Онлайн чтение книги Мемуары
Предисловие

Полное заглавие этого труда не раскрывает целиком сути изложения, поскольку рассказ о высоких свершениях Месье д'Артаньяна начинается много раньше правления Людовика Великого, появляющегося в королевском обличье лишь к трети рассказа; но, тем не менее, совершеннейшая правда, что при Людовике XIII, либо при Людовике XIV (а чтобы лучше сказать, при Ришелье или Мазарини), автор этих «Мемуаров» никогда не скупится на то «количество вещей личных и секретных», что он нам и пообещал. Признаемся таким образом, что, несмотря на наше удовольствие консультироваться с Историей, и даже малой историей, мы с самого начала обворожены теми самыми «личными вещами», то есть, всем тем, что касается особы Капитана Мушкетеров.

Месье Александр Дюма ответственен, разумеется, в первую голову; он нас очаровал приключениями своего героя; но сгласимся также, что за романтическим портретом, выписанным им, мы поначалу изумлены, затем удовлетворены, обнаружив здесь настоящего человека, чья жизнь и писания столь горячо вдохновили автора «Трех мушкетеров». Мы находим, что человек этот на самом деле менее идеален, чем романтический влюбленный Мадам Бонасье. По правде сказать, Месье д'Артаньян был постоянно занят поисками выгодной женитьбы, в чем злосчастная судьба, казалось, не менее постоянно и ревниво ему отказывала, до того дня, когда, к несчастью, наш Мушкетер добился-таки своего. Он мало страдал от щепетильности в области любви и, скажем так, имел откровенную склонность «пожить на счет женщин». Таковы были нравы времени, и одно из многочисленных достоинств «Мемуаров» — не оставлять никаких иллюзий на этот счет. Бесспорное женоненавистничество, наивный эгоизм и ничуть не меньшая суровость — вот ярчайшие характеристики дворянина, не желавшего уронить свой титул в Великий Век. Также неизменное презрение к «Народу» и недвусмысленно выраженные предубеждения против Горожан, особенно, когда, по образу и подобию Канцлера Брусселя, они осмеливались вмешиваться в сопротивление королевской власти. Если бы Месье д'Артаньян глубокомысленно излагал свои взгляды, он надоел бы нам в ту же минуту. Но каким-то чудом видишь его переживающим все бурные перипетии века с тотальным отсутствием манерности в выражениях. Потому что нисколько не хуже героя Месье Дюма, он умеет говорить. Он даже красноречив, как всякий добрый Гасконец; и мы с удивлением наблюдаем, как сквозь его предубеждения, «естественные» в каком-то роде, он проявляет поистине реальную объективность.

И вот так мы возвращаемся к «вещам секретным», что захватывают нас здесь после свершившихся событий, но, может быть, оттого и более надежно. История решалась тогда в тайне Кабинетов, и Месье д'Артаньян знал ее наилучшим образом. Он не был заглавным ее актером, но, по меньшей мере, весьма немаловажным. Все в его «Мемуарах»: короли, принцы, кардиналы и министры — их характеры, их политика, их странности. Особы, влюбленные в литературу, смогут увидеть здесь играющего в кости Месье де Сен-Симона — отца, Мадам де Севинье, в пылу интриг организующую защиту ее друга Месье Фуке, и герцога де Ла Рошфуко, раненного в сражении в Предместье Сент-Антуан. Они увидят здесь вызванную в памяти в столь же краткой, как и справедливой форме «Распрю Сида». Любители галантности и деликатных удовольствий (если такие найдутся) поприветствуют по пути Нинон де Ланкло и Бюсси Рабютена, с ним так плохо тогда обращались. Те, кто увлечен Боссюе и его «Надгробным словом над принцем де Конде», обрадуются возможности продолжить здесь классическую параллель между этим принцем и Виконтом де Тюренном. Привычные к «жизни повседневной» насладятся интригами Двора, сценами нравов воинских, галантных, судейских. Люди серьезные поразмыслят немного о положении женщины в те времена, о статусе протестантов, об акциях финансистов, о гении Кольбера, да разве я все упомню? Вот только чего здесь не хватает, так это народа, чей голос, однако, так или иначе поднимается издалека, и, может быть, кто-нибудь удивится, увидев такое множество деталей, данных Месье д'Артаньяном о том обществе; не так уж много лет отделяло Мушкетеpa — Фигаро от Фронды 1648 и от революции 1789 годов.

