Онлайн чтение книги Лунная заводь
ГЛАВА 28. В ЛОГОВЕ ДВЕЛЛЕРА

С изрядной долей нерешительности я приступаю к этой главе, потому что в ней мне придется иметь дело с такими вещами, которые, противореча всем доселе известным законам физики, покажутся вам совершенно немыслимыми. До сих пор, если не касаться мистической природы этого загадочного существа Двеллера, мне еще не приходилось сталкиваться ни с чем, что нельзя было бы истолковать вполне натуралистическим образом: короче говоря, не было такого явления, про которое я мог бы сказать, что оно выходит за рамки научного мировоззрения, и о котором я не мог бы без колебаний доложить своим коллегам по Международной Ассоциации Ученых. Какими бы удивительными и необычными (я бы даже сказал — прогрессивными) ни показались нам эти явления, все-таки они не выходили за рамки наших представлений о возможном и невозможном, хотя, справедливости ради, надо подчеркнуть, что все они находились в тех областях познания, чья девственная почва еще не потревожена разумом человека, но которые безусловно лежат на пути неуклонно развивающейся научной мысли.

Но что касается того, о чем я собираюсь говорить…

Должен признаться, что некое объяснение этого феномена, трактующее его с натуралистических позиций, у меня, разумеется, имеется, но все мои старания связно и доступно изложить эту столь сложную для понимания теорию, основанную на концепциях, которых и самые подготовленные и продвинутые ученые умы находят чрезвычайно трудными для восприятия — да к тому же будучи во всех отношениях связанным тесными рамками настоящего повествования… Словом, каждый раз эти попытки приводили к такому плачевному результату, что я, отчаявшись, оставил их.

Я могу только рассказать, как это все произошло на самом деле, и постараться описать все, что я видел и пережил как можно точнее.

Тем не менее я чувствую потребность, сделав уступку самому себе, облегчить переход к изложению самой сути повергающего меня в такую нерешительность явления несколькими предварительными замечаниями. И прежде всего я хочу, чтобы вы ясно представляли себе, что наш мир (каким бы он ни был!) определенно не такой, каким он представляется нашему сознанию. В подтверждение я сошлюсь на лекцию выдающегося английского физика, доктора А. С. Эддингтона "Гравитация и принципы относительности", которую он прочитал в Королевском Институте и на которой я имел удовольствие присутствовать.

Я, разумеется, понимаю, что логика утверждения: "Мир совсем не такой, каким он нам представляется, поэтому все, что мы считаем невозможным, на самом деле может происходить" — совсем не безупречна.

Даже если мир действительно другой, он все равно подчиняется законам природы. По-настоящему невозможно лишь то, что выходит за рамки этих законов, но попробуйте, положа руку на сердце, сказать, что какое-то явление лежит за гранью законов природы, а не вашего представления об этих законах, и вы согласитесь, что в мире ничего невозможного просто не существует.

Суть в том, что вещи, которые по нашему разумению относятся к области невозможного, подчиняются законам природы, лежащим за пределами нашего знания, и основная трудность заключается лишь в том, насколько мы готовы признать этот факт.

Я надеюсь, что вы простите мне это несколько заумное философское отступление, без которого я не смог обойтись, но, по крайней мере, мне оно принесло некоторое облегченна А теперь — вернемся к прерванному рассказу.

Ларри и я стояли, наблюдая за тем, как лягушкообразные люди кидают в винноцветные воды изувеченные тела карликов. К плавающим на воде мертвецам, словно стервятники, привлеченные запахом падали, со всех сторон стремительно собирались десятки светящихся радужных пузырей. Выпустив из нижней части тела множество гибких, разноцветных щупалец, гигантские полушария карабкались поверх трупов, которые тотчас же, от первого же прикосновения, стали быстро разлагаться, превращаясь в гниющее месиво костей и мяса.

