ГЛАВА 19. БАРОМЕТР ПАДАЕТ…

Онлайн чтение книги Матросы Наркомпроса
ГЛАВА 19. БАРОМЕТР ПАДАЕТ…

После концерта выяснилось, что директор спецшколы уже подписал приказ об исключении ученика Коврова. Михаил Тихонович Святогоров попробовал было вступиться, но получил в ответ обвинение в «гнилом либерализме». Командира роты Ростислава Васильевича Оля попросили не уподобляться «земским учителям».

— Их я еще могу понять, — сказал директор Петровскому и Радько. — Они люди сугубо гражданские, многого не понимают. Но вы-то почему с ними заодно? Мне остается одному поддерживать в специальной школе железную дисциплину и порядок.

Петровский вспылил. Младший лейтенант запаса вздумал учить воинскому порядку двоих кадровых командиров. Радько строго глянул на него, но старшему политруку надоела вечная его дипломатия. Петровский твердо решил сообщить Уфимцеву все, что он о нем думает. И как раз в этот момент весьма некстати дверь кабинета осторожно отворилась, и в него вступила уже знакомая военруку дама. Она выглядела не такой напористой, как на приемной комиссии, и не знала, с чего начать разговор. Директор вопросительно взглянул на посетительницу, но она так ничего нового и не придумала:

— Здравствуйте… Мой муж…

Теперь старший политрук тоже догадался, кто она, незваная гостья. Не хватало еще, чтобы директор снова обвинил их в беспринципности или подхалимаже.

— С вашим мужем знаком, — сурово заявил Петровский. — И уже имел случай сказать ему, что ваш сын дурно воспитан.

— Мой Гена? — поразилась дама. — Плохо?

— Отвратительно, — заверил Петровский.

— И что сказал… отец?

— Признал критику справедливой!

Тогда посетительница заплакала.

— Гена говорит, что его теперь обязательно исключат. Мы будем протестовать.

— Рекомендую обсудить вопрос в семейном кругу, — посоветовал Петровский. — Убежден, что не будете…

— Что же вы сразу не доложили? — упрекнул директор своих помощников, когда понял, в чем дело. Сергей Петрович недаром был преподавателем истории. Он моментально сопоставил факты и выложил Радько с Петровским сведения, о которых те не подозревали:

— Член Центробалта, большевик с дореволюционным стажем, штурмовал Зимний… Это же совсем иначе выглядит…

— Не отца собираетесь исключать, — злился старший политрук. — При чем здесь отцовские заслуги?

— Да, да, — согласился Сергей Петрович. — Конечно. Однако и вы за сына ходатайствовали…

* * *

После выздоровления от ожога Геннадий Ковров был лишен права ношения формы до майских праздников. Стоимость испорченного обмундирования возместили родители. Объявляя приказ, директор спецшколы подчеркнул, что решено ограничиться столь мягкой мерой потому, что ученик Ковров и так сам себя наказал. «Спецы» заулыбались, а Геннадий мрачно взглянул на Антона Донченко. Иначе как «Сцеволой» его теперь никто не называл.

Второй взвод перевели в класс с подслеповатыми окнами, выходившими на школьный двор. Неэквивалентный обмен можно было простить только учителю физики. В новом помещении ученики, за исключением младших командиров, стали рассаживаться, кто с кем хотел.

Явившись в класс, Гасилов увидел, что привычное место на третьей парте в правом ряду уже занято. Там вместе с Лекой Бархатовым расположился Мымрин и показывал зубы в ехидной усмешке. Лека, наоборот, сосредоточенно раскладывал свои тетрадки. Он совсем не замечал Гасилова.

Усмешка Зубарика и подчеркнутая деловитость бывшего соседа показывали, что их объединение произошло совсем не случайно. О причинах Аркашка догадался не сразу. Дела в том, что ходатайство Марии Яковлевны Беккер Леке не помогло. Как Бархатов ни старался, он снова получил по физике «посредственно», потом еще две тройки, одну за другой. Дормндонтова не устраивали вызубренные по учебнику параграфы. Он оценивал высоко только умение соображать. Вот Бархатов и сообразил, что его сосед Гасилов хорошо знает стихи, но не физику. Мымрин же не витал в облаках, а предпочитал точные науки. Сидеть рядом с ним на контрольных работах было гораздо выгоднее.

