Онлайн чтение книги Механизм Времени
Сцена четвертая. Эльсинор

1

Громоотвод Бенджамена Франклина притягивает молнии, ибо таково его свойство. С этим не поспоришь. Да и как? Слова – сотрясение воздуха, а когда из вполне реальной тучи грянет конкретный разряд...

Андерс Сандэ Эрстед притягивал неприятности. Это тоже было совершенно очевидно и очень ощутимо. Скромный Торбен Йене Торвен, и в мыслях не пытаясь равняться с командиром, обладал сходным качеством. Но свои беды Зануда расхлебывал, как правило, лично. Неприятности же Эрстеда-младшего отличались таким масштабом и степенью привлекательности, что ими занимались все подряд – начиная от Эрстеда-старшего и заканчивая королем Фредериком.

С Его Величества все и началось. После окончания несчастливой войны Андерс Эрстед, молодой и успешный юрист, герой сражений и орденов кавалер, был назначен в Королевский Совет. Не дав себе труда осмотреться, новый советник потребовал ни мало ни много – ввести в патриархальном отечестве конституцию.

Заранее разработанный проект лег на стол в высочайшем кабинете.

О дальнейшем говорят разное. Сцену разрубания стола монаршей шпагой можно смело отнести к легендам. Но отчаянные крики венценосца слышал весь Амалиенборг. Что именно кричал король, предпочитают не уточнять.

Не при дамах...

Через три дня бывший советник покинул Данию. Вот тут-то и начались проблемы для окружающих. Андерс оставил в родном Копенгагене не только короля, бледного от гнева, но и собственную юридическую контору. Губить успешное дело? – жалко. С другой стороны, как выжить без создателя и руководителя, чье имя у датчан на слуху?

Выход предложил Зануда. Съездил в Гольштейн, нашел толкового и абсолютно нищего юриста. Вскоре контора «Эрстед и фон Эрстет» возобновила работу. Отсутствие хозяина не афишировалось, клиенты же быстро привыкли к новому «Эрстеду». Для зарубежных контрагентов вообще ничего не изменилось:

«Андерс Эрстед защитит ваши интересы в Королевстве Датском!»

Король, и тот оценил идею – привлек юристов конторы для переговоров о чрезвычайном займе у Ротшильдов. После их успешного окончания фон Эрстет получил орден, а контора – право именоваться: «Юристы Его Величества». Сам Эрстед-младший находился в ту пору где-то в Латинской Америке и награжден не был, но ни капельки не расстроился.

К своему крайнему изумлению, Зануда оказался в списке удостоенных. От ордена отказываться не стал, но никогда не носил, даже по торжественным дням. Историю с «Эрстедом и фон Эрстетом» он вспоминал часто, с удовольствием, как пример успешного решения проблемы. Чистая работа, даже пистолет не пришлось доставать.

С иными неприятностями Андерса Эрстеда дело обстояло много хуже.

Мокрая плеть ветра хлестнула по лицу.

– Rassa do!

Пироскаф резал носом пену, похожую на снежный буран. Корабль дергало, бросало из стороны в сторону. Но храбрец-«Анхольт» не сдавался. Вперед, вперед, вперед! Зануда трижды успел пожалеть о язвительных словах в адрес героического пироскафа. Труба – не красавцы-паруса, только в нашей передряге парус годится в лучшем случае на саван. Шведы-рыбаки, кажется, в этом уже убедились.

Requiem in pacem, [11]Покойтесь с миром! (лат.) соседи!

Он оторвал взгляд от кипящего ада. Полковник был, как всегда в «пиковой» ситуации – Андерсом-тараном, Андерсом Вали-Напролом. Юрист исчез, проснулся вояка, затосковавший от безделья. Скулы – утесами, взгляд – пулей навылет.

«Что-то скучно стало, юнкер!»

Китаянка...

Женский пол служил для Торвена неразрешимой загадкой. Порой он впадал в ересь Аристотеля Стагирита, считавшего, что мужчины и женщины – разные биологические виды, живущие в симбиозе. С мужчиной ясно: руки, ноги – и душа от Создателя. В женщине присутствовало еще нечто , причем вряд ли от Бога. С фрекен Пин-эр гере Торвен не рискнул бы гулять по бульвару – даже днем, даже с пистолетом в кармане.

