Онлайн чтение книги Письма к провинциалу Lettres Provinciales
Письмо пятое

О намерениях иезуитов при установлении новой морали. — Два рода казуистов среди них: большинство распущенных, меньшинство строгих; причина этой разницы. — Объяснение учения о вероятностях. — Большое количество новейших неизвестных авторов, заменяющих теперь св. отцов

Париж, 20 марта 1656 г.

Милостивый Государь!

Исполняю свое обещание: вот в общих чертах мораль добрых отцов иезуитов, «этих людей, выдающихся своей ученостью и благомыслием, руководимых божественною мудростию, которая надежнее всякой философии». Вы думаете, может быть, что я насмехаюсь, — я говорю серьезно, или, вернее, они сами говорят это в своей книге, озаглавленной: Imago primi saeculi [121]«Imago primi saecuti societatis Iesu» etc. («Изображение первого столетия Общества Иисуса»), Антверпен, 1640 — это панегирик деятельности Общества, составленный к столетнему юбилею (1540–1640). . Я только списываю их слова, точно так же, как и продолжение означенного похвального слова: «Это — общество людей или, вернее, ангелов, которое было предсказано пр. Исайей в следующих словах: «Грядите, ангелы, быстрые и легкие»»[122]Ис 6: 2 (ср. там же, 19: 1).. Разве пророчество не достаточно ясно? «Это орлиные умы; это толпа фениксов», — недавно один автор доказал ведь, что фениксов много. «Они изменили лицо христианства.» Надо думать так, раз они это говорят. Вы убедитесь в этом по дальнейшему ходу рассказа, который познакомит Вас с их правилам.

Я захотел ознакомиться с ними основательно. Я не положился на одни слова нашего друга и пожелал повидаться с ними сам, но убедился, что все, что он сказал мне, была чистая правда. Думаю, он никогда не лжет. Вы можете заключить это из моего рассказа о происшедших беседах.

Во время разговора с ним он сообщил такие странные вещи, что мне просто не верилось: но он указал то же и в книгах этих отцов; так что мне оставалось заявить в их защиту только то, что речь идет, конечно, о мнениях лишь отдельных лиц и что несправедливо было бы навязывать их всей корпорации. И я в действительности уверил его, что знал среди них таких, которые были настолько же строги, насколько те, которых он приводил мне, были распущенны. Вот по этому — то поводу он и открыл мне дух Общества, который известен не всем; и, может быть, Вам будет приятно ознакомиться с данным предметом. Вот что сказал мне наш друг:

— Когда вы указываете, что некоторые из их отцов столь же строго держатся евангельских правил, насколько другие указанным правилам противоречат, и заключаете отсюда, что эти неразборчивые взгляды не принадлежат всему Обществу, то тем самым стремитесь наделить иезуитов незаслуженными выгодами. Я хорошо это знаю: ведь если бы ваш вывод был верен, они не допустили бы взглядов, совершенно противоположных их собственным. Но так как справедливо, что среди них находятся представители столь распущенных мнений, вы можете заключить отсюда также, что дух Общества не есть дух христианской строгости. Ибо в таком случае они не потерпели бы людей, столь противных ему.

— Так что же! — ответил я. — Какое же может быть намерение всего Общества? У них, по всей вероятности, нет ничего установленного, й каждый свободен говорить все, что придет ему в голову.

— Этого не может быть, — ответил он, — такой многочисленный Орден не мог бы просуществовать при таком отчаянном поведении и без единой души, которая управляла бы им и направляла бы все его движения; кроме того, у них существует особое правило: ничего не печатать без ведома их настоятелей.

— Но как же! — сказал я. — Каким образом одни и те же настоятели могут одобрять столь различные воззрения?

