Онлайн чтение книги Плач Lamentation
Глава 8

Мастер Джеффри Оукден владел трехэтажным домом. На нижнем этаже располагалась книжная лавка, и на столе перед ней были выставлены книги. Они были разного сорта – от «Замка здоровья» Элиота до маленьких книжечек по астрологии и травам и латинской классики. Была пара молитвенников – утвержденных Церковью небольших томиков, не больше кисти руки, чтобы можно было читать на ходу. С верхних этажей доносились ритмичные удары: новые листы клались под пресс, пресс быстро опускался посредством винта, листы вынимались и на их место вставлялись новые. В дверях стоял старик – сложив на груди жилистые, тронутые артритом руки, он сторожил лавку и настороженно посмотрел на меня. Наверное, он видел, как мы с Николасом входили в лачугу Грининга.

Я улыбнулся:

– Дай вам Бог хорошего дня, добрый человек. Я юрист, представляю интересы родителей покойного мастера Грининга.

Старик снял шапку, открыв плешивую макушку.

– Да помилует Господь его душу, – проговорил он и тяжело закашлялся.

– У меня есть разрешение констебля Флетчера расследовать это дело. Вы, случайно, не помощник мастера Оукдена, который видел выбегающих из дома людей?

– Да, это я, сэр, – ответил мой собеседник уже более приветливо. – Джон Хаффкин, к вашим услугам.

– А я мастер Шардлейк. Не расскажете ли вы мне, как все это произошло?

Джон кивнул, явно обрадованный возможностью еще раз рассказать эту историю.

– Это случилось поздно вечером, я помогал мастеру Оукдену у станка. Он печатает книгу о путешествиях в Новый Свет с гравюрами обитающих там удивительных существ. Большой заказ, мы работали до самой темноты. – Старик вздохнул. – Теперь мастер Оукден нанял в подмастерья этого болвана Элиаса, а меня поставил присматривать за лавкой днем. – Он снова вздохнул. – Но тридцать лет на этой работе износили мои суставы. И грудь…

– В тот вечер… – напомнил я, возвращая его к теме.

– Работа только что закончилась, мы развешивали листы, чтобы просохли за ночь. Окна были открыты, и мы услыхали шум по соседству. Крики, а потом призыв на помощь. Мы с мастером Оукденом переглянулись. Иногда бывало слышно, как мастер Грининг громко спорил со своими друзьями, но тут были слышны звуки насилия, и мы бросились вниз по лестнице. Мастер Оукден побежал к соседнему дому, а я остался в дверях. С моими суставами и больной грудью от меня было бы мало толку… – Он пристыженно посмотрел на меня.

– Понимаю, – заботливо проговорил я.

– Но издали я все видел. Мастер Оукден высадил дверь, и через секунду я увидел, как оттуда выскочили двое. – Хаффкин указал на боковую дверь. – Как я говорил на дознании, обоим было лет за двадцать, оба в грязных шерстяных рубахах. Мне они показались бродягами, ни на кого не работающими. – Он состроил гримасу. – У обоих были безобразного вида дубины. Они были крепко скроены. Один высокий, и хотя и молодой, но почти лысый. Другой – светловолосый и с большой бородавкой на лбу, ее видно было даже в сумерках. У обоих спутанные бороды.

– Вы хорошо все рассмотрели.

– По крайней мере, мои глаза еще видят. Я был бы рад опознать их и увидеть на виселице. Мастер Грининг был хорошим соседом. Знаю, он был радикал, но тихий – не из тех, что пристают к людям со своими проповедями, подвергая их опасности со стороны закона. Он никому не делал вреда. Насколько я знаю, – добавил Джон, внимательно посмотрев на меня.

– Я не слышал о нем ничего дурного.

Рассказчик продолжил:

– Когда те двое убежали, я подошел к халупе, потому что почуял дым. Мастер Оукден тушил огонь: куча бумаги на полу загорелась, и там же лежал бедняга Грининг. Ужасное зрелище – темя пробито, кровь и мозги разлетелись… – Он покачал головой.

– Спасибо, любезный Хаффкин. – Я достал кошелек и дал старику грот. – А теперь, если можно, я бы поговорил с вашим хозяином. Можно мне войти?

– Конечно. Он с Элиасом работает на втором этаже.