Нечто подобное я уже наблюдал в тот раз, когда спас Радора от удара отравленным дротиком и он продемонстрировал мне мгновенное разлагающее действие яда на каком-то фрукте. Медузы пожирали эту тошнотворную массу, все время меняя изумительные, разгорающиеся все ярче и ярче цвета. Сейчас мне и впрямь почудилось, что эти сказочные луны не что иное, как вечные спутники смерти, вскармливающие свою лучезарную красоту ее соками: они казались какими-то жуткими перегонными устройствами, в которых отвратительная жижа превращалась в восхитительное многокрасочное зрелище, включающее в себя все мыслимые и немыслимые цвета и оттенки.

Я отвернулся, чувствуя тошноту… О'Киф стоял с побелевшим лицом: не говоря ни слова друг другу, мы вернулись назад тем же путем, которым вышли на край обрыва, чтобы посмотреть, что сделают с мертвыми телами. Навстречу нам спешила Лакла. Не успела она заговорить с нами, как окружающий воздух слабо затрепетал, как будто что-то невидимое и огромное тихо вздохнуло вдали. Нарастая, легкая вибрация сменилась едва различимым шорохом… и затем, точно какое-то живое существо, прошелестело мимо, заставив задрожать наши тела, и исчезло где-то вдали.

— Открылся Портал, — сказала служительница.

Легчайшее дуновение воздуха, отзываясь эхом на первый вздох, печально прошуршало в воздухе.

— Йолара ушла, — сказала Лакла. — Портал закрылся. Теперь нам нужно торопиться… Трое Богов велели, чтобы ты, Гудвин, и ты, Ларри, вместе со мной отправились по той странной дороге, о которой я вам говорила. Но Олафа нам нельзя взять с собой, если мы не хотим разбить ему сердце. Нам надо вернуться, прежде чем он с Радором перейдет мост.

Ее рука нашла руку Ларри.

— Пойдем, — сказала Лакла.

Мы шли за ней, все время спускаясь вниз, переходя из одной комнаты в другую, бесчисленные пролеты бесчисленных лестниц сменяли друг друга. Наконец, по-видимому, мы оказались в самом низу куполообразного дворца, и Лакла остановилась перед огромной каменной глыбой винного цвета. Своей плавно закругленной гладкой поверхностью камень перегораживал коридор. Девушка нажала на край плиты, и он повернулся; мы вошли, и камень снова встал на место.

Стены комнаты (меня она невольно навела на мысль о каком-то гигантском дупле в стволе дерева) имели ограненную как у алмаза поверхность, и вся она сверкала, точно отшлифованный бриллиант, только пожалуй, не так ярко. По форме комната представляла собой вытянутый книзу овал, и ступеньки, по которым мы начали спускаться, вели на круглую полированную площадку, примерно около двух ярдов в диаметре, находившуюся в самом низу. Оглянувшись, я не увидел нигде никаких следов двери, через которую мы вошли, только по ступенькам в стене можно было предположить, где она находится, да и они, пока я задумчиво созерцал стену, — исчезли.

Отрезанные от внешнего мира, мы стояли на небольшом пятачке, окруженном со всех сторон только фасеточными стенами, и на каждой блестящей плоскости можно было видеть тусклые отражения наших лиц. У меня сложилось такое впечатление, будто мы находимся внутри бриллиантового яйца, но только ограненного не снаружи, а изнутри.

Почти совершенная овальная форма комнаты нарушалась лишь плоским экраном, располагавшимся справа от меня и тянувшимся от места, где мы стояли, до самой верхней точки комнаты. По слабо выпуклой поверхности пробегали мимолетные, быстро угасающие световые вспышки, и вся она, расчерченная крест-накрест бесчисленным множеством тонких линий, напоминала фотопластинку для спектроскопа, но с существенным отличием — внутри каждой линии я ощущал присутствие многочисленных, утончающихся до бесконечности микроскопических тонких линий, нанесенных при помощи какого-то крайне чувствительного прибора, по сравнению с которым все наши самые точные инструменты выглядели кувалдой рядом с иглой микрометра.

На расстоянии фута или двух от экрана стояло нечто вроде подставки с укрепленным на ней компасом. Она поддерживала свободно покачивающийся круглый прибор, под прозрачной крышкой которого бегали концентрические кольца заполняющих его светящихся паров слабого голубоватого цвета. С одного края от шкалы отходила небольшая хрустальная полочка — клавиатура, и в ней виднелось восемь маленьких углублений.