— Это — то и надо объяснить вам, — возразил он. — Знайте же, что цель их не в извращении нравов; такого намерения нет у них. Но и исправление нравов не единственная их цель: это было бы плохой политикой. Вот в чем заключается их замысел. У них настолько хорошее о себе мнение, что они считают полезным и как бы необходимым для блага религии, чтобы их влияние распространилось повсюду, и они могли бы управлять всякою совестью. И так как строгие и евангельские правила пригодны для управления людьми известного рода, то иезуиты и пользуются подобными правилами при условии, что те благоприятны для них. Но, так как эти же самые правила не согласуются с желаниями большинства людей, то они не применяют их по отношению к таким людям, чтобы было чем удовлетворить всех. По этой — то причине — ведь им приходится иметь дело с людьми всех положений и столь различных народностей — им и необходимо иметь казуистов, которые приспособлялись бы ко всему указанному разнообразию.

На основании этого начала вы легко можете судить, что, если бы они придерживались одних только распущенных казуистов, они бы повредили себе в своей главной цели, состоящей в привлечении к себе всех людей; потому что люди действительно благочестивые ищут более строгого руг ководителя. Но так как людей такого рода немного, им и не нужно много строгих духовников, чтобы руководить ими.

Для немногих не много у них и наставников; между тем как толпа распущенных казуистов предлагает свои услуги толпе тех, которые ищут распущенности.

Посредством такого руководительства, услужливого и приноравливающегося, как называет это отец Пето, они простирают свои руки на весь мир. Если бы перед ними предстал кто — нибудь, в самом деле решившийся возвратить дурно приобретенное имущество, не бойтесь, что они станут отговаривать его: они, напротив, станут хвалить его и укреплять в таком богоугодном решении. Но пусть придет другой, желающий получить отпущение, не возвращая ничего; конечно, это будет для них очень щекотливое дело, если они не предложат ему на то средств, за которые станут поручителями.

Подобным образом они сохраняют всех своих друзей и защищаются от всех своих врагов. Так, если их начнут упрекать в крайней распущенности, они сейчас же приводят публике в свою защиту своих строгих наставников с теми немногими книгами, которые они написали о строгости христианского закона; и люди простоватые, а также те, кому несвойственно углубляться дальше в дело, удовлетворяются подобными доказательствами.

Таким образом, у иезуитов есть доводы д ля всех, и отвечают они так хорошо, смотря по тому, что от них требуется, поскольку, когда они находятся в странах, где учение о распятом Боге считается безумием, они упраздняют соблазн креста и проповедуют лишь Иисуса Христа прославленного, а не Его страдания. Так они это делали в Индии и Китае, где позволили христианам даже идолопоклонство при помощи следующей хитроумной выдумки: они научили их прятать под облачениями идолов образ Иисуса Христа, к которому они и должны были мысленно обращать свое публичное поклонение, приносимое ими идолу Кашимшоану и их Кеум — Фукуму[123]Конфуций., как их обвиняет в этом доминиканца Гравина[124]Гравина (1573–1643) — известный в свое время противник иезуитов доминиканский монах. и как свидетельствует об этом записка на испанском языке, представленная испанскому королю Филиппу IV францисканскими монахами с Филиппинских островов, приведенная Томасом Уртадо в его книге о Мученичестве веры, стр. 427. Так что конгрегация кардиналов de propaganda fide была принуждена запретить, особенно иезуитам, под страхом отлучения, допускать поклонение идолам под каким бы то ни было предлогом и скрывать тайну креста от тех, которых они наставляют в религии, особенно настаивая на том, чтобы они не доцускали никого к святому крещению, как лишь после этого сообщения, и приказывая им выставлять в своих церквах изображение распятия, как это излагается подробно в декрете этой конгрегации, данном 9 июля 1646 г., подписанном кардиналом Каппони[125]Иезуиты успешно распространяли католичество в Китае, пока в 1742 и 1744 гг. пала окончательно не воспретил исполнение китайских обрядов. Указываемый II декрет дан вι сентябре 1645 г. и подписан кардиналом Джинетти..

Вот хаким образом они распространились по всей земле под прикрытием учения о вероятных мнениях, которое есть источник и основа всей этой распущенности. Надо, чтобы вы узнали это от них самих: они ведь не скрывают этого ни от кого, так же, как и всего услышанного вами от меня, с той лишь разницей, что они величают божественной и христианской мудростью просто человеческую и политическую осторожность: как будто вера (и предание, которым она держится) не была всегда единою и неизменною во все времена и во всех странах; как будто правило должно меняться, чтобы подходить к лицу, которое должно сообразоваться с ним, и как будто душам, чтобы очиститься от пороков, стоит только извратить закон Господа, вместо того чтобы «закон Господа, который непорочен и свят, должен был обращать души» и подчинять их себе своими спасительными наставлениями.

