Онлайн чтение книги Лабиринты веры Twist of Faith
Глава 6

Над головой висели темно-серые тучи. Я села в свою машину и сидела так несколько минут. Я собиралась зайти в «Старбакс», потом сообразила, что не взяла с собой сумку. Так что не будет никакого карамельного латте. До дома Клэр было всего несколько кварталов. Я прикинула, не стоит ли зайти домой, взять деньги и вернуться сюда, но отказалась от этой идеи. Больше всего на свете мне хотелось принять долгий и горячий душ, переодеться и выпить таблетку «Мотрина». Что-то в последние месяцы я качусь по наклонной плоскости… Слишком много пью. Бокал вина превращается в бутылку. Куда бы я ни шла, обязательно захожу в винный магазин и покупаю маленькие бутылочки водки, чтобы смешивать ее с апельсиновым или клюквенным соком. Постоянно нуждаюсь в чем-то, что поддерживает меня в расфокусированном состоянии. Даже не знаю – то ли я потребляю алкоголь, то ли алкоголь потребляет меня. Может, и то, и другое понемногу. Вероятно, объяснение тут простое, из серии «единственная мать, которую я знала, умерла, и я не могу с этим справиться». Наши отношения были трудными, но я была не готова к тому, чтобы они так резко закончились. Теперь не будет ни ссор, ни примирений.

Улицы Хаддонфилда заполнила воскресная толпа. Магазины открылись, и продавцы, несмотря на холод, выставили у дверей свой товар. Люди сидели у ресторанных обогревателей, потягивали дорогой кофе, неторопливо вкушали булочки и копченый лосось.

После возвращения из колледжа, обдумывая свои дальнейшие шаги, я наткнулась на работу, которая вполне устроила меня: стажировка в качестве переводчика в суде округа Кэмден. Так что, несмотря на твердое намерение уехать как можно дальше от Хаддонфилда, я вплоть до смерти Клэр продолжала жить на чемоданах в ее доме.

Я взбежала по ступенькам и вставила ключ в замок. Не заперто. Неужели я не заперла дверь? У меня в голове зазвучали слова сестры Регины. «Но Мари переживает из-за того, что девочка знает больше, чем следует. И ведь это только начало». Я толкнула дверь и замерла на пороге, не зная, входить или нет. Своей поездкой к дому Оуэнсов я взломала какую-то печать; еще до отъезда я чувствовала, что случится нечто в этом роде. Мари была права, это только начало. Я уставилась на погруженную в полумрак гостиную.

– Авааааааааа!

Я повернулась и увидела, как Джоанна, моя коллега, спешит по тротуару и взбегает по лестнице. Она обняла меня, и я потонула в облаке одуряюще сладкого «Шалимара».

– Заходи, – сказала я, когда она выпустила меня из своих объятий. – Я только что из церкви.

Я взяла ее за руку, и мы вошли. Я внимательно огляделась, проверяя, есть ли какое-то движение в доме. Моим щитом была Джоанна Уоткинс, но она быстро покинула меня и бросила свою огромную матерчатую сумку на диван, а потом плюхнулась рядом с ней и посмотрела по сторонам.

– Господь Всемогущий, Ава… Да тебе нужна уборщица. С тобой всё в порядке? Между прочим… – Она рукой обвела комнату. – Ты выглядишь какой-то слабой. И немного лохматой.

– Я тоже рада видеть тебя, Джоанна. – Я критическим взглядом окинула свой беспорядок. Комната напоминала логово старьевщика. У меня под ногой что-то хрустнуло. Я озадаченно уставилась на раздавленную губную помаду, на розовое пятно на паркете.

Джоанна тоже уставилась на пятно.

– Это мой «Ланком»? Мой «Винтажный розовый»? Кажется, ты позаимствовала ее два месяца назад?

Это была та самая помада, но я ей не ответила. Я внимательно оглядывала комнату. Неужели этот беспорядок был здесь и раньше и я просто его не замечала? Моя сумка валялась в углу, ее содержимое рассыпано по полу. Опустившись на колени, я принялась все собирать. Кошелек, документы и три доллара. Из сумки выкатилась пустая маленькая бутылочка, и я отпихнула ее в сторону, надеясь, что Джоанна ничего не заметила. Создавалось впечатление, что в комнате кто-то побывал и рылся в моих вещах. Даже диванные подушки были сдвинуты. Когда я уходила, они лежали по-другому – только я не была в этом уверена.

– У тебя есть что-нибудь поесть? – спросила Джоанна. – Я не завтракала.

