ответить. - Мне нечего вам сказать, - продолжала она. - Просто я полностью переменила мнение. Я понимаю, что обошлась с вами как нельзя хуже, хотя и не нарочно. Я готова поговорить с вами. Только поверьте, что я сейчас плакала.

-   А вы поверьте, что я пришел не затем, чтобы бранить вас, - до­бавил Филип. - Я знаю, что случилось.

-   Что же? - спросила мисс Эббот. Она инстинктивно повела его к знаменитому приделу, пятому справа, где Джованни из Эмполи изо­бразил смерть и погребение святой. Здесь они могли укрыться от пыли и шума и продолжить объяснение, обещавшее быть таким важ­ным.

-   А то, что могло случиться и со мной: он вас убедил, будто лю­бит ребенка.

-    Он действительно его любит. И не расстанется с ним.

-    Это пока еще не решено.

-    И никогда не будет решено.

-    Возможно. Так или иначе, я знаю, что произошло, и не браню вас. Но хочу попросить вас пока отстраниться. Генриетта бушует. Она утихомирится, когда поймет, что вы не нанесли и не нанесете нам никакого вреда.

-    И не могу нанести, - ответила она. - Но я прямо предупреж­даю - я перешла на сторону противника.

-   Если вы не сделаете больше того, что уже сделали, нас это уст­раивает. Обещаете не вредить нашему делу и не говорить с синьором Кареллой?

-   Ну конечно. Я и не собираюсь с ним говорить, я больше никог­да его не увижу.

-    Он очень мил, не правда ли?

-    Очень.

-   Прекрасно. Вот все, в чем я хотел удостовериться. Пойду пора­дую Генриетту вашим обещанием. Думаю, что теперь она успокоится.

Тем не менее он не двинулся с места, так как испытывал все рас­тущее удовольствие от ее общества и сегодня больше, чем когда-ли­бо, находил ее очаровательной. Он уже не размышлял о женской психологии и о женском поведении. Волна чувствительности, кото­рая захлестнула ее, придала ей еще больше обаяния. Ему радостно было созерцать ее красоту, приобщаться к нежности и мудрости, ко­торые таились в ней.

-   Почему вы не сердитесь на меня? - спросила она после некото­рого молчания.

-   Потому что понимаю вас. Я всех понимаю - Генриетту, синьо­ра Кареллу, даже мою мать.

-   Вы изумительно все понимаете. Вы - единственный среди нас, кто может охватить взглядом весь этот хаос.

Он польщенно улыбнулся. Впервые она его похвалила. Он благо­желательно рассматривал святую Деодату, которая умирала в зените своей святости, лежа на спине. В распахнутом окне за ней виднелся точно такой пейзаж, каким Филип любовался утром; на туалете ее вдовой матери стоял такой же, как у Джино, медный чайник. Святая не обращала внимания ни на пейзаж, ни на чайник, ни, тем более, на вдовую мать. Ибо - о чудо! - в этот миг ей предстало видение: голо­ва и плечи святого Августина в виде некоего чудотворного святого пятна скользили вдоль оштукатуренной стены. Какой нужно быть кроткой святой, чтобы удовольствоваться тем, что кончину твою на­блюдает только один зритель, и тот - половина другого святого. Не­многого же достигла святая Деодата как в жизни, так и в смерти.

-    Что вы собираетесь делать? - спросила мисс Эббот.

Филип вздрогнул, на него неприятно подействовал не столько смысл слов, сколько изменившийся тон.

-   Делать? - повторил он, нахмурившись. - Днем у меня еще одно свидание.

-    Оно ни к чему не приведет. А дальше?

-    Ну, так еще одно. Если и тогда ничего не выйдет, пошлю домой телеграмму, попрошу указаний. Допускаю, что мы проиграем, но проиграем с честью.