На миг примерещилось: оскаленная пасть, клыки в клочьях пены, но не белой, а желтой, песьи глаза, красные от бешенства, черное небо, язык с капельками слюны. Святой Кнуд и Святая Агнесса! – как говорит Его Величество...

Пироскаф тряхнуло.

Колеса зависли в воздухе, дрогнула труба. Пальцы Андерса выпустили поручень. Китаянка успела – обхватила за плечи, не дала упасть. Торвен перевел дух, мысленно извинившись перед Пин-эр.

Негоже воспитанному современному человеку грезить пустой чертовщиной. Девушка как девушка – симпатичная, на вид здоровая, даже очень. Молчунья? – значит, скромница. Для мужа – лучше не придумать. А что Хансом Христианом в стену запустила, так поэт сам виноват. Деликатнее надо с иностранками.

Соленая вода угодила в рот.

Закашлявшись, Торвен с трудом сглотнул – и вдруг понял, чего ему не хватало в последние годы. Перчику, острого перчику, юнкер! Если сейчас палуба уйдет из-под ног, он пожалеет разве что о так и не состоявшейся беседе со знакомцем-офицером. Слышишь, литография? Пенсия очень помогла бы длинноносику-поэту. Дело не в деньгах – друзья бы скинулись, изыскали средства. Звание королевского пенсионера само по себе – клад. Одно дело – «какой-то поэт», бродяга в дырявых штанах.

Совсем иное – пиит Его Величества...

Вода брызнула в глаза. Он зажмурился, перетерпел соль. Ерунда! Вода – не пламя, не Огонь по фамилии Гамбьер. «My baby! My sweet baby...» Тьфу ты, вспомнилось! Едкая дрянь – соль пролива Эресунн!

– Как самочувствие, юнкер?

Торвен настолько удивился, что открыл глаза. Слышит! Он слышит! «Юнкер»? – выходит, дела неплохи, начальство изволит шутить. Свист никуда не делся, и рев остался. Но... Вода! Привычная серая рябь. Родная ты моя!..

– Прорвались! – для тупиц пояснил Эрстед-младший. – Кто-то промахнулся. То ли Нептун, то ли Филон. А может, сразу оба.

Все еще не веря, Зануда обернулся, увидел дымящую трубу. Начал смещаться вправо, стараясь не отпустить мокрые поручни. Предательница-нога мешала, цеплялась за доски палубы. Кто-то подхватил его под локоть, придержал. Мелькнула и пропала мысль об одноруком полковнике...

Пин-эр, смеясь, помогла ему уцепиться за стойку у борта.

– Спасибо, фрекен!

– Десять тысяч дьяволов!

Естественно, дьяволов помянула не Пин-эр, церемонная дочь Востока. У них в Пекине свои дьяволы – китайские, заковыристые, не похожие на датских скромняг. Любимое ругательство короля изрыгнул Эрстед. Брань пришлась к месту; нет! – она, пожалуй, была даже слабовата. Помянутая десятитысячная шайка-лейка при всей ее зловредности едва ли сподобилась бы провернуть столь грандиозный трюк. Берем пролив, помещаем в цилиндр фокусника, взмахиваем кружевным платочком – эйн-цвей-дрей!..

...Пролив исчез.

За кормой кипел пенный вал. В седой бороде, как рот бесноватого, разинутый в припадке, клокотала воронка. Гладкие, словно отшлифованные стены уходили в бездну моря. Глубина на фарватере – двадцать пять футов? Врут картографы! Отверзлось каменистое дно – ниже реального, так ниже, что дух захватывало. Скользкие уступы. Слиплись комья водорослей. Хлопает жабрами дура-селедка.

Дышит вонью бурый ил.

В центре, в глубине жадной глотки – гнилой остов старца-корабля. Летучий Голландец, забредя на север, не нашел покоя даже в холодных глубинах Эресунна. Скалятся черепа матросов, костяк-рулевой стоит у штурвала, держа курс прямо в пекло. На мостике – капитан-без-головы; морской волк изъеден рыбами...

Зануда изловчился, провел ладонью по слезящимся глазам. Соль! Соль – и глупый избыток фантазии. Увиденное – невероятно, невозможно. Всепожирающий, мокрый, слюнявый зев; хладная могила, готовая принять очередную жертву.

Романтика, чтоб ее!

– Восславим датские пироскафы! – крикнул он как можно беззаботнее. – Полковник! Что там придумал Николя Карно?