* * *

Я прошел через лавку и поднялся по лестнице. Ритмические удары стали громче. Весь второй этаж занимало одно помещение – увеличенный эквивалент бедной типографии бедняги Грининга. Здесь тоже были стеллажи с бумагой и химикалиями, стопки отпечатанных листов и готовые листы, висящие на натянутых через помещение веревках, как белье. Несмотря на то что ставни были открыты, здесь стояла жара и сильно пахло свинцовой пылью. У меня на лбу выступил пот.

У пресса работали два человека. На обоих были запачканные кожаные передники. Высокий, чисто выбритый седовласый мужчина на шестом десятке разглаживал новый лист бумаги на нижней платформе. Рукоятку огромного винта над верхней платформой, где был укреплен покрытый краской шрифт, держал мускулистый парень лет восемнадцати с мрачным, унылым выражением на лице. Когда я вошел, они обернулись.

– Я мастер Шардлейк, – тихо представился я. – Меня послали расследовать убийство бедного мастера Грининга.

Пожилой человек кивнул.

– Джеффри Оукден, – представился он. – Мне сообщили, что вы придете. Пойдемте в переплетную. Элиас, мы на время спустимся вниз.

Юноша впервые прямо посмотрел на меня. Его карие глаза горели яростью.

– Это было злодейское, безбожное убийство, – сказал он. – В наши дни добрые христиане больше не могут чувствовать себя в безопасности.

– Знай свое место, мальчик, – сдвинул брови Оукден и повел меня на верхний этаж, где за столом сидела женщина средних лет, аккуратно сшивавшая листы и помещавшая их в переплет из толстой бумаги.

– Ты бы не спустилась на кухню на несколько минут, дорогая? – сказал ей Джеффри. – У меня конфиденциальный разговор с этим джентльменом. Он юрист, и это касается заказа на новую книгу. Можешь налить Элиасу кружку эля.

– Я только что слышала, как ты выговаривал Элиасу. Этот мальчишка нуждается в порке за свой дерзкий язык, – сказала женщина.

– Он силен и работает усердно, а остальное не важно, милая. К тому же его здорово потрясла смерть прежнего хозяина.

Миссис Оукден встала и, сделав мне книксен, спустилась вниз. Печатник прикрыл за нею дверь.

– Моя жена ничего не знает об этом деле, – тихо сказал он. – Вы от лорда Парра?

– Да. Вы проявили себя хорошо в тот вечер, мастер Оукден.

Джеффри сел на угол стола, глядя на свои загрубевшие от работы руки. У него было приятное честное лицо, но на нем отражались напряжение и тревога.

– Я получил из Уайтхолла записку, что придет юрист. Меня просили сжечь ее, что я и сделал. – Он глубоко вздохнул. – Когда я прочел слова на той первой странице, что сжимал в руке бедняга Грининг… Я не сакраментарий, но всегда поддерживал реформы, и в свое время я получал работу от лорда Кромвеля. И когда я увидел титульную страницу той книги, я понял, что это личная исповедь в греховности и книга о пути к вере, какие нынче пишут радикалы, и она может оказаться опасной для Ее Величества, которую все реформаторы почитают за ее веру и доброту.

– Как вы получили доступ во дворец?

– На той улице живет молодой подмастерье печатника, известный как пламенный радикал. Как это бывает у молодых людей, он имел связи с другими радикалами из числа дворцовых слуг. Я пошел к нему и сказал, что у меня есть нечто, о чем нужно знать советникам королевы. Он сказал мне, к кому из слуг подойти в Уайтхолле, и так меня отвели к самому лорду Парру. – Джеффри удивленно покачал головой.

– Тот подмастерье дружит с Элиасом?

– Нет. Элиас общался только с мастером Гринингом и его кружком. – Оукден провел рукой по лбу. – Нелегко вдруг оказаться в Уайтхолле.

Я сочувственно улыбнулся:

– Да уж.

Печатник посмотрел на меня:

– Но я должен делать что могу, следуя совести.

– Да. Лорд Парр благодарен вам. Он просил меня взяться за расследование убийства, которое коронер почти забросил. Я сказал констеблю и всем прочим, включая собственного ученика, которого послал обследовать сад за хибарой Грининга, что действую по поручению родителей Грининга. Я позволил себе допросить добрейшего Хаффкина и хотел бы также допросить Элиаса. Насколько я знаю, он помешал предыдущей попытке проникновения к Гринингу.

– Так он говорит, а Элиас не лжец, хотя и непослушен.

– Вы не должны говорить ему про книгу, и никому другому тоже.

