Онлайн чтение книги Радость жизни La Joie de vivre
III

Два дня спустя сильный отлив обнажил прибрежные скалы. Лазар, который сначала горячо брался за осуществление каждой своей новой затеи, и тут не пожелал ждать ни минуты и, накинув поверх купального костюма полотняную куртку, босиком отправился к морю; в этом обследовании приняла участие и Полина, тоже надевшая купальный костюм и грубые башмаки, в которых она ловила креветок.

Отойдя на километр от прибрежных утесов, они очутились в самой гуще водорослей, еще мокрых после отлива, и Лазар пришел в восторг от богатого урожая морских растений, открывшегося перед ними словно впервые, хотя они сотни раз уже здесь бродили.

— Смотри, смотри! — кричал он. — Сколько материала! А все это до сих пор лежало без употребления!.. Море полно водорослей и здесь и дальше, на глубине ста метров.

Затем он весело принялся перечислять все виды и разновидности представленных здесь морских водорослей: вот морская трава, нежно-зеленая, похожая на тончайшие волосы, которая стелется по дну, образуя ряд огромных лужаек; вот мешочница с тонкими, прозрачными листьями цвета морской воды, похожая на салат-латук; вот зубчатые фукусы, а вот пузырчатые фукусы, их такое множество, что они покрывают скалы сплошным ковром; но по мере того, как Лазар и Полина продвигались дальше, следуя за отливом, им попадались все более крупные и диковинные растения, — ламинарии и особенно «перевязь Нептуна», похожая на зеленоватые ремни, отделанные бахромой, и словно предназначенная для груди гиганта.

— Ну, что скажешь? Какое богатство погибает! — продолжал Лазар. — До чего ж глупо! Шотландцы умнее нас: они, по крайней мере, употребляют мешочницу в пищу. Мы же только пользуемся морской травой для набивки, да еще фукус применяем при упаковке рыбы. Все прочее не что иное, как удобрения весьма сомнительного качества, которые предоставляют местным крестьянам… Подумать только, наука находится на таком низком уровне, что для получения горсточки соды приходится сжигать эти водоросли возами!

Полина, стоя по колени в воде и упиваясь свежим соленым воздухом, с живым интересом слушала объяснения кузена.

— Значит, ты все это будешь дистиллировать? — спросила она.

Слово «дистиллировать» рассмешило Лазара.

— Да, если хочешь, дистиллировать, очищать. Но это штука крайне сложная, дорогая моя, увидишь… И все-таки, запомни мои слова: мы освоили все растения и деревья на суше, обратили их себе на пользу, употребляем в пищу их плоды. Быть может, нас еще больше обогатит морская флора, когда, наконец, за нее возьмутся.

Оба принялись с величайшим усердием собирать образцы водорослей. Они набрали целые охапки и, увлекшись, забрели так далеко, что, когда возвращались, вода доходила им до самых плеч. Молодой человек продолжал объяснять, повторяя слова своего учителя Герблена: море — это обширный резервуар сложных химических веществ. Водоросли имеют огромное значение для промышленности, они впитывают из морской воды соли, содержащиеся там, в небольшом количестве, и концентрируют их в своих тканях. Таким образом, задача заключается в том, чтобы извлечь из этих водорослей наиболее рациональным способом все полезные составные части. Лазар говорил, что прежде всего следует сжечь водоросли, от пепла отделить неочищенную простую соду, затем извлечь в наиболее чистом виде бром, йод, калий, сернокислый натр, железистые и марганцевые соли. Сырье должно быть использовано без остатка. Благодаря обработке холодным способом, открытой знаменитым Гербленом, не пропадет ни одна полезная частица. Это особенно восхищало Лазара: тут можно нажить целое состояние.

— Господи, на кого вы похожи! — воскликнула г-жа Шанто, когда они вернулись.

— Не сердись, мама, — весело ответил Лазар, бросая на террасу охапку водорослей. — Погоди только, скоро вместо травы мы будем приносить тебе денежки!

На следующий день за водорослями отправили крестьянскую повозку, и в большой комнате Лазара начались исследования. Полина получила звание лаборанта. Целый месяц велась усиленная работа. Комната быстро наполнялась сухими растениями, банками, где плавали водоросли, инструментами причудливой формы. На столе стоял микроскоп, рояль был весь заставлен спиртовками и ретортами, шкаф ломился от специальных книг и справочников, в которые то и дело заглядывали Лазар и Полина. В итоге опыты, произведенные хотя и в малом масштабе, но очень тщательно, дали благоприятные результаты. Метод Герблена — обработка холодным способом — был основан на том принципе, что некоторые тела кристаллизуются при низкой температуре, неодинаковой для различных тел. Все сводилось к тому, чтобы получить и поддерживать желательную температуру, при которой различные составные части постепенно выпадали в осадок и тем самым отделялись от прочих частей. Лазар сжигал водоросли в яме, затем охлаждал золу с помощью особого устройства, основанного на быстром испарении аммиака. Но этот процесс должен был происходить в большем масштабе, а для этого следовало перенести опыты из лаборатории на завод, установить соответственные аппараты и добиться, чтобы они работали максимально выгодным образом.

В тот день, когда Лазару впервые удалось получить из морских растений пять различных элементов, он огласил комнату победными криками. Особенно много получилось бромистого калия. Это модное лекарство должно было найти такой же сбыт, как хлеб. Полина от радости прыгала вокруг стола, как в детстве, затем, быстро сбежав по лестнице, шумно ворвалась в столовую; дядя читал газету, тетя метила салфетки.

— Ну вот! — воскликнула девушка. — Теперь можете болеть, мы вам будем давать бром!

Г-жа Шанто, страдавшая с некоторых пор расстройством нервов, принимала бром по предписанию доктора Казэнова. Она улыбнулась и сказала:

— А у вас хватит его на весь мир? У всех теперь больные нервы.

Молодая девушка, сильная, радостная, сияющая здоровьем, распростерла руки, словно неся исцеление всем странам света.

— Да, да, на всех хватит… Да сгинут все неврозы мира! Внимательно осмотрев побережье, Лазар решил устроить свой завод у «Бухты Сокровищ». Она представляла все удобства: обширный берег, взморье, словно вымощенное плоскими камнями, что облегчало сбор водорослей; прямая дорога через Вершмон, дешевизна земельных участков, сырье под руками, достаточная, но не чрезмерная отдаленность. Полина, смеясь, вспоминала, что они когда-то прозвали этот залив за его золотистый песок «Бухтой Сокровищ»; они и не думали, что подобрали такое подходящее название: здесь они поистине обретут сокровище на дне морском. Начало было исключительно удачным; они купили двадцать тысяч квадратных метров пустынной земли по весьма сходной цене. Разрешение от префектуры удалось получить с задержкой всего на два месяца. Наконец рабочие приступили к постройке. Приехал Бутиньи. Это был краснолицый человек лет тридцати, маленького роста и самой заурядной наружности. Он очень не понравился старикам Шанто. Бутиньи отказался жить в Бонвиле; по его словам, он нашел в Вершмоне очень удобную квартиру; антипатия родителей Лазара к Бутиньи усилилась, когда они узнали, что в этой квартире он поселил женщину, особу легкого поведения, несомненно, вывезенную из какого-нибудь парижского притона. Лазар пожимал плечами, возмущаясь такими провинциальными предрассудками: очень милая женщина, прелестная блондинка, и уж наверное привязана к Бутиньи, если согласилась забраться с ним в этакую дыру. Однако Лазар из-за Полины не настаивал на переселении компаньона в Бонвиль.

В сущности, от Бутиньи требовался только бдительный надзор за постройкой завода и разумная организация работ. В этом отношении он проявил себя с самой лучшей стороны: был очень энергичен, с увлечением вел дело. Под его руководством здание росло на глазах.

Все четыре месяца, пока шли работы по постройке корпусов и установке аппаратов, Лазар и Полина совершали свои ежедневные прогулки только по направлению к заводу «Сокровище», как его прозвали. Г-жa Шанто не всегда сопровождала детей, и Лазар с Полиной опять вернулись к своим старым странствиям. Спутником их был один Матье. Он быстро уставал, еле волочил свои громадные лапы и в конце пути растягивался на песке, высунув язык, часто и тяжело дыша, словно у него в груди был кузнечный мех. Матье один и купался теперь. Если ему кидали в море палку, он бросался в воду и приносил палку обратно; при этом он был так умен, что, стараясь не наглотаться соленой воды, ждал, когда палку вынесет волна. При каждом посещении стройки Лазар торопил подрядчиков. Полина решалась иногда высказать какое-нибудь практическое соображение, подчас довольно дельное. По чертежам Лазара в Кане были заказаны аппараты, и мастера приехали их устанавливать. Бутиньи начал выражать беспокойство, видя постоянное увеличение сметы первоначальных расходов. Почему бы не ограничиться на первое время самым необходимым помещением и непосредственно нужными машинами? К чему сейчас же строить обширные корпуса, заводить громадные аппараты? Гораздо разумнее расширять дело постепенно, тщательно ознакомившись с условиями производства и продажи. Лазар выходил из себя. Он мыслил в грандиозных масштабах, ему хотелось придать строению монументальный фасад, который гордо возносился бы над морем и необъятной далью, воплощая величие его замысла. И свидание с Бутиньи завершалось в атмосфере пылких надежд и ожиданий; к чему скаредничать, когда у нас в руках такое богатство? Возвращение домой всегда было очень веселым, тут-то и вспоминали о Матье, который постоянно отставал; Полина и Лазар прятались за какую-нибудь ограду и хохотали, как дети, когда пес, оставшись один и думая, что заблудился, начинал их искать, потешно бросаясь из стороны в сторону.