«Анхольт» снизил скорость. Качка уменьшилась.

– Да славятся пироскафы и Роберт Фултон, великий отец их! – Эрстед сумел перебраться поближе. – Вовеки веков, амен! Представь, Торвен, движитель будущего. Который способен не колеса вращать, а нести нас на крыльях – над самой водой...

Пин-эр внезапно сделала странный жест. Эрстед кивнул в ответ; морщась, развернул ладонь загипсованной руки. Сильные пальцы китаянки коснулись загрубелой кожи, нарисовав иероглиф. Еще, еще, еще...

– Знаешь, юнкер... э-э... Короче, это она о тебе, – полковник кашлянул не без смущения. – «Хромой бумажный червь – железный червь». В целом, можешь считать комплиментом.

Ответ застрял у Зануды в горле. Он хотел поблагодарить девицу – хотя бы за остроумие, за полет воображения. Сам гере Торвен, при его скромности и самокритичности, до такого бы не додумался. Со стороны, впрочем, виднее. Тридцать семь лет, лысина, шлеп-нога...

– Проклятье!

Воронка с дикой скоростью зарастала, рубцевалась, как язва после лечения. Стали пологими стены. Темное дно поднялось до обычного, давно промеренного уровня. Пены, напротив, прибавилось. Казалось, цирюльник Оккам отложил бритву и взял помазок, хорошенько намылив щеки клиенту. Рев и свист стихли, уступили место привычному шуму моря.

Еще чуть-чуть – и «зев» захлопнется, сгинет без следа...

– Волна! Эй, на мостике!..

В брюхо тучам, обжигая, ударил пар. «Анхольт», умница, все понял. Пироскаф был молод, но учен – истинный сын Века Науки. Ходить по морю без знания гидравлики – нонсенс. А что бывает при быстром перемещении больших масс воды – это известно распоследнему баркасу.

Гудок.

Новый столб пара.

Палуба дрогнула. Колеса с удвоенной силой врезались в воду...

...Воронка сомкнулась.

Соль под веками растворилась без остатка. Зануда онемел – горло перехватило стальным обручем гаротты. Сомкнувшись, воды вспучились, поднялись болотно-зеленым горбом, замерли на миг. Упали; рухнули, взбесились...

«Святой Кнуд и Святая Агнесса! Святой Кнуд...»

Волна!

Матовый обруч, выточенный из млечного опала, проступил из-под беспокойной зелени. Вырос, теряя цвет, зато набирая объем. Без лишнего шума, без надежды на пощаду – превратился в девятый вал, вскипел косматым гребешком. Покатил... понесся... рванул вдогон...

«Анхольт» молотил по воде колесами. Дым из черной трубы рвался к небу. Палуба дрожала, как в пляске святого Витта. Нос пироскафа резал послушную воду. Ветер свистел в ушах.

Вал настигал добычу.

– Не успеем, – констатировал Зануда, обретя дар речи.

И прикусил язык. Приговор не обязательно произносить вслух. Да и куда нам, горемычным, успевать? К берегу? колесами по траве? К Северному полюсу, за льдами спрятаться? Карно, Карно, где же твои крылья?

– Зато наберем скорость, – невозмутимо прозвучало от борта. – Физика, дружище. Если скорости сравняются или будут близки – сила удара уменьшится...

Закончить урок Эрстеду не дали. Китаянка хлопнула его по плечу, указала на трап, ведущий в трюм. Намек поняли оба – как и то, что Хромому Червю не успеть.

– Остаемся, – бросил Однорукий Полковник. – Жаль, веревки нет!

Вал приблизился, встал стеной. Цвет молодой листвы – у подножья. Жабья шкура – у бородавчатой вершины. В узкую полоску свернулось небо. Влажная гора накатывалась, тянулась к пироскафу.

Веревка? трюм?! Если эта махина ударит...

– Цепляемся!

Руки переплелись с поручнями. Фрекен Пин-эр обхватила Эрстеда за шею – захочешь, не оторвешь; сжала железными пальцами локоть Зануды. Пусть черти сплетничают в аду! На краю гибели – не до приличий. Кто удержит слабых мужчин, кто спасет от водяных драконов, если не девица-тихоня, белая цапля Поднебесной?

– Юнкер Тор-р-рвен! Гляди веселей! Песню-ю-ю!..