Сходите же, пожалуйста, повидаться с этими честными отцами, и я уверен, что вы легко заметите в распущенности их морали причину их учения о благодати. Вы увидите там, что христианские добродетели им совершенно неизвестны и совершенно лишены у них любви, которая есть душа их и жизнь. Вы встретите там столько смягченных преступлений и столько терпимых беззаконий, что не будете уже находить странным, когда они защищают мнение, согласно которому все люди обладают всегда благодатью довлеющею, чтобы жить в благочестии, как они его понимают. Так как мораль их языческая, то и достаточно одних естественных сил, чтобы соблюдать ее. Когда мы утверждаем необходимость действенной благодати, мы ставим ей целью иные добродетели. Не лечение пороков другими пороками, не исполнение внешних обязанностей религии, нет, мы ищем более высокие добродетели, чем добродетель фарисеев или самых мудрых из язычников. Для достижения таких действий закон и разум — вполне довлеющая благодать. Но, чтобы отрешить душу от любви к миру, чтобы оторвать ее от того, что ей всего дороже, чтобы заставить ее умереть для себя самой, чтобы обратить ее и привязать к Богу исключительно и неизменно — это может произвести только всемогущая десница. И так же малоразумно поэтому утверждать, что всегда имеешь полную способность к указанным деяниям, как и отрицать то, что их добродетели, лишенные любви к Богу, принимаемые этими добрыми отцами за христианские, не в нашей власти.

Вот каким образом он говорил со мной, обнаруживая при этом признаки видимого страдания, поскольку его огорчают очень серьезно все эти беспорядки. Что касается меня, то я высоко оценил отцов — иезуитов за их превосходную политику и, следуя совету нашего друга, отправился повидаться с одним хорошим казуистом из их Общества. Это одно из моих старинных знакомств, которое я пожелал нарочно возобновить. А поскольку меня предупредили о том, как надо с ними обращаться, то не стоило большого труда расшевелить собеседника. Он начал с того, что обласкал меня, объявляя, что любит меня по — прежнему. После нескольких ничего не значащих разговоров я воспользовался тем, что теперь пост, дабы узнать его мнение о посте и тйким образом незаметно войти в суть дела. Я, стало быть, сознался ему, что мне трудно соблюдать пост. Он стал меня уговаривать поневолить себя, но, так как я продолжал жаловаться, он был тронут и стал искать какого — нибудь повода для разрешения. И, действительно, он представил их несколько, но они не подходили мне; он догадался наконец спросить у меня, не трудно ли мне спать, не поужинавши.

— Да, отец мой, — сказал я, — и часто из — за этого я закусываю в полдень и ужинаю вечером.

— Я очень рад, — возразил он, — что нашел этот способ облегчить вас без греха: разумеется, вы не обязаны поститься. Я не хочу, чтобы вы верили мне на слово, пойдемте в библиотеку.

Я пошел за ним, и там, взявши одну книгу, он сказал мне:

— Вот доказательство, и знает Бог какое! Это — Эскобар.

— Кто это такой, Эскобар, отец мой? — спросил я.

— Как! Вы не знаете, кто такой Эскобар, из нашего Общества, составивший эту Моральную Теологию по двад* цати четырем из наших отцов? В предисловии, в виде аллегории, он проводит аналогию между этой книгой и Апокалипсисом, который был запечатан семью печатями, и он говорит, что «точно так же Иисус Христос предлагает ее запечатанною четырем животным: Суаресу, Васкесу, Молине, Валенсии, в присутствии двадцати четырех иезуитов, изображающих двадцать четыре старца». Он прочел всю эту аллегорию, которую находит очень верной и посредством которой хотел дать мне высокое представление о превосходстве этого труда. После чего он стал искать свою выдержку о посте: «Вот она, — сказал он, — в первом трактате» (прим. 13, № 68): «Обязан ли поститься тот, кто не может спать, не поужинав? Нисколько»[126]См. с. 21 наст. т.. Довольны ли Вы?