С тех пор как я начала работать в суде, Джоанна стала моей подругой – вопреки ее здравому смыслу. Она была старше меня на пятнадцать лет и занимала должность секретаря при одном из судей высшего суда. Когда мы познакомились, Джоанна не прониклась ко мне особой симпатией. Я слышала, как она называла меня «заносчивой зеленоглазой стервой». Она игнорировала бо́льшую часть моих вопросов, а вместо ответов одаривала меня пустым взглядом. Джоанна знала всех, и у нее были большие связи. Она практически управляла этажом и могла бы сдать экзамен на право заниматься адвокатской практикой в Нью-Джерси, если б кто-то посадил перед ней экзаменационную комиссию.

Я защищалась от нее – была вежливой, но независимой. Но однажды утром в зале суда наши отношения изменились. Я ассистировала переводчику, которого вызвали в суд на слушания дела одного молодого человека, доминиканца, арестованного за наркотики. Он не умел или не хотел говорить по-английски. Кричал по-испански на судью и плевался, и, пока не прибыл переводчик, с ним ничего не могли поделать.

Когда Джоанна увидела, как я вхожу в зал, она закатила глаза и что-то сказала сидевшему рядом секретарю. Другой переводчик, Томас, начал переводить с испанского слово в слово:

«Все это дерьмо. Я этого не делал. Я на вас в суд подам. Вы так поступаете, потому что я доминиканец».

Неожиданно подсудимый переключился на французский. Томас, смутившись, замолчал и только слушал.

Судья посмотрел сначала на подсудимого, потом на Томаса.

«В чем проблема?»

«Он заговорил на креольском», – подскочила я.

Подсудимый повернулся ко мне и произнес сердитую тираду.

«Скажите ему, чтобы говорил по-испански, – велел судья. – Иначе мы отправим его в камеру, и он будет сидеть там, пока не вспомнит».

«Я могу переводить, ваша честь».

«Тогда переводите. Пора заканчивать».

Я набрала в грудь побольше воздуха:

«Да пошли вы все, белые жирные задницы. Думаете, что упрячете меня за решетку? Я сначала прикончу вас. Я делаю что хочу, и никто не остановит меня. Вы даже не знаете моего настоящего имени и откуда я, потому что вы все тупые. А ты, сучка, думаешь, будто знаешь мой язык. Тебе только и нужно, чтобы тебя хорошенько вздрючили».

Я произнесла все это с каменным лицом. Судья уставился на меня, в зале воцарилась гробовая тишина.

«Я считаю, что он гаитянин, а не доминиканец, – добавила я. – Я бы вызвала ИТП[3]ИТП – Иммиграционная и таможенная полиция США.».

Позже Джоанна отвела меня в сторону:

«А здорово получилось с тем парнем сегодня утром. Должна признать, это было забавно».

Я слегка наклонилась к ней:

«Что именно? Когда он назвал тебя белой жирной задницей? Или когда сказал, что мне только и нужно, чтобы меня вздрючили? Что, кстати, мне совсем не нужно».

Джоанна громко расхохоталась:

«Но ты же в порядке как-никак».

Ее холодность исчезла, а та история стала шуткой. «Эй, Ава, я в город. Тебе что-нибудь нужно? – Если я отвечала «нет», она добавляла: – А тот заключенный сказал, что нужно. Только я не смогу купить это в гастрономе».

Мы стали вместе ходить на обед и иногда даже выпивали по бокалу вина, которое потом заедали мятными конфетками, чтобы от нас не пахло. Узнав Джоанну получше, я обнаружила, что она – открытый, душевный, честный человек. Мы были полными противоположностями, но в самых важных аспектах между нами установилась прочная связь. Наверное, мы представляли собой забавное зрелище, когда вместе шли по коридорам суда. Я всегда была стройной, но полгода нервотрепки и недоедания сделали меня костлявой. Одевалась я обычно консервативно и часто в черное. Джоанна же была невысокой, полноватой, с рыже-каштановыми волосами, оттененными прядями с искусственной проседью, со слишком ярким макияжем, безвкусными украшениями, в плотно, иногда даже излишне плотно облегающей одежде и всегда на высоких каблуках.

– Так ты будешь кормить меня или нет? – снова спросила она. – Яичница с беконом вполне сойдет.

Оглядываясь по сторонам, Джоанна вслед за мной проследовала на кухню.

– На ум приходит отравление птомаином. Может, я просто выпью кофе.

Она села за кухонный стол, а я стала мыть кофейник.

– Так что происходит, Ава? Я хотела поехать с тобой, ну в тот дом с фотографии.

Я рассказала ей о полароидном снимке, но не хотела брать ее с собой. Мне нужно было все сделать самой. Я продолжала сосредоточенно мыть кофейник намыленной губкой.

– Я и сама справилась.

– Как ты думаешь, почему Клэр сохранила фото? Почему она не выбросила его? – Джоанна внимательно вглядывалась в мое лицо. – Не обижайся, но впечатлительной и сентиментальной она не была. Да и доброй тоже, если судить по тому, что ты рассказывала.

У меня защемило сердце: все это было правдой, которую мне не хотелось признавать. На нашем холодильнике никогда не висели детские рисунки. Мои самодельные открытки на День матери выбрасывались на следующий день. Все нити, которые обычно связывают мать и дочь, рвались от постоянной критики, злости и моих периодических запоев. Я налила две чашки кофе и села напротив Джоанны.

– Фотографию она сохранила не из сентиментальности. Вероятно, та имела для нее какое-то значение.

Джоанна устремила взгляд прямо перед собой. В глубокой задумчивости. Я знала этот взгляд.

– Она никогда не показывала ее тебе, но хранила ее, рискуя тем, что ты можешь найти ее… Где она была? Где ты ее нашла?

Я встала и поманила ее за собой:

– Пошли.

Викторианский особняк был перестроен и осовременен, но его характер и несущие структуры остались нетронутыми. Мы поднялись на второй этаж и вошли в комнату Клэр.

Цвет окрашенных стен был где-то между серым и бледно-голубым, деревянную отделку покрывал лак цвета орех. Я посмотрела на кровать. Тапочки Клэр так и стояли на полу, где она их оставила, как будто ждали ее. На тумбочке лежала книга с торчащей из нее закладкой, которая отмечала последнюю прочитанную ею страницу. Я взяла книгу. La Prochaine Fois . Я открыла первую страницу и хмыкнула. Клэр читала Марка Леви. Слишком низкопробная литература для нее, пусть и на французском. Джоанна подошла ко мне.

– Что это? Что это значит? – Она указала на название.

– «Следующий раз». До следующего раза, Клэр. – Я бросила книгу на тумбочку и пошла к кладовке.

В кладовке была оборудована маленькая гардеробная. Я отодвинула одежду – всё в идеальном состоянии, каждый предмет на своей вешалке – и опустилась на колени в углу. Низенькая деревянная дверца была заперта на крючок. Я открыла ее и заползла в чулан. Он располагался под лестницей на третий этаж. Потолок был скошенным и низким, так что встать нельзя.

Джоанна с определенными трудностями пролезла вслед за мной.

– Жуть какая…

В чулане было душно и темно. Я достала из дальнего угла белую коробку и подтолкнула ее к подруге.

– Вот.

Она достала альбом со школьными фотографиями. Потом – тот самый конверт. Затем вытащила платье и растянула его между руками, разглядывая.

– Кто-то сшил это платье вручную, – сказала она, разглядывая изнанку. – Прикольный гиппопотамчик.

– Что?

– Ты что, не видела? Тут на спине гиппопотам. – Джоанна повернула платье так, чтобы я смогла увидеть вышивку.

Я провела рукой по платью и пальцами почувствовала то место, где нитка была толще. Неожиданно вспышкой всплыло воспоминание. Когда я была в этом платье, у меня случилась истерика. Я то ли потерялась, то ли осталась одна. Я тогда была очень маленькой.

Джоанна пихнула меня в бок:

– Что там еще?

– Только школьный альбом и вот это платье. Еще ее паспорта. – Я бросила ей на колени пачку паспортов.

Джоанна принялась листать их, изучая фотографии и штампы.

– Выдан в тысяча девятьсот девяносто втором. А она много путешествовала… Очень много. – Все страницы были заполнены знакомыми штампами Иммиграционного контроля, указывавшими на то, когда она выезжала из Соединенных Штатов и когда въезжала обратно. – Девяносто третий, девяносто четвертый, девяносто пятый – она постоянно ездила в Европу… Девяносто шестой. Много поездок с маленьким ребенком. Ты что-нибудь помнишь?

Я на секунду задумалась:

– Мы ездили во Францию навещать бабушку, но я не помню, чтобы мы ездили куда-то еще.

– Вот, начало девяносто шестого; похоже, она месяц провела в Испании. Потом поехала в Марокко. Ты не помнишь? Рынки? Пустыня и верблюды? Сколько тебе тогда было, три или четыре?

– Нет. Ничего не помню.

– Гм. А что ты помнишь?

– Помню это платье. – Я дотронулась до голубой клетчатой ткани. Какие-то крики и суета, меня кто-то грубо хватает. И куда-то бежит. Хаос и, кажется, кровь. И лица. Лицо Клэр. Это было мое первое воспоминание о том дне, когда я была в этом платье. Но Джоанне я рассказывать об этом не собиралась.

Она перебросила мне паспорта:

– Я от этого начинаю нервничать. Всё, иду вниз.

Она выползла в гардеробную. Я услышала шаги на лестнице, потом открылась входная дверь. Я решила, что дверь открыла Джоанна, но, войдя в кухню, обнаружила, что там никого нет.

– Ты оставила входную дверь нараспашку, – заявила она, появляясь позади меня через несколько минут.

– Я? – Нет, я точно помнила, как заперла ее после того, как мы с Джоанной вошли в дом.

– Наверняка. Я зашла в туалет наверху, а когда спустилась, она была широко открыта. Я бы на твоем месте запирала все замки. От всей этой истории мурашки по спине ползут.

Но я же слышала шаги на лестнице. Я же не сумасшедшая. Если спускалась не Джоанна, то кто? Неужели все это время в доме был кто-то чужой? Я подбежала к входной двери и накинула цепочку.

Джоанна встала позади меня и сложила на груди руки.

– Ты в порядке? – Я едва заметно кивнула. – Итак, сколько раз за последние, скажем, пару лет ты побывала под лестницей?

– Ни разу. Ноль. Поводов не было. То была гардеробная Клэр.

– Именно. Все было спрятано. Фотография. Паспорта. Платье. – Она слегка наклонилась ко мне: – Все это было достаточно важным, чтобы не выбрасывать. Даты на фотографии достаточно, чтобы обратиться в полицию. Она связана с теми убийствами. Звони, Ава. Прямо сейчас.

– Нет, сначала я хотела бы все обдумать. И понять, почему все это оказалось в вещах Клэр. Если она считала, что это как-то связано со мной.

– Даже если считала, и что? У тебя не получится.

– Что не получится?

– Играть в детектива. Убили людей. Пусть и несколько лет назад, но все же… Почему бы нам не позвонить Расселу? – Она пихнула меня в бок.

Рассел был следователем при прокуратуре. Джоанна называла его СШК. Сногсшибательным красавцем. Она могла подойти ко мне и шепнуть: «Здесь СШК, подкрась губы». И никогда не позволяла мне забыть тот единственный день, когда мы с ней сидели перед зданием суда и к нам присоединился Рассел. Он купил мне фруктовый салат и бутылку воды. Мы так увлеклись разговором о его военной службе во Франции – оказалось, Рассел целый год прожил в Шербуре, а потом несколько раз приезжал туда, – что совсем забыли о Джоанне. Она постоянно припоминала мне тот случай. Я снова и снова повторяла ей, что у Рассела есть девушка и что он не в моем вкусе.

«Вот из-за своего отношения ты мне сразу и не понравилась. Можешь думать что хочешь, но ты недостаточно хороша для него, – как-то сказала она мне. – Да, ты вся из себя француженка и так далее, но что из этого? Зато у него вьющиеся волосы и огромные карие глаза».

Какое-то время я пыталась защищаться, однако вскоре поняла, что именно этого Джоанна и добивается. Поэтому стала подстрекать ее:

«Я слишком хороша для него, так что проехали».

Да, я обращала внимание на Рассела, когда он оказывался рядом. Ничего не могла с собой поделать. Спору нет, он был действительно красив, однако привлекал меня другим. Умом, жизнерадостностью, общительностью. Его назначили в прокуратуру после того, как Рассел шесть лет проработал в управлении полиции Черри-Хилл. Он преподносил свое назначение как нечто несущественное, как обычный перевод. Позже я узнала, что его назначение было политическим и в определенных кругах считалось серьезным повышением по службе.

– Ну что скажешь? Не хочешь выслушать его мнение? – Джоанна едва не подпрыгивала от нетерпения.

Я поймала себя на том, что в ответ качаю головой:

– Нет. Я предпочла бы никого в это не втягивать.

– Серьезно? Ты собираешься расследовать все сама? – Она с сомнением посмотрела на меня. – Ну нет. Рассел. И точка.

Я склонила голову.

– Он превратит это в официальное расследование. Передаст фотографию полиции Филадельфии. Ты же знаешь, что он так и поступит. А меня это не устраивает. Пока рано. Сначала мне нужно понять, зачем Клэр все это сохранила. А вот потом об этом можно будет и поговорить.

– Ава…

– Нет, я серьезно. Если ты хочешь, чтобы мы ему рассказали, ты должна быть уверена в том, что он сохранит все в тайне.

Джоанна закатила глаза, а я замолчала.