Онлайн чтение книги Метаморфозы
КНИГА ШЕСТАЯ

        К повествованьям таким Тритония слух преклонила,

        Песни сестер Аонид одобряла и гнев справедливый.

        «Мало хвалить, — подумалось ей, — и нас да похвалят!

        Без наказанья презреть не позволим божественность нашу».

5      В мысли пришла ей судьба меонийки[235] Меонийка — лидиянка. Арахны. Богиня

        Слышала, что уступить ей славы в прядильном искусстве

        Та не хотела. Была ж знаменита не местом, не родом —

        Только искусством своим. Родитель ее колофонец[236] Колофонец. — Колофон — город в Ионии.

        Идмон напитывал шерсть фокейской пурпурною краской.[237] Фокейская краска — из приморского города Фокеи в Ионии, где добывались раковины-багрянки.

10    Мать же ее умерла, — а была из простого народа.

        Ровня отцу ее. Дочь, однако, по градам лидийским

        Славное имя себе прилежаньем стяжала, хоть тоже,

        В доме ничтожном родясь, обитала в ничтожных Гипепах[238] Гипепы — маленький городок в Лидии..

        Чтобы самим увидать ее труд удивительный, часто

15    Нимфы сходилися к ней из родных виноградников Тмола,

        Нимфы сходилися к ней от волн Пактола родного.[239]сл. Тмол — гора, Пактол — река в Малой Азии.

        Любо рассматривать им не только готовые ткани, —

        Самое деланье их: такова была прелесть искусства!

        Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,

20    Или же пальцами шерсть разминала, работала долго,

        И становилась пышна, наподобие облака, волна.

        Как она пальцем большим крутила свое веретенце,

        Как рисовала иглой! — видна ученица Паллады.

        Та отпирается, ей и такой наставницы стыдно.

25    «Пусть поспорит со мной! Проиграю — отдам что угодно».

        Облик старухи приняв, виски посребрив сединою

        Ложной, Паллада берет, — в поддержку слабого тела, —

        Посох и говорит ей: «Не все преклонного возраста свойства

        Следует нам отвергать: с годами является опыт.

30    Не отвергай мой совет. Ты в том домогаешься славы,

        Что обрабатывать шерсть всех лучше умеешь из смертных.

        Перед богиней склонись и за то, что сказала, прощенья,

        Дерзкая, слезно моли. Простит она, если попросишь».

        Искоса глянула та, оставляет начатые нити;

35    Руку едва удержав, раздраженье лицом выражая,

        Речью Арахна такой ответила скрытой Палладе:

        «Глупая ты и к тому ж одряхлела от старости долгой!

        Жить слишком долго — во вред. Подобные речи невестка

        Слушает пусть или дочь, — коль дочь у тебя иль невестка,

40    Мне же достанет ума своего. Не подумай, совета

        Я твоего не приму, — при своем остаюсь убежденье.

        Что ж не приходит сама? Избегает зачем состязанья?»

        Ей же богиня, — «Пришла!» — говорит и, образ старухи

        Сбросив, явила себя. Молодицы-мигдонки и нимфы

45    Пали пред ней. Лишь одна не трепещет пред нею Арахна.

        Все же вскочила, на миг невольным покрылось румянцем

        Девы лицо и опять побледнело. Так утренний воздух

        Алым становится вдруг, едва лишь займется Аврора,

        И чрез мгновение вновь бледнеет при солнца восходе.

50    Не уступает она и желаньем своим безрассудным

        Гибель готовит себе. А Юпитера дочь, не противясь

        И уговоры прервав, отложить состязанья не хочет.

        И не замедлили: вот по разные стороны стали,

        Обе на легкий станок для себя натянули основу.

55    Держит основу навой; станок — разделен тростниковым

        Бёрдом; уток уж продет меж острыми зубьями: пальцы

        Перебирают его. Проводя между нитей основы,

        Зубьями бёрда они прибивают его, ударяя.

        Обе спешат и, под грудь подпоясав одежду, руками

60    Двигают ловко, забыв от старания трудность работы.

        Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны

        Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.

        Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной

        Радуга аркой встает и пространство небес украшает.

