Онлайн чтение книги Папаша Горемыка Le Père la Ruine
IX. У ОЧАГА

Когда они оказались дома, у камина, папаша Горемыка поднял опрокинутую им трехногую табуретку, сел на нее, взял Юберту за руки и, притянув ее к себе, сказал:

— Дочка, твои мать и бабка никогда в жизни не говорили неправды. Девушка тяжело вздохнула и расплакалась — таков был ее ответ.

— Полно, полно, не плачь, — промолвил Франсуа Гишар, сажая внучку на колени (она тут же уткнулась лицом в рубаху деда), — не плачь, Беляночка, а то ты вынуждаешь меня сомневаться в тебе самой; и все же я готов поклясться памятью покойных, которые нас сейчас слушают, поклясться чем угодно, что тебе не в чем себя упрекнуть. Послушай, скажи мне честно: этот городской прохвост гнался за тобой, не так ли? Может быть, он тебя обидел? Признавайся, я в этом уверен. Знаешь, когда ты ушла, мне было как-то не по себе — внутренний голос говорил мне, что тебе грозит опасность. Ну же, говори! Этот негодяй любезничал с тобой, да? Я заметил, что он смотрит на тебя как-то странно. Да ответь же, наконец, ради Бога! — не выдержал рыбак, видя, что внучка упорно хранит молчание. — Я знаю, ты молчишь, потому что любишь меня и боишься огорчить бедного старика, твоего единственного заступника на этом свете. Не бойся, Беляночка, сердце человека не седеет, как волосы, и не покрывается морщинами, как лоб. Хотя я теперь уже не тот, что был в тридцать лет, для меня этот угодливый заморыш все равно что пескарь.

— Дедушка, — робко сказала Юберта, — берегитесь, вам лучше не ссориться с этим человеком.

— Ах, разбойник! — воскликнул Франсуа Гишар, видя, что предчувствия его не обманули. — Ах, щучья морда! Он от меня не уйдет, поверь моему слову. Я жду уже почти год, целый год я терплю его пакости и молчу, как рыба, когда у меня отнимают мой воздух и вид из моего окна или когда шарят в моих сетях, рвут и портят их крюками, — ведь эти неумехи ни на что не годны! Так вот, это он во всем виноват, а теперь он еще вздумал отнять у меня внучку! Он подбирается к моей девочке, к моей Юберте! Но, разрази его гром, я засуну ему в глотку багор по самую рукоятку, а если я этого не сделаю, значит, я так же труслив, как какая-нибудь уклейка. Подожди, Беляночка, ты скоро это увидишь!

С этими словами папаша Горемыка попытался приподнять внучку и опустить ее на пол, показывая, что он в состоянии привести свою угрозу в исполнение. Однако Юберта крепко сжала старика в объятиях и, прижавшись своими свежими губами к его обветренным щекам, взмолилась:

— О дедушка, успокойтесь, прошу вас!

— Ну нет! Отпусти меня, Беляночка, надо сейчас же его проучить, а не то этот бездельник завтра же примется за свое!

— Чтобы у вас из-за меня были неприятности, чтобы из-за меня вы терпели грубые выходки господина Батифоля? Нет уж! — воскликнула Юберта, с досадой топнув ногой. — Я расскажу вам, что произошло, и вы увидите, дедушка, что не стоит обращать внимания на слова такого человека, а лучше смеяться над его ужимками, что я и делала до сих пор и обещаю делать впредь.

— Тот, кто смеется исподтишка, дает повод к насмешкам и другим, — веско произнес папаша Горемыка, качая головой, — если бы ты сразу предупредила меня, как только этот горожанин начал на тебя поглядывать, тебе не пришлось бы бояться за меня сегодня. Я повторяю, не удерживай меня, Юберта, не заставляй в первый раз сказать тебе: я так хочу!

