Онлайн чтение книги Медведь и соловей The Bear and the Nightingale
3. Оборванец и чужак

Первая вьюга ноября с воем трепала голые деревья, когда у Марины начались схватки. Крик ее ребенка смешался с завыванием ветра. Марина смеялась, радуясь рождению дочки.

– Ее зовут Василиса, – сказала она Петру. – Моя Вася!

На рассвете ветер унялся. Марина тихо вздохнула – и умерла.

Снег падал на землю, словно слезы в тот день, когда Петр с окаменевшим лицом уложил жену в могилу. Его новорожденная дочь кричала все время похорон – жутковато подвывала, словно унявшийся к тому времени ветер.

И всю ту зиму в доме раздавался детский плач. Дуня с Ольгой не раз совершенно отчаивались: малышка была тощенькой и бледной, одни глаза да дергающиеся ручки и ножки. И не один раз Коля почти всерьез грозился выкинуть ее из дома.

Однако зима прошла, а дитя осталось жить. Девочка прекратила кричать и хорошо росла на молоке крестьянских кормилиц.

Года улетали, словно листья.

В день, очень похожий на тот, в который она появилась на свет, черноволосая Маринина дочка прокралась на зимнюю кухню. Приложив ладони к печке, она вытянула шею, чтобы заглянуть внутрь. Глаза у нее блестели. Дуня снимала плюшки с противня. Весь дом пропитался ароматом меда.

– Плюшки готовы, Дуня? – спросила она, заглянув в печку.

– Почти, – ответила Дуня, оттаскивая девочку подальше, пока у нее не вспыхнули волосы. – Если тихо посидишь на месте, Васочка, и заштопаешь свою сорочку, то получишь одну, целиком.

С мыслями о плюшках Вася послушно пошла на место. На столе уже остывала целая гора – с коричневой корочкой, чуть припорошенной золой. Краешек одной отломился прямо у девочки на глазах. Внутри она оказалась солнечно-золотой – и от нее вверх поднялся парок. Вася проглотила слюнки. Ей казалось, что утренняя каша была съедена чуть ли не год назад.

Дуня бросила на нее предостерегающий взгляд. Вася добродетельно поджала губы и взялась за шитье. Вот только прореха на сорочке была большой, ее голод – громадным, а терпение – ничтожным даже при более благоприятных обстоятельствах. Стежки становились все крупнее и крупнее, словно провалы между зубами старика. Наконец Вася больше не смогла выдержать. Она отложила сорочку и начала подкрадываться к исходящему парком блюду на столе, совсем рядом. Дуня стояла к ней спиной, нагибаясь к печи.

Девочка подкралась еще ближе, бесшумно, словно котенок, охотящийся на кузнечика. А потом она метнулась вперед. Три плюшки исчезли в ее полотняном рукаве. Дуня развернулась, успела увидеть лицо девочки…

– Вася!.. – строго начала она, но та, одновременно испуганная и хохочущая, уже выскочила за порог под хмурое небо.

Осень заканчивалась: серо-коричневые поля были покрыты стерней, припорошенной снегом. С набитым сладким мякишем ртом и мыслями о надежном убежище Вася перебежала через двор, пронеслась мимо крестьянских изб и выскочила за ворота усадьбы. Погода стояла холодная, но Вася об этом не задумывалась. Она родилась в холод и для холода.

Василиса Петровна была уродливой девочкой: худой, как тростинка, с длинными пальцами рук и громадными ступнями. Глаза и рот у нее были непропорционально большими. Ольга прозвала ее лягушонком, совершенно не задумываясь. Однако глаза у девочки были такого же цвета, как лес под весенней грозой, а широкий рот имел чудесную форму. Она могла быть благоразумной, когда хотела, и хитроумной – настолько, что родные могли только изумленно переглядываться, когда она в очередной раз отбрасывала здравомыслие и вбивала себе в голову какую-то безумную идею.

На самом краю убранного ржаного поля куча рыхлой земли резко выделялась на заснеженном фоне. Накануне ее там не было. Вася пошла посмотреть, в чем дело. На бегу принюхавшись к ветру, она поняла, что ночью пойдет снег. Тучи висели над лесом, словно мокрая овечья шерсть.