Она часто проявляла решительность. Но сейчас за ее решитель­ностью проглядывала страстность. Она стала не то что другой, а какой-то более значительной, и он очень огорчился, когда она сказала:

-    Но это все равно что не сделать ничего! Сделать - это украсть ребенка или немедленно уехать. А так!.. «Проиграть с честью»! Ре­шить проблему, постаравшись отделаться от нее, - такова ваша цель?

-   Д-да, пожалуй, - запинаясь, выговорил он. - Раз уж мы говорим откровенно, именно к этому я сейчас и стремлюсь. А что еще мож­но поделать? Если я смогу уговорить синьора Кареллу - тем лучше. Если нет, то сообщу матери о неудаче и отправлюсь домой. Поми­луйте, мисс Эббот, не думаете же вы, что я буду следовать за вами во всех поворотах ваших настроений?

-    Я не думаю! Но должны же вы избрать какую-то одну, с вашей точки зрения, правильную линию и следовать ей? Хотите вы, чтобы ребенок остался с отцом, который его любит и воспитает скверно, или хотите увезти ребенка в Состон, где его никто не будет любить, но воспитают как надо? По-моему, вопрос поставлен достаточно беспристрастно даже для вас. Решите его. Выбирайте, чью сторону принять. Но только перестаньте твердить про «поражение с честью», эти слова сводятся к полному бездумью и бездеятельности.

-    Если я способен понять точку зрения синьора Кареллы и вашу, это еще не означает...

-   Не означает еще ровно ничего. Боритесь так, будто мы не пра­вы. Ну какой толк от вашего беспристрастия, если вы никогда не принимаете самостоятельного решения? Любой может вас оседлать и заставить делать что захочет. А вы всех видите насквозь, смеетесь над всеми - и делаете то, что они хотят. Недостаточно быть прони­цательным. Я бестолкова и глупа и не стою вашего мизинца, но я пы­таюсь делать то, что мне кажется правильным. А вы... вы обладаете блестящим умом, проницательностью, но, даже прекрасно понимая, что правильно, вы ленитесь действовать. Вы как-то сказали мне: су­дить о нас будут по нашим намерениям, а не по делам. Я тогда вос­хитилась вашим остроумием. Но все-таки чего стоят наши намере­ния, если мы не стремимся их выполнить, а твердим о них, сидя на стуле?

-   Вы изумительны! - серьезно сказал он.

-    Ах, вы воздаете мне должное! - снова вспылила она. - Лучше бы вы этого не делали. Вы всем нам воздаете должное и во всех на­ходите что-то хорошее. Но сами вы мертвый, мертвый! Видите? Вы даже рассердиться не можете! - Она подошла к нему совсем близко, настроение ее вдруг переменилось, она взяла его за обе руки. - Вы такой замечательный, мистер Герритон, мне невыносима мысль, что вы пропадаете зря. Невыносима. Она... ваша мать плохо обходится с вами.

-   Мисс Эббот, обо мне не беспокойтесь. Некоторые люди рожде­ны, чтобы ничего не делать. Я - один из них. Я ничего не делал в школе, ничего не сделал как адвокат. Я приехал, чтобы предотвра­тить замужество Лилии, - и опоздал. Приехал с намерением увезти ребенка - и вернусь, «с честью потерпев поражение». Я больше ни­чего не жду и поэтому никогда не разочаровываюсь. Вы удивитесь, когда услышите, что я считаю крупными событиями в моей жизни: вчерашнее посещение театра, разговор сейчас с вами, - более круп­ных событий у меня, пожалуй, и не будет. Мне, видимо, суждено пройти сквозь жизнь, не вступив с ней в конфликт и не оставив в ми­ре следа. И, право, не могу вам сказать, хороша или плоха моя судь­ба. Я не умираю, я не влюбляюсь. Если кто-то и умирает или влюб­ляется, то не в моем присутствии. Вы совершенно правы: жизнь для меня спектакль, и сейчас он, благодарение Богу, Италии и вам, са­мый прекрасный и воодушевляющий, какой мне выпадало видеть.