Дома их каждый вечер встречали одним и тем же вопросом:

— Ну, как идут дела? Вы довольны?

На что следовал всегда один и тот же ответ:

— Да, да… Но они, кажется, никогда не кончат.

Это были месяцы подлинней, близкой дружбы. Лазар питал к Полине горячую привязанность и был благодарен ей за денежную поддержку, которая дала ему возможность начать дело. Мало-помалу он снова перестал видеть в ней женщину. Она по-прежнему была для него мальчиком, младшим братом, чьи достоинства с каждым днем привлекали его все больше. Она была так умна, так мужественна, так весела и добра, что Лазар невольно проникся к ней молчаливым уважением, почти тайным благоговением, с которым даже пытался бороться, нарочно подшучивая над Полиной. Она спокойно рассказала ему о своих занятиях медициной, об ужасе г-жи Шанто, когда та увидала иллюстрации в книге по анатомии. Лазара в первый миг поразило и даже несколько смутило, что эта девушка, уже посвященная в тайны бытия, продолжает смотреть на него прежним чистым взглядом. Но затем они еще больше сблизились, и по ходу их совместной работы Лазар свободно говорил с ней обо всем, называя вещи своими именами, с простотой, дозволенной наукой, как будто и не существовало общепринятых условных обозначений. Да и она сама забрасывала его всевозможными вопросами, побуждаемая любознательностью и желанием быть полезной кузену. Но в ее образовании было много пробелов, и Лазара порой забавляла эта пестрая смесь: с одной стороны понятия, почерпнутые из уроков тетки, которая истолковывала все явления жизни с целомудрием питомицы пансиона для девиц, а с другой — научные сведения из медицинских книг, где излагались правильные взгляды на физиологию отношений мужчины и женщины. Когда Полина проявляла свою наивность, Лазар так хохотал, что девушка приходила в негодование: не лучше ли указать на ошибку, чем издеваться? И спор часто кончался серьезным уроком, Лазар объяснял все, что ей было непонятно. Как молодой ученый, он ставил себя выше всяких предрассудков. Полина достаточно много знала, и от нее незачем было что-либо скрывать. Правда, в ней происходил постепенный процесс развития, она по-прежнему много читала, размышляла обо всем виденном и слышанном, но, тем не менее, продолжала почтительно и серьезно выслушивать благопристойные вымыслы г-жи Шанто. И только в большой комнате наедине с кузеном она становилась мальчишкой, лаборантом, которому старший товарищ свободно говорил:

— Послушай-ка, ты видела эту флоридею? Она однополая.

На что Полина отвечала:

— Да, да, мужские органы в этом растении собраны в большие букеты.

Временами, однако, ею овладевало смутное волнение. Когда Лазар по-братски тормошил ее, она чувствовала, что дыхание у нее стесняется, а сердце бьется непривычно сильно. Женщина, о которой оба они забывали, пробуждалась в ее теле, в биении крови. Однажды Лазар, обернувшись, нечаянно толкнул Полину локтем. Она вскрикнула и схватилась руками за грудь. Лазар очень удивился. Что такое? Больно? Да ведь он едва до нее дотронулся! И он, не задумываясь, хотел приподнять косынку на ее груди, чтобы посмотреть на ушибленное место. Девушка отпрянула. Оба смотрели друг на друга, смущенные, с неловкой улыбкой. В другой раз, производя опыт, Полина отказалась погрузить руки в холодную воду. Лазар был сперва удивлен, а потом рассердился. Почему это? Что за капризы? Если она не хочет помогать, пусть убирается. Но увидав, что девушка покраснела, Лазар догадался и посмотрел на нее изумленным взглядом. Так значит этот мальчишка, этот младший брат — все-таки женщина? При малейшем прикосновении она вскрикивает, бывают дни, когда на ее помощь нельзя рассчитывать. Каждое новое наблюдение поражало Лазара и было неожиданным открытием, которое смущало и волновало обоих, внося разлад в их товарищеские отношения. У Лазара это вызывало только досаду: совместная работа становилась невозможной, потому что она не мужчина и всякий пустяк в любую минуту может ее расстроить. Полина же испытывала смутное беспокойство и страх, что придавало ей особое очарование.

С той поры в девушке проснулись новые ощущения, о которых она никому не говорила. Она не лгала — она просто таила их в силу какой-то пугливой гордости, а быть может, и стыда. Временами она чувствовала себя плохо, ей казалось, будто она серьезно заболевает. Она ложилась спать лихорадочно возбужденной, страдала от бессонницы, ее томила глухая тревога перед неизведанным. А утром она просыпалась совершенно разбитая, но никогда не жаловалась даже тетке. Ее бросало в жар, охватывало нервное возбуждение, приходили в голову какие-то неожиданные мысли, преследовали неотвязные сны, после которых она всегда была собой недовольна. Несмотря на увлечение анатомией и физиологией, душа ее осталась девственно чистой и многое по-прежнему изумляло ее, как ребенка. Но, подумав, Полина успокаивалась: она не исключение и должна, как и все, испытать на себе действие законов жизни, пройти путь естественного развития. Однажды вечером, после обеда, она заговорила о нелепости снов: разве это не обидно — быть немощной и беззащитной перед причудливой игрой воображения? Больше всего возмущало ее то, что воля человека во сне парализуется и он совершенно бессилен. Лазар тоже считал сны бессмыслицей с точки зрения своих мрачных, пессимистических теорий, ибо они нарушают блаженство небытия, в котором пребывает человек, когда спит. Старик Шанто заметил, что он любит приятные сны и ненавидит кошмары. Но Полина говорила с таким раздражением, что удивленная г-жа Шанто опросила, что же ей, собственно, снится по ночам. Полина пробормотала: «Да так, всякий вздор, его и не упомнишь». И она не лгала: сны ее протекали в какой-то полумгле, мимо проносились смутные видения, женщина в ней пробуждалась к плотской жизни, но чувство никогда не воплощалось в определенных образах. Она никого не видела; порой ей казалось, будто ее ласково коснулся морской ветер, ворвавшись летом в открытое окно.

Между тем любовь Полины к Лазару с каждым днем становилась все более пылкой. Это было не только неосознанное пробуждение женщины после их семилетней дружбы, но и потребность посвятить свою жизнь другому человеку, — в ее ослеплении Лазар казался ей умнее и мужественнее всех. Сестринская привязанность мало-помалу переходила в любовь; то был первый, чистый лепет зарождающейся страсти, трепетно звенящий смех, беглые, жадные касания — все, что ждет любящих, когда они вступают в зачарованную страну чистых радостей, куда их влечет извечный инстинкт человеческого рода. Но для Лазара после разгульной жизни Латинского квартала ничто уже не было внове, и он по-прежнему видел в Полине лишь сестру, она не возбуждала в нем никаких желаний. Для нее же, чистой и целомудренной, выросшей в глуши и не видавшей никого другого, Лазар стал предметом страстного обожания, и она целиком отдалась этому чувству. Находясь с утра до вечера вместе с ним, она, казалось, жила только его присутствием, старалась встретиться с ним глазами, готова была все для него сделать.

Г-жа Шанто изумлялась: за последнее время Полина стала необычайно религиозной. Она дважды исповедовалась. Затем вдруг стала относиться к аббату Ортеру недоброжелательно, три воскресенья подряд не ходила к мессе и согласилась снова пойти в церковь, только чтобы не огорчать тетку. При этом она не стала входить в объяснения; вероятно, расспросы и комментарии священника, который был грубоват на язык, оскорбили молодую девушку. Тогда-то материнское чутье г-жи Шанто подсказало ей, что Полина любит Лазара. Однако она помалкивала и не говорила об этом даже мужу. Такой внезапный оборот дела застал ее врасплох, до сих пор у нее и мысли не было о возможности нежного чувства между ними, тем более брака. Как и Лазар, г-жа Шанто привыкла считать свою воспитанницу ребенком; она тогда решила все обдумать, дала себе слово последить за молодыми людьми, но так ничего и не сделала, ибо, в сущности, все, что не могло доставить ее сыну удовольствия, мало интересовало г-жу Шанто.

Наступили жаркие августовские дни, и Лазар однажды вечером решил, что на следующий день, по дороге на завод, они выкупаются. Мать, которую прежде всего заботило соблюдение. правил приличия, отправилась вместе с ними, несмотря на то, что было уже три часа дня и солнце пекло нестерпимо. Она уселась на раскаленном камне и раскрыла зонт, а Матье улегся подле, норовя тоже забраться в тень.

— Что такое? Куда она пошла? — спросил Лазар, видя, что Полина скрылась за скалой.

— Да ведь она раздевается, — ответила г-жа Шанто. — Отвернись, ты ее стесняешь. Это же неприлично!

Лазар очень удивился и все продолжал смотреть на скалу, из-за которой мелькала белая рубашка; затем он перевел глаза на мать, отвернулся и, ни слова не говоря, стал поспешно раздеваться.

— Готова? — закричал он наконец. — Вот копуша! Что ты, на бал собираешься?

Полина подбежала легкими шагами, смеясь как-то слишком весело, будто желая скрыть смущение. Со времени приезда Лазара они еще ни разу не купались вместе. Она была в цельном купальном костюме, не доходившем до колен и перетянутом у талии кушаком. В этом виде Полина казалась тоньше обычного; стройностью стана, высокой грудью она напоминала флорентийскую мраморную статую. Ее обнаженные руки и ноги, босые ступни, обутые в сандалии, были белы, как у ребенка.

— Ну как, доплывем до Пикоше? — спросил Лазар.

— Доплывем, — отвечала она.

— Только недалеко! — крикнула г-жа Шанто. — Вечно вы меня пугаете!