— Нет, не совсем, — сказал я, — так как я могу легко переносить пост, закусив утром и поужинав вечером.

— Послушайте дальше, — сказал казуист. — Они позаботились обо всем. «А что тогда, когда можно обойтись, закусывая утром и ужиная вечером?»

— Вот как раз про меня!

— «Опять не обязаны поститься, так как никто не обязан изменять порядка своего стола».

— Прекрасный довод! — сказал я.

— Но скажите мне, — продолжал он, — вы употребляете много вина?

— Нет, отец мой, — сказал я, — я не могу переносить его.

— Я спросил это, — ответил он мне, — чтобы предупредить вас, что вы можете пить его утром и когда вам будет уголно, не нарушая подобным действием поста, а это всегда подкрепляет. Разрешение данной ситуации находится там же (М9 75): «Можно ли, не нарушая поста, пить вино в какое угодно время и даже в большом количестве? — Можно: дозволяется даже и ипокрас». Я и забыл про ипо — крас, — сказал он, — надо поместить его в моем сборнике.

— Славный человек этот Эскобар.

— Его все любят, — ответил патер. — Он предлагает такие прелестные вопросы. Вот, например, следующий (Ms 38): «Если человек сомневается, минул ли ему 21 год, обязан ли он поститься? Нет. Но если мне будет 21 год в эту ночь в час пополуночи, а на другой день пост, обязан ли я поститься на другой день? Нет, потому что вы можете есть сколько угодно, начиная с полуночи до часу, так как вам еще нет 21–го года, и, так как вы имеете право нарушить пост, вы не обязаны поститься на другой день».

— Да, это забавно! — сказал я.

— Нельзя оторваться от этой книги, — ответил он, — я провожу дни и ночи за чтением ее, это единственное мое занятие.

Добрый патер, убедившись, что и я нахожу удовольствие в нем, был в восторге и продолжал:

— Вот еще один пример из Филиуция, одного из упомянутых двадцати четырех иезуитов (т. 26, тр. 27, ч. 2, гл. 6, >6 143): «Обязан ли соблюдать пост тот, кто утомился от чего — нибудь, например, гоняясь за любовницей, ad in — sequendam amicam ? Нисколько. Но если он нарочно утомился, чтобы благодаря этому быть освобожденным от поста, обязан ли он соблюдать его? — Если у него и было такое намерение, он все — таки не обязан поститься». Ну подумали ли бы вы об этом? — сказал он.

— По правде говоря, отец мой, — возразил я, — мне что — то еще не верится. Как же это! Выходит, что не ipex нарушать пост, когда можешь не нарушать его? Разве позволительно искать случаев ко греху, не вернее ли то, что мы должны избегать подобных случаев? Это было бы достаточно удобно.

— Не всегда, — сказал он, — Это смотря по тому, как…

— Смотря по чему? — спросил я.

— О! — возразил отец. — А что, если б получилось какое неудобство при избегании таких случаев, разве, по — вашему, обязаны к этому? По крайней мере, не таково мнение отца Бони, вот оно (стр. 1084): «Не должно отказывать в отпущении тем, которые находятся в положениях, подающих повод к греху, если они в таком состоянии, что не могут оставить упомянутого положения, не дав свету повода говорить о себе или же не получив сами от этого какого неудобства».

— Я очень рад этому, отец мой, остается только сказать, что можно искать таких случаев заведомо, так как позволительно не избегать их.

— Это тоже дозволяется иногда, — прибавил он. — Знаменитый казуист Василий Понс высказал подобную мысль, и отец Бони приводит и одобряет его мнение, которое находится вот здесь, в Трактате об епитимии (вопр. 4, стр. 94): «Можно прямо искать случая, ради его самого, primo et per se, когда духовное или временное благо наше или ближнего нашего побуждает нас к этому».