-   Как я хочу, чтобы с вами что-нибудь произошло, дорогой друг, - произнесла она с грустью, - так хочу.

-   Зачем? - улыбнулся он. - Докажите мне, что я не гожусь такой, какой я есть.

Она тоже улыбнулась серьезной улыбкой. Она не могла доказать этого, не могла найти таких аргументов. Их разговор, как ни был он чудесен, окончился ничем; они вышли из церкви, оставшись каждый при своем мнении, собираясь проводить каждый свою линию.

За ленчем Генриетта вела себя грубо, в лицо назвала мисс Эббот перебежчицей и трусихой. Мисс Эббот не обиделась ни на то, ни на другое прозвище: она сознавала, что первое заслужено, да и второе имеет основания. Она постаралась, чтобы в ее ответных репликах не прозвучало ни намека на язвительность. Но Генриетта не сомнева­лась, что за ее спокойствием именно и кроется издевка. Она распа­лялась все больше, и Филип в какой-то момент испугался, как бы она не дала волю рукам.

-     Постойте-ка! - воскликнул он, возвращаясь к своей обычной манере. - Довольно препираться, чересчур жарко. Мы все утро про­вели во встречах и спорах, и днем мне предстоит еще одно свидание. Я требую тишины. Каждая дама удаляется к себе в спальню и садит­ся за книжку.

-    Я удаляюсь укладываться, - отрезала Генриетта. - Пожалуйста, Филип, внуши синьору Карелле, что ребенок должен быть здесь се­годня в половине девятого вечера.

-    Ну, разумеется, Генриетта. Непременно внушу.

-    И закажи для нас экипаж к вечернему поезду.

-   Будьте добры, закажите экипаж и для меня, - проговорила мисс Эббот.

-    Как? Вы едете? - воскликнул он.

-    Конечно, - ответила она, вспыхнув. - Что тут удивительного?

-    Да, разумеется, я забыл. Значит, два экипажа. К вечернему по­езду. - Филип безнадежно поглядел на сестру. - Генриетта, что ты за­думала? Нам ведь до вечера не успеть.

-   Закажи нам экипаж к вечернему поезду, - повторила Генриетта, выходя из комнаты.

-    Ну что ж, придется. И еще придется идти на свидание с синьо­ром Кареллой.

Мисс Эббот слегка вздохнула.

-    Почему вы против? - спросил Филип. - Неужели вы предпола­гаете, что я могу хоть немного на него повлиять?

-     Нет, не думаю. Но... не буду повторять всего, что говорила в церкви. Вам бы не следовало с ним больше встречаться. Следовало бы запихать Генриетту в экипаж, и не вечером, а прямо сейчас, и немедленно увезти ее.

-    Возможно, что и так. Но какое это имеет значение? Что бы мы с Генриеттой ни делали, результат будет один. Я так и представляю себе эту картину со стороны, она великолепна... и даже комична: Джино сидит на вершине горы со своим малышом. Мы приходим и просим отдать ребенка. Джино - сама любезность. Мы опять про­сим. Джино сохраняет любезный тон. Я готов хоть целую неделю торговаться с ним, но в конце концов не сомневаюсь, что спущусь с горы с пустыми руками. Конечно, было бы куда внушительнее, если бы я принял окончательное решение. Но я отнюдь не внушительная личность. Да от меня ничего и не зависит.

-    Быть может, я слишком требовательна, - проговорила она роб­ко. - Я пыталась управлять вами, как делает ваша мать. Но я чувст­вую, что вы должны были довести борьбу с Генриеттой до конца. Се­годня каждый пустяк кажется мне необъяснимо важным, и когда вы говорите «от меня ничего не зависит», ваши слова звучат кощунст­венно. Невозможно знать - как бы это выразить?.. Невозможно знать, от какого из наших действий или какого из бездействий будет зависеть все дальнейшее.

Он согласился, хотя воспринял ее высказывание только слухом. Он не был готов воспринять его сердцем.