Но они были уже в воде. Пикоше — группа скал, часть которых и во время прилива возвышалась над водой, — отстояла на расстоянии километра. Полина и Лазар неторопливо плыли плечом к плечу, будто два товарища, вышедших на прогулку по ровной и совершенно прямой дороге. Сначала за ними плыл Матье, но, заметив, что они все больше удаляются от берега, вернулся и стал отряхиваться, обдавая брызгами г-жу Шанто. Бесполезные подвиги были не по душе этому ленивцу.

— Умница ты, Матье, — похвалила его старая хозяйка. — Виданное ли это дело — так рисковать жизнью!

Она уже едва различала головы Лазара и Полины, которые издали походили на пучки плывущей морской травы. Была довольно сильная зыбь, юноша и девушка плыли все дальше, мерно покачиваясь на волнах, спокойно беседуя и рассматривая водоросли, видневшиеся внизу в прозрачной воде. Полина, утомившись, поплыла на спине, лицом к небу, затерянная в окружавшей ее синеве. Море, качавшее ее, как в колыбели, было старым другом Полины. Она любила его бодрящий запах, холодную, чистую волну и отдавалась ей, блаженно ощущая огромную массу воды, которая струится вдоль ее тела; ее радовало это физическое напряжение, от которого равномерно билось сердце.

Но вдруг раздался легкий крик.

— Что с тобой? — в испуге спросил кузен.

— Кажется, у меня лиф лопнул… Я слишком сильно загребала левой рукой.

Оба рассмеялись Она поплыла медленнее и смущенно улыбнулась, увидав, что у нее лопнула лямочка на костюме, отчего обнажились плечо и грудь. Лазар весело посоветовал ей поискать в карманах булавок. Наконец они доплыли до Пикоше. Лазар взобрался на скалу отдохнуть, прежде чем плыть обратно, — так они обыкновенно делали. Но Полина продолжала плавать около скалы.

— Что же ты не выходишь?

— Не выйду. Мне и здесь хорошо.

Лазар решил, что она капризничает, и рассердился. Глупо! Если она не передохнет хоть немного, у нее не хватит сил на обратный путь. Но Полина настаивала на своем и даже перестала ему отвечать. Она погрузилась в воду до самого подбородка, ее белое плечо мерцало в воде, словно перламутровая раковина. В скале был небольшой грот, где они когда-то играли в Робинзона, глядя на пустынный морской простор. Напротив них, словно крохотный жучок, чернела на берегу фигурка г-жи Шанто.

— Вот проклятый характер! — не выдержал Лазар, бросаясь в воду. — Если ты захлебнешься, честное слово, оставлю тебя тонуть!

Они медленно поплыли обратно. Оба дулись друг на друга и не разговаривали. Однако вскоре Лазар заметил, что Полина тяжело дышит, и посоветовал ей лечь на спину. Она, казалось, не слыхала его. При малейшем ее движении костюм рвался все больше, — повернись она на спину, открылась бы грудь, словно цветок водоросли, всплывающий из глубины. Лазар все понял; заметив усталость Полины, он сообразил, что без его помощи ей не добраться до берега, и решительно приблизился к ней, чтобы поддержать ее. Сперва она отбивалась, хотела плыть сама, но потом в изнеможении уступила и ухватилась за него. Они плыли, тесно прижавшись друг к другу, и наконец добрались до берега.

Г-жа Шанто в испуге бежала им навстречу. Матье, стоя по брюхо в воде, подвывал.

— Боже мой, какое безрассудство!.. Я же говорила, что вы слишком далеко заплываете!

Полина лишилась чувств. Лазар вынес ее на песок, словно ребенка. Она лежала полуголая, припав головой к его груди; соленая вода струилась с них обоих. Вскоре девушка вздохнула и открыла глаза. Узнав Лазара, она разрыдалась, крепко обвила его руками и стала осыпать поцелуями. Смертельная опасность, только что миновавшая, вызвала этот почти бессознательный, бурный порыв любви.

— О, какой ты добрый, Лазар! Как я люблю тебя!

Ее пылкие поцелуи потрясли Лазара. Когда г-жа Шанто стала одевать Полину, он сам отошел в сторону. В тягостном молчании возвращались они в Бонвиль; оба, казалось, были разбиты от усталости. Шагая между ними, мать думала о том, что теперь наступило время принять определенное решение.

Были в семье и другие тревоги. Постройку завода «Сокровище» закончили и уже неделю производили испытания аппаратов. Они дали плачевные результаты. Лазар должен был сознаться, что кое-где допустил ошибки в чертежах. Он поехал b Париж посоветоваться со своим учителем Гербленом и вернулся в полном отчаянии: все надо было переделывать заново — великий химик успел уже усовершенствовать свой метод, и требовалось соответственно изменить конструкцию аппаратов. Между тем все шестьдесят тысяч франков были израсходованы. Бутиньи не хотел давать больше ни су. С утра до вечера он осыпал Лазара горькими упреками в мотовстве, упорно и надоедливо, на правах опытного человека, предсказания которого сбылись. Иногда Лазару хотелось поколотить его. Он, может быть, и бросил бы все, не будь у него тяжкого чувства ответственности за тридцать тысяч франков Полины, погибших по его вине. Против этого восставала его честность, его гордость: это невозможно, он должен раздобыть деньги — нельзя выпускать из рук дело, которое впоследствии будет приносить миллионные доходы.

— Успокойся! — говорила мать, когда он приходил в отчаяние. — Дело совсем не так уж плохо — несколько тысяч франков раздобыть мы всегда сможем.

В голове г-жи Шанто созревал новый план: мысль о браке Лазара с Полиной, вначале испугавшая ее, показалась ей теперь отличным исходом. Разница между ними всего в девять лет, такие браки бывают сплошь и рядом. Разве это не разрешает вопроса? Лазар будет работать уже для своей жены, мысль о долге перестанет его мучить, более того, у Полины он и займет нужную ему сумму. Правда, у г-жи Шанто было еще одно тайное сомнение, она боялась возможного краха всего предприятия и окончательного разорения воспитанницы. Но подобная развязка казалась ей невероятной: у Лазара гениальные способности. Он обогатит Полину, именно она и сделает блестящую партию. Пусть ее сын небогат, он достоин и не такого приданого!

Вопрос о браке разрешился очень просто. Однажды утром г-жа Шанто позвала молодую девушку к себе и принялась ее расспрашивать. Полина сразу открыла свое сердце, спокойно и радостно призналась в своем чувстве. После обеда, сославшись, по совету г-жи Шанто, на усталость, она отказалась идти на завод, и мать отправилась с сыном одна.

На обратном пути она подробно изложила Лазару свой проект, рассказала о любви его маленькой кузины и сказала, что этот брак, ни в чем не нарушающий принятых обычаев, выгоден для обеих сторон. Сперва Лазар был, по-видимому, ошеломлен. Ему это никогда и в голову не приходило. Сколько же, собственно, лет Полине? Ведь она еще ребенок. Тем не менее он был очень взволнован; конечно, он тоже любит ее и сделает для нее все что угодно.

Когда они вернулись домой, Полина кончала накрывать на стол, стараясь как-нибудь убить время. Шанто, уронив газету на колени, смотрел, как Минуш старательно вылизывает себе брюшко.

— Ну, что? Мы, кажется, женимся? — весело спросил Лазар, желая скрыть волнение под видом шумливой веселости.

Девушка остановилась с тарелкой в руке, густо покраснев, не в состоянии произнести ни слова.

— Кто женится? — спросил дядя, вдруг очнувшись.

Жена еще утром предупредила его, но он увлекся созерцанием кошки, с блаженным видом вылизывавшей свою шерсть, и забыл обо всем. Впрочем, он тотчас вспомнил.

— А, да, знаю! — воскликнул Шанто.

И он лукаво поглядел на молодых людей. Но тут же скривил губы, почувствовав боль в правой ноге. Полина медленно поставила тарелку на стол. После долгого молчания она сказала Лазару:

— Если ты хочешь, я, конечно, согласна.

— Ну вот и решено, поцелуйтесь! — проговорила г-жа Шанто, вешая свою соломенную шляпку на гвоздь.

Молодая девушка подошла первая, протянув ему руки. Лазар, продолжая весело смеяться, сжал их и шутливо заговорил:

— Ты, значит, бросила играть в куклы?.. Так вот почему ты напускала на себя таинственность! На тебя даже нельзя было взглянуть, когда ты мыла кончики пальцев!.. И несчастного Лазара ты избрала своей жертвой?

— О тетя, вели ему перестать, не то я убегу! — в смущении проговорила Полина, пытаясь вырваться.

Мало-помалу Лазар привлек ее к себе и стал играть и возиться с нею, как в былую пору, когда они были детьми и дружили, словно школьники. Вдруг Полина звонко поцеловала его в щеку, а он неловко чмокнул ее в ухо. Но затем лицо его! затуманилось от какой-то тайной мысли, и он с грустью в голосе сказал:

— Прогадала ты, бедная моя девочка! Если бы ты только знала, какой я, в сущности, старик!.. Ну, что ж, если я тебе полюбился!

Обед прошел шумно и весело. Все говорили, перебивая друг друга, строили планы на будущее, словно впервые встретились. Вероника, вошедшая в самый разгар торжества, тотчас, не говоря ни слова, ушла обратно на кухню, хлопнув дверью. За десертом приступили наконец к обсуждению серьезных вопросов. Г-жа Шанто объявила, что свадьба не может состояться раньше, чем через два года: она хотела дождаться совершеннолетия Полины, законного возраста, когда девушка вправе распоряжаться собою, иначе у людей будет повод обвинить опекуншу, что она с помощью сына оказала давление на свою юную питомицу. Двухлетняя отсрочка опечалила Полину, но ее так тронула честность тетки, что она встала, и поцеловала ее. Срок, оставшийся до свадьбы, был определен. Молодые люди запасутся терпением, а пока они будут терпеливо ждать, начнут поступать первые доходы, которые в будущем составят миллионное состояние. Денежный вопрос обсуждался очень горячо.