Стена закрыла горизонт. Горло заполнила вязкая мокрота. Утихла дрожь палубы. Казалось, пироскаф собирается с силами, желая достойно встретить удар судьбы. Замерли клочья дыма над трубой. Бог Нептун расправил плечи, взмахнул трезубцем.

Смирись, человек! Прими то, чему не в силах противиться. Ибо ты – тлен, прах, мокрая щепка в Мальстреме...

Смирись!

Легкий толчок – словно ветер поцеловал в корму.

Тишина. Чш-ш...

Стена исчезла, открывая мир. Мир был внизу – берега Эресунна, серое море, далекие паруса на горизонте. Зато небо стало вровень, обложило тучами, подоткнуло по краям, как добрая мамаша – одеяло на спящем ребенке. Влезь на мачту, приятель – хватай Его за бороду...

Вал нес пироскаф на кипящем загривке.

Оседлали!

– Вот я о чем думаю, друзья, – предложил тему для разговора Андерс Эрстед. – Движение на волне имеет большие перспективы. Разумеется, при наличии подходящего источника энергии. Высокая скорость позволяет разогнаться как следует – и запустить летательный аппарат тяжелее воздуха. Такой, знаете, с крыльями...

2

Замок именовался Кроген, сиречь Крюк.

Название в самый раз – Крюк, каменный четырехугольник на зеленом берегу Эресунна, должен был своими пушками цеплять наглецов, не желающих платить пошлину его величеству королю Датскому. Времена стояли давние, патриархальные, и замок был прост, как королевский указ. Снаружи – стены в три роста. Внутри – двор, окруженный галереей. Башня-донжон, не слишком высокая. Чего еще надо?

Пропуска нету? Гони монету!

За простоту и поплатились. Шведские корабельные коронады разнесли крепость в щебень. Высадившись, пехота позаботилась об остальном. Был Крюк – нет Крюка. Урок пошел на пользу. Новую крепость – Новый Крюк – строили уже основательнее, с умом. И место выбрали удачно, так что шведам в следующий раз не обломилось.

Пришлось платить.

Шли годы, шумела вода в Эресунне. Новый Крюк стал Кронборгом, замком Короны. Старый – живописными развалинами на берегу. В каждую войну вражеский флот не без удовольствия угощал руины очередной порцией ядер. Не по злобе – ради хорошего настроения. Один из датских владык такого глумления не выдержал и повелел крепость отстроить. А поскольку на дворе царил Век Просвещения, план составили по заветам великого Вобана, французского инженерного гения.

Трепещи, надменный швед!

С трепетанием, как на грех, не вышло. Король сложил голову на охоте, преемник же обнаружил в казне дыру размером с Северное море. От всех потуг осталось лишь основание круглой башни – за руинами старой крепости. Камни зарастали травой, из расщелин тянулись к небу молодые деревца...

Веку-наследнику – Веку Романтизма – пейзаж наверняка пришелся бы по душе. Трепетные поэты бродили бы среди руин, проникались духом рыцарства, вдохновенно бормотали лирические строки... Так тому и случиться, если бы во время одной из прогулок на развалины не наткнулись Эрстед-старший и гере Зануда.

Академик указал тростью на ближайший камень:

– Чем не замок Принца Датского?

– Для англичан сойдет, – согласился Торвен. – А вот башня... Подвалы, говорят, сохранились.

И они зашагали к башне.

Так восстал Эльсинор.

Угрюмые валуны у края воды. Яркая полоска травы. Массивные стены с прыщами-башенками по углам. Желтая черепица, узорный переплет окон. Ворота, обитые темным клепаным железом, заперты, приоткрыта лишь тесная калитка.

Пристань уцелела – волна прошла стороной. Всему же, что в море, досталось по полному счету. В воде купались деревянные ошметки, мелькнул обломок мачты, бочка, днище перевернутой лодчонки...

К берегу подходили, считай, по инерции. Колеса еле двигались. Жалко дрожал воздух над трубой, с натугой ухал котел. Раненый «Анхольт» боролся до конца. Когда сходили с Волны, тряхнуло от всей Нептуновой души. Люди выдержали – захлебнулась машина. Но пироскаф еще сопел, пыхтел, упирался. Лопасти колес с натугой резали подлую рябь. Острый нос – ах, наш милый Андерсен!.. – упрямо смотрел в сторону берега.

Храбрец умирал, но не сдавался.