Всю середину дня он отдыхал, слегка озабоченный, но не подав­ленный предстоящим свиданием. Все как-нибудь уладится. Возмож­но, мисс Эббот и права: младенцу лучше оставаться там, где его лю­бят. И вполне возможно, что так и предначертано судьбой. Филип ос­тавался безучастным к исходу предприятия и сохранял уверенность в своем бессилии.

Неудивительно поэтому, что встреча в кафе «Гарибальди» ничего не дала. Ни тот, ни другой не принимали этой войны всерьез. Джи­но очень скоро уловил слабость позиции собеседника и принялся не­милосердно дразнить его. Филип сперва делал вид, что обижен, но потом не выдержал и рассмеялся.

-    Вы правы! - сказал он. - Всем действительно заправляют жен­щины.

-    Ах эти женщины! - вскричал тот и повелительно, точно милли­онер, велел подать две чашечки черного кофе, настояв на том, чтобы угостить друга в знак окончания тяжбы.

-   Ну, я сделал что мог, - произнес Филип, обмакивая в кофе длин­ный кусочек сахара и наблюдая, как он пропитывается коричневой жидкостью. - Я предстану перед матерью с чистой совестью. Будете свидетелем, что я сделал все от меня зависящее?

-   Конечно, дружище! - Джино сочувственно положил руку Фили­пу на колено.

-   И что я... - Сахар весь потемнел, и Филип нагнулся, чтобы взять его в рот. При этом взгляд его упал на противоположную сторону площади, и он увидел там Генриетту. Она стояла и наблюдала за ни­ми. - Моя семтра! - воскликнул он.

Джино, которого это известие очень позабавило, шутливо забара­банил кулаками по мраморному столику. Генриетта отвернулась и принялась мрачно созерцать Палаццо Публико.

-     Бедняжка Генриетта! - Филип проглотил сахар. - Еще одно горькое разочарование - и все для нее будет кончено. Вечером мы уезжаем.

Джино огорчился.

-    А ведь вы обещали вечером быть здесь. Вы уезжаете все трое?

-   Все трое, - ответил Филип, утаивший факт их раскола, - вечер­ним поездом. Таково намерение моей сестры. Так что, боюсь, мне не придется быть с вами вечером.

Они посмотрели вслед удаляющейся Генриетте и приступили к прощальному обмену любезностями. Горячо попрощались за обе ру­ки. Джино взял с Филипа обещание приехать на следующий год и предупредить о приезде заранее. Он представит Филипа своей жене (Филип уже знал о женитьбе), Филип будет крестным отцом следу­ющего ребенка. Джино не забудет, что Филип любит вермут. Он по­просил Филипа передать поклон Ирме. А миссис Герритон... может быть, ей тоже следует передать нижайшее почтение? Нет, пожалуй, это ни к чему.

Итак, молодые люди расстались в наилучших отношениях, при­том вполне искренних. Языковой барьер подчас приходится как нельзя более кстати, ибо пропускает лишь хорошее. Если же выра­зить это по-иному, менее цинично, - мы бываем лучше, когда гово­рим на свежем, новом для нас языке, чьи слова не загрязнены нашей мелочностью или пороками. Филип по крайней мере, говоря по-итальянски, жил добрее и лучше, так как итальянский язык располага­ет к доброте и ощущению счастья. Филип с ужасом думал об англий­ском языке Генриетты, у которой каждое слово было жестким, отчет­ливым и шершавым, как кусок угля.

Генриетта, однако, говорила мало. Она уже своими глазами убе­дилась, что брат опять потерпел неудачу, и с необычным для нее до­стоинством восприняла создавшееся положение. Она упаковала ве­щи, внесла записи в дневник, завернула в оберточную бумагу новый бедекер. Филип, видя ее такой покладистой, попытался было обсу­дить дальнейшие планы. Но она ответила только, что ночевать они будут во Флоренции, и велела заказать телеграммой номера. Ужинали они вдвоем. Мисс Эббот не вышла в столовую. Хозяйка сообщи­ла, что заходил синьор Карелла, хотел попрощаться с мисс Эббот, но она, хотя и была у себя, не смогла принять его. Хозяйка известила их также, что начинается дождь. Генриетта вздохнула, но дала понять брату, что это не его вина.