— Возьми из моих денег, тетя, — беспрестанно повторяла девушка. — Бери, сколько ему нужно! Ведь все это принадлежит ему теперь точно так же, как и мне…

Но г-жа Шанто и слушать не хотела.

— Нет, нет, — воскликнула она, — я не возьму у тебя ни одного лишнего су!.. Ты ведь знаешь, что мне доверять можно, я скорее дам отрубить себе руку. Вам нужны сейчас десять тысяч франков для завода; хорошо, я вам их выдам, но затем запру ящик на двойной замок. Эти деньги для меня священны.

— О, с десятью тысячами франков я уверен в успехе! — проговорил Лазар. — Слишком много денег уже затрачено, теперь опускать руки — преступление. Вот увидите, увидите… А тебя, дорогая, я одену, как королеву, в день нашей свадьбы ты будешь в золотом платье!

Неожиданное появление доктора Казэнова усилило общую радость. Он только что сделал перевязку рыбаку, которому лодкой раздробило пальцы. Шанто не отпустили доктора и заставили выпить чашку чая. Поразительная весть о помолвке Полины и Лазара, казалось, нисколько его не удивила. Но когда все семейство с воодушевлением заговорило о добыче водорослей, он с тревогой взглянул на Полину и пробормотал:

— Идея, конечно, замечательная. Можно попытаться. Но жить на ренту, пожалуй, спокойнее. На вашем месте я бы не стал откладывать свадьбу, а зажил бы своим домком и был бы счастлив…

Он умолк, заметив, что взгляд девушки затуманился. Доктор очень любил Полину и поспешил добавить, хотя и покривил душой:

— Впрочем, деньги — вещь хорошая, зарабатывайте их побольше… Вот увидите, я буду плясать у вас на свадьбе… Да, я протанцую замбуко, танец караибов! Держу пари, вы не знаете, что это такое… Послушайте: сначала машут руками, как ветряная мельница крыльями, потом хлопают себя по ляжкам и скачут вокруг пленника, когда он уже изжарился и женщины режут его на куски.

Потянулись долгие месяцы. Полина стала снова спокойной и веселой. Она не тяготилась больше неизвестностью, которая была противна ее независимой натуре. После признания в любви, после того как была назначена свадьба, Полина обрела спокойствие; она радовалась весне своей жизни и безмятежно относилась к медленному созреванию своего тела, к круговороту алой крови, ко всему тому, что когда-то мучило ее днем, а ночью превращалось в кошмар. Это закон природы: нужно расти, чтобы любить. Ее отношения с Лазаром не изменились, они вели прежний образ жизни, продолжали вместе работать. Лазар по горло был завален делами. Былые приключения с обитательницами парижских меблированных комнат научили его благоразумию — он боялся власти чувственности. Она же, простая и прямодушная, все понимавшая и целомудренная, была словно защищена двойным панцирем. Иногда, правда, среди большой заставленной комнаты Полина и Лазар, взявшись за руки, нежно улыбались. Порой, когда они вдвоем перелистывали какой-нибудь трактат о водорослях, головы их соприкасались. Бывало также, что, рассматривая темно-красный препарат брома или фиолетовую пробу йода, они на миг прижимались друг к другу. Иногда же она наклонялась над его плечом, когда он сидел за столом, заставленным инструментами, или же звала Лазара, чтобы он поднял ее на руки, если ей надо было достать что-нибудь с верхней полки шкафа. Но в этих робких касаниях не было ничего запретного: такими ласками они могли бы обмениваться и на глазах у родителей. То была дружба кузена и кузины, которые в положенный срок поженятся, — дружба, чуть-чуть подогретая предчувствием любовных радостей. Г-жа Шанто говорила, что дети ведут себя очень разумно. Когда приехала Луиза, присутствие этой грациозной, кокетливой девушки, проводившей с ними все время, уже не пробуждало в Полине ревности.

Так прошел целый год. Завод уже работал и доставлял много хлопот, поглощая все внимание Лазара и Полины. После сложной переделки аппаратов результаты получались как будто прекрасные. Правда, выход продукции был незначительным, но, усовершенствовав метод и удвоив заботы и энергию, можно было чрезвычайно расширить производство. Бутиньи нашел широкий сбыт для медикаментов, хотя в этом пока и не представлялось нужды. Богатство, казалось, было обеспечено. Лазар и Полина упрямо надеялись на это, невзирая на явные признаки разорения. Завод превратился в подлинную пропасть, куда они пригоршнями бросали деньги, твердо веря, что найдут на дне этой пропасти слитки золота. Каждая новая жертва еще сильнее разжигала их упорство.

Первое время г-жа Шанто никогда не брала денег из заветного ящика, не предупредив Полину.

— Знаешь, крошка, в субботу предстоят платежи, не хватает трех тысяч франков… Пойдем со мной наверх, посмотрим, какую из бумаг можно продать.

— Но ты можешь и сама решить, — отвечала девушка.

— Нет! Ты ведь знаешь, я ничего не делаю без твоего ведома, — деньги твои.

Затем г-жа Шанто стала нарушать свое строгое правило. Однажды Лазар сообщил матери, что у него есть долг, который он скрыл от Полины, — пять тысяч франков за медные трубы, которые даже не пришлось использовать. Г-жа Шанто только что вместе с Полиной поднималась наверх за деньгами, но так как сын был в отчаянии, она самовольно взяла эти пять тысяч франков, дав себе слово положить их обратно при первой возможности. И все же с этого дня брешь была пробита. Г-жа Шанто привыкла брать, не считая. Под конец ей даже стало казаться, что в ее возрасте унизительно всегда зависеть от девчонки; в ней зародилось недоброе чувство против Полины. Деньги будут ей возвращены в свое время, а из того, что они ей принадлежат, отнюдь не следует, что нельзя сделать шагу, не спросив у племянницы разрешения. С тех пор, как в капитале Полины появилась недостача, г-жа Шанто стала одна заглядывать в ящик бюро. Полина почувствовала даже облегчение; несмотря на всю ее доброту, ей неприятны были эти хождения за деньгами: разум твердил ей о близости катастрофы, и в ней со всей силой пробуждалась расчетливая осторожность, унаследованная от матери. Сперва ее изумило молчание г-жи Шанто, — она прекрасно понимала, что деньги расходуются по-прежнему и что происходит это помимо ее ведома. Но она предпочитала, чтобы это было так: по крайней мере, она не будет видеть, как постепенно уменьшается принадлежащая ей пачка бумаг. Отныне они только иногда обменивались взглядами; пристальный, тревожный взгляд племянницы, догадывавшейся об утечке денег, на мгновение встречался с бегающим взглядом тетки, раздраженной тем, что она не может смотреть Полине прямо в глаза. — В душе г-жи Шанто зарождалась ненависть.

К несчастью, Давуан в этом году был объявлен банкротом. Шанто давно это предвидели, и все же их постиг страшный удар. Теперь у них осталось только три тысячи франков ренты. Все, что им удалось спасти от этого краха, составляло двенадцать тысяч франков, которые немедленно были присоединены к деньгам, лежавшим в банке. Весь капитал приносил им триста франков в месяц. В конце первого же месяца г-жа Шанто заняла пятьдесят франков из денег Полины: вершмонский мясник предъявил счет, выгнать его было невозможно. Затем понадобилось сто франков, чтобы купить котел для стирки белья. Дальше она стала брать по десяти франков на картофель, по пятидесяти су на рыбу. Помимо того, она тайком выдавала Лазару мизерные суммы на его личные расходы, а также на завод и докатилась до того, что стала затыкать все прорехи в хозяйстве из средств Полины. К концу каждого месяца она то и дело прокрадывалась к письменному столу и тотчас возвращалась, держа руку в кармане, откуда вынимала монету за монетой, чтобы заплатить по счету. Это у нее вошло в привычку, и она тратила деньги из заветного ящика Полины, не зная удержу. Всякий раз, как она откидывала крышку бюро, раздавался легкий, раздражавший ее скрип. Вот рухлядь! И подумать только, — за всю жизнь она так и не собралась купить приличное бюро! Раньше ей казалось, что этот почтенный хранитель целого состояния служит для всего дома источником беззаботности и богатства; теперь же это бюро приводило ее в ярость, словно оно стало заколдованным ларцом, населенным злыми духами и в каждой его щели сидело злосчастье.

Как-то вечером Полина прибежала со двора, крича:

— Булочник пришел!.. Ему следует два франка восемьдесят пять сантимов за три дня.

Г-жа Шанто стала рыться в карманах.

— Надо пойти наверх… — пробормотала она.

— Зачем же тебе идти, — не подумав, сказала девушка. — Я пойду… Где твои деньги?

— Нет, нет, ты не найдешь… Они, кажется…

Она запнулась. Обе молча взглянули друг на друга и побледнели. Произошло тягостное замешательство. Наконец г-жа Шанто, вся дрожа, еле сдерживая гнев, пошла наверх: она ясно сознавала, что ее воспитанница понимает, откуда тетка возьмет эти два франка восемьдесят пять сантимов. И зачем только она так часто показывала Полине деньги, покоившиеся в ящике? Г-жа Шанто с досадой подумала, что в прошлом была слишком честна и словоохотлива; теперь ее питомица мысленно следует за нею, видит, как она открывает бюро, роется в ящике, снова его запирает. Сойдя вниз и уплатив булочнику, г-жа Шанто сорвала свой гнев на Полине.

