Онлайн чтение книги Летний ресторанчик на берегу The Summer Seaside Kitchen
Глава 7

Пожалуй, это было даже хуже, чем она ожидала.

Большая кухня располагалась в задней части дома, она смотрела на залив, солнца в ней хватало. Но казалось, что время здесь остановилось. Все было в пыли, в углах радостно копошились пауки. Флора положила маленькую сумку на кухонный стол, тот самый огромный стол, который видел множество схваток – иногда физических, если у мальчишек выпадало такое настроение, – и рождественских вечеров с бабушками и дедушками, дядями и тетями со всего острова. Стол наблюдал и за девичьими мечтами, на него падали слезы, когда домашнее задание оказывалось слишком трудным, за ним играли во что-нибудь, когда погода вынуждала людей не выходить из дому – разве что накормить животных. За этим столом ели консервированные супы, когда начинались шторма и ложился снег и паромы не могли добраться до острова. Здесь страстно рассуждали о независимости Шотландии, и политике, и вообще обо всем, что приходило на ум. А отец сидел тихо, читая, как всегда, «Фермерскую неделю» и требуя, чтобы его оставили в покое с бутылочкой эля после чая, который всегда пили в пять часов. Ложились рано.

Когда Флора уехала, она была бесконечно счастлива оставить наконец позади этот стол, с его неизменным ритмом приготовленных матерью рагу и запеканок, жареного мяса, супов, завтраков и ланчей для работников. Ее братья росли, становясь все выше и шумнее, но жизнь никогда не менялась, не двигалась вперед. Парни, в общем, никуда не стремились, а Флоре казалось, что она задыхается, ее душили фазаны, во множестве появлявшиеся в ноябре, и всегда одни и те же щербатые синие с белым кружки на полке над плитой, и весенние маргаритки, и пьяные на Рождество…

Флора улетела, не желая быть прижатой к земле, как ее мать, подчинявшаяся сезонному ритму жизни фермерской жены, она не хотела вечно смотреть на серое небо, пролетающих мимо птиц и танцующие на воде лодки.

А теперь она смотрела на этот стол, заваленный грязными чашками и старыми газетами, и чувствовала, что самые корни ее жизни врезаны в него и вырвать их невозможно.

Когда мать вернулась домой в последний раз, мальчики перетащили одну из кроватей из свободных комнат вниз, на почетное место у большого кухонного окна. Ножки кровати скрипели, но в этой комнате хотя бы всегда было тепло и уютно, и мать могла видеть все то, что происходит снаружи. Никто ничего не сказал, перенося кровать, но все знали, что это такое: ложе смерти.

Накануне Флора вернулась, прилетела после испытательного года, одинокая, практически не имеющая друзей в пугающем новом городе, напуганная диагнозом, который мать весь этот год скрывала от семьи.

Сайф, местный терапевт, заглянул к ним в то утро, чтобы удостовериться, что все готово к возвращению больной и приготовлены лекарства, – теперь это были просто болеутоляющие. Предполагалось, что мать должна принимать их строго по графику и в предписанном количестве. Но местная сиделка и Сайф потихоньку сказали Флоре, чтобы она давала матери столько лекарств, сколько та попросит, и не болтала бы об этом.

Флора только кивнула, делая вид, что все поняла, хотя ни малейшего представления не имела о том, что происходит, – и просто в ужасе и недоверии смотрела на них. А потом ей пришлось стоять рядом с братьями, когда мать привезли домой.

В тот вечер мать ненадолго очнулась или как будто очнулась, как раз тогда, когда небо начало наливаться сочным розовым цветом, и Флора села рядом, чтобы дать матери немного воды, хотя та глотала с трудом, и еще лекарство, от которого та сразу расслабилась и даже смогла погладить руку Флоры, а Флора наклонилась к ней и прижалась лбом к ее лбу, и они дышали вместе – вдох-выдох, вдох-выдох… Все остальные тоже зашли в кухню. Неизвестно, когда именно случился последний вздох или кто заметил это первым, но это произошло именно здесь, где мать провела почти всю свою жизнь. Все они были бесконечно благодарны за то, что она вернулась к ним, домой, и к ней не тянулись трубки от пищащих аппаратов, и она не лежала в стерильной палате, и ее не окружали шумные люди, пытающиеся делать что-то бесполезное. Нет, она была здесь, где на плите стоял старый закопченный чайник, а на коврике лежал Брамби, постукивая, как обычно, хвостом по полу, а в миске с таинственными мелочами лежала заодно и древняя связка никому не нужных ключей – дом никогда не запирался. Здесь по-прежнему висели те самые занавески, которые Анни сшила собственными руками, когда переехала сюда много лет назад, будучи юной невестой… Флора представляла ее: веселую, полную надежд, с цветами в волосах – тогда так было модно, затем об этом забыли, а теперь это снова входит в моду…

А потом по ковру в этой комнате ползали младенцы, и вскоре дети уже носились вокруг, и без конца появлялись и исчезали сезонные рабочие… Сколько она сварила овощных супов, сколько испекла яблочных пирогов и сколько разбитых коленок обмыла водой, сколько слез вытерла… Как часто ей приходилось отмывать пол, на котором оставались следы грязных резиновых сапожек. А сколько надо было приготовить тортов на дни рождения – шоколадных для Финтана и Хэмиша, лимонных для Иннеса, ванильных для Флоры… И сколько здесь было задуто свечек, развернуто рождественских подарков, выпито чашек чая…

И все это исчезло в мгновение ока, когда Флоре исполнилось двадцать три года, и она сбежала отсюда так быстро, как только могла. Она не в силах была думать обо всем этом, не хотела когда-либо возвращаться, а хотела лишь такой жизни, которая оторвет ее от прошлого, она не желала тонуть в семейной боли, заниматься домом, как от нее ожидали. Как ожидал от нее весь остров.

А теперь Флора стояла здесь, в темной, пыльной, нелюбимой кухне, держась за спинку стула и просто позволяя слезам течь по щекам.