Экипажи подали приблизительно в четверть девятого. Дождь по­ка шел небольшой, но вокруг было на редкость темно, и один из воз­ниц хотел выехать сразу, чтобы не спешить. Мисс Эббот сошла вниз и сказала, что готова и может ехать первая.

-    Да, прошу вас, - отозвался Филип, стоявший в вестибюле. - А то теперь, когда мы в разладе, нелепо спускаться с горы процессией. Итак, до свиданья. Все кончено, произошла еще одна перемена деко­раций в моем спектакле.

-    До свиданья, встреча с вами доставила мне большое удовольст­вие. В этом отношении декорации не переменятся. - Она сжала его руку.

-    Я слышу уныние в вашем голосе, - заметил со смехом Филип. - Не забывайте, что вы возвращаетесь победительницей.

-    Да, как будто, - ответила она еще более уныло и села в экипаж. Филип заключил, что она боится, как-то ее примут в Состоне. Мол­ва, несомненно, опередит ее. Как поведет себя миссис Герритон? Она может наделать массу неприятностей, если найдет нужным. Она может счесть нужным смолчать, но как быть с Генриеттой? Кто обуз­дает Генриеттин язычок? Мисс Эббот придется нелегко между дву­мя такими противниками. Ее репутация в смысле постоянства и вы­сокой нравственности погибнет навеки.

«Не повезло ей, - подумал он. - Она очень славная. Постараюсь ей помочь чем могу».

Дружба между ними возникла недавно, но он тоже надеялся, что тут не произойдет перемены. Он полагал, что знает ее теперь хоро­шо, а она успела повидать его в наихудшем свете. Что, если со временем... в конце концов... Филип покраснел, как мальчик, глядя вслед ее кебу.

Потом направился в столовую за Генриеттой. Генриетты там не оказалось. В спальне тоже. От нее остался лишь лиловый молитвенник, лежавший в раскрытом виде на постели. Филип машинально взял его и прочитал: «Благословен Господь, твердыня моя, научаю­щий руки мои битве и персты мои - брани». Филип сунул молитвен­ник в карман и погрузился в размышления на более плодотворные темы.

На Святой Деодате пробило половину девятого. Багаж уже стоял в вестибюле, но Генриетты не было и в помине.

-    Будьте уверены, - сказала хозяйка, - она пошла к синьору Карелле проститься с маленьким племянником.

Филип усомнился в этом. Они обошли весь дом, выкрикивая имя Генриетты, но не обнаружили ее. Филип забеспокоился. Он чувство­вал себя беспомощным без мисс Эббот. Ее милое серьезное лицо вселяло в него удивительную бодрость, даже когда выражало недо­вольство. В Монтериано без нее стало грустно, дождь усилился, из винных лавок неслись приглушенные обрывки мелодий Доницетти. Напротив виднелось подножие большой башни, обклеенное свежи­ми объявлениями о гастролях каких-то шарлатанов.

С улицы вошел человек и подал записку. Филип прочел: «Выез­жай немедленно. Захватишь меня за воротами. Заплати посыльно­му. Г. Г.».

-    Вам дала записку дама? - спросил Филип.

Человек пробурчал что-то неразборчивое.

-    Отвечайте же! - приказал Филип. - Кто вам ее дал? Где?

Снова никакого ответа, лишь мычание и пузырящаяся на губах слюна.

-    Будьте терпеливы, - сказал кучер, оборачиваясь со своего мес­та. - Это бедный слабоумный.

Хозяйка вышла из отеля на улицу и подтвердила:

-    Бедный слабоумный. Он не умеет говорить. Его все посылают с поручениями.