— На что похоже твое платье? Откуда ты явилась?.. Таскала воду для поливки грядок? Пожалуйста, предоставь это Веронике, — она справится. Честное слово, ты будто нарочно пачкаешься и, видимо, не имеешь понятия, сколько все стоит… А за твое содержание мы не так уж много получаем — я едва свожу концы с концами…

Она говорила долго. Полина хотела было сказать что-то в свое оправдание, но осеклась и с болью в сердце безмолвно слушала тетку. Она ясно понимала, что тетка с некоторых пор любит ее меньше прежнего. Как-то, оставшись наедине с Вероникой, Полина расплакалась; кухарка принялась яростно греметь кастрюлями, словно избегая высказывать свое мнение. Она по-старому ворчала на Полину; но теперь, при всей своей грубости, кое в чем отдавала ей справедливость.

Наступила зима. Лазар совершенно упал духом. Увлечение его снова остыло. Завод ему опротивел и внушал страх. Когда в ноябре встретилось новое денежное затруднение, Лазар пришел в ужас. Ему уже случалось преодолевать подобные препятствия, но это последнее приводило его в трепет. Он во всем отчаялся и проклинал науку. Теперь он находил, что безумно было браться за обработку водорослей; какие бы новые, совершенные методы ни создавались, нельзя силой исторгнуть у природы то, чего она не хочет дать. Лазар возмущался своим учителем, знаменитым Гербленом, который, впрочем, был настолько внимателен, что, совершая путешествие, сделал крюк, чтобы посетить завод. Ученый был весьма смущен. «Может быть, аппараты слишком велики, — сказал он, — и потому не могут работать с такой точностью, как небольшие приборы в лаборатории». Во всяком случае, произведенный опыт показал, что еще не найден способ поддерживать такую низкую температуру, какая требуется для кристаллизации вещества. Лазару действительно удалось извлечь из водорослей некоторое количество бромистого калия; но в дальнейшем он никак не мог отделить от него четыре или пять видов примесей, от которых надо было избавиться; предприятие оказалось разорительным. Он заболел от огорчения и признал себя побежденным. Вечером, когда г-жа Шанто и Полина умоляли его успокоиться и сделать последнюю попытку, произошла тяжелая сцена со взаимными оскорблениями и слезами, а дверьми они хлопали с такой силой, что Шанто от испуга подскакивал в кресле.

— Вы убьете меня! — крикнул молодой человек и дважды повернул ключ в замке своей двери, охваченный безысходным, детским отчаянием.

На следующий день за завтраком Лазар показал лист бумаги, испещренный цифрами. Оказалось, что из Полининых ста восьмидесяти тысяч франков истрачено уже около ста тысяч. Стоит ли при таких условиях продолжать дело? Могут погибнуть и остальные деньги. Лазар опять помертвел от страха. Впрочем, мать признала теперь, что он прав. Она никогда не противоречила ему и в своей безумной любви готова была оправдывать все ошибки сына. Полина пыталась все еще спорить. Цифра в сто тысяч франков ее ошеломила. Что же это? Оказывается, Лазар взял больше половины ее состояния! Ведь эти сто тысяч франков пропадут, если он откажется от дальнейшей борьбы! Все это она говорила, пока Вероника убирала со стола, но говорила напрасно. Тогда, боясь разразиться упреками, Полина в отчаянии ушла наверх и заперлась у себя в комнате.

После ее ухода воцарилось молчание. Все трое в смущении продолжали сидеть за столом.

— Нет, право, Полина ужасно скупа… отвратительный порок! — проговорила наконец г-жа Шанто. — Я вовсе не хочу, чтобы Лазар изводил себя всеми этими хлопотами и неприятностями.

— Мне никогда не говорили о такой большой сумме, — робко подал голос отец. — Сто тысяч франков, боже мой! Даже произнести страшно!

— А хотя бы и сто тысяч франков? — оборвала его г-жа Шанто. — Она получит их обратно, если наш сын женится на ней. Разве он не в состоянии заработать ста тысяч франков?

К ликвидации дела приступили немедленно. Бутиньи привел Лазара в ужас, обрисовав положение предприятия как катастрофическое. Долг доходил почти до двадцати тысяч франков. Узнав, что Лазар хочет бросить предприятие, Бутиньи сперва заявил, что сам собирается в Алжир, где его ждет прекрасное место; позднее же согласился взять завод в свои руки, правда, якобы чрезвычайно неохотно, и при окончательном расчете так запутал все счета, что в конце концов ухитрился приобрести участок земли со всеми постройками и оборудованием за эти самые двадцать тысяч долга. Лазар в последний момент получил от него вексель на пять тысяч франков с выплатой через каждые три месяца. Он был крайне доволен таким исходом и считал, что одержал победу. На следующий же день Бутиньи приступил к продаже меди, снятой с аппаратов, и к перестройке помещений: он решил заняться выработкой самой обыкновенной соды для сбыта, без всяких научных изысканий, довольствуясь испробованными, старыми методами.

Полине было стыдно, что накануне она в запальчивости обнаружила свою врожденную бережливость и расчетливость, поэтому, словно желая загладить вину, она старалась быть добрее и веселее обычного. Когда Лазар принес вексель на пять тысяч франков, у г-жи Шанто был торжествующий вид. Она заставила Полину подняться наверх и собственноручно убрать вексель в ящик.

— Как бы то ни было, пять тысяч франков мы отхватили, это все же деньги… Они принадлежат тебе, бери. Мой сын ничего не оставит себе, несмотря на все свои хлопоты.

С некоторых пор Шанто, прикованный к креслу, испытывал мучительную тревогу. Правда, он подписывал все документы и ни разу не осмеливался возразить, но беззастенчивость, с какой жена распоряжалась имуществом Полины, пугала его. Цифра «сто тысяч франков» не выходила у него из головы. Как они заткнут эту дыру, когда придет время давать отчет по опеке? Хуже всего было то, что заместитель опекуна Полины Саккар, который гремел в Париже своими спекуляциями, после восьми лет вдруг вспомнил о ней. Он прислал письмо, в котором расспрашивал о своей подопечной, упоминал даже о возможности своего приезда в Бонвиль, когда у него будут дела в Шербурге. Что они ответят Саккару, если он, по праву опекуна, спросит о положении дел Полины? Внезапный интерес к ней Саккара, сменивший его многолетнее равнодушие, становился серьезной угрозой для супругов Шанто.

Когда Шанто решился заговорить об этом с женой, оказалось, что ее терзает не столько страх, сколько любопытство. Ее осенила правдоподобная догадка: Саккар, возможно, несмотря на свои миллионные обороты, очутился вдруг без единого су и вспомнил о капитале Полины, которым он мог бы на время воспользоваться, чтобы потом его удесятерить. Но она отбросила это предположение. Могло быть и другое: Полина, желая отомстить им, сама обо всем написала своему второму опекуну. Но такое предположение возмутило старика Шанто. Тогда его жена выдумала другую, сложную историю: Саккар мог получить анонимное письмо от сожительницы Бутиньи, ведь эта тварь оскорблена тем, что Шанто отказались принимать ее у себя, она из злобы смешивает их с грязью, судачит о них во всех лавках от Вершмона до Арроманша.

— В конце концов мне нет до них никакого дела! — закончила г-жа Шанто. — Правда, Полине еще не исполнилось восемнадцати лет, но стоит мне выдать ее за Лазара — и она делается совершеннолетней и полноправной.

— Ты в этом уверена? — спросил Шанто.

— Конечно. Не дальше, как сегодня утром, я читала сама в своде, законов.

Действительно, г-жа Шанто частенько почитывала теперь свод законов. Она еще сохранила какие-то остатки совести и старалась найти оправдание своим поступкам. Ее не оставляла тайная мысль, как бы законным путем присвоить имущество Полины, и эта мысль в сочетании с соблазном, который представляла крупная сумма, находившаяся у нее в руках, мало-помалу вытравила и последние остатки честности.

Тем не менее г-жа Шанто не решалась обвенчать молодых людей. После потери денег Полина хотела ускорить свадьбу; зачем ждать еще полгода, пока ей исполнится ровно восемнадцать лет? Пусть уж это совершится, а найти себе работу Лазар может и после. Она решилась высказать тетке свои соображения. Та смутилась и придумала отговорку; прикрыв дверь, она начала говорить вполголоса, будто поверяя Полине тайную заботу сына: он очень щепетилен, его крайне мучает мысль, что он должен жениться, не имея своего состояния да еще растратив деньги Полины. Девушка слушала ее с изумлением, не понимая всех этих романтических тонкостей. Ей безразлично, богат или беден Лазар, — она все равно вышла бы за него, потому что любит его. Сколько же еще ждать? Всю жизнь, может быть? Г-жа Шанто запротестовала: да нет, она сама возьмется переговорить с Лазаром и убедить его отказаться от всех этих преувеличенных представлений о чести; надо только действовать осторожно. В заключение тетка просила Полину хранить их разговор в тайне: она боится какой-нибудь безрассудной выходки со стороны Лазара, — он может все бросить и уехать из дому, если узнает, что его мысли разгадали и разбирали его по косточкам. Напуганная Полина обещала молчать и ждать.

Но Шанто продолжал терзаться страхом перед Саккаром и не раз говорил жене:

— Если женитьба — выход из положения, обвенчай их поскорее.

— Не к чему торопиться, — отвечала она. — Над нами не каплет.

— Но раз ты все равно решила их обвенчать… Ты же не раздумала, надеюсь?.. Они бы умерли от горя.

— Ну вот! Уж и умерли бы… Пока дело не сделано, всегда можно отменить, если это потеряет смысл. А кроме того, они ведь свободны, — посмотрим, будут ли они всегда к этому стремиться.