Вот в эти чашечки служительница и вложила свои удлиненные пальчики. Она опустила глаза на шкалу, вдавила пальцы одной руки, и экран позади нас бесшумно повернулся под другим углом.

— Обними меня за талию, Ларри, милый, и стань поближе, — тихо сказала она. — А ты, Гудвин, вставай сзади и положи мне руки на плечи.

Несколько удивленный, я выполнил ее просьбу.

Лакла нажала на выемки полочки пальцами другой руки, пары ярко вспыхнули на кольцевых дорожках внутри прибора и забегали друг относительно друга; засветился экран, стоявший у нас за спиной, причем излучение, как я чувствовал, содержало не только весь спектр частот, расположенный в видимой области, но и в той, что не воспринимается человеческим зрением. Ослепительный блеск экрана становился все ярче и ярче, заполняя собой все окружающее пространство, он струился сквозь меня, как струится поток яркого солнечного света через оконную раму.

Ограненная поверхность стен резко вспыхнула нестерпимым блеском, и в каждой сверкающей плоскости я видел искаженные и дрожащие, подобно треплющимся на сильном ветру флагам, наши изображения. Я хотел было оглянуться, но меня остановил резкий приказ служительницы: "Не поворачивайся… если хочешь жить!" Льющееся с экрана излучение становилось все сильнее, сзади нас омывало бушующее море света, в котором я казался сам себе слабой призрачной тенью.

Я слышал — но не обычным слухом, а непосредственно самим мозгом, как нарастая, заполняет помещение мерное гудение: казалось, что эта упорядоченная звуковая стихия движется на нас откуда-то с дальних рубежей космического пространства; все ближе и ближе надвигался чудовищный ураган, несущийся, словно из самого центра Вселенной… Вот он обрушился, подхватив нас своими могучими ладонями. И все более яркий, невыносимо яркий свет струился через наши тела, изливаясь с экрана.

Многочисленные грани стен вдруг разом потускнели, стена передо мной стала плавиться и опадать, словно желатиновая масса под действием пламени, постепенно растворяясь и делаясь прозрачной, и в это образовавшееся отверстие, подхваченный потоком струящего света и немыслимым, оглушительно ревущим ураганом, я начал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

Чем громче становился рев урагана, чем ярче сверкал поток омывающего нас света — тем быстрее двигались мы. На неизвестно откуда взявшейся стене появилось мое, усеченное в длину, продолжение, быстро сокращаясь по вертикали, стена стянулась в линию и пропала; перед моими глазами быстро промелькнули сказочные сады — они вращались, сплющиваясь в тончайший цветной лист, который вошел в меня составной частью. Еще одна каменная стена сжалась в узкий клин, через который я пролетел, и он тут же, словно карта, присоединившаяся к остальной колоде, занял внутри меня свое место.

Яркое алое пламя охватило меня со всех сторон трепещущим огненным ореолом; я видел, что то же самое произошло с О'Кифом и Лаклой. И все это время, с пугающей методичностью, мы продолжали неуклонно двигаться вперед. Еще одна каменная преграда, проблеск белых вод, присоединившихся ко мне, вернее к моему я, растянувшемуся в пространстве, в котором уже разместились цветущие мшистые равнины, сплюснутые каменные стены, потом последовала еще одна скалистая преграда, как и все предыдущие сузившаяся в горизонтальную тонкую линию. И тут наш полет остановился; мы, казалось, парили в пространстве, затем медленно, осторожно раскачиваясь, двинулись вперед.

Передо мной колыхалась пелена тумана. Легкая дымка постепенно становилась все тоньше. Мы стояли, покачиваясь… Туман рассеивался…

Я видел перед собой полупрозрачную зеленоватую даль, пронизанную мимолетными разноцветными вспышками, озаренную неверным колеблющимся светом, словно я смотрел сквозь толщу зеленых тропических вод на яркое полуденное солнце. Пораженный великолепием открывшейся картины, я всматривался в искрящуюся вуаль сверкающих точек, безостановочно танцующих в туманных глубинах.