Оукден понимающе кивнул:

– Клянусь Господом, сэр, я знаю, сколько осмотрительности требует это дело. Иногда добрые христиане должны говорить как с невинностью голубки, так и с мудростью змеи, не правда ли?

– В этом деле – определенно. А теперь не могли бы вы мне рассказать своими словами, что произошло в тот вечер?

Джеффри повторил то же, что рассказал мне Хаффкин: что услышал шум и поспешил на улицу.

– Когда я подбежал к хибаре, то услышал, как мастер Грининг кричит кому-то, чтобы отвязались от него. Думаю, он дрался с ними. Я подергал дверь, она оказалась заперта, и я налег плечом. Она сразу поддалась.

– Она была заперта изнутри?

– Да, мастер Грининг, как вам известно, жил там и запирался на ночь. Я могу только догадываться, что напавшие постучали в дверь, вломились внутрь, когда он им открыл, а потом заперли дверь за собой.

– Хаффкин описал мне их.

– Да, а я заметил их лишь краем глаза.

– Он, кажется, умный старик.

– У бедняги плохо с легкими, как и у многих из нас в этом ремесле. Боюсь, когда умер бедняга Грининг, я воспользовался случаем: взял Элиаса к себе, а Джона Хаффкина перевел на работу полегче.

– Пожалуй, так вышло лучше для всех.

– Я надеюсь.

– Когда вы вошли, что еще вы увидели, кроме того, что краем глаза увидели напавших?

– Мой взгляд сразу привлек огонь. Мне пришлось тушить его. – Рассказчик серьезно посмотрел на меня. – С этой бумагой и печатными материалами пожар – постоянная угроза на этой улице. К счастью, кипа бумаги еще не разгорелась, и я сумел затоптать огонь. Потом я увидел беднягу Грининга, – он вздохнул, – на полу. Надеюсь больше никогда не увидеть ничего подобного. А потом я заметил обрывок бумаги у него в руке – бумаги самого лучшего качества, какая только бывает на рынке. Я прочел и понял, что это не просто убийство. Услышав, что идет Хаффкин, я засунул обрывок страницы в карман.

– Вы думаете, они убили его до того, как вы пришли?

Джеффри покачал головой:

– Когда я первый раз налег плечом, они еще кричали. Но потом шум стих, только послышался страшный звук – наверное, один из них ударил Грининга дубиной, и тот упал.

– И они вырвали у него из рук книгу, – задумчиво проговорил я, – но часть титульной страницы осталась у него. Вероятно, в спешке не заметив этого, они зажгли огонь и убежали.

– Думаю, так могло быть. – Оукден печально покачал головой. – Не знаю, может быть, не ворвись я тогда, они бы не запаниковали и не убили бы его.

– Я думаю, убили бы, если бы он сам не отдал книгу.

Мой собеседник грустно кивнул.

– Вы хорошо знали Армистеда Грининга? – спросил я.

– Он появился на Патерностер-роу пять лет назад. Сказал, что он из Чилтерна – он и говорил с тамошним акцентом, – но его жена умерла в родах вместе с ребенком, и он приехал в Лондон искать счастья. Бедный парень, у него всегда была грусть на лице. Он арендовал этот клочок земли, где стоит его хибара, у Палаты приращений[20]Орган, созданный королем Генрихом VIII для управления землями, отобранными у католических монастырей. – он принадлежал маленькому монашескому дому, чьи остатки так и стоят на земле за хибарой. – Джеффри сардонически улыбнулся. – По иронии судьбы, учитывая религиозные взгляды Грининга. Он построил свою хибару сам с несколькими лондонскими друзьями. Не могу сказать, что я хорошо его знал, он был человек замкнутый, – но я кое-что слышал и видел, особенно в последнее время… – Печатник в нерешительности замолчал.

– Что бы вы ни рассказали мне о нем, ему это уже не причинит вреда. Старик Хаффкин кое о чем намекал мне…

– Это может повредить Элиасу. Если он попадет в руки Гардинера и его волков.

– Я отчитываюсь только перед лордом Парром и королевой.

Джеффри вытаращил глаза:

– Перед самой королевой?!

– Да, – ответил я и добавил с ноткой гордости: – Я знал ее, когда она была еще леди Латимер.

– Я думаю, Грининг был очень радикален. – Оукден серьезно посмотрел на меня. – «Известный человек».