Но каждый быстро забудет свое пристрастие или собственную «специализацию», и касается это не только обидчивого и строгого историка, кто вскоре откажется ловить нашего автора на том или ином пункте. Поскольку все будут очарованы. Колоритность рассказа (где он не пренебрегает обращением к поговоркам и грубым удовольствием от игры слов), непринужденная легкость письма ответственны за вашу слабость. История Росне, обидчика молодого д'Артаньяна, или превратности Бемо, приятеля его юношеских лет, служащего почти противоположностью его успехам, филигранью пробегают через рассказ — это уже техника романа. Портрет в полный рост кардинала Мазарини, причем, казалось бы, повествователь вовсе не касается его, — один из самых замечательных успехов произведения, — вот где истинное искусство портретиста. И как не отметить манеру и ее нюансы, с которой сей Мушкетер Короля признает свое немое восхищение перед кардиналом де Ришелье, замечательно анализируя (и кратко, что имеет свои достоинства) его труды реформатора.

Столько материала и такого богатого разнообразия почти сами собой нашли свой «порядок». Потому никто не сможет обвинить нас в делении на главы данного издания и на присутствие подглавок в тексте. Кроме того, что такое расположение было необходимо для общего восприятия целого, мы заранее протестуем против обвинений, что мы якобы не следовали по накатанной дороге рассказа, пренебрегли серией эпизодов и не согласились с остроумием автора. Мы можем сказать, имитируя Месье де Куртлица в его «Уведомлении» к изданию 1700 года — вот также и все, что мы привнесли нашего.

Мы уважили с той же свободой выражения, как во времена Месье д'Артаньяна, две маленьких мании, показавшиеся нам довольно очаровательными, чтобы быть поддержанными; первая — совершенно английская — начинать с заглавных букв самые обыденные слова — правда, «Дама» может быть прелестнее, соблазнительнее, чем просто «дама»; вторая переносит на весьма разнообразную орфографию имена собственные — и нам кажется вполне законным писать Hedin, как и Hesdin, или же генерал 1'Orteste, как генерал Lorteste {То и другое произносится одинаково — Эден, генерал Лортест}. Мы следовали, значит, за автором в любезной ему свободе, без всякого навязывания ему, так же, как и нам, никакого регламента в повествовании. Наконец, когда мы были вынуждены выбирать между вычурным выражением и банальностью, мы отсекали банальность, по меньшей мере, надеемся, что так.

Нередко бегут от истории к легенде, по естественной наклонности человеческого духа. Здесь мы восходим от легенды к истории и от Месье Дюма к Месье д'Артаньяну. Быть может, автор «Монте Кристо», чей отец был антильцем, видел на Мартинике, в двадцати километрах от Фор-де-Франс, могилу Маркиза де Баас, первого Генерального Наместника Антильских островов и брата Месье д'Артаньяна? По крайней мере, мы можем это романтично предположить. Кто знает, не задумался ли романист живописец над надписью, украсившей могильный камень, и не решился ли он подняться по течению времени в поисках этого семейства Баас, казалось, явно отмеченного гением авантюры? Как бы там ни было, поблагодарим в конце концов Месье Дюма; он с блеском открыл нам имя д'Артаньяна, он откопал его «Мемуары», талантливо черпал из этой одной из самых привлекательных «Хроник» XVII века, но так и оставшейся неисчерпаемой.

Эдуард Глиссан