Маленький мальчик, девяти лет от роду и уменьшенная копия Петра Владимировича, стоял у края впечатляющей ямы, копая промерзшую землю. Вася подошла к нему и заглянула вниз.

– Это что, Лешка? – спросила она с набитым ртом.

Ее брат навалился на лопату и, щурясь, посмотрел на нее.

– А тебе-то что за дело?

Алеше нравилась Вася, которая была готова на всякие шалости, так что могла считаться почти не хуже младшего брата, но, будучи почти на три года старше, он считал необходимым ставить ее на место.

– Не знаю, – призналась Вася, продолжая жевать. – Плюшку будешь?

Она продемонстрировала оставшуюся половину – не без сожаления, потому что та была самая пышная и меньше других испачкана в золе.

– Давай сюда! – сказал Алеша, бросая лопату и протягивая грязную руку, но Вася встала подальше.

– Скажи, что ты делаешь, – потребовала она.

Алеша возмущенно посмотрел на нее, а она сделала вид, что сейчас съест плюшку. Брат моментально сдался.

– Это – крепость для жилья, – сказал он. – Когда явятся татары. Чтобы можно было здесь спрятаться и утыкать их стрелами.

Вася никогда не видела татар и не представляла себе, какого размера нужна будет крепость, которая от них защитила бы. Тем не менее, она с сомнением посмотрела на яму.

– Не очень-то большая.

Алеша картинно закатил глаза.

– Потому я и копаю, зайчишка, – сказал он. – Чтобы сделать ее больше. Ну что, отдашь?

Вася протянула было плюшку, но остановилась.

– Я тоже хочу копать яму и стрелять в татар.

– А не сможешь. У тебя нет ни лука, ни лопаты.

Вася нахмурилась. Алеша получил собственный нож и лук на седьмые именины, но сколько она ни умоляла, ей оружия не давали.

– Ну и что, – буркнула она. – Копать я могу палкой, а лук батюшка подарит мне попозже.

– А вот и не подарит.

Однако Алеша не стал возражать, когда Вася вручила ему полплюшки и пошла искать палку.

Несколько минут они даже работали рядом в дружелюбном молчании. Вот только копание палкой быстро надоедает, даже если ты то и дело выпрыгиваешь наверх и высматриваешь злобных татар. Вася начала подумывать о том, не получится ли уговорить Алешу бросить строительство крепости и пойти полазить по деревьям, когда вдруг на них пала тень: это явилась их сестрица, Ольга, запыхавшаяся и сердитая. Видно, ее согнали с места у огня, чтобы отыскать сбежавших братца с сестрицей. Она окатила их гневным взглядом.

– В грязи по уши! И что скажет Дуня?..

Тут Ольга прервалась, чтобы стремительным движением схватить более неуклюжего Алешу за шкирку в тот момент, когда оба ребенка выпорхнули из ямы, словно пара вспугнутых перепелок.

У Василисы были длинные ноги (особенно для девочки) и двигаться она умела быстро, и решила, что пусть ее потом и отругают, но зато она доест последние крошки в тишине. Поэтому она, не оглядываясь, зайцем побежала по пустому полю, огибая пни с радостными воплями, пока, наконец, лес ее не поглотил. Ольга осталась стоять, тяжело дыша и удерживая Алешу за воротник.

– Вот почему ты никогда не ловишь ее? – возмущенно вопросил Алеша, когда Ольга поволокла его назад, к дому. – Ей же всего шесть!

– Потому что я – не Кощей Бессмертный, – ответила Ольга сердито. – И у меня нет коня, который был бы быстрее ветра.

Они зашли на кухню. Ольга поставила Алешу у печи.

– Васю я поймать не смогла, – сообщила она Дуне.

Старушка только глаза закатила. Васю было чрезвычайно трудно поймать, если она не желала быть пойманной. Только Саше это порой удавалось сделать. Дуня обратила свой гнев на съежившегося Алешу. Раздев мальчика, она вытерла его тряпицей, которая, по мнению Алеши, была сделана из крапивы, после чего одела в чистую рубаху.