И тут Филип разглядел, что посыльный - безобразное лысое су­щество с гноящимися глазами и серым подергивающимся носом. В другой стране его держали бы взаперти, здесь же считали общест­венным достоянием и неотъемлемой деталью Природы.

-    Уф! - Англичанин содрогнулся. - Синьора хозяйка, попробуйте расспросить его. Записка написана моей сестрой. Что это значит? Где он видел сестру?

-    Бесполезно, - отозвалась хозяйка. - Он все понимает, но объяс­нить не может.

-    Ему бывают видения святых, - подхватил кучер.

-     Но что с сестрой? Куда она ушла? Каким образом встретила его?

-    Она пошла погулять, - заверила его хозяйка. Вечер был отвра­тительный, но хозяйка теперь разбиралась в англичанах. - Погулять, а может быть, проститься с маленьким племянником. Она предпочла вернуться другим путем, вот и послала вам записку с бедным слабо­умным и ждет вас за Сиенскими воротами. Многие мои постояльцы так поступают.

Филипу ничего другого не оставалось, как выполнять приказание сестры. Он пожал руку хозяйке, дал посыльному монетку и сел в кеб. Через десяток ярдов кеб остановился. За ним, издавая бессвяз­ные звуки, бежал слабоумный.

-    Поехали! - закричал Филип. - Я дал ему достаточно.

Безобразная рука пихнула ему в колени три сольдо. Помешатель­ство идиота отчасти заключалось в том, что он брал за услуги по справедливости. Теперь он сунул Филипу сдачу с его монетки.

-    Поехали! - заорал Филип и швырнул деньги на дорогу.

Эпизод напугал его, все вокруг приобрело оттенок нереальности.

Он с облегчением вздохнул, когда они выехали за ворота. На минуту они задержались на террасе. Ни малейших признаков Генриетты. Ку­чер окликнул таможенников. Никакой английской леди они не видели.

-    Что мне делать? - воскликнул Филип. - Сестра никогда не опаз­дывает. Мы пропустим поезд.

-     Давайте поедем медленно, - предложил кучер. - Вы будете звать ее.

Они начали спускаться по склону, Филип кричал:«Генриетта! Ген­риетта! Генриетта!» И вдруг увидел ее: она ждала под дождем на пер­вом же повороте.

-    Генриетта, почему ты не отвечала?

-     Я слышала, что вы подъезжаете. - Она скользнула в экипаж. Только тут он разглядел, что в руках у нее сверток.

-    Что там у тебя?

-    Тише!

-    Да что это такое?

-    Шшш, он спит.

Генриетта преуспела там, где мисс Эббот и Филип потерпели по­ражение: в руках у нее был младенец.

Она не дала Филипу говорить. Ребенок, повторила она, спит. Она раскрыла над собой и над мальчиком зонтик, чтобы уберечься от дождя. Ну что ж, Филип услышит все потом, а пока придется вооб­разить самому, как прошла невероятная встреча - встреча Южного полюса с Северным. Вообразить это было нетрудно: Джино спасо­вал перед убежденностью Генриетты. Вероятно, его в лицо назвали негодяем, и он уступил своего единственного сына, быть может, за деньги, быть может, просто так. «Бедный Джино, - заключил Филип. - В конечном счете он не сильнее меня». Но тут он вдруг подумал о мисс Эббот, чей экипаж спускался в темноте милях в двух перед ни­ми, и почувствовал, как несерьезно его самообвинение. Она тоже об­ладала убежденностью, он испытал это на себе и испытает позже, когда она узнает о неожиданном и мрачном завершении этого дня.

-     Какая ты скрытная, - упрекнул он сестру, - могла бы хоть те­перь что-нибудь рассказать. Что мы должны уплатить за него? Все, что у нас есть?