Я вздрогнул. Это было кодовое слово для обозначения лоллардов, а теперь и анабаптистов. А печатник продолжал:

– Можете ли вы гарантировать, что все, что я расскажу вам об Элиасе, не ввергнет его в беду? – Он говорил тихо, сосредоточенно, напомнив мне еще раз, как опасно рассуждать о религии радикалов.

Некоторое время я молчал в нерешительности. Я знал, что по крайней мере лорд Парр будет безжалостен, если решит, что это необходимо для защиты королевы. А любое упоминание об анабаптизме – это все равно что сунуть палку в осиное гнездо. И я ответил:

– Обо всем, что может повредить подмастерью, я доложу только лично королеве. Ее милосердие и верность друзьям хорошо известны всем.

Оукден встал и посмотрел в окно на хибару Грининга.

– У этого сарая тонкие стенки. К Армистеду приходили друзья и гости, с которыми он вел громкие религиозные дискуссии. Особенно этим летом, когда из-за жары все держали окна нараспашку. Я иногда слышал их разговоры – скорее споры, иногда слишком громкие, чтобы оставаться безопасными. По большей части я слышал только гул голосов, случайные фразы, но и этих фраз бывало достаточно, чтобы навострить уши. Собирались очень странные компании. Человек шесть, иногда семь, но всегда присутствовали трое – шотландец, голландец и англичанин, все известные как местные радикалы.

– Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди.

Джеффри кивнул.

– Думаю, мастер Кёрди – довольно состоятельный человек. Мастер Грининг однажды рассказывал мне, что тот посылал одного из своих помощников помогать ему в строительстве этой хибары. Шотландец тоже помогал: помню, что видел его. Это большой сильный парень.

– Значит, Грининг знал их почти с тех самых пор, как приехал в Лондон? А вы были с ними знакомы?

– Шапочно. Они держались обособленно. Знал я на самом деле только Армистеда Грининга – как соседа и коллегу-печатника. Иногда на улице мы обсуждали состояние дел и раз или два одалживали друг другу бумагу, если у одного из нас была работа, а запасы истощались.

– Вы слышали, о чем спорили мастер Грининг с друзьями. О чем? – спросил я. – О таинстве причащения?

Печатник снова заколебался в нерешительности.

– Да, и предопределено ли для людей, куда они попадут: в рай или ад. Еще хорошо, мастер Шардлейк, что я не католик, а Джон Хаффкин старается не совать нос в то, что его не касается.

– Они были неосторожны.

– Этим летом они казались очень возбужденными. – Джеффри сжал губы. – В один из вечеров я слышал, как они спорили, следует ли людей крестить, только когда они уже взрослые, и все ли крещеные христиане имеют право на равенство, право отбирать имущество у богатых и делать его общим.

– Значит, Армистед Грининг мог быть анабаптистом?

Оукден стал ходить туда-сюда, качая головой.

– Из того, как он спорил со своими друзьями, я могу заключить, что они расходились во взглядах. Вы знаете, как радикалы расходятся между собой – впрочем, как и их противники.

– Знаю.

Последние десять лет были временем перемены веры: люди переходили из католицизма в лютеранство, потом в радикализм и обратно. Но Грининг и его друзья, очевидно, обсуждали радикальные крайности. Я задумался, где теперь эти трое – Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди. Затаились?

Джеффри снова заговорил:

– Я часто не мог понять, как Армистед сводит концы с концами. Некоторые книги, которые он печатал, плохо продавались, а иногда у него, похоже, вообще не было работы. А порой он бывал занят. Я задумывался, не занимается ли он печатаньем запрещенных книг и памфлетов. Знаю, что несколько лет назад ему доставили большую партию книг…

– Уже напечатанных?

– Да. Их привезли с материка, возможно, нелегально, для распространения. Я видел их у него в хибаре, в ящиках, когда заходил спросить, не нужен ли ему дополнительный шрифт, который у меня оказался. Один ящик был открыт, и он быстро его закрыл.

– Интересно, что это были за книги…

– Кто знает? Может быть, труды Лютера, или этого Кальвина, который, говорят, вызвал новый шум в Европе, или Джона Бойла… – Джеффри закусил губу. – Армистед просил меня никому не говорить о тех книгах, и я поклялся, что не скажу. Но теперь он умер, и это не может повредить ему.

– Благодарю вас за доверие, мастер Оукден, – тихо сказал я.