Бархатов решил простить Зубарику ехидную цитату из Маяковского: «Которые там временные — слазь», и попытался познакомиться с ним поближе. Сближению способствовало и то обстоятельство, что Гриша понимал «искусство». Однажды Бархатов показал ему заграничный фирменный знак на донышке своей бескозырки.

— Достань для меня, — загорелись глаза у Зубарика.

— Ишь чего захотел! — как бы задумался Лека, но вдруг смягчился: — Ладно уж, постараюсь.

Выполнить просьбу не представляло труда. Гришка не подозревал, что этикетка была показана ему специально и что Бархатов обладал целой коллекцией подобных сувениров, привезенных отцом из Эстонии. На следующий день Мымрин стал владельцем одного из разноцветных шелковых ярлыков, который похуже. Фирменная этикетка окончательно скрепила их отношения, а тут как раз состоялось перебазирование в новый класс.

Гасилов не ожидал такого вероломства. Он собрался было предъявить на парту права, напомнить, что сам пригласил Леку сидеть с ним рядом. Аркашка еще не знал, что люди, которым помогаешь в трудный момент, какое-то время всегда представляются лучше, чем они есть на самом деле. Но Бархатов продолжал деловито копаться в портфеле, и Аркашке вдруг расхотелось выяснять отношения. Проглотив обиду, он расположился на «Камчатке», где оказалась одна совсем свободная парта. Впрочем, ему недолго пришлось сидеть одному. Последними в класс ворвались ассистенты из физического кабинета. Димка Майдан моментально оценил обстановку и двинулся на «Камчатку».

— Свободно?

Аркашка кивнул.

— Вот и хорошо! — Димка швырнул на сиденье портфель и устроился рядом.

Майдан с ходу ошарашил Гасилова сообщением, что прекратилась достройка крейсера, купленного за хлеб в Германии. Того самого корабля, который стоял на бочках около моста лейтенанта Шмидта. Торговые суда будто бы перестали привозить для него недостающие машины и механизмы. Информация Димки совершенно противоречила коммюнике, подписание которого показывали в кинохронике, и требовала немедленной проверки.

Лучше всего было бы побывать на борту крейсера и выяснить все у рабочих, из первых рук. Но об этом не стоило и мечтать.

Тогда Аркашка предложил сходить после уроков в Морской торговый порт. Они не какие-нибудь посторонние, а во флотской форме. Им скажут. Димка Майдан, хотя и сомневался, пустят ли их в порт, решил, что попытка не пытка.

На Гапсальской улице ребята столкнулись нос к носу с Борисом Смоленским. Он как раз возвращался домой из института.

— Дальше главных ворот не пройти, — сказал им Борис. — А бичи натравят до жвака-галса. Дай только на водку.

Димка с уважением посмотрел на Аркашкиного знакомого. Он чем-то напоминал ему Билли Бонса, только без маникюра и румян. Та же твердая походка враскачку, очень похожая гнутая трубка с золотым ободком. Только в этой трубке вонючим дымком потрескивала махорка. Последнее обстоятельство было для Димки вполне понятным: откуда у студента деньги на трубочный табак. Выражение «травить до жвака-галса» тоже употреблял Билли Бонс, когда не одобрял ответ ученика у доски. А вот про бичей Димка еще не слышал ничего. Оказалось, что это береговые моряки, а точнее, просто бывшие люди. Ясно, что этот несерьезный источник информации доверия не заслуживал. Гораздо интереснее было проводить Смоленского через весь город домой.

По пути Смоленский вспоминал о плаваниях в полярных морях, «где солнце не засветится и ночь штормам не сдуть, лишь тычется Медведица в Полярную звезду». Аркашка подыгрывал, выдавая своего знакомого как диковинный экспонат, и Майдану не раз хотелось посоветовать ему заткнуться. К счастью, Смоленский никогда не повторялся, и Гасилов тоже заслушался.