-     Тише! - ответила Генриетта, усердно качая сверток. Она выгля­дела как некое костлявое орудие рока - этакая Юдифь, Дебора или Иаиль. В прошлый раз он видел младенца на коленях у мисс Эббот, сияющего, голого; позади него на двадцать миль расстилался пей­заж, рядом стоял коленопреклоненный отец. Воспоминание это в со­четании с Генриеттой, темнотой, идиотом и бесшумным дождем все­лило в Филипа печаль и предчувствие горя.

Монтериано давно остался позади, лишь изредка вырисовывался мокрый ствол очередной оливы, на которую падал свет их фонаря. Они теперь ехали быстро, так как их возница не боялся быстрой ез­ды в темноте и опрометью мчался под уклон, делая крутые и опас­ные зигзаги.

-    Послушай, Генриетта, - сказал наконец Филип. - Мне как-то не по себе. Я хочу взглянуть на ребенка.

-    Шшш!

-     Ну разбужу его, эка важность. Я хочу на него посмотреть. Я то­же имею права на него, как и ты.

Генриетта сдалась. Но темнота была такая, что Филипу не уда­лось разглядеть личико ребенка.

-     Погоди, - прошептал он и, прежде чем сестра остановила его, чиркнул спичкой под прикрытием зонта. - Да он не спит! - восклик­нул он. Спичка погасла.

-    Значит, паинька, спокойный мальчик.

Филип нахмурился.

-    Знаешь, у него что-то не так с лицом.

-    Что не так?

-    Оно какое-то сморщенное.

-    Немудрено, тут такие тени, тебе показалось.

-    Ну-ка приподними его еще раз.

Она послушалась его. Филип зажег спичку, она быстро погасла, но он разобрал, что младенец плачет.

-    Глупости, - резко возразила Генриетта. - Мы бы услышали, ес­ли бы он плакал.

-    И все-таки он сильно плачет, мне и в тот раз показалось, а те­перь я убедился.

Генриетта коснулась личика. Оно было мокро от слез.

-     Должно быть, ночная сырость, - заметила она, - или попал дождь.

-    Слушай, а ты не сделала ему больно? Или, может, держала как- нибудь не так? Уж очень жутко: плачет - и ни звука. Надо было дать Перфетте донести его до отеля, а не связываться с посыльным. Чу­до, что он и записку-то принес.

-    Нет, он вполне понимает. - (Филип ощутил, как она вздрогну­ла.) - Он хотел нести ребенка.

-    Но почему не Джино и не Перфетта?

-    Филип, перестань разговаривать. Сколько раз тебе повторять? Молчи. Ребенок хочет спать. - Она принялась хрипло баюкать его и время от времени вытирала слезы, беспрестанно катившиеся из дет­ских глаз.

Филип отвернулся. Он и сам моргал глазами. Ему казалось, будто в карете скопилась вся скорбь мира, будто вся загадочность и неиз­бывное горе сосредоточились в одном этом источнике. Дорога даль­ше размокла, экипаж подвигался теперь вперед бесшумно, но ничуть не медленнее, он быстро скользил длинными зигзагами в темноту. Филип знал здесь наизусть все вехи: тут развилка, откуда дорога от­ходит на Поджибонси. А если бы сейчас было посветлее, с этого ме­ста они в последний раз увидели бы Монтериано. Вскоре они добе­рутся до рощи, где весной так буйно цвели фиалки. Жаль, что пого­да переменилась: холоднее не стало, но воздух пропитался сырос­тью. Вряд ли это полезно для ребенка.

-    Надеюсь, он дышит и всякое такое? - спросил он.

-   Разумеется, - негодующим шепотом отозвалась Генриетта. - Ты опять его разбудил. Уверена, что он спал. Ведь я просила тебя помол­чать, из-за тебя я нервничаю.

-   Я тоже нервничаю. Лучше бы он громко кричал. А так делается жутко. Бедный Джино! Мне ужасно его жаль.

-    Неужели?

-     Потому что он тоже слаб, как и большинство из нас. Сам не знает, чего хочет. У него нет хватки. Но он мне нравится, и мне его жалко.

Она, естественно, ничего не ответила.