Печатник серьезно посмотрел на меня:

– Если бы я рассказал об услышанном не тем людям, Армистед и его друзья могли бы кончить так же, как вчера Анна Эскью. – Его губы вдруг в отвращении скривились. – Это было мерзко, отвратительно!

– Да. Меня заставили пойти и посмотреть, как представителя моего инна. Это был ужасный, злобный акт.

– Мне тяжело, мастер Шардлейк. Мои симпатии на стороне реформаторов. Я не сакраментарий и уж тем более не анабаптист, но я не бросил бы своих соседей в костер Гардинера.

– И Элиас входил в этот радикальный кружок? – тихо спросил я.

– Да, думаю, входил. Этим летом я не раз слышал его голос из хибары мастера Грининга.

– Я должен допросить его, но я буду осторожен.

– Хоть Элиас и такой неотесанный, но был предан своему хозяину. Он хочет, чтобы убийц нашли.

– И он может дать важные показания. Насколько я понимаю, Элиас сорвал первую попытку нападения на типографию за несколько дней до убийства.

– Да. Он единственный это видел, но определенно поднял тревогу и созвал других подмастерьев, – сказал Оукден и, немного помолчав, добавил: – Я вам скажу одну странную вещь, поскольку сомневаюсь, что Элиас об этом расскажет. За несколько дней до убийства мастер Грининг с друзьями, включая Элиаса, собрались на свою вечернюю дискуссию. Спор у них вышел особенно громкий. Окна у них были открыты, и у меня тоже, и какой-нибудь проходящий стражник мог услышать их с улицы. Хотя здесь даже стражники – реформаторы.

Я знал, что во многих лондонских приходах люди все больше обособляются в реформаторских и традиционалистских кварталах.

– Все на этой улице склоняются к реформизму? – уточнил я. – Мне известно, что это так для многих печатников.

– Да. Но то, что я услышал, было бы опасно в любом квартале. Я рассердился на них, так как если бы их арестовали, то и меня бы тоже стали допрашивать, а у меня жена и трое детей, о которых надо думать. – Голос моего собеседника слегка дрогнул, и я понял, как беспокоили его бездумные разговоры соседей. – Я вышел на улицу и хотел постучать им в дверь, сказать, что нужно соблюдать безопасность – свою и мою. А когда подошел к двери, услышал, как голландец – у него характерный акцент – говорит о каком-то человеке, который скоро прибудет в Англию, и якобы этот человек – посланец самого Антихриста, и он сокрушит и уничтожит наше королевство и обратит истинную религию в прах. Они называли имя, какое-то иностранное имя. Я не уверен, что правильно расслышал.

– Что же вы расслышали?

– Оно звучало как-то вроде «Джурони Бертано».

– Звучит по-испански – или по-итальянски.

– Вот все, что я услышал. Я постучал в дверь, попросил их говорить потише и закрыть окна, пока все не оказались в Тауэре. Они не ответили, но, слава богу, закрыли окна и умерили голоса. – Печатник бросил на меня испытующий взгляд. – Я рассказал вам это только потому, что знаю, в какой опасности оказалась королева.

– Я искренне благодарен.

– Но я все не могу понять одной вещи, – сказал Оукден. – Зачем радикалам красть книгу королевы Екатерины, тем самым подвергая ее опасности?

– Я бы тоже хотел это знать.

– Я определенно не слышал, чтобы они упоминали имя королевы. Но, как я сказал, кроме того единственного вечера, когда я услышал про Джурони Бертано, обычно до меня доносились только отдельные фразы. – Джеффри вздохнул. – В наши дни нигде не безопасно.

За дверью послышались шаги, и мы с Оукденом тревожно переглянулись. Дверь открылась, и вошел явно довольный Николас.

– Ты не мог постучать? – сердито сказал ему я. – Мастер Оукден, это мой ученик Николас Овертон. Я прошу прощения за его манеры.

Мой помощник, похоже, обиделся. Он поклонился хозяину дома и быстро повернулся ко мне:

– Извините, сэр, но я нашел кое-что в саду.

Я бы предпочел, чтобы он не выпаливал это перед Оукденом. Для его же безопасности печатнику было лучше знать как можно меньше. Но Николас продолжал:

– Я перелез через стену. Сад за стеной весь зарос высокой травой и ежевикой. Дом разрушен – похоже, это была монашеская обитель. Теперь там нашла жилье семья нищих.

– Это, юноша, был монастырь францисканцев, – сказал Джеффри. – После ликвидации монастырей много камней из него растащили для строительства, и этот участок никто так и не купил. В Лондоне по-прежнему избыток пустующих земель.