Борис рассказывал, как на рейде в Кольском заливе видел блокшив. Так называют старое судно, которое, отслужив свой век, стоит на якорях, теперь уже как база угля для пароходов. Они проходили полярной ночью мимо такого блокшива. Это был большой парусник с обрубками мачт. Реи и стеньги были сняты. Силуэт корпуса показался Борису знакомым. Он напоминал черноморский парусный барк «Товарищ». Блокшив покачивало, и чайки проносились в свете прожекторов над изуродованными мачтами. Смоленский спросил у штурмана, что это. Тот ответил: «Альбатрос».

Построенный в прошлом веке, «Альбатрос» считался одним из лучших парусников мира. Он ходил за семьдесят два дня из Лондона в Сидней, пересекая «гремящие сороковые». Красота этого судна, исключительные мореходные качества и быстрота прославили его. Но сильные трепки в жестокий шторм состарили раньше, чем более «благоразумного» двойника. Парусный барк «Товарищ» еще плавает, а «Альбатрос» прикован в Полярном. Его высочайшие мачты обрезаны, у борта грузятся углем грязные пароходы.

— Вот такая у него старость, — грустно заключил Смоленский, а потом добавил: — Дай мне бог умереть где-нибудь в драке. Нудно так доживать.

В комнате Смоленского на Боровой улице всю стену занимала географическая карта. Пока Борис жарил целую сковороду покупных котлет, мальчишки увидели, что карта была испещрена коричневыми флажками на булавках. Они углом искололи Францию, воткнулись в столицы европейских государств. Один из флажков занесло через океан в устье реки Ла-Платы. Он торчал там под жирным крестом с датой гибели германского рейдера.

Они втроем умяли все котлеты с гречневой кашей и за обедом так хорошо познакомились, что Борис решил прочитать новую свою поэму под названием «Кабан». Бешеным кабаном там назывался линкор, который на рассвете напал на мирный город:

Огонь в воде.

Вода в огне.

Дымятся берега.

Дымится шерсть на кабане,

Форта громят врага…

Окончив читать, Смоленский посмотрел на замершего Аркашку, улыбнулся и сказал, что, по всей вероятности, он был не прав:

— Время сейчас такое, что нужно быть не торговыми, а именно военными моряками. Вы правильно решили, мальчишки. Только вот не знаю, успеете ли ими стать?

— Конечно, успеем, — заверил его Аркашка.

Борис Смоленский и его стихи понравились Димке Майдану. По дороге домой в его ушах продолжал звучать глуховатый голос поэта:

А вечер шел путем блокад,

И, чтобы не поблекнуть,

Кровь лакали облака,

И плакать было некому…

Лишь старик у поплавков,

Замирая глыбой,

Думал, что теперь легко

Разжиреет рыба…

Но над кем-то был развал,

Кто-то был без крыши,

Кто-то плакал, кто-то звал,

Но никто не слышал…

Гасилов приставал к Майдану с вопросами и мешал думать.

— Ну как? Убедился, какой он настоящий моряк?

Весь вечер Аркашка гордился перед ним своим знаменитым поэтом. В гостях у Смоленского Димка еще терпел.

— Насчет моряка еще не знаю, — сказал Майдан и назло Гасилову процитировал две сомнительные строчки из поэмы: «К повороту! Поворот! Штурвал не берет!»

Билли Бонс объяснял, что на линкорах штурвалов нет, а команду «к повороту!» дают только на парусных кораблях.

— Каждому ясно — на линкорах электроприводы рулевой машины, — показал Гасилов свою эрудицию. — Но здесь просто стихи.

— Морские стихи, — уточнил Димка. — В них все должно быть правильным.

Гасилов обиделся едва ли не до слез.

— Не огорчайся, — пожалел его Майдан. — Мне только сейчас пришло это в голову. В следующий раз мы попросим Бориса исправить ошибку.

Майдан надеялся на встречу со Смоленским, в которой должны были принять участие Раймонд Тырва и Жанна Донченко. Аркашка идею одобрил. Он только был против приглашения Бархатова.

— Бархатов откажется сам, — заверил его Димка. — Он без лычек к Жанне не пойдет.

Ни тот, ни другой «спец» не могли представить, что следующего раза уже не будет. Бориса Смоленского тоже заинтересовал слух о судьбе купленного у немцев крейсера, и он начал наводить справки через знакомых «торгашей». Оказалось, Димка Майдан опять не ошибся. В спецшколе это стало всем ясно после удивительного доклада о международном положении, который взорвал умы и нарушил покой.