Пироскаф встречали. Замок блюл давний этикет. Машина умолкла. «Анхольт» без сил чиркнул боком по грубо сбитым доскам. Тяжко упал причальный канат.

– Смир-р-рно!

Сеньор-сержант Оге Ольсен браво подбросил алебарду к небу. Медная каска, красный мундир, синий кант. Почетный караул! – или, если угодно, без затей: карау-у-ул!..

– Гере кастелян! Осмелюсь доложить!

Багровый нос, седые усы.

– Во вверенном вам гарнизоне – полный порядок. Имело быть происшествие...

– Вольно, старина! Вижу.

Андерс Эрстед поднял руку к шляпе, надетой ради такого случая. С Оге Ольсеном, ночным сторожем Королевского музея, спорить не имело смысла. Случись светопреставление, начнись Армагеддон, прими Дания конституцию – все равно возьмет из экспозиции алебарду, побежит рапортовать.

Неисправим!

Второй караульный остался на посту – Ольгер, принц Датский, дальний родич Амелету-Гамлету. Статую установили год назад, аккурат перед воротами. Хмур был Ольгер – и усат, под стать соратнику. Мрамор-меч, мрамор-шлем. Днем еще ничего.

Ночью же лучше не разглядывать.

– ...В виде превеликого буйства стихий...

Старика встретили в дешевой пивнушке Хельсингера, где он кружку за кружкой просаживал скудную пенсию. Не пьянел, однако после пятой кружки начинал строить посетителей в три шеренги. После седьмой – запевал государственный гимн. Братья Эрстеды угостили ветерана, выслушали жалобы на то, что «без войны – не житье!», и решили, что лучшего сторожа для Эльсинора не найти.

Отставник не подвел. Порядок на «вверенной территории» царил идеальный. Крысы – и те ходили строем. Эрстед-младший был окрещен «кастеляном», алебарда раз за разом снималась с витрины ради очередного рапорта. Когда начальство отсутствовало, старик тоже не бездельничал – маршировал по двору. Ать-два, горе не беда, брали мы фортеции, брали города!

Первые же посетители замка, восставшего из тлена, прониклись – и распустили слух по всей Европе. Старый вояка принимал щедрые чаевые и крутил седой ус. Но добродушие Ольсена имело границы. Незваные ночные гости, решив поближе познакомиться с местным антиквариатом, угодили в плен и познакомились с плетью-шестихвосткой – из зала «Ужасы инквизиции».

Воры покаялись. Славы прибавилось.

– Помянутое буйство имело произвести изрядное следствие...

Остановить старину Ольсена не мог даже Мальстрем.

– ...в наличии мертвяки-потопельники. Три единицы. Складированы...

Торвен вздрогнул. Еще немного, и о них тоже бы рапорт отдали. Повезло! Те, кому повезло меньше, лежали неподалеку, укрытые рваным парусом. Шведы-рыбаки? свои? – не разобрать.

Нептун не ушел без добычи.

– Гере Эрстед!

От калитки уже бежали – пироскаф заметили с Башни.

– Гере Эрстед! Гере Торвен! Слава богу! С вами все в порядке?

– В порядке, – усталый Андерс с трудом разлепил губы. – В каюте – больной. Его надо срочно в лабораторию. Носилки есть?

Парни-лаборанты с растерянностью переглянулись.

– Носилки? Откуда?

– На пики уложим, – рассудил сторож. – И знамя постелем. Это во втором зале, вверх по лестнице...

– Если можно, найдите какую-нибудь палку, – попросил Зануда. – Моя трость...

Старина Ольсен хмыкнул в усы и вручил «гере лейтенанту» алебарду. От сердца, можно сказать, оторвал. Брата-ветерана он уважал. Почувствовав себя во всеоружии, Торвен поплелся обратно на борт «Анхольта». Прежде всего пожать руку капитану. Затем пройтись по следам предательницы-трости.

А вдруг?

Пропажа нашлась – лежала возле борта, зацепившись рукоятью за стойку. Капитан оказался под стать пироскафу – от благодарности отмахнулся, после чего не без удовольствия вспомнил настоящий Мальстрем. Он тоже гостил на Лофотенах. Торвен решил было поделиться собственными впечатлениями – и не успел. Слова застряли в горле.

На палубу вынесли Волмонтовича.