А Овертон уже тараторил дальше:

– Я посмотрел, нет ли каких-либо следов в высокой траве. Дождя с тех пор не было, а я хороший следопыт, я хорошо освоил это дело, когда охотился дома. И я заметил, что трава осталась примята, как будто по ней кто-то бежал. И в зарослях ежевики я нашел вот это. – Он вытащил из кармана обрывок кружева из тонкого белого льна с черной вышивкой, крошечными петельками и завитушками, и я увидел, что это обрывок с манжеты рубашки, какую мог себе позволить только джентльмен.

Оукден посмотрел на кружево.

– Тонкая работа, с виду лучший батист. Но вы заблуждаетесь, молодой человек: мой помощник ясно видел злоумышленников – они были в грубых шерстяных рубахах. Должно быть, кто-то еще проходил по саду и порвал рубашку.

Я повертел кружево в руке.

– Но кто в таком наряде будет бродить по заброшенному саду, заросшему колючками?

– Возможно, – сказал мой ученик, – совсем не бедные люди надели грубую одежду поверх рубашки, чтобы прохожие на улице не обращали на них внимания.

– Святая дева, Николас, – воскликнул я, – а ведь и правда!

И укравшие «Стенание» люди имели доступ к высшим лицам при дворе.

– Николас, ты поговорил с тем семейством нищих? – спросил я Овертона.

– Да, сэр. Это крестьянин с женой, из Норфолка. Их землю огородили для овец, и они перебрались в Лондон. Заняли одну комнату, где осталась крыша. Они меня испугались: думали, кто-то купил участок и послал юриста вышвырнуть их. – Молодой человек говорил о них с пренебрежением, и Оукден неодобрительно нахмурился. – Я спросил, не видели ли они кого-нибудь в день убийства. Они сказали, что проснулись от шума, когда какие-то люди бежали через сад. Какие-то двое с дубинами – большие молодые парни, один почти лысый. Они скрылись, перебравшись через дальнюю стену.

– Значит, Джон Хаффкин разглядел верно. – Печатник посмотрел на обрывок кружевной манжеты. – Меня это тревожит, сэр. Убийство могли совершить люди с положением.

– Да, может быть. Ты хорошо справился, Николас. Пожалуйста, мастер Оукден, держите это в тайне.

Джеффри горько рассмеялся:

– Могу поклясться, со всей готовностью.

Я засунул обрывок в карман и глубоко вздохнул:

– А теперь я должен допросить молодого Элиаса.

* * *

Подмастерье оторвался от возни со шрифтом на станке и сказал Оукдену, когда мы вошли:

– Хозяин, мы отстаем…

– У нас большой заказ, – пояснил Джеффри. – Однако, Элиас, эти джентльмены расследуют убийство мастера Грининга по поручению его родителей. Мы должны им помочь.

– Я Мэтью Шардлейк из Линкольнс-Инн, – представился я, протягивая руку.

– Элиас Рук. – Юноша прищурился. – Мастер Грининг говорил мне, что его родители – бедные люди. Как они могли позволить себе нанять юриста?

Это был смелый вопрос для простого подмастерья.

– Элиас, – предостерегающе проговорил Оукден.

– Я только хочу выяснить правду, что же на самом деле произошло, Элиас, и, если смогу, сделать так, чтобы убийцы мастера Грининга предстали перед правосудием, – проигнорировал я его вопрос. – Я бы хотел кое-что спросить у тебя.

Юноша по-прежнему смотрел подозрительно, и я ободряюще добавил:

– Насколько я знаю, в вечер убийства ты был дома.

– С матерью и сестрами. И приходил сосед. Я сказал это на дознании.

– Да. Еще мне известно, что до того ты сорвал нападение на жилище мастера Грининга.

– Это я тоже рассказал им. Я пришел на работу рано утром – было много работы, – а рядом с хибарой стояли двое, пытаясь открыть замок. Они держались тихо – думаю, знали, что мастер Грининг внутри.

– Но это были не те люди, которые напали на него потом?

– Нет. Старый Хаффкин описал тех, кто убил моего бедного хозяина: они были крепкие и высокие. А эти двое были совсем не такие. Один низенький и толстый, а другой худой, со светлыми волосами, и у него не хватало половины уха. Как будто отрублено мечом, а не большая дыра, как когда уши прибивают к позорному столбу.