— Право, — сказал я ему, — мне представляется, что я пребываю во сне, когда слышу, что монахи говорят таким образом. И как же, отец мой, скажите мне по совести, разделяете вы это мнение?

— Конечно, нет, — сказал он.

— Вы говорите, стало быть, — продолжал я, — против своей совести?

— Нисколько,^ сказал он. — Я говорю здесь не по своей совести, но по совести Понса и отца Бони: и вы можете следовать им с полной безопасностью, так как они очень сведущие люди.

— Как! Отец мой, от того, что они поместили эти три строчки в свои книги, станет позволено искать случая согрешить? Я думал, что должно руководиться лишь св. Писанием и церковным преданием, но не вашими казуистами.

— О, мой Бог! — воскликнул патер. — Вы заставляете меня вспомнить этих янсенистов! Разве отец Бони и Василий Понс не могут сделать свои мнения вероятными?

— Я не довольствуюсь вероятным, — сказал я, — но ищу достоверного.

— Я вижу, — сказал мне добрый патер, — вы не знаете, что такое учение о вероятных мнениях: вы стали бы говорить иначе, если бы знали это, И в самом деле, надо мне посвятить вас в данный вопрос. Вы не потеряете зря времени от того, что пришли сюда; без этого учения вам нельзя будет ничего понять, это основа и азбука всей нашей морали.

Я был в восторге, ибо он как раз напал на то, чего мне хотелось. Высказав свое восхищение, я попросил его объяснить мне, что такое вероятное мнение.

— Наши авторы ответят вам лучше меня, — сказал он. — Вот как они все вообще говорят об этом, и, между прочим, наши двадцать четыре (в начале, прим. 3, № 8): «Мнение называется вероятным, когда оно основано на доводах, имеющих какое — нибудь значение. Отсюда вытекает иногда, что один ученый, пользующийся большим авторитетом.

может сделать мнение вероятным». И вот на чем это основывается: «Человек, специально посвятивший себя науке, не стал бы держаться мнения, если бы у него на то не было хорошего и достаточного основания».

— Итак, — сказал я, — один ученый может вертеть совестями и баламутить их по своему желанию и всегда безопасно.

— Не надо смеяться, — сказал он, — и нечего думать бороться с означенным учением. Когда янсенисты попытались это сделать, они только напрасно потеряли свое время. Данное учение слишком хорошо утвердилось. Послушайте Санчеса, одного из самых знаменитых наших отцов (5от… кн. 1,1, гл. 9, № 7). «Вы, может быть, будете сомневаться, делает ли авторитет одного хорошего и сведущего ученого мнение вероятным. На это я отвечаю: да. То же подтверждают Анхель, Сильвий, Наварр, Эммануил Са и др. И вот как сие доказывается. То мнение вероятно, которое имеет значительное основание. А авторитет человека ученого и благочестивого имеет не малое, а, скорее, великое значение: так как {хорошенько проследите этот довод), если свидетельство такого человека имеет большой вес для нас, когда нужно удостоверить, что то — то и то — то произошло, например, в Риме, почему же не иметь ему того же веса и при сомнении в области морали?»

— Забавное сравнение, — сказал я, — вопросов светских с вопросами совести!

— Имейте терпение: Санчес отвечает на это в следующих же строках своего рассуждения:

«И ограничение, делаемое некоторыми авторами: что авторитет такого ученого достаточен в вопросах человеческого права, но не в вопросах права божественного, не находит во мне сторонника, так как указанный авторитет имеет большой вес применительно к обеим сферам».

— Отец мой, — сказал я ему откровенно, — я не могу принимать в расчет этого правила. Кто мне поручится, что при той свободе, которую позволяют себе ваши ученые в исследованиях на основании разума, то, что покажется достоверным одному, покажется таким же и всем остальным? Разнообразие суждений так велико…

— Вы этого не понимаете, — прервал меня патер, — они действительно очень часто расходятся во мнениях: но это ничего не значит; каждый делает свое мнение вероятным и безопасным. Конечно, всем известно, что они не всегда одного мнения, но тем и лучше. Напротив, они почти никогда не сходятся во мнениях. Мало вопросов, где бы вы не увидали, что один говорит да, другой — нет. И во всех этих случаях и то и другое из противоречивых мнений вероятно. И поэтому — то Диана говорит по одному поводу (ч. 3, т. 4, рубр. 244): «Понс и Санчес противоположных мнений; но, так как оба они люди ученые, то каждый делает свое мнение вероятным».