Я видел, что и Лакла, и О'Киф, и я сам обрисованы тенями на гладкой поверхности огромного камня, приподнятого футов на двадцать или больше над местом, которое я описал выше… Через расползающуюся фосфоресцирующую вуаль, похожую на легкое дымящееся облачко в лучах лунного света, стало видно, что все пространство этого загадочного места усыпано тусклыми блестками крошечных белых цветов.

Мы были тенями… и все-таки я несомненно обладал материальной субстанцией, мы намертво срослись с камнем, стали частью его — и все-таки мы были из живой плоти и крови; мы растянулись — я не могу выразиться иначе мы растянулись на многие мили в пространстве, причем размеры наших тел исказились каким-то необъяснимым образом так, что в одно и то же время произошло неограниченное удлинение в горизонтальном направлении и такое же неограниченное сжатие по вертикали: у наших тел не было никакой высоты, никакого пространственного измерения в вертикальной плоскости. Мы стояли здесь — на поверхности камня, и тем не менее, мы продолжали оставаться там внутри ограненной овальной комнаты перед излучающим экраном.

— Осторожнее!

Это был голос Лаклы, но прозвучал он не здесь, около меня, а там, перед экраном.

— Осторожнее, Гудвин! Теперь — смотри!

Сверкающее марево развеялось. Огромные невообразимые просторы открылись передо мной. Безбрежное мерцающее море зеленой растительности, произрастающей в какой-то более плотной, чем воздух, среде, заполняло собой все, что мог охватить глаз. Я видел деревья, сгибающиеся под тяжестью плодов и мертвенно-бледных цветов, маленькие беседки, сплетенные из цветущих растений, напомнивших мне мифологические плоды забвения: виноградники Леты, прилепившиеся к омываемым течением стенам пещер Гебридов.

И повсюду, проплывая между деревьями и цветущими беседками, двигались, увлекаемые медленными водоворотами, огромные толпы людей… большие, чем те, с которыми Тамерлан напал на Рим, неизмеримо большие, чем те, что вел Чингисхан на завоевание калифов… Толпы мужчин, и женщин, и детей, одетых в какие-то немыслимые жалкие лохмотья, полуголых и совершенно обнаженных: там были узкоглазые китайцы, малайцы с продолговатыми как маслины глазами, островитяне с черной, коричневой и желтой кожей, воины Соломона в фантастических ярких и пестрых одеждах со свирепыми лицами, обрамленными локонами пепельно-седых париков, папуасцы; по-кошачьи грациозные явайцы, дайаки, обитающие на холмах и на побережье; носатые финикийцы, римляне; классически правильные профили греческих лиц, викинги всех времен и народов, десятки и сотни черноволосых жителей Мурии, мелькали белые европейские лица наших современников.

Мужчины, женщины, дети проплывали перед нами, увлекаемые медленными водоворотами, и на каждом из лиц застыла нечеловеческая маска экстаза, смешанного с невыразимым страданием, противоестественного сочетания восторга и ужаса… лица, отмеченные Богом и Дьяволом, соединившимися в дружеском объятии, лица, отмеченные печатью Сияющего Бога… живые мертвецы, погибшие безвозвратно!

Страшная добыча Двеллера!

Я смотрел, не отрываясь, сердце у меня сжималось невыносимой болью. Слепо глядя вперед, они плыли к нам, поднимая вверх свои жуткие лица, подплывали и останавливались; сзади на них накатывали все новые и новые волны лиц и тоже останавливались, образуя нечто вроде отмели в круговороте медленно кружащихся тел. И вот уже так далеко, насколько хватал глаз, я видел нарастающую, подобно обвалу снежной лавины, живую стену белых лиц; они стояли внизу, подняв к нам пустые глаза, и глядели, глядели..

Где-то далеко-далеко я заметил легкое движение, ярко светящееся пятно; живые мертвецы, тихо покачиваясь, медленно расступались, образуя длинную аллею. С жадным нетерпением они скапливались по краям аллеи, словно притянутые невидимым магнитом. Сначала я увидел вдали светящееся облако, оно приближалось к нам, превращаясь в столб непрерывно вращающихся световых вихрей.

Шел Сияющий Бог!

Он шел, и следом за ним, кружась, как опавшие листья, гонимые ветром, плыли живые мертвецы.