Восковой лоб, белые пальцы поверх одеяла. Твердые недвижные веки. Одетый, как всегда, в черное, князь походил на дохлую ворону. Или на Гамлета, сразу после реплики: «Дальнейшее – молчанье...» Рядом с импровизированными носилками шла фрекен Пин-эр. Желтое, словно навеки освещенное газом парижских фонарей, лицо нахмурено, губы плотно сжаты.

Зануда переглянулся с капитаном. Оба вздохнули.

– Да не ногами же вперед! – отчаянно завопил с пристани Эрстед. – На берег, живо! И в лабораторию. Шевелитесь!..

Торвен не слишком жаловал князя. Уж больно странен был Волмонтович. Но это не повод лишать человека врачебной помощи. Лабораторию он помнил – в глубине Башни. Змея-коридор, двери – направо, двери – налево; как войдешь – белый электрический огонь.

Прозекторская...

Проводив глазами носилки, он сошел по трапу. Успели. Не потопли. Даже трость вернулась. Удачный денек? Бывали, конечно, и получше...

– А не подскажете ли, сэр... Не здесь ли следует искать Эльсинор, замок его высочества Гамлета?

– Уже нашли, – откликнулся Зануда.

Обернулся.

Эт-то еще откуда?

Волчий оскал, острые акульи клыки. Неопрятная кофта до колен, мятый цилиндр, трехдневная щетина на подбородке. Под мышкой – зонтик, купленный в лавке старьевщика.

– Благодарю, сэр! Д-дверь, как интересно! Неужели и впрямь Эльсинор? Goddamit! Расскажу приятелям – не поверят!..

...и пистолет под кофтой.

Сразу не заметишь. Но гере Торвен был Великим Занудой, а посему человеком внимательным. Удивило не оружие: мало ли кто нынче вооружен? Пистолет – дуэльный, для боевого слишком велик. Английский «Ментон»? Французский «Гастинн-Ренетт»?

Посетитель, ухмыляясь, кинул внимательный взгляд на пироскаф. Смерил расстояние до замковых ворот, прищурился...

– Сударь! – грозно рявкнул Оле Ольсен, тоже оценив странность происходящего. – Имею вам доложить, что Королевский музей начнет работать с июля...

– Вы слишком добры, сэр! – радостно прокаркал гость, отступая на шаг. – С июля, сэр! Полная ясность, провалиться мне на месте!

Он резво попятился, выдергивая из-под мышки зонтик. Раскрыл, выставил перед собой, словно щит. Крутанул пару раз – у зрителей зарябило в глазах, голова пошла кругом... И провалился на месте. Зонтик остался, упав на землю рукояткой вверх. Точь-в-точь гриб-поганка, сбитый палкой лесника...

Креститься Торвен не стал. Заброда, вне сомнений, просто скользнул за ближайший валун. Во всяком случае, такое объяснение прошептала на ухо Мадам Логика.

– Штукари они, эти англичанцы! – сплюнув, заметил сторож. – Все не по-людски, не по-божецки. Как он нашего Амелета обозвал, а? Г-г... Гам-лет! Убил бы...

На зонтик бравый сеньор-сержант не обратил внимания.

Что с «англичанцев» возьмешь?

3

Ковыляя к калитке в Башню, Торвен от души досадовал на загадочного визитера. Задержал, подлец! Князя успели унести – не догнать, с больной-то ногой! Как теперь увидишь «лечение электричеством по методу доктора Эрстеда»?

Ему повезло. Эрстед обнаружился во дворе – отдавал распоряжения лаборанту. Стоя спиной к Торвену, парень в ответ кивал так энергично, что копна его соломенных волос напоминала стог, в котором любятся поселяне.

Рядом ждала китаянка. Узкие глаза девушки превратились во внимательные щелочки. Складывалось впечатление, что фрекен Пин-эр видит даже то, что происходит у нее за спиной.

– Действуй!

Хлопнув лаборанта по плечу, Эрстед зашагал прочь.

– Полковник!

– Прости, дружище, – он обернулся на ходу. – Я очень тороплюсь. Князь плох, его контур разомкнут. Жизненный флюид вытекает из тела. А та дрянь, что образуется взамен... Лучше не будем об этом. Надеюсь, замыкание контура и повторная ре-витализация спасут Волмонтовича. Но ждать нельзя, уж извини.

– Я не в обиде. Попробую угнаться за тобой.