Упрек, который Франсуа Гишар адресовал внучке, попал в цель. Таким образом, воля Беляночки была парализована. Она соскользнула с колен деда, села на корточки перед табуреткой, положила на нее голову и пролепетала жалобным голосом, сила воздействия которого на любящее сердце известна любой женщине, какому бы сословию она ни принадлежала:

— Боже мой! Боже мой! До чего я несчастна!

Папаша Горемыка, направившийся было к выходу, остановился и посмотрел на внучку с невыразимой жалостью, а затем продолжил свой путь.

Девушка вскочила, бросилась к двери и загородила ее.

— Ну нет, дедушка, — заявила она, — вы никуда не пойдете. Вы правы, я вела себя ветрено, когда потешалась в ответ на глупые шутки этого старого дурака и забавные рожи, которые он корчил, глядя на меня. Я виновата, это так, но, дедушка, у нас дома ведь редко бывает весело, и мне казалось, что не очень опасно посмеяться над этим противным горбуном. В конце концов, пока еще ничего страшного не произошло, но я никогда, не прощу себе, если по вине моего легкомыслия с вами приключится беда или вас унизят. Вы же не хотите, чтобы я всю жизнь плакала из-за своей минутной глупости?

Видя, что дедушка начал колебаться, Юберта продолжала:

— Если вы затеете ссору из-за нескольких гадких слов, которые сказал мне этот дурак, я не перестану вас любить, так как, понятно, никогда не смогу вас разлюбить, но я больше ни разу не скажу, что люблю вас, и вообще не стану с вами говорить. Так что по вечерам вам придется ложиться спать без моих шести поцелуев — помните, два за вашу жену, два за мою матушку и два от меня.

В этот миг вспыхнувшее пламя осветило лицо Юберты, разрумянившееся от волнения; между тем из ее глаз продолжали литься слезы. Впрочем, девушка знала, что эти слезы не могут не тронуть сердце Франсуа Гишара, и его нерешительность свидетельствовала о том, что страдания внучки отнюдь не оставили его равнодушным.

— Полно, слишком много чести этому господину Батифолю, если вы рассердитесь на него не на шутку. Послушайте, дедушка, — продолжала Юберта, без труда усадив старика на табуретку и заняв прежнее положение у него на коленях, — давайте вместе посмеемся над нашим соседом, ничего другого он не заслуживает. Он дважды заговаривал со мной на берегу, не так ли? Ну и что, ведь я тут же позабыла все его слова, зато хорошо разглядела морщинки на его лице — все до единой. Он пытался улыбаться, когда говорил со мной, и знаете, дедушка, кого он мне напомнил? Того уродца, что вы подарили мне в детстве, мы еще кололи орешки между его носом и подбородком.

И Юберта, глаза которой еще были мокрыми от слез, попыталась изобразить комичную мимику чеканщика, но папаша Горемыка даже не улыбнулся, продолжая осыпать поцелуями ясный лоб и белокурые волосы внучки, находившиеся на уровне его губ.

— Послушай, Беляночка, — произнес рыбак мягким, но серьезным тоном, — я не желаю снова тебя попрекать, а хочу л ишь предостеречь от тебя самой: ты любишь посмеяться и забавы привлекают тебя, как наживка — живца. В этом нет ничего дурного, девочка. Знаешь, твоя бедная бабушка, к примеру, распевала с утра до вечера, как жаворонок. Каждые десять дней она ходила в Шенвьер на танцы. Так вот, Бог может сегодня подтвердить, что она никогда не роняла своей чести. Но, видишь ли, Беляночка, теперь пошли другие времена! Мы, крестьяне, жили в ту пору одной семьей, и люди сурово осудили бы негодяя, опозорившего девушку. А нынче молоденькие девушки водятся с этими парижанами без роду и племени. Голавли, лещи, лини и карпы и то ведут себя осторожнее. Они плавают стаями и не путаются с окунями да щуками, ведь те живо их проглотят. Поступай как они, Юберта. Конечно, скучно жить со стариком, ведь он вечно говорит только о том, чего давно нет, и о людях, которые давно умерли; тяжко работать целый день, терпеть ветер, стужу и сырость — я понимаю, Беляночка, может быть, это тебе в тягость. Что ж, — продолжал старик, — надо бы найти тебе хорошего парня и сыграть свадьбу. Я надеялся выдать тебя за кого-нибудь из наших, из рыбаков, и уступить вам обоим все здешние рыбные места. А они здесь хороши, ничего не скажешь, и если знаешь, как правильно установить вентеря, если у тебя руки, а не крюки, сгребающие со дна водоросли, то еще вполне можно рассчитывать на прекрасный улов. Но мастера нашего дела теперь трудно сыскать, рыбаки исчезают, как и все остальное: леса, поля и луга. Сегодня парижане скупают все, и мне ясно, что порядочный парень не решается работать на воде, когда на берегу такой шум и гам день и ночь.