– Что за безобразие, – ворчала Дуня, оттирая его. – Знай, в следующий раз я все скажу вашему отцу. Вы у него до конца зимы будете носить хворост, рубить дрова и убирать навоз. Полное безобразие! Весь в грязи, ямы копает…

Однако на середине тирады ее прервали. Два рослых Алешиных брата с топотом заявились на зимнюю кухню, принеся с собой запах дыма и скотного двора. В отличие от Васи, они не стали прибегать к уловкам: двинулись прямо к плюшкам, и каждый засунул себе в рот по одной.

– Ветер южный, – сообщил старший брат, Николай Петрович (которого все звали просто Колей), сестре. Слова у него получались невнятными из-за набитого рта. К Ольге вернулось ее обычное спокойствие, и она сидела с вязаньем у печки. – Ночью пойдет снег. Вот и хорошо: всю скотину завели внутрь, крышу покрыли.

Коля бросил промокшие зимние сапоги у огня и плюхнулся на лавку, прихватив по пути еще одну плюшку.

Ольга с Дуней посмотрели на его сапоги с одинаковым недовольством. Замерзшая грязь заляпала чистый пол. Ольга перекрестилась.

– Если погода меняется, то завтра полдеревни заболеет, – сказала она. – Надеюсь, батюшка успеет вернуться до снегопада.

Она нахмурилась, считая петли.

Второй юноша ничего не говорил: он положил принесенную охапку дров, проглотил плюшку и тут же встал на колени в углу перед иконами. Теперь он перекрестился, встал и поцеловал образ Богородицы.

– Опять молишься, Саша? – бросил Коля с веселой издевкой. – Помолись, чтобы снег был не сильным, а батюшка не простудился.

Юноша пожал худыми плечами. У него были большие серьезные глаза с густыми, как у девушки, ресницами.

– Я и правда молюсь, Коля, – сказал он. – Ты и сам мог бы попробовать.

Он прошел к печи и размотал мокрые онучи. Едкий запах мокрой ткани добавился к уже царящим на кухне запахам грязи, капусты и скотины. Свой день Саша провел с лошадьми. Ольга наморщила нос.

Коля на его выпад не ответил. Он рассматривал промокший сапог: меховая оторочка начала отпарываться. С отвращением хмыкнув, он снова бросил его рядом со вторым. От обоих начал исходить пар. Печь возвышалась надо всеми ними. Дуня уже поставила томиться ужин, и Алеша следил за горшком, словно кот у мышиной норки.

– Ты чего тут шумела, Дуня? – спросил Саша, который вошел на кухню первым и успел услышать ее гневную речь.

– Вася, – коротко ответила Ольга, после чего рассказала про плюшки и бегство сестры в лес.

Рассказывая, она не переставала вязать. В уголках ее губ притаилась едва заметная улыбка. Она все еще была пухленькой после летнего изобилия – круглолицая и хорошенькая.

Саша рассмеялся:

– Ну, Вася вернется, когда проголодается, – сказал он и перешел к более важным вещам. – В горшке сегодня щука, Дуня?

– Линь, – отрывисто бросила Дуня. – Олег принес на рассвете. Но эта твоя странная сестра слишком мала, чтобы бродить по лесам.

Саша с Ольгой переглянулись, пожали плечами и ничего не ответили. Вася исчезала в лесах с тех пор, как научилась ходить. Она придет домой к ужину, как обычно, принеся горсть кедровых орехов в качестве извинения, раскрасневшаяся и виноватая, ступая в своих сапожках мягко, словно кошка.

Однако на этот раз они ошибались. Холодное солнце скользнуло к земле, тени деревьев стали чудовищно длинными. Уже и сам Петр Владимирович вернулся домой, принеся фазаниху со свернутой шеей. А Вася все не возвращалась.

* * *

Ощущая начало зимы, лес затих. Снега между деревьями лежало больше, чем на полях. Василиса Петровна, наполовину стыдясь, наполовину радуясь своей свободе, доела остатки плюшки, растянувшись на холодной ветке дерева и прислушиваясь к тихим звукам дремлющего леса.

– Я знаю, что ты спишь, когда ложится снег, – сказала она громко, – но, может, проснешься? Смотри, у меня плюшки.

Она протянула руку с доказательством своих слов (там оставались только крошки) и замерла, словно в ожидании ответа. Его не было – только теплый ветер прошумел ветками по всему лесу.