Лазар и Полина по-прежнему стали проводить целые дни вместе, — — зима стояла суровая, нечего было и думать о том, чтобы выходить из дому. Первое время Лазар был так огорчен, так стыдился и проклинал судьбу, что Полина ухаживала за ним, как за больным, стараясь как можно лучше ему угодить; этот взрослый человек внушал ей жалость. Она знала теперь, что все неудачи Лазара объяснялись недостатком воли, его нервностью, неустойчивым характером. Постепенно она начала относиться к Лазару, как старшая, по-матерински его распекая. Сперва он сердился, объявил, что сделается простым крестьянином, затем снова стал создавать безумные проекты быстрого обогащения на том основании, что ему стыдно быть обузой для семьи, есть даром хлеб. Но проходили дни, а Лазар все откладывал осуществление своих замыслов; каждое утро он отвергал старые планы и составлял новый, который уже незамедлительно возведет его на вершину почестей и богатства. Полина, напуганная лживыми признаниями тетки, старалась успокоить Лазара: кто его просит ломать себе над этим голову? Весною он будет искать себе место и, наверное, тотчас найдет подходящее, а пока ему необходимо отдохнуть. Меньше чем за месяц ей удалось его усмирить. Лазар впал в апатию и праздность, шутливо-покорно уступая тому, что называл «скукой жизни».

С каждым днем Полина открывала в Лазаре все новые незнакомые черты, которые тревожили и возмущали ее. Слушая, как он язвительно и монотонно разглагольствует о тщете и суетности мира, все осмеивает, Полина сожалела о тех временах, когда у Лазара бывали приступы гнева, когда он вспыхивал, как спичка, по всякому ничтожному поводу. Сидя здесь, в Бонвиле, в этой трущобе, погруженной в мирную зимнюю тишину, Лазар снова переживал свою парижскую жизнь, вспоминая о своих занятиях, о спорах с товарищами по институту. В ту пору его Глубоко затронула философия пессимизма, но плохо понятого пессимизма; из этой философии Лазар воспринял лишь остроумное брюзжание гения, мрачную поэзию шопенгауеровского мышления.[3]Имеется в виду Шопенгауер, Артур (1788—1860), реакционный немецкий философ-идеалист. Шопенгауер считал, что в основе мира лежит слепая, неразумная воля, природа и общество развиваются вне какой-либо закономерности. Отсюда его проповедь бездеятельности, пассивности. Полина прекрасно понимала, что за выпадами ее кузена против человечества таится озлобление по поводу собственных неудач и краха завода, представлявшегося Лазару чуть ли не мировой катастрофой. Однако, не желая углубляться в истинные причины его настроения, Полина горячо возражала, когда он принимался за старое, опять отрицал прогресс, рассуждал о бесцельности науки. Что ж, говорил Лазар, разве этот болван Бутиньи, добывающий соду для торговли, не наживет на своем деле состояние? К чему же тогда рисковать разорением в поисках более совершенных методов, к чему стремиться открыть новые законы, раз побеждает только практическая сметка? Лазар неизменно заканчивал рассуждения на эту тему, заявляя с кривой и злобной усмешкой, что наука только тогда принесет некоторую пользу, когда найдет способ взорвать сразу весь мир с помощью колоссального снаряда. Затем следовали холодные насмешки над коварством Воли, управляющей миром, над нелепой жаждой жизни. Жизнь — страдание, и вполне правы индийские факиры: свобода дается через самоуничтожение. Порою Лазар говорил о том, что гнушается всякой деятельностью, или же предсказывал конечное самоубийство, полное исчезновение всех племен земных, когда они, достигнув известной степени умственного развития и убедившись, что какая-то неведомая сила заставляет их разыгрывать глупую, жестокую комедию, откажутся от дальнейшего размножения. Тогда Полина выходила из себя, подыскивала контраргументы, однако он их тут же разбивал, так как она была невежественна в подобных вопросах и, по его выражению, «не обладала метафизическим умом». Тем не менее она не признавала себя побежденной, и когда Лазар пожелал прочесть ей кое-какие выдержки из своего любимого философа, она просто послала Шопенгауера к черту. Человек, который писал о женщинах с такой свирепой злобой! Она задушила бы его собственными руками, не будь он все-таки способен любить хоть животных! Полина обладала здоровой, крепкой натурой, ее радовала жизнь и не страшило будущее. Своим звонким хохотом она заставляла Лазара умолкать. Ее цветущая молодость торжествовала.

— Послушай, — кричала она, — ты городишь вздор! Мы будем думать о смерти, когда состаримся.

Мысль о смерти, о которой Полина говорила так беспечно, всякий раз погружала Лазара в глубокое раздумье. Взор его омрачался. Обычно он переводил разговор на другое, пробормотав:

— Люди умирают в любом возрасте.

Полина поняла наконец, что смерть страшит Лазара. Она вспомнила его мучительный стон в тот вечер, когда они лежали рядом на берегу моря под звездным небосводом. Она замечала, как от некоторых слов он бледнеет, как он молчит, словно затаив неведомую ей муку. Полину поражала боязнь небытия у этого яростного пессимиста, который говорил о том, что нужно погасить звезды, как свечи, и истребить в мире все живое. Лазар давно был болен душой, и Полина даже не подозревала, насколько серьезно. Чем старше становился Лазар, тем неотступнее вставал перед ним призрак смерти. До двадцати лет он лишь порой ощущал леденящее дыхание страха по вечерам, когда ложился спать. Но теперь стоило ему положить голову на подушку, как тотчас приходила мысль о конце, и Лазар холодел. Его томила бессонница, он никак не мог примириться с роковой неизбежностью, которая вставала перед ним в веренице мрачных образов. Наконец он, измученный, засыпал, но снова просыпался от испуга, вскакивал, и, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, ломая руки, в ужасе шептал: «Боже мой! Боже мой!» У него, казалось, вот-вот разорвется сердце, ему чудилось, что он умирает. Он зажигал свечу, пробуждался окончательно и тогда только немного успокаивался. После такого приступа страха ему становилось стыдно: как глупо взывать к богу, существование которого он отрицает! Это наследие человеческой слабости, вопль мольбы о помощи, когда рушится мир! Но каждый вечер он испытывал все тот же страх. Это походило на приступы постыдной страсти, с которой не в силах справиться рассудок и которая иссушает человека. В течение дня Лазар то и дело возвращался к этой мучительной мысли: случайно брошенная фраза, мимолетное наблюдение, прочитанная книга — все могло напомнить ему о смерти. Однажды вечером Полина читала дяде газетную статью, где автор рисовал фантастическую картину того, как в грядущем двадцатом веке по небу носятся воздушные шары, переправляя людей с одного материка на другой. Чтение это расстроило Лазара, и он вышел из комнаты, взволнованный мыслью, что к тому времени его уже не станет, он не увидит этих воздушных шаров, — они терялись в глубине будущего, которое для него означало одно: небытие. Это наполняло его душу безысходной тоской. Философы могут сколько угодно утверждать, будто ни одна искра жизни не теряется, — его «я» решительно отказывалось раствориться в бесконечности. Эта внутренняя борьба сама по себе должна была погасить в нем радость жизни. Полина не всегда понимала его состояние, но в ту минуту, когда Лазар стыдливо и тревожно скрывал от чужого взора свою душевную рану, ей хотелось сделать его счастливым, выразить ему участие и ласку.

Они по-прежнему проводили время наверху, в большой комнате, загроможденной банками, водорослями, инструментами; у Лазара не хватало решимости с ними расстаться; водоросли рассыпались в прах, реактивы в склянках обесцветились, густой слой пыли покрывал инструменты. А юноша и девушка жили среди этого беспорядка, им было здесь уютно. Часто декабрьские ливни с утра до ночи барабанили о шиферную крышу, а западный ветер гудел в щелях оконных рам. Солнце не показывалось целыми неделями; одно свинцовое море расстилалось перед ними; земля, казалось, тонула в бесконечной серой мгле. Желая чем-нибудь заполнить долгие дни, Полина занялась составлением коллекции флоридей, собранных весною. Сперва Лазар, снедаемый скукой, только смотрел, как Полина наклеивает на бумагу хрупкие ветвистые растения, нежно-голубые и красные тона которых, казалось, были нарисованы акварелью; затем, истомленный праздностью, он забыл свою теорию бездействия и принялся убирать с рояля колбы и грязные склянки. Неделю спустя он снова целиком отдался музыке. Неудачливый ученый и предприниматель вспомнил свою первую мучительную страсть, страдания своей артистической натуры. Однажды утром, играя марш «Шествие Смерти», он вновь воодушевился мыслью создать большую симфоническую «Поэму Скорби», которую когда-то собирался написать. Все остальные его произведения казались ему плохими, он сохранит только марш. Какой сюжет! Что за произведение можно создать! В нем он воплотит всю свою философию. Сначала — жизнь, зарождающаяся по эгоистической прихоти неведомой силы; затем — иллюзия счастья, пошлость и обман земного существования, сближение влюбленных, резня на войне и бог, умирающий на кресте. Голос ада становится все громче, рыдания и вопли подымаются к небу. В финале — песнь освобождения, сладостные неземные звуки, радость по поводу всеобщего уничтожения. На следующий же день Лазар усердно принялся за работу, яростно колотя по клавишам и покрывая листы нотной бумаги черными значкам». Старый, все более ветшавший инструмент хрипел, и композитор порою сам подтягивал баском. Никогда еще ничто не увлекало его до такой степени; он забывал про еду, терзая слух Полины, которая находила все это прекрасным и по доброте своей старательно переписывала отдельные части партитуры. Лазар был уверен, что теперь-то он создаст свой шедевр.