Доклад прочитал командир из военно-морского училища. Его привел старший политрук Петровский. Убедительные факты свидетельствовали, что дела на Земле идут как-то не так, а фашисты, несмотря на пакт о ненападении и прочее, безусловно, оставались фашистами. Докладчик доверительно рассказал, как во время освобождения Западной Белоруссии наши дивизии столкнулись с их подлой попыткой продвинуться дальше на восток. Произошел жестокий бой. Обе стороны делали вид, что совсем не ведают, в кого стреляют из пушек и пулеметов. Потом, конечно, принесли взаимные извинения, но захватчики не продвинулись ни на шаг. Здесь все было правильно.

И еще командир намекал о недоразумениях в торговле, об обманах, о срывах поставок. Несколько дней назад им отплатили за это, и торговые корабли, присланные в Ленинградский порт за нашим хлебом, ушли обратно порожняком. Так им, буржуям, и надо. А как же тогда торговое соглашение? И почему газеты молчат? Неужели в редакциях ничего не знают?

Докладчика окружили плотным кольцом, его спрашивали, зачем демонстрируют о них кинохронику, и многое другое. Но командир от комментариев уклонился. Он сказал, что сообщил все возможное, и лишь посоветовал лучше учиться и хорошо оборудовать школьное бомбоубежище.

Учителя стояли в сторонке, встревоженные и недоумевающие. Потом на педагогическом совете по итогам третьей четверти впервые за много месяцев взял слово биолог Артяев. Он обрушился на старшего политрука.

— Политически вредный доклад дезориентировал не только учеников, но и некоторых преподавателей, — заявил Василий Игнатьевич. — Он вызвал в специальной школе паникерские настроения.

— Будущие военные говорят о войне, — пожал плечами Радько. — Это естественно.

— Ученики рассуждают о возможности войны с Германией, — возмущенно уточнил бывший «доцент».

— Разве фашисты стали другими? — вмешался старший политрук.

— У нас пакт о ненападении. Международные акты следует уважать, — сказал Сергей Петрович Уфимцев.

— Обязательства подразумевают взаимность, — снова возразил Радько. — А факты упрямая вещь.

Страсти утихомирились только после справки старшего политрука, что содержание доклада одобрено политотделом.

— Надо предупредить учеников, — решил директор, — что доклад предназначен для военных. Думаю, что не следует распространять его содержание среди гражданского населения, чтобы не вызвать нежелательных эксцессов.

Выполнить такое распоряжение было нелегко, но Радько с Петровским не возражали директору спецшколы. Стоит ли спорить, раз газеты не допускали и намека на подобный поворот событий. А по линии райисполкома к ним поступило только распоряжение очистить подвалы для бомбоубежища.

Итоги третьей четверти были хорошими. Спецшкола добилась стопроцентной успеваемости. Двенадцать слабых учеников отсеялись еще в первом полугодии. Остальные занимались с увлечением и полной отдачей.

Теперь в гороно школу ставили в пример. Однако завуч Полиэктов считал, что использованы далеко не все возможности для дальнейшего повышения успеваемости. Например, ученик Бархатов из двенадцати четвертных оценок имеет восемь «отлично», две «хорошо» и столько же «посредственно» по физике и геометрии. Разве можно допускать такое?

— Бархатову надо больше заниматься, а не искать обходных путей, — объяснил с места Павел Феофанович Дормидонтов.

Мария Яковлевна Беккер посмотрела на него с укоризной, а директор нахмурился и холодно заметил, что обсуждение доклада еще не начиналось.

Завуч высказался в том смысле, что итоговые оценки должны учитывать уровень знаний и по другим предметам. Резкий «разброс» отметок, особенно у преподавателей Дормидонтова, Марусенко, Святогорова, снижает общие показатели в соцсоревновании.

— Кому нужно такое соревнование? — с досадой заявил Петровский.

Директор вскинул на него глаза, но на этот раз промолчал.

— Скажу от имени «гнилых либералов», — ехидно прошелестел Михаил Тихонович Святогоров. — Знания Бархатова оценены объективно.