— Но, отец мой, — сказал я, — тогда появляется большое затруднение при выборе?

— Нисколько, — ответил он, — нужно лишь следовать тому мнению, которое больше всего нравится.

— А как же, если другое более вероятно?

— Это ничего не значит, — сказал он.

— А если другое более безопасно?

— Это тоже ничего не значит, — повторил опять патер, — данный вывод в точности объясняется вот здесь у Эммануила Са из нашего Общества, в его афоризме De dubio [127]О сомнении (лат.). (стр. 183): «Можно делать то, что считаешь дозволенным на основании вероятного мнения, хотя бы противоположное и было более безопасным. А для этого достаточно мнения одного веского ученого».

— А если же мнение это одновременно и менее вероятно и менее безопасно, разрешается ли следовать ему, оставляя более вероятное и более безопасное?

— Да, — еще раз сказал он, — выслушайте Филиуция, этого великого иезуита из Рима (Мог. Quaest, тр. 21, гл. 4, Ms 128): «Дозволяется следовать мнению наименее вероятному, хотя бы оно и было менее всего безопасно. Таков общий взгляд всех новых авторов»[128]Ср. с. 494 наст. т.. Не ясно ли это?

— Какой перед нами открывается простор, ваше преподобие, — сказал я. — Благодаря вашим вероятным мнениям у нас прекрасная свобода совести. А у вас, казуистов, точно такая же свобода в ответах?

— Да, — сказал он, — мы тоже отвечаем то, что нам приятно, или, вернее, что приятно тем, которые нас спрашивают. Вот правила, заимствованные у наших отцов: Лаймана (Theol. Мог., Ι,Ι, тр. 1, гл. 2, § 2, № 8), Васкеса (DisL, 62, гл. 9, № 47), Санчеса (in Sum., I,1, гл. 9, Ms 23) и наших двадцати четырех (в начале, пр. 3, Ms 24). Вот слова Лаймана, которым следует книга наших двадцати четырех: «Ученый, у которого просят совета, может дать совет не только вероятный, по его мнению, но и противоположный его мнению, если таковой считается вероятным другими, когда это противоположное мнение оказывается более удобным и более приятным тому, кто с ним советуется. Si forte et illi favorabilior seu exoptatior sit . Но более того, я скажу, что будет вполне разумно, если он даст тем, которые спрашивают, совет, считающийся вероятным каким — нибудь ученым, хотя бы сам он и убедился, что данный ответ безусловно ложен».

— В самом деле, отец мой, ваше учение очень удобно. Еще бы! Отвечать да и пет по своему выбору; нельзя переоценить подобную выгоду. И я хороню вижу теперь, для чего служат вам противоположные мнения, которых держатся ваши ученые по каждому вопросу, так как одно всегда служит вам в пользу, а другое никогда не вредит. Если вы не находите расчета в одном направлении, вы бросаетесь в другое и всегда наверняка.

— Это правда, — сказал он, — и так мы можем всегда сказать вместе с Дианой, когда оказалось, что о. Бони за него, а о. Луго против него:

Saepe, premente deo,fert dens alter орет [129]Овидий: Tristia I, 2, 4. . Част если один бог нас преследует, другой помогает нам.

— Что ж, вполне понятно, — сказал я, — но у меня возникает одно затруднение. Как быть, если, посоветовавшись с одним из ваших ученых и приняв от него мнение несколько чересчур свободное, вдруг да попадешься, придя на исповедь к духовнику, который не разделяет его и откажет в отпущении, если не изменить своих мнений. Не позаботились ли вы и об этом, отец мой?