Однако и на сей раз он скоро остыл. Ему оставалось написать интродукцию, но вдохновение покинуло его. Приходилось ждать, когда оно снова пробудится. Пока что Лазар сидел за своей партитурой, разложенной на большом столе, и курил сигарету за сигаретой, а Полина, запинаясь, по-ученически, разыгрывала отрывки из симфонии. Близость их становилась опасной: его голова уже не была занята делами, а тело не утомлено, как во время постройки завода. Праздность и постоянная близость Полины горячили ему кровь. Он любил ее все сильнее. Кузина была так весела, так добра и так беззаветно предана ему! Сперва Лазар принимал свое чувство просто за порыв благодарности, видел в нем более пылкое проявление братской дружбы, которую питал к ней с самого детства. Но мало-помалу в нем проснулось желание. Теперь он видел в ней женщину, она перестала быть для него младшим братом, чьих нежных плеч он так часто касался, не чувствуя их девичьего аромата. Теперь же, прикасаясь к ней, он краснел, как и она. Он боялся подойти к ней слишком близко, боялся наклониться над нею, стоя за ее стулом, когда она переписывала ноты. Если руки их случайно встречались, у обоих щеки заливал румянец. Оба лепетали несвязные слова, дыша часто и порывисто. С этих пор они целые дни проводили в истоме и к вечеру изнемогали, снедаемые смутной жаждой счастья, которого им недоставало.

Порою, чтобы избавиться от мучительного, хотя и сладостного смущения, Полина принималась шутить с той пленительной смелостью, которая была свойственна этой чистой девушке, хотя и посвященной в тайны бытия.

— Ну что? Разве я не права? Мне приснился твой Шопенгауер. Он узнал о нашем браке и явился ночью с того света, чтобы стащить нас за ноги с постели.

Лазар смеялся деланным смехом. Он отлично понимал, что Полина издевается над его вечными противоречиями; но безмерная нежность к ней охватывала все его существо, и он забывал свою ненависть к жизни и ее радостям.

— Не смейся, — шептал он, — ты знаешь, я люблю тебя. А она продолжала со строгим видом:

— Не доверяй себе! Ты отдаляешь свое освобождение… Ты впадаешь в эгоизм и в самообман.

— Замолчишь ли ты, злючка!

И он гонялся за нею по комнате, а Полина продолжала сыпать цитатами из философии пессимизма, пародируя голос и манеры какого-нибудь профессора Сорбонны. Поймав девушку, Лазар уже не смел удерживать ее в объятиях, как в былое время, и щипать в наказание.

Однажды, увлекшись преследованием, он настиг ее и схватил за талию. Полина залилась веселым смехом. Он прижал ее к шкафу, возбужденный тем, что она отбивается.

— Ага, я поймал тебя!.. Ну, говори, — что мне с тобой делать?

Лица их соприкасались. Полина продолжала хохотать, но смех ее замирал.

— Нет, нет, пусти… Я больше не буду.

Он крепко поцеловал ее в губы. Вся комната завертелась у них перед глазами, им показалось, будто порыв знойного ветра подхватил их и унес в пространство. Полина уже падала навзничь, но, сделав усилие, вырвалась из объятий Лазара. Они в смущении стояли друг перед другом, раскрасневшись, не зная, куда девать глаза. Затем она села, чтобы перевести дух, и проговорила серьезным и недовольным тоном:

— Ты мне сделал больно, Лазар.

С этого дня он избегал приближаться к Полине, боялся ощутить теплоту ее дыхания, услышать шорох ее платья. Мысль о грехопадении, о том, чтобы овладеть Полиной где-нибудь в комнате за притворенной дверью, возмущала его прирожденную порядочность. Лазар видел, что девушка, несмотря на инстинктивное сопротивление, безраздельно принадлежит ему, теряет голову при первом же объятии, любит его так сильно, что готова уступить ему, если только он захочет; поэтому ему следует быть благоразумным за двоих: он хорошо понимал, что, если они забудутся, вина падет на него, как па человека опытного, который должен был предвидеть опасность. Но эта упорная борьба с самим собою только усиливала его чувство. Все разжигало его страсть: бездействие первых недель, притворное самоотречение и отвращение к жизни, из которых вырастала неистовая жажда жить, любить, наполнить новыми страданиями пустоту томительных часов. Музыка окончательно увлекла его, музыка на крыльях ритма уносила их обоих в край мечты, и размах ее крыльев становился все шире. Лазар верил, что в нем живет великая страсть, и дал себе клятву — развивать свой талант. Не могло быть никакого сомнения: он станет знаменитым музыкантом, ибо в сердце своем он найдет источник вдохновения, а другого ему не надо! Казалось, душная атмосфера очистилась, и Лазару достаточно того, что он может преклонить колени перед Полиной, боготворить ее, как своего ангела-хранителя. Мысль о том, чтобы ускорить свадьбу, даже не приходила ему на ум.

— Прочитай-ка это письмо, я его только что получил! — сказал однажды перепуганный Шанто, обращаясь к жене, только что вернувшейся домой.

Это снова было письмо от Саккара, на сей раз угрожающее, С ноября месяца он беспрестанно писал им письма, требуя сообщить о положении финансовых дел Полины; так и не получив прямого ответа от Шанто, он грозил довести это до сведения семейного совета. Г-жа Шанто сама испугалась не меньше мужа, но старалась не показать вида.

— Негодяй! — прошептала она, прочитав письмо.

Оба, побледнев, молча смотрели друг на друга. В столовой царила мертвая тишина, но им уже мерещились доносившиеся сюда отголоски скандального процесса.

— Больше откладывать незачем… — начал отец. — Жени их: брак делает женщину совершеннолетней.

Но такой исход с каждым днем как будто все меньше улыбался г-же Шанто. Она тревожилась за счастье сына. Кто знает, сойдутся ли дети характером? Можно быть счастливыми в дружбе и несчастными в браке. За последнее время г-жа Шанто, по ее словам, замечала много такого, что ей совсем не нравилось.

Нет, видишь ли, с нашей стороны было бы очень нехорошо жертвовать ими ради собственного спокойствия. Повременим еще… Да и зачем выдавать ее замуж теперь, когда ей уже исполнилось восемнадцать лет и можно законным путем потребовать признания ее совершеннолетней?

Самоуверенность снова вернулась к г-же Шанто. Она поднялась наверх, к себе в комнату, и принесла свод законов. Оба принялись старательно изучать некоторые страницы. Статья 478-я успокоила их, но зато напугала 480-я, где говорилось, что отчет по опеке сдается в присутствии попечителя, назначаемого семейным советом. Правда, все члены семейного совета в ее руках, и она может заставить выбрать попечителем того, кого пожелает сама; но вот вопрос: на ком остановиться, где найти подходящего человека? Задача состояла теперь в том, чтобы заменить опасного второго опекуна снисходительным попечителем.

Вдруг ее словно осенило.

— А что, если выбрать доктора Казэнова?.. Он кое-что знает о наших делах и, наверное, не откажется.

Шанто одобрительно кивнул головой. Но он продолжал пристально смотреть на жену. Его, видимо, занимала еще какая-то мысль.

— Итак, — проговорил он наконец, — ты отдашь деньги, я хочу сказать, оставшиеся деньги?

Она ответила не сразу. Глаза ее были опущены, рука нервно перебирала страницы свода законов. Наконец она с усилием ответила:

— Отдам, конечно. Это будет сущее облегчение для нас. Ты видишь, до чего дошло, в чем нас стали обвинять… Право же, порой перестаешь доверять даже самой себе. Я много бы дала сейчас, чтобы сегодня же убрали эти деньги из моего бюро. Да и все равно, надо же их отдать когда-нибудь.

На следующий день доктор Казэнов, совершая свой субботний объезд, побывал в Бонвиле. Г-жа Шанто попросила его не отказать в одной дружеской услуге, которой он весьма их обяжет. И она откровенно объяснила ему положение дел, призналась, что завод поглотил значительную часть состояния, о чем семейный совет ничего не знает; затем обратила его внимание на предполагаемый брак Полины и Лазара, на узы взаимной любви, которыми они связаны и которые неминуемо будут расторгнуты, если дело дойдет до скандального процесса.

Прежде чем дать согласие, доктор пожелал переговорить с Полиной. Он давно понимал, что ее эксплуатируют и мало-помалу разоряют; до сих пор он мог еще молчать из боязни огорчить ее, но теперь, когда его самого хотели сделать сообщником, он обязан был ее предупредить. Беседа происходила в комнате Полины. Вначале присутствовала тетка. Она пришла вместе с доктором объявить Полине, что брак зависит теперь исключительно от объявления ее совершеннолетней, так как Лазар ни за что на свете не согласится обвенчаться со своей кузиной до тех пор, пока его смогут заподозрить в желании уклониться от отчета. Затем она ушла, делая вид, будто не желает оказывать давления на девушку, которую теперь уже называла своей бесценной дочкой. Едва затворилась дверь, Полина в сильном волнении тотчас принялась умолять доктора оказать ту важную услугу, необходимость которой только что была доказана в ее присутствии. Тщетно пытался он уяснить ей истинное положение дел: говорил, что она разоряется, лишает себя всякого обеспечения, высказывал даже тревогу за ее будущность, предвидя полное разорение, напоминал о людской неблагодарности, о страданиях, которые ей предстоят в жизни. Чем больше он сгущал мрачные краски, тем упорнее отказывалась она слушать, горя страстной жаждой самопожертвования.

— Нет, нет, не жалейте меня! Я скупая, хотя никто этого не видит; мне и так трудно преодолеть себя… Пусть они берут все. Я отдам им и остальные деньги, только бы они больше меня любили.