-   Ты презираешь его, Генриетта, и меня презираешь. Но лучше ты этим нас не делаешь. Нам, простофилям, нужен кто-то, кто поставил бы нас на ноги. Предположим, какая-нибудь действительно порядочная женщина поддержала бы Джино... думаю, Каролина Эббот впол­не способна на это... не исключено, что он стал бы другим челове­ком.

-     Филип, - прервала его Генриетта, пытаясь говорить небрежным тоном, - нет ли у тебя спичек? Если есть, то, пожалуй, взглянем на него еще раз.

Первая спичка потухла сразу, вторая тоже. Филип предложил ос­тановить кеб и взять у возницы фонарь.

-    Нет, нет, не стоит устраивать такую возню! Попробуй снова.

Они как раз въезжали в лесок, когда ему удалось зажечь третью спичку. Генриетта удачно пристроила зонтик, и они целых пятнад­цать секунд вглядывались в личико в колеблющемся свете пламени. Внезапно послышался крик, раздался громкий треск. Они очутились в грязи, в кромешной темноте. Экипаж перевернулся.

Филип пострадал довольно сильно. Он сел и начал раскачиваться взад и вперед, поддерживая ушибленную руку. Он едва различал очертания экипажа над собой и контуры подушек и багажа, валяв­шихся в грязи. Несчастье произошло в лесу, поэтому вокруг было еще темнее, чем раньше, на открытом месте.

-     Ты цела? - выдавил он с трудом. Генриетта пронзительно кри­чала, лошадь лягалась, возница ругал кого-то постороннего.

Филип разобрал наконец, что кричит Генриетта:

-     Ребенок... ребенок... упал... выскользнул у меня из рук! Я укра­ла его!

-     Господи, помоги! - пробормотал Филип. Рот ему стянуло ледя­ным кольцом, он потерял сознание.

Когда он очнулся, светопреставление продолжалось. Лошадь ля­галась, ребенок не нашелся, Генриетта вопила как помешанная:

-    Я его украла! Украла! Украла! Он выскользнул у меня из рук!

-    Не двигайтесь! - приказал Филип вознице. - Все оставайтесь на местах. Мы можем наступить на него. Не двигайтесь!

Они повиновались. Филип пополз по грязи, трогая, что подвора­чивалось под руку, по ошибке схватил подушку, и все это время при­слушивался - не укажет ли какой-нибудь звук, в какую сторону полз­ти. Он сделал попытку зажечь спичку, держа коробок в зубах, а спич­ку в здоровой руке. Наконец ему это удалось, и свет упал на узелок, который он искал.

Узелок скатился с дороги в лес и лежал поперек глубокой рытви­ны. Сверток был так мал, что, упади он вдоль рытвины, он провалил­ся бы на дно и Филип так бы его и не заметил.

-    Я его украла! Я и слабоумный, дома никого не было.

Генриетта захохотала.

Филип уселся и положил сверток себе на колени. Потом стал сти­рать с личика грязь, капли дождя и слезы. Рука у Филипа, как он по­лагал, была сломана, но все же он мог слегка шевелить ею, да и на ка­кой-то момент он забыл про боль. Он прислушивался, пытаясь уло­вить не плач, нет, но биение сердца или легчайший трепет дыхания.

-     Где вы? - услышал он голос. То была мисс Эббот, на чей эки­паж они натолкнулись. Она зажгла один из погасших фонарей и те­перь пробиралась к Филипу.

-     Тихо! - закричал снова Филип, и снова все затихли. Он тряс сверток, дышал на него, расстегнул пиджак и сунул сверток себе за пазуху. Потом опять прислушался, но не услышал ничего, кроме шу­ма дождя, фырканья лошадей да хихиканья Генриетты где-то в тем­ноте. Мисс Эббот подошла к Филипу и взяла у него сверток. Личико похолодело, но благодаря стараниям Филипа не было мокрым от дождя и слез. Да и мокрым от слез оно уже не могло быть никогда.