— Вы сомневаетесь? — ответил он. — Духовников обязали давать отпущение тем исповедующимся, которые держатся вероятных мнений, причем уклоняться от подобной инструкции запрещено под страхом смертного гpexa. Эго хорошо доказали наши отцы и, между прочим, отец Бони (тр. 4, De poenit , в. 13, <лр. 93): «Когда кающийся держится вероятного мнения, духовник должен отпустить грехи, хотя бы его собственное мнение и было противоположно мнению кающегося».

— Но он не говорит, что неотпущение здесь — смертный грех.

— Какой вы торопливый, — сказал он, — выслушайте продолжение, он делает для этого особое заключение: «Отказывать в отпущении кающемуся, который действует по вероятному мнению, есть грех, который по природе своей смертен». И он приводит в подтверждение этого мнения трех из знаменитейших наших отцов: Суареса (т. 4, отд. 32, от. 5), Васкеса (прен. 62, гл.7) и Санчеса (ut supra , № 29).

— Вот это, отец мой, — сказал я, — предписано весьма предусмотрительно! Нечего более опасаться. Духовник не посмеет нарушить данное правило. А я не знал, что у вас есть власть приказывать под страхом осуждения. Я думал, что вы можете только разрешать 1рехи; но не знал, что вы умеете еще и налагать их. Но вы, как я вижу, обладаете всемогуществом.

— Вы не точно выражаетесь, — ответил он мне. — Мы не налагаем грехов, мы только их отмечаем. Я уже заметил два — три раза, что вы плохой схоластик.

— Как бы то ни было, отец мой, сомнение мое разрешилось. Но у меня есть еще другое, которое я хочу предложить вам на рассмотрение, а именно: я не знаю, что именно можете вы сделать, когда отцы церкви противоречат мнению какого — нибудь из ваших казуистов?

— Вы мало в этом смыслите, — сказал он мне. — Отцы церкви были хороши для морали своего времени; но они слишком отстали для морали нашего времени. Уже не они руководят ею теперь, а новые казуисты. Послушайте нашего отца Селло (de Hier., кн. 8, гл. 16, стр. 714), который в этом следует нашему знаменитому отцу Регинальду: «В вопросах морали новые казуисты предпочтительнее древних отцов, хотя они и более близки по времени к апостолам». И, следуя этому правилу, Диана говорит таким образом (ч. 5, тр. 8, прав. 31): «Обязаны ли владельцы духовных мест возвращать свой доход, если дурно пользовались им?

Древние говорили — да, а новые говорят — нет; не станем* стало быть, отбрасывать такого мнения, которое освобождает нас от обязанности возврата».

— Вот слова поистине прекрасные, — сказал я, — и полные утешения для очень многих.

— Мы представляем отцов церкви, — сказал он, — тем, которые изучают догматическое богословие, а что касается нас, мы руководим совестью, и потому мало их читаем и приводим в наших писаниях лишь новых казуистов. Посмотрите, вот, например, Диана, так много написавший, поместил в начале своих книг список авторов, которых он приводит. Их там 296, самый старый их них писал всего восемьдесят лет тому назад.

— Все это завелось, значит, вместе с вашим Обществом? — спросил я.

— Да, приблизительно, — ответил он.

— То есть, отец мой, при вашем появлении исчезли св. Августин, св. Иоанн Златоуст, св. Амвросий[130]Св. Амвросий (340–397) — происходил из жреческой семьи Будучи проконсулом Лигурии и Эмилии, проникся идеями христи аиства и пытался воплощать их в своей деятельности. Примяв крс щение, был через некоторое время (в 379 г.) избран епископом Медиоланским; после своего избрания отдал все имущество в пользу церкви, а также на цели благотворительности. Обращенный св. Амвросием, Августин считал этого человека идеалом христиане кого пастыря., св. Иероним[131]Св. Иероним (330 или 346–420) — один из авторитетнейших мыслителей западного христианского мира. Родом из Далмации, обучался в Риме, Аквилее, Трире. В 373 г. отправился на Ближний Восток, где получил сан пресвитера. Стал известен благодаря своим письмам к друзьям но поводу различных вопросов веры и церковной жизни, которые он писал в период своего отшельничества. Впоследствии стал ближайшим советником папы Дамаса и по его поручению выполнил перевод Библии на латынь (Вульгата), по сей день являющийся основным для католической церкви. и другие во всем, что касается нравственности. Но я желал бы знать, по крайней мере, имена тех, которые им наследовали: кто они, эти новые авторы?

— Это все люди очень мудрые и очень знаменитые, — сказал он. — Это Вильялобос, Конинк, Ламас, Ашокьер, Деалькозер, Деллакрус, Верракрус, Уголин, Тамбурен, Фернандес, Мартинес, Суарес, Энрикес, Васкес, Лопес, Гомес, Санчес, де Веккис, де Грассис, де Грассалис, де Питиджанис, де Граффеис, Скиланти, Бицоцери, Баркола, де Бобадилья, Симанча, Перес, де Лара, Алдретта, Лорка, де Скарча, Кваранта, Скофра, Педрацца, Кабрецца, Бисбэ, Диас, де Клавазио, Виллагут, Адам а Манден, Прибарце, Бинсфельд, Волфганги а Ворберг, Востери, Стревесдорф[132]А.И Полов указывает, что в последних трех фамилиях Пас- калем допущены неточности. Вольфганг а Ворбург был не теологом, а юристом; Вольтер Стревесдорф одно лиио. казуист из Кельна, доктор теологии..

— Ох, отец мой, — сказал я, совсем перепуганный, — были ли христианами все эти люди?

— Как христианами! — ответил он. — Не говорил ли я вам, что они единственные авторитеты, по указаниям которых мы руководим ныне христианским миром?

Грустно было мне услышать это, но я не подал виду и только спросил, были ли все эти авторы иезуитами.

— Нет, — сказал он, — но это не важно; они тем не менее говорили хорошие вещи. Конечно, не без того, чтобы большинство из них не позаимствовало у наших или не подражало им; но мы не гонимся за честью, тем более, что они постоянно ссылаются на наших отцов и с похвалой. Видите ли, вот, например, Диана, который не из нашего Общества, когда он говорит о Васкесе, называет его фениксом умов и несколько раз повторяет, что «Васкес один для него столько же значит, сколько все остальные люди вместе взятые, instar omnium И наши отцы очень часто пользуются этим добрым Дианой, так как, если вы хорошо понимаете наше учение о вероятности, вы увидите, что это ничего не значит. Напротив, мы очень желали бы, чтобы и другие, кроме иезуитов, могли сделать мнения свои вероятными, чтобы не навязывали все их нам. Итак, когда какой бы то ни было автор высказал одно такое мнение, мы имеем право пользоваться им, если желаем, по учению о вероятных мнениях, но мы, однако, не ручаемся за него, когда автор не нашего Общества.

— Я понимаю все это, — сказал я. — На данном примере хорошо видно, что вы всем рады, кроме древних отцов, что вы хозяева поприща, так что вам остается только бежать. Но я предвижу три или четыре больших неудобства и сильные препятствия, которые встанут на вашем пути.

— А что это? — спросил меня изумленный патер.

— Это, — отвечал я, — св. Писание, папы и соборы, которых вы не можете опровергнуть и которые находятся все на единственном пути Евангелия.

— Все ли тут? — сказал он. — Вы испугали меня. Неужели вы могли подумать, что вещь столь очевидная не была предусмотрена, и что мы не позаботились об этом. Я, право, удивляюсь, что вы считаете нас противниками св. Писания, пап и соборов. Надо мне доказать вам обратное. Я был бы очень огорчен, если бы вы стали думать, что мы не ценим того, чем обязаны им. Подобная мысль, очевидно, посетила вас при виде некоторых мнений наших отцов, которые, по — видимому, идут вразрез с требованиями указанных вами только что авторитетов, но этого нет в действительности. Однако, чтобы показать вам согласие между ними, надо больше времени. Я желал бы не оставлять вас в этом непонимании, и, если вы согласны увидеться со мной завтра, я дам вам тогда разъяснение данного вопроса.

Таков конец нашей беседы, который в то же время будет и концом этого сообщения, всего сказанного ведь вполне достаточно для одного письма. Я уверен, что Вы удовольствуетесь этим в ожидании продолжения.