Двеллер бежал вдоль аллеи, мимоходом задевая своими щупальцами и спиралями толпящихся по краям, они тянули к нему белые лица, озаряемые изнутри слабым неземным светом, подобные алебастровым сосудам, внутрь которых поставили зажженную свечу.

Сияющий Бог пробежал дальше, и они снова, как прежде сбившись в тесную кучу, стояли, обратив к нам слепые лица.

Двеллер остановился под нами!

От толпы, медленно дрейфующей внизу, отделилось тело Трокмартина! Трокмартин, друг мой, чтобы найти тебя, я открыл мертвенно-бледную лунную дверь, пусть не сразу, но я пришел к тебе, как обещал. И на его лице тоже запечатлелась ужасная печать Двеллера; бескровные губы, широко раскрытые, прозрачные как стекло глаза, в глубине которых светился слабый фосфоресцирующий огонь, глаза пустые и бездушные…

Не мигая, он уставился прямо на меня ничего не выражающим взглядом. Рядом, прижимаясь к нему бок о бок, находилась молодая женщина, милая и прелестная, — прелестная, невзирая даже на страшную маску, искажавшую ее лицо. В глазах, таких же, как у Трокмартина, пустых и широко раскрытых страшный тлеющий огонь. Они тесно прижимались друг к другу, и хотя в толпе все время происходило непрерывное перемещение тел, эти двое не отрывались друг от друга, словно связанные невидимыми узами. В этой женщине я узнал Эдит, жену Трокмартина, ту, что в тщетной попытке спасти любимого сама бросилась в объятия Двеллера.

— Трокмартин, — крикнул я. — Трок! Я здесь!

Слышал ли он меня? Теперь-то я, конечно, знаю, что он не мог меня слышать. Но тогда я ждал… безнадежно, как в кошмарном сне, пытаясь пробиться сквозь ледяную стену отчаяния.

Они не отрывали от меня широко раскрытых глаз.

Толпа заколыхалась, оттесняя их в сторону, сзади напирали новые тела. Медленно кружась и покачиваясь, Трокмартин и Эдит смешались с толпой, и постепенно, не отводя от меня слепых лиц, затерялись в круговороте тел.

Напрасно я напрягал глаза, пытаясь найти их снова, разглядеть на их лицах хоть слабый проблеск того, что мы называем жизнью. Но они исчезли. Как я ни старался, больше мне не удалось увидеть их… ни их, ни Стентона, ни старую шведку, по имени Тора, ту, что стала первой добычей Двеллера в их столь трагически завершившейся экспедиции.

— Трокмартин! — отчаянно кричал я. Слезы душили меня.

Я почувствовал легкое прикосновение Лаклы.

— Осторожнее, Гудвин, — с нескрываемой жалостью в голосе проговорила она. — Осторожнее, ты ничем не можешь помочь им., пока! Будь осторожен и просто смотри!

Под нами во всей своей инфернальной неописуемой красоте стоял Сияющий Бог — кружась и пульсируя, свивая и развивая щупальца и спирали. Он стоял и разглядывал нас. Теперь я мог отчетливо различить в нем ядро — более плотную часть, пронизанную вспыхивающими лучезарными жилками, постоянно меняющую форму и ярко светящуюся сердцевину, окутанную словно легким саваном мерцающими султанами перьев, трепещущим кружевом опалесцирующей дымки, окрашенными в призрачные радужные цвета спиралями и щупальцами.

Семь маленьких разноцветных лун неподвижно застыли над ним аметистовая, шафранная, изумрудная, лазурная, серебристая, одна — теплого розового цвета и еще одна — ослепительно белая, как снег в лунном свете. Спокойно и безмятежно, с какой-то умиротворяющей неподвижностью висели они над головой Двеллера, подобно роскошной диадеме.

Пронзая султаны перьев и завихрения спиралей, от них к сердцу Двеллера протянулись многочисленные узкие лучи, еле различимые глазом, тоньше, пожалуй, чем самая тончайшая нить, которую может спрясть паук для своей паутины; мне казалось, что от семи лун к Двеллеру по блестящим волоскам бежит ток — и вся картина в миниатюре очень сильно напоминала то, что мы видели в зале Лунной Заводи: семь потоков лунного света, изливавшихся из семи висевших под крышей кристаллических шаров.