Торвен был наслышан о первом «воскрешении» Казимира Волмонтовича. Тогда, если верить гере академику, Эрстед-младший буквально поднял князя из гроба «сеансом электробиологии». Занося данные в архив, Зануда выяснил, что данных до обидного мало. Чем болел Волмонтович? Применялось ли что-то, кроме электричества?

Какова была сила разряда?

Оба героя – и Андерс, и князь – отмалчивались. Сомневались в воспроизводимости эффекта? Смущались? Желали удостовериться, что триумф – не счастливая случайность? В любом случае Торвен был твердо намерен присутствовать при втором сеансе.

Жизнь князя висела на волоске. Не смея никого задерживать, он хромал следом, умоляя трость не артачиться. Китаянка хотела предложить «червю» помощь, но наткнулась на взгляд упрямца – и лишь пожала плечами.

Каменные ступени лестницы.

Перила.

Здесь, благодаря двойной опоре, удалось немного разгрузить искалеченную ногу. Вот и галерея. Гулкий настил прогибался, вибрировал под весом трех человек. В случае штурма обрушить галерею можно в один момент – об этом позаботились заранее.

Еще бы успеть зарядить Банку!

Их ждали. Дверь распахнул рыжий парень в синем, местами прожженном халате – один из тех, кто унес вперед носилки с князем.

– Пациент доставлен! – отрапортовал он.

Чувствовалась школа сеньор-сержанта.

– Перенесите его вниз. В комнату рядом с бассейном.

– В «склеп»? – уточнил рыжий.

– Да, – недоволен, поморщился Эрстед. – Уложите на деревянный стол и разденьте. Подготовьте ванну. И пустите в бассейн веселящий газ! – чтобы наши «батареи» не разрядились раньше срока. Я сейчас буду.

Винтовая лестница башни хорошо подходила для обороны. Но спуск по ней – мучение адово! Торвен не жаловался. Даже оступившись, он сдержал стон. Только подумал, что Волмонтовича наверняка внесли через подземный ход.

С чего это полковник вздумал тащиться галереей?

На третьей площадке, дав спутникам знак обождать, Эрстед нырнул в боковой проход. Послышался лязг отпираемого сейфа. Вскоре «гере кастелян» вернулся, пряча в карман сюртука браслет из алюминиума. Этажом ниже он вновь отлучился – искал мотки провода.

Клеммы на концах проводов звякали при ходьбе, неприятно напоминая кандалы.

Наконец они добрались до подвалов, где располагались лаборатории. Торвен помнил это место. Режущий глаза свет, гудение и треск электрических дуг, острый запах озона смешан с гарью и сомнительными ароматами реактивов. Опутанные проводами вольтовы столбы – словно увитые лианами стволы деревьев в тропическом лесу. Ящики гальванических батарей, «лейденские банки», мощные магниты, вспышки искровых разрядов; «коронное» свечение на концах стержней, торчащих из адской установки...

По соседству, остроумно комментируя процесс, препарировали несчастных лягушек, мышей и птиц. Так что ассоциации с прозекторской возникли не зря.

На сей раз все оказалось иначе. Коридоры тонули в полумраке – честные подземелья древнего замка. На стенах тускло горели масляные светильники. Пламя колебалось, когда мимо проходили люди, и коридор наполнялся шевелением теней. В комнате, куда Торвен мельком заглянул, двое лаборантов при свечах составляли таблицы.

И это – цитадель датской науки?! Свечи и плошки?!

– Бережем энергию, – ответил Эрстед на невысказанный вопрос. – Когда начнется штурм, нам потребуется вся мощь Эльсинора. Осторожней, здесь ступеньки.

Если бы не слова полковника, Торвен загремел бы вниз по лестнице. Втайне он позавидовал фрекен Фурии – девица словно плыла над полом, не касаясь его. В сочетании с бликами и тенями это производило неизгладимое впечатление.

«Привидений не существует! – строго напомнил себе Зануда. – Спроси у милого Андерсена, он подтвердит. Мало ли кто как ходит? В Китае, наверное, так принято. С детства учат...»

Торбен Йене Торвен даже не представлял, насколько он прав. Вэй Пин-эр, дочь наставника императорских телохранителей, действительно учили с пеленок – верно ходить, верно дышать, верно обращаться с поэтами, в конце концов. За всю свою не слишком долгую жизнь девушка сделала один-единственный неверный поступок. И была обречена расплачиваться за него до конца дней.