– Они были вооружены?

– У них на поясе были кинжалы, но так бывает у большинства людей.

– Как они были одеты?

– В старых кожаных куртках.

– То есть в дешевой одежде?

– Да. – Элиас немного успокоился, увидев, что я повторяю старые вопросы. – Но нынче большинство так одеваются, когда богатые хапуги и знатные бездельники забирают все себе.

– Не дерзи моему хозяину, хам, – сказал Николас.

Я поднял руку. Мне не сложно было стерпеть мальчишескую дерзость, если это давало мне информацию. И я понял, что этот юноша, похоже, придерживается радикальных социальных взглядов.

– Когда случилось первое нападение? – спросил я. – Мне говорили, что за несколько дней до убийства.

– За неделю. В понедельник, пятого.

Я нахмурился, поняв, что это было до кражи «Стенания». Это не имело смысла.

– Ты уверен в дате?

Рук прямо посмотрел на меня.

– Это день рождения моей матери.

Я кивнул:

– И что ты сделал, увидев тех двоих?

– Что на моем месте сделал бы любой хороший подмастерье. Закричал «За дубины!», чтобы остальные парни на улице знали, что здесь беда. Несколько человек прибежали, хотя и не очень скоро – было рано, они, наверное, еще не встали. Если сомневаетесь, они подтвердят дату. Те двое уже скрылись – через стену сада позади мастерской мастера Грининга. Несколько человек бросились за ними, но не догнали. – Я подумал, что эти двое тоже перед нападением обследовали местность вокруг жилища Грининга, чтобы знать, куда бежать. – А я остался и постучал хозяину.

– И как он отнесся к этому, когда ты ему рассказал?

– Он встревожился. А вы как думали? – грубо ответил Элиас.

Николас предостерегающе на него посмотрел, но парень не придал этому значения.

– У твоего хозяина были какие-нибудь догадки, кто могли быть эти люди? – продолжил я расспросы.

– Он подумал, что это случайные воры. Но они, должно быть, связаны с теми, что пришли потом и убили его. Верно? – спросил подмастерье.

Я уловил в его голосе легкую дрожь. Несмотря на свою браваду, Рук был серьезно напуган. Но если на жилище Грининга напали за неделю до убийства, зачем же тот открыл дверь на стук двух убийц? Или его успокоила культурная манера, с которой пришедшие попросили открыть – ведь у одного из них была под грубой рубахой кружевная рубашка? Снова взглянув на Элиаса, я подумал, не знает ли он про книгу. Если знает, то он представляет опасность. И все же парень не спрятался, как, похоже, сделали трое друзей Грининга, а стал работать по соседству.

– Что тебе известно о друзьях твоего хозяина? – неуверенно спросил я. – У меня есть имена Маккендрик, Вандерстайн и Кёрди.

– Я встречался с ними. – Подмастерье снова прищурился. – Хорошие, честные люди.

– Они могли бы дать отчет о своих перемещениях в ту ночь, – сказал я с ободряющей улыбкой, – но их нигде не видно уже несколько дней.

– Я тоже не видел их после убийства.

– Маккендрик – шотландская фамилия, – напрямик сказал Николас. – Совсем недавно мы воевали с шотландцами.

Рук гневно посмотрел на него.

– Паписты выгнали мастера Маккендрика из Шотландии за то, что тот называл душу папы вонючей менструальной тряпкой. А так оно и есть.

– Элиас! – одернул его Оукден. – Не говори таких слов в моей мастерской.

Я умиротворяюще поднял руку.

– А был мастер Грининг близок с какой-нибудь женщиной? Ведь твой хозяин был еще молодым человеком…

– Нет. С тех пор как его бедная жена умерла, он посвятил себя своей работе и служению Богу.

Я уже обдумывал, как бы ввернуть Элиасу вопрос о его участии в религиозных дискуссиях между его хозяином и друзьями, когда Овертон вдруг выпалил:

– А как насчет этого Джурони Бертано, которого, я слышал, мой хозяин упоминал наверху? Твой хозяин знал его?

На лице Рука отразился страх, и его напускная грубость моментально исчезла. Он попятился.

– Откуда вам известно это имя? – спросил он и посмотрел на Оукдена. – Хозяин, этих людей послал епископ Гардинер!

Не успел Джеффри что-либо ответить, как его подмастерье с покрасневшим от страха и злобы лицом закричал на меня:

– Подлый горбатый папист!.. – и с этими словами ударил меня по лицу, отчего я пошатнулся.