— Между п'очим, земские учителя, вечная им память, — поддержал математика командир роты Оль, — никогда не завышали отметок. И правильно делали.

Радько улыбнулся и заметил, что здесь, по его мнению, как раз заключено главное достижение педагогического коллектива: оценка знаний учеников стала также и мерой воспитания, формирующей их характер.

— Обвинение преподавателя Дормидонтова в пристрастности, — сурово вмешался директор, — считаю…

Павел Феофанович сжался. Он понял, что сейчас Уфимцеву будет легко рассчитаться с ним за строптивость, за несостоявшийся суд. Тем более что недавно у директора побывал полковник Бархатов с жалобой на учителя.

— Только на основе требовательности, — услышал Дормидонтов заключительные слова директора, — не натягивая проценты, как тут советуют некоторые руководители, мы можем воспитать настоящих военных командиров.

Завуч сразу же стал сморкаться, а военрук улыбнулся и посмотрел на Петровского. Евгений Николаевич прекрасно понял, что означал этот взгляд. Радько напоминал об их постоянных спорах по поводу личности директора.

«Директор самолюбив, вспыльчив и прямолинеен, — утверждал военрук. — Но с ним вполне можно работать. Уфимцев еще не нашел правильной линии поведения. Это пройдет. Вот вы, например, Евгений Николаевич, тоже не дипломат, но уже во многом разобрались…»


Читать далее

Голованов Кирилл Павлович. Матросы Наркомпроса
ЮНОСТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОКОЛЕНИЯ 16.04.13
ГЛАВА 1. КАКОЙ ИЗ ТЕБЯ МОРЯК 16.04.13
ГЛАВА 2. ПОПРОШУ «ВОЛЬНО!» 16.04.13
ГЛАВА 3. ПЯТЬ МИНУТ ТРАВЛИ ДЛЯ СПЛОЧЕНИЯ КОЛЛЕКТИВА 16.04.13
ГЛАВА 4. ЧЕМУ РАВЕН МОРСКОЙ ПОВАР? 16.04.13
ГЛАВА 5. ЧЕРТ С НИМ, С БАНТИКОМ! 16.04.13
ГЛАВА 6. ДВЕ ШЕРЕНГИ МОСЛОВ 16.04.13
ГЛАВА 7. ПОСЛЕ ДРАКИ КУЛАКАМИ НЕ МАШУТ 16.04.13
ГЛАВА 8. БРЮХО ДОЛОЙ! 16.04.13
ГЛАВА 9. РАССЫЛЬНЫЙ ДИРЕКТОРА 16.04.13
ГЛАВА 10. НАСКВОЗЬ И ДАЖЕ ГЛУБЖЕ 16.04.13
ГЛАВА 11. «РЕЗИНОВАЯ ПЕРЕМЕНА» 16.04.13
ГЛАВА 12. НЕ ВСЕ СТРИГИ, ЧТО РАСТЕТ! 16.04.13
ГЛАВА 13. КТО ТАКОЙ МАРТИН ГИК? 16.04.13
ГЛАВА 14. В ДАЛЕКОЙ ТАЕЖНОЙ ИЗБУШКЕ 16.04.13
ГЛАВА 15. НА СВОЕМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ 16.04.13
ГЛАВА 16. ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД 16.04.13
ГЛАВА 17. АРИЯ СНЕГИРЯ 16.04.13
ГЛАВА 18. ОТКРЫТЫЙ УРОК 16.04.13
ГЛАВА 19. БАРОМЕТР ПАДАЕТ… 16.04.13
ГЛАВА 20. МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ВАША ПАРТНЕРША 16.04.13
ГЛАВА 21. ХЛОПЦЫ, ЧЬИ ВЫ БУДЕТЕ?. 16.04.13
ГЛАВА 22. ЯКОРЬ ПОДНЯТ 16.04.13
ГЛАВА 23. ВАШ «КАТОРЖНИК» 16.04.13
ГЛАВА 24. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ТАКТА 16.04.13
ГЛАВА 25. КРУТОЙ ПОВОРОТ 16.04.13
ГЛАВА 19. БАРОМЕТР ПАДАЕТ…

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть