Онлайн чтение книги Меченосцы
IV

Опытные лесники, под начальством главного ловчего, принялись расставлять охотников длинным рядом по краю поляны с таким расчетом, чтобы они, находясь сами под прикрытием, стояли перед пустым пространством, облегчающим работу лукам и арбалетам. Две коротких стороны поляны были пересечены сетями, за которыми спрятались "загонщики", обязанность которых заключалась в том, чтобы гнать зверя на стрелков, а если он запутается в сетях, то добивать его рогатинами. Бесчисленное множество курпов, умело расставленных, должны были выгонять зверей из глубины леса на поляну. За стрелками находилась вторая сеть, расставленная для того, чтобы зверь, если ему удастся прорваться сквозь цепь охотников, был остановлен сетью и в ней добит.

Князь стал посредине цепи, в небольшой ложбине, пересекавшей всю поляну. Главный ловчий, Мрокота из Моцажева, выбрал для него это место, зная, что по этой ложбине и побегут из пуши крупнейшие звери. У самого князя в руках был арбалет, а рядом с ним, у дерева, стояло тяжелое копье; сзади, на некотором расстоянии держались два "телохранителя", с топорами на плечах, огромного роста; кроме топоров, у них были два натянутых арбалета, чтобы в случае надобности подать их князю. Княгиня и Дануся не слезали с коней, потому что князь никогда не разрешал этого, боясь туров и зубров, от ярости которых, в случае нужды, легче было спастись на конях, нежели пешком. Де Лорш, любезно приглашенный князем занять место справа от него, попросил, чтобы ему было разрешено остаться для защиты дам на коне, и стоял невдалеке от княгини, похожий на длинный гвоздь, с рыцарским копьем, над которым тихонько подтрунивали мазуры, как над оружием, мало пригодным для охоты. Зато Збышко воткнул рогатину в снег, перекинул арбалет через плечо и стоял возле коня Дануси, подняв голову к ней, иногда что-то шептал ей, а иногда обнимал ее ноги и целовал колени, потому что больше решительно не скрывал от людей свою любовь. Успокоился он только тогда, когда Мрокота из Моцажева, который в пуще осмеливался ворчать и на самого князя, грозно приказал ему хранить молчание.

Между тем далеко-далеко в пуще раздались звуки курпских рогов, которым с поляны отрывисто ответил пронзительный звук трубы; потом настала совершенная тишина. Только иногда с верхушки сосны стрекотала сойка, да кто-нибудь из облавы подражал карканью ворона. Охотники напряженно смотрели на пустое белое пространство, на котором ветер покачивал заснеженные кустарники; все с нетерпением ждали, какой зверь первым покажется на снегу; вообще же ожидалась удачная охота, потому что пуща полна была зубров, туров и кабанов. Курпы выкурили из берлог несколько медведей; разбуженные таким образом, они бродили по чаще злые, голодные и осторожные, догадываясь, что скоро придется им выдержать борьбу не за спокойную зимнюю спячку, а за жизнь.

Однако приходилось ждать долго, потому что люди, теснившие зверя к сетям и к поляне, заняли огромный кусок леса и шли так издалека, что до слуха охотников не доносился даже лай собак, которые тотчас после того, как откликнулась труба, были спущены со смычков. Одна из них, спущенная, по-видимому, слишком рано или просто увязавшаяся за людьми, показалась на поляне и, пробежав через нее с опущенной к самой земле мордой, скрылась за цепью охотников. И снова стало тихо и пусто; только загонщики все время каркали воронами, давая знать таким образом, что скоро начнется работа. И вот через несколько времени на опушке появились волки, которые, как самые чуткие звери, первые пытались уйти от облавы. Их было несколько. Но выбежав на поляну и почуяв кругом людей, они снова юркнули в лес, ища, очевидно, другого выхода. Потом, выйдя из чащи, кабаны длинной черной цепью побежали по покрытому снегом пространству, издали похожие на стадо домашних свиней, которые, по знаку хозяйки, тряся ушами, спешат к избе. Но цепь эта останавливалась, прислушивалась, нюхала воздух, оборачивалась назад и снова нюхала воздух; она свернула к сетям и, почуяв ловчих, снова пустилась к охотникам, хрюкая, подходя все осторожнее, но все ближе, пока наконец не раздался скрип железных собачек у арбалетов, ворчание стрел и пока первая кровь не запятнала белый снежный покров.

Тогда раздался крик, и стадо рассыпалось, точно в него ударила молния; одни бросились сломя голову вперед, другие к сетям, другие стали бегать то в одиночку, то по нескольку сразу, смешиваясь с другим зверьем, которым тем временем наполнилась поляна. Теперь до слуха уже ясно доносились звуки рогов, лай собак и далекий говор людей, идущих из глубины леса. Обитатели леса, отгоняемые по бокам широко растянутыми сетями, все больше и больше наполняли поляну. Ничего подобного нельзя было увидеть не только в заграничных странах, но и в других землях Польши, где не было уже таких ^ПУЩ, как в Мазовии. Меченосцы, хоть и бывали они в Литве, где иногда случалось, что зубры, ударив на войско, приводили его в замешательство {О таких случаях упоминает Виганд из Марбурга.}, немало дивились этому неисчислимому множеству зверья, особенно же дивился рыцарь де Лорш. Стоя возле княгини и придворных девушек, как журавль на страже, и не будучи в состоянии заговорить ни с одной, он уже начинал скучать, мерзнуть в своих железных латах и думать, что охота не удалась. Но вдруг он увидел перед собой стада легконогих серн, рыжих оленей и лосей, с тяжелыми, увенчанными рогами головами, увидел, как они, смешиваясь друг с другом, носятся по поляне, ослепленные страхом, и тщетно ищут выхода. Княгиня, в которой при этом зрелище взыграла кровь Кейстута, выпускала в эту пеструю кучу стрелу за стрелой, крича от радости каждый раз, когда раненый олень или лось с разбегу подымался на дыбы, а потом тяжело падал и бил ногами по снегу. Придворные девушки тоже часто прикладывали лица к арбалетам, ибо всеми овладела охотничья горячка. Один только Збышко не думал об охоте, но, положив локти на колени Дануси, а голову на свои руки, смотрел в глаза ее, она же, конфузясь и улыбаясь, пыталась закрывать ему пальцами веки, словно не могла вынести такого взгляда.

Но внимание де Лорша привлек огромный медведь с седыми лопатками и такой же шеей: он внезапно выбежал из-за кустов, невдалеке от охотников. Князь выстрелил в него из арбалета, а потом подбежал к нему с копьем, и когда зверь с отчаянным ревом поднялся на задние лапы, так ловко и быстро ударил его на глазах у всего двора, что ни одному из "телохранителей" не пришлось прибегнуть к топору. Тогда молодой рыцарь из Лотарингии подумал, что все-таки не многие из государей, при дворах которых он гостил, отважились бы на такую забаву и что с такими князьями и с таким народом ордену когда-нибудь придется вынести тяжелую борьбу и пережить тяжелые минуты. Но после этого он видел, как другие охотники так же ловко закалывают свирепых кабанов с белыми клыками, огромных, во много раз превосходящих размером и яростью тех, на которых охотились в лесах Нижней Лотарингии и в немецких лесах. Таких ловких и уверенных в силе рук своих охотников де Лорш не видал нигде и, как человек бывалый, объяснял это себе тем, что все эти люди, живущие среди необозримых лесов, с детских лет привыкают к арбалету и копью, а потому и приучаются владеть ими лучше других.

В конце концов поляна покрылась трупами всякого рода зверья, но охота еще далеко не кончилась. Напротив, самая интересная и в то же время и самая опасная минута только еще должна была наступить: загонщики выгнали на поляну десятка полтора зубров и туров. Хотя в лесах держались они обычно особняком, но теперь шли все вместе, нисколько, впрочем, не ослепленные страхом, а скорее грозные, нежели испуганные. Шли они не особенно скоро, как бы сознавая свою ужасную силу и то, что сломают все преграды и пройдут, но все же земля загудела под их тяжестью. Бородатые быки, идущие во главе стада с низко опущенными головами, иногда останавливались, как бы раздумывая, в какую сторону направить удар. Из чудовищных грудей их исходил глухой рев, похожий на подземный гул; из ноздрей вырывался пар, и, взрывая передними ногами снег, они, казалось, кровавыми глазами смотрели из-под грив, стараясь открыть спрятавшегося врага.

Между тем загонщики подняли страшный крик, которому со всех сторон ответили сотни громких голосов; зазвенели рога и дудки: лес содрогнулся до самых глубин, и в ту же минуту с отчаянным лаем на поляну вырвались шедшие по следам зверей курпские собаки. Вид их мгновенно привел в бешенство самок, при которых были детеныши. Стадо, шедшее до сих пор медленно, бешеными скачками рассыпалось по поляне. Один тур, рыжий, огромный бык, размерами почти превосходящий зубров, тяжелыми скачками бросился к цепи стрелков, повернулся к правой стороне поляны и, увидав в нескольких десятках шагов от себя между деревьями лошадей, остановился, а потом стал рыть землю рогами и рычать, словно возбуждая себя к борьбе.