Тогда Вася пожала плечами, собрала языком крошки от плюшки и какое-то время побегала по лесу в поисках кедровых орехов. Однако их уже подъели белки, а в лесу было холодно даже для девочки, которая была рождена для мороза. В конце концов Вася отряхнула одежду от льдинок и кусочков коры и повернула к дому, почувствовав первые угрызения совести. В лесу пролегли густые тени: укорачивающиеся дни стремительно переходили в ночь, так что она заспешила. Ее будет ждать суровая выволочка, но Дуня оставит ей ужин.

Она шла и шла – а потом остановилась и нахмурилась. Повернуть налево у серой ольхи, обогнуть страшный старый вяз – и уже покажутся отцовские поля. Она ходила по этой тропе тысячи раз. Однако теперь тут не оказалось ни ольхи, ни вяза – только несколько елей с черной хвоей и небольшая заснеженная поляна. Вася повернулась и попробовала идти в другую сторону. Нет: тут ей встретились белые березки, стройные, словно девушки, оголенные зимой и дрожащие. Васе стало тревожно. Она не могла заблудиться: она никогда не теряла дороги. С тем же успехом можно заблудиться в собственном доме! Ветер усилился, раскачивая деревья, но теперь это были деревья, которых она не знала.

«Заблудилась», – подумала Вася. Она заблудилась на пороге зимы – и вот-вот пойдет снег. Она снова повернула и попробовала сменить направление. Однако в этом волнующемся под ветром лесу не оказалось ни одного знакомого ей дерева. На глаза навернулись слезы. «Заблудилась, я заблудилась!» Ей захотелось, чтобы рядом были Оля или Дуня, чтобы рядом были отец или Саша. Ей хотелось, чтобы были суп, одеяло и даже штопка!

У нее на пути возвышался дуб. Девочка остановилась. Это дерево было не таким, как все остальные. Оно было больше и чернее других, и корявое, словно злобная старуха. Ветер тряс его громадные черные ветки.

Начиная дрожать, Вася осторожно подошла к дубу. Она прижала ладонь к стволу. Кора была такая же, как у всех деревьев – шероховатая и холодная даже сквозь меховую варежку. Вася обошла его, разглядывая ветки. А потом посмотрела вниз – и чуть не упала.

У корней дерева лежал человек, свернувшийся, словно зверь, и крепко спал. Ей не видно было его лица: он прикрыл его руками. Сквозь прорехи в одежде виднелась холодная бледная кожа. Он не шелохнулся при ее приближении.

Ну, нет: ему нельзя тут лежать и спать: ведь с юга надвигается снегопад! Он умрет. И, может, он знает, где находится дом ее отца. Вася протянула было руку, чтобы потрясти его и разбудить, но передумала. Вместо этого она громко сказала:

– Дедушка, проснись! Скоро начнется снегопад. Проснись!!!

Минуту или две человек не шевелился. Но когда Вася уже собралась было с духом, чтобы положить руку ему на плечо, послышалось шумное ворчание. Мужчина поднял голову и заморгал одним глазом.

Девочка отпрянула. Одна сторона лица у оборванца была красивой, хоть и чуть грубоватой. Один глаз был серым. А вот второго глаза не было: глазница была зашита, а вся другая сторона лица была сплошь исполосована голубоватыми шрамами.

Здоровый глаз недовольно моргнул – и мужчина сел на пятки, словно для того, чтобы лучше рассмотреть девочку. Он оказался ужасно худым, оборванным и грязным. Сквозь прорехи в рубахе Васе были видны обтянутые кожей ребра. Однако, когда он заговорил, голос у него оказался сильным и низким.

– Ого! – сказал он. – Давненько я не видел русских девиц.

Вася ничего не понимала.

– Ты не знаешь, где мы? – спросила она. – Я заблудилась. Мой батюшка – Петр Владимирович. Если ты приведешь меня домой, он распорядится, чтобы тебя покормили, и даст тебе место у печки. Скоро пойдет снег.

Одноглазый неожиданно улыбнулся. У него оказалось два клыка, гораздо более длинные, чем остальные зубы, и при улыбке они зацепили его губу. Он поднялся на ноги, и Вася увидела, что он высокий и широкой кости.

– Знаю ли я, где мы? – сказал он. – Да, конечно, девочка. Я отведу тебя домой. Но ты должна подойти сюда и помочь мне.

Васю баловали с самого рождения, так что у нее не было особых причин для недоверчивости. Тем не менее, она с места не сдвинулась.

Серый глаз прищурился.

– Что за маленькая девочка пришла сюда совсем одна? – И уже мягче он добавил: – Такие глазки! Я почти вспомнил… Ну, подойди же. – Его голос стал вкрадчивым. – Твой батюшка будет тревожиться.

Он устремил на нее свой серый глаз. Хмурясь, Вася сделала к нему маленький шажок.

Внезапно снег захрустел под копытами коня, который всхрапывал на ходу. Одноглазый отпрянул. Девочка попятилась назад, подальше от его вытянутой руки, а сам оборванец упал на землю в корчах. Лошадь со всадником выехала на поляну. Лошадь была белой и сильной, а когда всадник спешился, Вася увидела, что он худощавый, с резкими чертами лица. Кожа на шее и щеках была туго натянута. На нем была богатая шуба из тяжелого меха, синие глаза сверкали.

– Это что такое? – вопросил он.

Оборванец поежился.

– Не твое дело, – заявил он. – Она пришла ко мне. Она моя.

Пришелец смерил его спокойным холодным взглядом. Его голос заполнил вырубку.

– Да неужели? Спи, Медведь, ведь уже зима.

И хоть тот и попытался протестовать, но снова упал на прежнее место в корнях дуба. Серый глаз закрылся.

Всадник повернулся к Василисе. Девочка попятилась, готовясь броситься наутек.

– Как ты сюда попала, девочка? – спросил мужчина.

Он говорил быстро и властно.

По Васиным щекам потекли слезы смятения. Жадный взгляд одноглазого ее испугал, но яростный напор пришельца тоже был страшен. Однако было в его взгляде что-то такое, что заставило ее перестать плакать. Она посмотрела ему в лицо.

– Я – Василиса Петровна, – сказала она. – Мой батюшка – господин Лесного Края.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга. А потом краткий прилив отваги Василисы испарился: она развернулась и бросилась бежать. Незнакомец не стал пытаться ее преследовать, но когда белая кобылица подошла к нему, он повернулся к ней. Они обменялись долгим взглядом.

– Он становится сильнее, – заметил мужчина.

Кобылица дернула ухом.

Всадник больше ничего не сказал, только посмотрел в ту сторону, куда убежала девочка.

* * *

Выбравшись из-под тени дуба, Вася поразилась тому, насколько быстро наступила ночь. Под деревом царил неясный сумрак, а вот теперь ее окружала ночь, глубокая ночь перед снегопадом, с отяжелевшим воздухом. Лес был наполнен факелами и отчаянными криками. Васе не было до них дела: ей снова начали попадаться знакомые деревья, и ей хотелось только одного: оказаться в объятиях Ольги и Дуни.

Из ночи вынеслась лошадь, всадник которой был без факела. Кобыла заметила ребенка на миг раньше своего седока и резко встала, вскинувшись на дыбы. Вася откатилась в сторону, ободрав ладонь. Она закусила костяшки пальцев, чтобы подавить крик. Всадник выругался знакомым голосом, и в следующее мгновение она уже очутилась на руках у брата.

– Сашка! – зарыдала Вася, утыкаясь лицом ему в плечо. – Я заблудилась. Там в лесу был человек. Два человека. И белая лошадь, и черное дерево… и я испугалась.

– Что за люди? – вопросил Саша. – Где, девочка? У тебя что-то болит?

Он чуть отодвинул ее от себя и начал ощупывать.

– Нет, – дрожащим голосом сказала она. – Нет. Только замерзла.

Саша ничего не сказал. Она чувствовала, что он зол, хотя и посадил ее на лошадь очень бережно. Усевшись позади, он набросил на нее полу плаща. Вася, почувствовав себя в безопасности, прижалась щекой к ухоженной коже его перевязи и постепенно перестала плакать.

Обычно Саша был снисходителен к своей маленькой сестренке, которая вечно увязывалась за ним, пытаясь поднять его саблю или дернуть тетиву лука. Он баловал ее, даже мог подарить огарок свечи или горсть лещины. Однако сейчас страх его перешел в ярость, и в пути он с ней не разговаривал.

Саша бросил клич по сторонам, и постепенно весть о Васином спасении обошла вышедших на ее поиски мужчин. Если бы ее не нашли до начала снегопада, она умерла бы этой ночью, и нашли бы ее только после того, как весна распустила бы ее саван… если бы вообще нашли.

– Дура, – проворчал Саша, когда, наконец, закончил окликать остальных. – Дурочка, что на тебя нашло? Убежала от Ольги, спряталась в лесу! Ты что, решила, будто ты лесная дева, или забыла, что сейчас за время года?

Вася помотала головой. Теперь ее била крупная дрожь. У нее стучали зубы.

– Я хотела доесть плюшку, – сказала она. – Но я заблудилась. Никак не могла найти ствол ольхи. А у дуба встретила человека. Двух людей. И лошадь. А потом стало темно.

Саша хмуро смотрел поверх ее макушки.

– Расскажи-ка мне про этот дуб, – попросил он.

– Он очень старый, – сказала Вася, – и корни торчат высоко. И один глаз. У человека, не у дерева.

Ее затрясло еще сильнее.

– Ладно, не надо пока об этом думать, – решил Саша, и дал шенкеля усталой лошади.

Ольга и Дуня встретили их на пороге. Добрая старушка была вся в слезах, а Ольга бледностью могла поспорить со Снегурочкой из сказки. Они выгребли из печи угли и плеснули на горячие камни воды, чтобы получился пар. Васю бесцеремонно раздели и запихнули под пар, чтобы согреть.

Выволочка началась, как только она вылезла обратно.

– Украла плюшки, – перечисляла Дуня. – Убежала от сестры. Как можно нас так пугать, Васочка?

Она снова заплакала.

Вася, сонная и виноватая, пролепетала:

– Прости, Дуня. Прости меня, прости.

Ее растерли отвратительной горчицей и нахлестали березовым веником, чтобы разогнать кровь. А потом завернули в шерстяное одеяло, перевязали сбитую руку и напоили отваром.

– Это было очень дурно, Вася, – проговорила Ольга.

Она пригладила сестре волосы и устроила ее у себя на коленях. Вася сразу же заснула.

– На сегодня хватит, Дуня, – сказала Ольга, обращаясь к нянюшке. – Завтра успеем поговорить.

Васю положили на полати, и Дуня легла рядом с ней.

Когда сестру, наконец, уложили, Ольга устало присела у печки. Ее отец и братья расправлялись с ужином в углу. Лица у всех были одинаково мрачными.

– С ней все будет хорошо, – сказала им Ольга. – Не думаю, что она простудилась.

– Но заболеть может любой, кого позвали из дома, чтобы ее искать! – огрызнулся Петр.

– Или я могу, – подхватил Коля. – Когда весь день чинишь отцовскую крышу[3]Боярские дети не работали как мастеровые, но в фэнтези допускаются расхождения правды с вымыслом. ( Прим. ред. ), хочется поужинать, а не ехать в ночь с факелами. Я бы ее завтра выпорол.

– И что? – хладнокровно возразил Саша. – Ее и раньше пороли. Не мужское это дело, заниматься девочками. Это должна делать женщина. Дуня старая. Ольга скоро выйдет замуж, и тогда старухе придется растить ребенка одной.

Петр ничего не сказал. Шесть лет прошло с тех пор, как похоронил жену, и он до сих пор не думал о другой женщине, хотя его сватовство приняли бы многие. Вот только дочь его пугала.

Когда Коля ушел спать, они с Сашей остались сидеть в темноте, глядя, как перед иконой догорает свеча. Наконец Петр спросил:

– Ты бы хотел, чтобы твою мать забыли?

– Вася ее не знала, – ответил Саша. – Но рассудительная женщина – не сестра и не добрая старая нянюшка – была бы ей полезна. Скоро с ней невозможно будет сладить, батюшка.

Последовало долгое молчание.

– Вася не виновата в том, что матушка умерла, – добавил Саша совсем тихо.

Петр ничего не ответил. Саша встал, поклонился отцу и задул свечу.