Франсуа Гишар произнес последние слова сдавленным голосом, скорее от волнения при мысли, что скоро, возможно, ему придется расстаться с внучкой, нежели из-за столь печального заключения о положении дел в его ремесле.

— Дедушка, — мягко сказала Юберта, словно прочитав сокровенные мысли старика, — может, я и вела себя как дурочка, но это не мешает мне больше всего на свете желать только одного: всегда быть рядом с вами, и самый распрекрасный парижанин — вы понимаете, что речь идет вовсе не о господине Батифоле, — не заставит меня позабыть хотя бы на миг человека, чьи ласки мне так дороги.

— Все равно, — отвечал старик, — я постараюсь ненадолго задержаться на этом свете. Ты же, Беляночка, веди себя так, чтобы, когда я встречусь на том свете с нашими покойницами, я мог бы сказать обеим, что оставил тебя здесь порядочной девушкой, которая скоро станет порядочной женщиной. О Боже, Боже! Если будет по-другому, что со мной станется? — вскричал рыбак с неописуемым ужасом, словно его опасения уже оправдались и он должен был отчитаться перед высшим судом двух матерей.

Юберта раздвинула руки папаши Горемыки, которыми он закрыл лицо, и принялась целовать деда, одолевать его ласками и весело ему улыбаться; в конце концов ей удалось, по крайней мере на время, развеять тоску Франсуа Гишара.

Уже давно им пора было спать. Старый рыбак лег в постель, опустив зеленые саржевые занавески над кроватью, а Юберта стала молиться на коленях перед деревянным распятием, висевшим на стене.

Закончив, она тоже собралась лечь, но заметила, что старик еще ворочается в постели, охваченный страшным волнением.

Юберта подошла к деду и приподняла саржевый полог.

— Дедушка, — сказала она, — я еще не закончила исповедоваться.

— Ах, Боже! — вскричал папаша Горемыка, подскочив на матраце.

— Я только что покаялась перед Богом, — продолжала девушка, — в том, что считаю тяжким грехом, но мне кажется, что я не смогу спокойно уснуть, если не признаюсь в этом и вам.

— Да говори же, говори, бедная крошка! — воскликнул старик, по лицу которого струился пот.

— Дедушка, я вышла из себя, как и вы, вот только рядом со мной не было разумной внучки, чтобы меня унять, и я дала волю своему гневу — я ударила человека!

Выражение лица кающейся Юберты было таким забавным, что любой другой, глядя на нее, не удержался бы от смеха. Улыбка промелькнула было на губах старика, но он давно разучился улыбаться и смог лишь скривить их в гримасе.

— А!.. И кто это был? — спросил рыбак.

— Конечно, господин Батифоль, кто же еще! — воскликнула девушка.

— Ну, и что же?

— Я дала ему пощечину, дедушка.

— Вот как! По крайней мере, ты влепила ему как следует?

— А то как же! У меня даже заболела рука — по-моему, я вывихнула запястье. Вы меня простите?

Вместо ответа, Франсуа Гишар сжал внучку в объятиях и, радуясь, что оскорбление, нанесенное его малышке, не осталось безнаказанным, спокойно уснул.

Бедный старик и не подозревал, сколько бед принесет ему эта злосчастная пощечина.