— Так, значит, вы из любви к вашему двоюродному брату готовы разорить себя? — спросил доктор.

Она покраснела и ничего не ответила.

— А если он вас потом разлюбит?

Она с ужасом посмотрела на доктора. Глаза ее наполнились крупными слезами, из груди вырвался крик возмущенной любви:

— О нет же, нет!.. Зачем вы меня так мучаете?

Доктор Казэнов наконец уступил. У него не хватало мужества одним ударом разрушить иллюзии этого великодушного, любящего сердца. Жизнь сурова — она сама скоро это сделает.

Г-жа Шанто вела кампанию с изумительной тонкостью интригана и даже как будто помолодела от этой борьбы. Заручившись нужными полномочиями, она снова поехала в Париж. Ей скоро удалось получить согласие членов семейного совета на ее предложения; впрочем, они вообще мало радели о своих обязанностях и проявляли обычное в таких случаях равнодушие. Родственники со стороны Кеню — Ноде, Лиарден и Делорм вполне соглашались с млением г-жи Шанто; а из трех родственников со стороны Лизы убеждать пришлось только одного, а именно Октава Муре; двое других — Клод Лантье и Рамбо — находились в то время в Марселе и ограничились тем, что прислали письменное одобрение. Г-жа Шанто рассказывала всем трогательную, искусно сочиненную историю: некий старый врач из Арроманша очень привязался к Полине и даже намерен сделать ее своей наследницей, если его назначат попечителем. Саккар также изъявил согласие после того, как г-жа Шанто трижды побывала у него и подала ему, между прочим, прекрасную мысль — скупать масло в Котентене; благодаря новым, удобным путям сообщения это сейчас выгодно. Семейный совет торжественно признал совершеннолетие Полины и назначил попечителем бывшего морского врача Казэнова, о котором мировой судья получил наилучшие отзывы.

Через две недели по возвращении г-жи Шанто в Бонвиль сдана была отчетность по опеке. Произошло это весьма просто. Доктор завтракал у Шанто, потом все засиделись за столом, обсуждая последние канские новости, которые привез Лазар, пробывший два дня в городе из-за процесса, которым угрожал ему Бутиньи.

— Кстати, — сказал Лазар, — небольшой сюрприз: на той неделе к нам приедет Луиза… Она живет теперь у отца. Я ее прямо не узнал! До чего же стала элегантна!.. О, мы очень весело провели время!

Полина изумленно смотрела на Лазара — ее поразили какие-то теплые ноты в его голосе.

— Постой! — воскликнула г-жа Шанто. — Ты заговорил о Луизе и напомнил мне, что я ехала из Кана с дамой, которая знает Тибодье. Я прямо остолбенела: оказывается, он дает за дочерью сто тысяч франков приданого. Вместе с наследством от матери у Луизы будет двести тысяч франков… Каково? Двести тысяч!

— Луиза прелестна, ей не нужно никаких денег! — заметил Лазар. — Грациозна, как кошечка!

Глаза Полины потемнели, губы дрогнули. Доктор, не спускавший с нее взгляда, поднял стоявшую перед ним рюмку с ромом.

— Послушайте, ведь мы еще не выпили за здоровье обрученных, — проговорил он. — За ваше счастье, друзья мои! Скорее поженитесь, и желаю, чтобы у вас было побольше детей!

Г-жа Шанто медленно, без тени улыбки, подняла свою рюмку, а отец, которому вино было запрещено, удовольствовался одобрительным кивком головы. Но Лазар порывисто и нежно пожал руку Полины. Этого было достаточно. Девушка сразу забыла обо всем, и кровь снова прилила к ее щекам. Разве не она его ангел-хранитель, как он сам называл ее, и разве не ее любовь и преданность будут питать его вдохновение? Она ответила Лазару крепким пожатием. Все чокнулись.

— Жить вам сто лет! — продолжал доктор, полагавший, Что сто лет — предельный возраст для человека.

Теперь побледнел Лазар. Цифра, названная доктором, напомнила ему о том времени, когда он перестанет существовать. В глубине его души таился вечный страх перед небытием. Что будет через сто лет? Кто будет сидеть за столом на этом месте? Дрожащею рукой поднес он рюмку к губам; другую его руку снова взяла Полина и крепко, с материнской нежностью сжала ее, будто увидела, как бледного лица Лазара коснулось дыхание неотвратимого. Все молчали.

— Может быть, приступим к делу? — с важным видом проговорила г-жа Шанто.

Для пущей торжественности она решила произвести всю процедуру у себя в комнате. Шанто, которому помогло лечение салицилкой, стал теперь лучше ходить. Он последовал за женой, держась за перила. Лазар хотел было пойти на террасу выкурить сигару, но мать позвала его обратно: она требовала и его присутствия, хотя бы ради приличия. Доктор и Полина поднялись первыми. Матье, удивленный этим шествием, побрел вслед за всеми.

— Вот надоедливая собака — ходит по пятам! — воскликнула г-жа Шанто, собираясь затворить дверь. — Ну, входи, входи, а то будешь потом скрестись… Теперь нам никто не помешает; как видите, все готово.

В самом деле, на столике были приготовлены чернильница и перья. В покоях г-жи Шанто был тяжелый воздух, стояла мертвая тишина, как бывает в нежилых комнатах. Одна Минут проводила тут целые дни в неге и лени, когда ей удавалось незаметно проскользнуть сюда утром. Она и теперь спала, зарывшись в пуховое одеяло. Услыхав шум, она подняла голову, с удивлением оглядывая зелеными глазами всех вошедших.

— Садитесь, садитесь, — повторял Шанто.

С делами живо покончили. Г-жа Шанто искусно отступила на задний план, предоставив мужу исполнить роль, которую накануне сама с ним репетировала. Дабы во всем соблюсти закон, Шанто еще десять дней тому назад в присутствии доктора вручил Полине отчет по опеке — толстую тетрадь, куда был с одной стороны занесен приход, с другой — расход. Все было учтено — не только содержание воспитанницы, но и расходы по ведению дел и путевые издержки по поездкам в Кан и Париж. Оставалось только принять счета и подписаться; Но Казэнов, весьма серьезно относившийся к своей роли попечителя, хотел узнать, каковы затраты на завод, и потребовал у Шанто более подробных объяснений. Полина посмотрела на доктора умоляющим взором. К чему это? Она сама помогала проверять счета, написанные тонким, косым почерком г-жи Шанто.

Тем временем Минуш, сидя посредине пуховика, внимательно следила за странной процедурой. Матье сперва осторожно положил голову на край ковра, затем, прельщенный его пушистым ворсом, повалился на спину и начал кататься, рыча от удовольствия.

— Лазар, заставь его замолчать! — раздраженно проговорила г-жа Шанто. — Ничего не слышно.

Молодой человек стоял у окна, желая скрыть смущение, и внимательно следил за далеким белым парусом. Ему стыдно было слушать, как отец подробно перечисляет суммы денег, погибших из-за неудачи с заводом.

— Замолчи, Матье! — сказал он, занеся над ним ногу.

Матье вообразил, будто Лазар хочет дать ему дружеского пинка ногой в брюхо, а он это очень любил, и потому еще громче зарычал. К счастью, оставалось только подписаться. Полина поспешно, одним взмахом пера все скрепила. Затем доктор, словно с неохотой, долго расписывался, поставив на листе гербовой бумаги свой огромный росчерк. Наступило гнетущее молчание.

— В наличности, — начала г-жа Шанто, — имеется, следовательно, пятьдесят тысяч двести десять франков и тридцать сантимов… Эту сумму я сейчас и передам Полине.

Она подошла к бюро. Откидная доска упала с тем глухим скрипом, который так часто раздражал ее. Но на сей раз г-жа Шанто сохранила торжественное выражение лица и выдвинула ящик, где виднелся старый переплет торговой книги; он был все тот же — зеленая мраморная бумага с жирными пятнами, только пачка стала более тощей и акции не распирали кожаного корешка.

— Нет, нет! — воскликнула Полина. — Оставь их у себя, тетя.

Но г-жа Шанто хотела соблюсти все формальности.

— Мы сдали отчет и обязаны вернуть тебе деньги… Это — твое состояние. Помнишь, что я сказала тебе восемь лет назад в этой самой комнате? Мы не возьмем у тебя ни су.

Она вынула бумаги и заставила девушку пересчитать. Акций оказалось на семьдесят пять тысяч франков; кроме того, еще столбик золотых монет, завернутый в обрывок газеты.

— Куда же мне это положить? — спросила Полина. Щеки у нее вспыхнули при виде такой крупной суммы.

— Положи к себе в комод, — отвечала тетка. — Ты уже взрослая девушка, можешь хранить свои деньги у себя. А я их больше и видеть не хочу. Впрочем, если они тебе мешают, отдай Минуш, — погляди, как она на тебя смотрит.

Счеты были покончены, и все пришли в хорошее настроение. Лазар, облегченно вздохнув, принялся играть с Матье, хватал его за хвост и кружил, словно волчок. Доктор Казэнов вошел в роль попечителя, обещал указать Полине, как выгоднее поместить деньги, и предложил получать проценты по ее доверенности.

А в это время внизу, на кухне, Вероника гремела кастрюлями. Она поднялась наверх и, притаившись за дверью, подслушала, как велись расчеты. С некоторых пор у нее зародилось. нежное чувство к Полине, и последние остатки предубеждения против нее исчезли.

— Они сожрали у нее половину, даю слово! — сердито ворчала она. — Нет, это нечестно!.. Брать ее к себе было незачем — это правда. Но разве хорошо теперь пускать ее голой по миру?.. Нет, я стою за правду, и кончится тем, что полюблю эту малютку!