При этом страшном зрелище загонщики стали кричать еще громче, а в цепи охотников послышались испуганные голоса: "Княгиня! Княгиня! Спасайте княгиню!" Збышко схватил воткнутое в снег копье и бросился к опушке леса; за ним побежало несколько литовцев, готовых погибнуть, защищая дочь Кейстута; в это время в руках ее скрипнул арбалет, засвистела стрела и, пролетев над склоненной головой зверя, вонзилась в его шею.

— Готов, — вскричала княгиня, — не уйдет…

Но дальнейшие слова ее заглушил рев, такой страшный, что даже лошади присели на задние ноги… Тур, как вихрь, бросился прямо на княгиню, но в это время с неменьшей стремительностью из-за деревьев выскочил храбрый рыцарь де Лорш и, нагнувшись в седле, с копьем, наклоненным, как на рыцарском поединке, ринулся прямо на зверя.

Через мгновение присутствующие увидели, как копье вонзилось в загривок быка, как оно тотчас же изогнулось дугой и разлетелось на мелкие щепки и как вслед за этим огромная, рогатая голова тура исчезла под брюхом лошади де Лорша, и прежде, чем кто-нибудь успел вскрикнуть от ужаса, уже и конь, и всадник взлетели на воздух, точно камень, пущенный из пращи.

Лошадь, упав на бок, в предсмертных судорогах забила ногами, путаясь в собственных внутренностях, а де Лорш лежал рядом, неподвижный, похожий на железный клин; тур, казалось, некоторое время колебался, не бросить ли их и не ринуться ли на других лошадей, но так как первые жертвы были перед ним, то он снова обратился на них и стал мучить несчастную лошадь, ударяя ее головой и с остервенением взрывая рогами ее распоротое брюхо.

Но из лесу на помощь чужому рыцарю выбежали люди; Збышко, которому важно было охранять княгиню и Данусю, подбежал первым и вонзил острие копья под лопатку зверя. Но он ударил с таким размахом, что при внезапном повороте тура копье сломалось в его руке, а сам он упал лицом в снег. "Пропал! Пропал!" — послышались голоса бегущих на помощь Мазуров. Между тем голова быка накрыла Збышку и прижала его к земле. Со стороны князя почти уже подбежали два могучих "телохранителя", но они прибыли бы слишком поздно, если бы, по счастью, их не предупредил подаренный Збышке Ягенкой чех Глава. Он подбежал раньше их и, схватив обеими руками широкий топор, ударил в выгнутую шею тура у самых рогов.

Удар был так страшен, что зверь рухнул, как громом пораженный, с головою, раскроенной чуть ли не пополам; но, падая, он придавил Збышку. Оба "телохранителя" во мгновение ока оттащили огромное тело, а тем временем княгиня и Дануся, соскочив с лошадей, подбежали, онемев от ужаса, к раненому юноше.

А он, бледный, весь покрытый кровью тура и своей собственной, приподнялся, попробовал встать, но покачнулся, упал на колени и, опершись на РУку, смог проговорить одно только слово:

— Дануся…

Тут изо рта у него хлынула кровь, и в глазах у него потемнело. Дануся схватила его из-за плеч за руки, но не в силах будучи удержать его, стала звать на помощь. И вот его окружили со всех сторон, терли снегом, лили в рот вино, и наконец ловчий Мрокота из Моцажева велел положить его на епанчи и остановить кровь при помощи мягкого трута.

— Жив будет, если только у него сломаны ребра, а не хребет, — сказал он, обращаясь к княгине.

Другие девушки между тем при помощи охотников занялись рыцарем де Лорш. Его поворачивали с боку на бок, ища на панцире дыр или углублений, сделанных турьими рогами, но, кроме снега, набившегося между полосами стали, нельзя было найти ничего. Тур выместил свою злость главным образом на лошади, которая лежала рядом, уже мертвая, с вывалившимися внутренностями; де Лорш не был ранен. Он только лишился чувств от падения и, как оказалось впоследствии, у него была вывихнута правая рука. Однако теперь, когда с него сняли шлем и влили в рот вина, он тотчас открыл глаза, пришел в себя и, видя склоненные над собой лица двух молодых и пригожих девушек, сказал по-немецки:

— Я, должно быть, уже в раю и надо мной витают ангелы?

Правда, девушки не поняли того, что он сказал, но, обрадовавшись, что он очнулся и заговорил, стали улыбаться ему и с помощью охотников подняли его с земли; почувствовав боль в правой руке, он застонал, оперся левой на плечо одного из "ангелов" и с минуту стоял неподвижно, боясь сделать шаг, так как чувствовал, что стоит на ногах нетвердо. Потом он еще мутным взором обвел поле битвы: увидел рыжее тело тура, вблизи показавшееся ему чудовищно-огромным, увидел ломающую над Збышкой руки Данусю и самого Збышку, лежащего на епанче.

— Этот рыцарь поспешил мне на помощь? — спросил он. — Жив ли он?

— Он тяжело ранен, — отвечал один из придворных, говоривший по-немецки.

— Отныне я буду сражаться не с ним, а за него, — сказал лотарингский рыцарь.

Но в эту минуту князь, до сих пор стоявший над Збышкой, подошел к де Лоршу и стал его прославлять, говоря, что своим смелым поступком он защитил от жестокой опасности княгиню и прочих женщин, а может быть, даже спас им жизнь: за это, кроме рыцарских наград, имя его будет окружено славой у ныне живущих людей и в потомстве.

— В нынешнее изнеженное время, — сказал князь, — все меньше и меньше ездит по свету истинных рыцарей; погостите же у меня как можно дольше, а то и совсем останьтесь в Мазовии, где вы уже снискали мое расположение и где столь же легко сумеете благородными поступками снискать любовь всего народа.

Таяло от таких слов жадное до славы сердце рыцаря де Лорша, когда же он подумал, что совершил столь рыцарский подвиг и заслужил таких похвал в тех отдаленных польских землях, о которых на Западе рассказывалось столько диковинных вещей, он от радости почти перестал чувствовать боль в вывихнутом правом плече. Он понимал, что рыцарь, который при брабантском или бургундском дворе сможет рассказать, что он спас на охоте жизнь мазовецкой княгине, будет с тех пор ходить окруженный ослепительным, как солнце, ореолом славы. Под влиянием этих мыслей он даже хотел было тотчас подойти к княгине и на коленях принести ей клятву в вечной верности, но и сама она, и Дануся заняты были Збышкой. Тот на мгновение снова пришел в себя, но только улыбнулся Данусе, поднял руку к покрытому холодным потом лбу, и снова потерял сознание. Опытные охотники, видя, как при этом скрестились его руки, а рот остался открытым, говорили между собою, что ему не выжить, но еще более опытные курпы, из которых на многих были следы медвежьих когтей, кабаньих клыков и зубровых рогов, смотрели на дело более светло, говоря, что рог тура только прошел между ребрами и что, быть может, из них одно или два сломаны, но спинной хребет цел, потому что в противном случае молодой рыцарь не мог бы привстать ни на минуту. Они также показывали, что на том месте, где упал Збышко, находился сугроб снега, что и спасло его, потому что зверь, придавив его лбом, не мог окончательно раздавить ему ни грудь, ни спинной хребет.

К несчастью, ксендза Вышонка из Деванны, княжеского лекаря, не было на охоте, хотя обычно он бывал на ней: на этот раз он был занят печением облаток {Как помнит читатель, дело происходило незадолго до Рождества. Облатки же составляют у поляков необходимую принадлежность встречи Сочельника. Изготовляются они при костеле, где и раздаются прихожанам заблаговременно. — Примеч. перев. }. Узнав об этом, чех помчался за ним; между тем курпы понесли Збышку на епанче в дом князя. Дануся хотела идти пешком рядом с ним, но княгиня воспротивилась этому, потому что дорога была дальняя, в лесных оврагах лежал глубокий снег, а между тем нужно было спешить. Староста Гуго де Денвельд помог девочке сесть на коня, а потом, едучи рядом с ней, сейчас же позади людей, несших Збышку, сказал по-польски, понизив голос так, чтобы слышала его только она:

— У меня в Щитно есть чудесный лекарственный бальзам, который я получил в Герцынском лесу от одного пустынника; я бы мог в три дня доставить его сюда.

— Да вознаградит вас Господь! — отвечала Дануся.

— Господь засчитывает нам каждый милосердный поступок, но могу ли я также рассчитывать на награду и от вас?

— Как же я могу наградить вас?

Меченосец подъехал ближе, видимо, хотел что-то сказать, но не решился и лишь после некоторого молчания проговорил:

— В ордене, кроме братьев, есть и сестры… Одна из них привезет целительный бальзам, и тогда я скажу вам, какой жду для себя награды.