Парень бросился на меня и, учитывая его размеры, вполне мог бы меня покалечить, если б Николас не схватил его за горло и не оттащил в сторону. Юноша вырвался, вцепился в Овертона, и оба повалились на пол. Мой помощник схватился за меч, но Рук оттолкнул его и бросился в открытую дверь типографии, и его шаги загремели по лестнице. Я услышал крик жены Оукдена «Элиас!» и стук входной двери.

Через секунду Николас был уже на ногах и бросился вниз по лестнице вслед за беглецом. Оукден и я смотрели из окна, как мой ученик стоит на людной улице, глядя по сторонам, высматривая Элиаса, но тот уже скрылся. Парень знал эти улицы и переулки как свои пять пальцев.

Джеффри уставился на меня с изумлением и тревогой.

– Почему это имя вызвало у него такой ужас? Я никогда не видел Элиаса таким.

– Не знаю, – тихо ответил я, вытирая кровь со щеки.

Вернулся Николас.

– Убежал, – сказал он. – Вы ранены, хозяин?

– Нет.

Лицо печатника потемнело от гнева.

– Элиас так перепугался, что вряд ли вернется. – Он вперил взгляд в Овертона. – И теперь мне надо найти нового подмастерья, когда работа в разгаре… А все из-за того, что ты сболтнул это имя. Мастер Шардлейк, с меня хватит. Я больше не хочу заниматься этим делом. У меня есть работа, и на мне жена и дети.

– Мастер Оукден, мне очень жаль, – вздохнул я.

– И мне тоже. Мне жаль, и мне жутко страшно. – Переводя дыхание, Джеффри снова выглянул в окно. – А теперь, пожалуйста, уйдите. И прошу вас, больше не впутывайте меня в это дело.

– Я постараюсь обеспечить, чтобы вас больше не беспокоили. Но если Элиас все же вернется, не могли бы вы сообщить мне об этом в Линкольнс-Инн?

Оукден не обернулся, но устало кивнул.

– Благодарю вас, – снова сказал я. – Мне очень жаль. – Затем я повернулся к Николасу: – Пойдем, ты.

* * *

Я быстро пошел по Патерностер-роу. Лицо у меня болело от удара Элиаса. Скоро появится очень милый синяк.

– Нужно пойти к констеблю, – сказал Николас. – Побег подмастерья от хозяина – проступок…

– Мы еще не знаем, сбежал ли он, – ответил я. Кроме того, я не собирался вмешивать в это власти – во всяком случае, не посоветовавшись с лордом Парром. Остановившись, я повернулся к своему спутнику: – О чем ты думал, назвав это имя?

– Я услышал, как вы и мастер Оукден говорите о нем, когда подошел к двери. Это показалось мне важным. И я подумал, что будет неплохо припугнуть этого наглеца.

– Разве ты не видел, что под своей наглостью он скрывает страх?

– Я видел только, что он разговаривает с вами не так, как подобает неотесанному подмастерью с человеком вашего ранга.

– Да, Николас, ты помешан на рангах и классах, а Элиас раздражал тебя, и тебе захотелось поставить его на место. Я старался успокоить его, чтобы завоевать доверие этого паренька. Разве ты не знаешь поговорки, что не стоит пришпоривать коня сверх меры? Из-за тебя мы потеряли нашего самого ценного свидетеля.

Овертон, казалось, упал духом.

– Вы сказали, что я могу задавать вопросы.

– После того, как хорошенько их обдумаешь. А ты не раздумывал, ты просто реагировал на его поведение. Для юриста это самое страшное. – Я ткнул пальцем ученику в камзол. – Больше никогда у меня на службе не изображай из себя галантного джентльмена.

– Мне очень жаль, – сухо сказал молодой человек.

– И мне тоже. А уж как сожалеет бедный мастер Оукден…

– Похоже, это убийство затрагивает самые деликатные религиозные вопросы, – тихо проговорил Николас.

– Тем больше причин и вести себя деликатно, – проворчал я. – А теперь возвращайся в Линкольнс-Инн и спроси Барака, что там нужно делать. И ни слова о том, где мы были. Думаю, даже ты понимаешь всю важность конфиденциальности в этом деле. Теперь я тебя покину, у меня важное дело в другом месте.

Я повернулся к Овертону спиной и пошел прочь, к реке, чтобы взять лодку и добраться до Уайтхолла.