Выплыло из блистающего тумана… лицо!

Оно казалось сразу и мужским и женским, подобно некоему древнему двуполому идолу, найденному в развалинах этрусского храма, и все-таки оно не было ни мужским, ни женским, его нельзя было назвать человеческим или нечеловеческим, просветленным или зловещим, благостным или коварным.

Эти понятия нельзя было применить к нему, как невозможно применить их ни к огню, что и согревает и сжигает, ни к ветру, что ласково треплет листву деревьев и ломает их стволы, ни к волне, что ласкает и губит. Стихия прекрасна — вот и все!

Как-то неуловимо, непередаваемо оно принадлежало и нашему миру, и какому-то иному. То оно казалось лицом существа с какой-то другой планеты, то вдруг принимало быстротечные, привычные человеческому глазу очертания, и так же мгновенно возвращало себе прежнее обличье — аморфное, невыразимое, как облик какого-то неизвестного, невиданного божества, прорвавшегося сюда из глубины межзвездного пространства, и в то же самое время казалось до невозможности земным, как будто сама душа нашей планеты глядела оттуда, заключенная в этом существе и каким-то омерзительным образом, оскверненная и поруганная.

На лице были глаза, показавшиеся мне сначала лишь тенями — темными пятнами на его лучезарном фоне. Эти глаза стали постепенно меняться — как будто с них спадала невидимая вуаль, и под спадающей вуалью открывались окна, ведущие в неведомые дали, они становились все глубже, превращаясь в тускло отсвечивающие голубые озера — голубые, как сама Лунная Заводь, потом вдруг ярко вспыхнули (и в этот миг лицо приобрело почти человеческий облик!), превратившись в две большие звезды, почти такие же большие, как луны, составлявшие его корону, сохраняя все то же, ошеломляющее мое сознание впечатление, будто это две дыры, два смотровых отверстия, ведущие в какой-то неизведанный мир, чуждый и полный опасностей.

Мне стало не по себе, я невольно отшатнулся.

— Осторожнее! — донесся до меня голос Лаклы, она взяла меня за руку. Овладев своими чувствами и мыслями, я продолжал разглядывать Сияющего Бога. И я увидел, что тела — по крайней мере, тела в нашем понимании — у него не было. Не было ничего, кроме трепещущей и пульсирующей сердцевины, пронизанной молниеносно вспыхивающими и угасающими разноцветными прожилками и находящейся в безостановочном кружении оболочки, роскошной вуали, порождающей его одновременно ангельскую и дьявольскую, но ослепительную красоту.

Двеллер стоял… и разглядывал нас.

Потом по направлению к нам неуверенно поплыла рыскающая спираль!

Плечи Лаклы задрожали у меня под руками, исчезли живые мертвецы вместе со своим хозяином., я плясал, словно пылинка в солнечном луче, заключенный внутри камня, чувствуя, как быстро сжимаясь, удаляюсь туда, откуда пришел. Сменяя друг друга в обратном порядке, из меня веером выскальзывали сплющенные тончайшими пластами серебристые утесы, каменные стены, белые воды, сказочные сады; с невероятной скоростью они скользили друг за другом, поворачивались, выравнивались, обретая первоначальные размеры, когда я проходил через них, а они выходили из меня.

Задыхаясь и дрожа, я стоял на слабых, подгибающихся ногах внутри овальной комнаты с фасеточными стенами, по-прежнему держа руки на белых плечах служительницы. Ларри одной рукой вцепился в ее пояс. Постепенно смолк немыслимый рев космического урагана, отступающего на свои отдаленные рубежи, — и стало тихо; уменьшалась яркость омывающего наши тела потока излучения — экран погас.

— Ну вот, вы и посмотрели, что это такое, — сказала Лакла. — Прошли сами по этой странной дороге. А теперь я расскажу вам, выполняя волю Молчащих Богов, что такое Сияющий Бог., и как он появился на свет.

В стене появились ступеньки, открылся выход из комнаты. В полном молчании Ларри и я поднялись наверх и вышли наружу вслед за служительницей.