65    Рядом сияют на ней различных тысячи красок,

        Самый же их переход ускользает от взора людского.

        Так же сливаются здесь, — хоть крайние цветом отличны.

        Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,

        И стародавних времен по ткани выводится повесть.

70    Марсов Тритония холм[240] Марсов холм — ареопаг в Афинах. на Кекроповой крепости нитью

        Изображает и спор, как этой земле нарекаться.

        Вот и двенадцать богов с Юпитером посередине

        В креслах высоких сидят, в величавом покое. Любого

        Можно по виду признать. Юпитера царственен образ.

75    Бога морей явила она, как длинным трезубцем

        Он ударяет скалу, и уж льется из каменной раны

        Ток водяной: этим даром хотел он город присвоить.

        Тут, же являет себя — со щитом и копьем заостренным;

        Шлем покрывает главу; эгида ей грудь защищает.

80    Изображает она, как из почвы, копьем прободенной,

        Был извлечен урожай плодоносной сребристой оливы.

        Боги дивятся труду. Окончанье работы — победа.

        А чтоб могла увидать на примере соперница славы,

        Что за награду должна ожидать за безумную дерзость, —

85    По четырем сторонам — состязанья явила четыре,

        Дивных по краскам своим, и фигуры людей поместила.

        Были в одном из углов фракийцы Гем и Родопа,[241] Гем и Родопа — влюбленные брат и сестра, называвшие друг друга Юпитером и Юноной, за что, по мифу, были обращены в горы.

        Снежные горы теперь, а некогда смертные люди, —

        Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.

90    Выткан с другой стороны был матери жалких пигмеев[242] Мать пигмеев — царица легендарного народа, впервые упоминаемого в «Илиаде» (II. 3-7).

        Жребий: Юнона, ее победив в состязанье, судила

        Сделаться ей журавлем и войну со своими затеять.

        Выткала также она Антигону[243] Антигона — дочь троянского царя Лаомедонта, дерзнувшая считать свои волосы красивее Юнониных., дерзнувшую спорить

        С вышней Юноной самой, — Антигону царица Юнона

95    Сделала птицей; не впрок для нее Илион оказался

        С Лаомедонтом отцом, и пришлось в оперении белом

        Аисту — ей — восхищаться собой и постукивать клювом.

        Угол оставшийся был сиротеющим занят Киниром[244] Кинир — легендарный ассирийский царь, дочери которого были обращены в ступени храма Юноны за то, что считали себя красивее ее..

        Храма ступени обняв, — родных дочерей своих члены! —

100 Этот на камне лежит и как будто слезами исходит.

        Ткани края обвела миротворной богиня оливой:

        Как подобало ей, труд своею закончила ветвью.

        А меонийки узор — Европа с быком, обманувшим

        Нимфу: сочтешь настоящим быка, настоящим и море!

105 Видно, как смотрит она на берег, покинутый ею,

        Как она кличет подруг, как волн боится коснуться,

        Вдруг подступающих к ней, и робко ступни поджимает.

        Выткала, как у орла в когтях Астерия[245] Астерия — дочь титана Кея, бежавшая от влюбленного Юпитера и превращенная в перепелку. бьется;

        Выткала Леду[246] Леда — возлюбленная Юпитера, обратившегося в лебедя, мать Елены и Диоскуров — Кастора и Поллукса. она под крылом лебединым лежащей.

110 Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,

        Парным Юпитер плодом Никтеиды[247] Никтеида — Антиопа, дочь царя Беотии Никтея, мать братьев-близнецов Зета и Амфиона, согласно легенде, построивших стены Фив (см. XV, 427). Амфион считался отцом Ниобы (см. ниже, ст. 271). утробу наполнил;

        Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена[248] Алкмена — мать Геркулеса; Юпитер явился ей в образе ее мужа Амфитриона.;

        Как он Данаю дождем золотым, Асопиду[249] Асопида — Эгина, дочь речного бога Асопа, мать Эака, согласно легенде, ставшего по смерти судьей в аду (см. VII. 473 сл. и VII, 615 сл.). — огнями,

        Как Деоиду[250] Деоида — вероятнее всего, не дочь богини Део (Деметры), как обычно объясняют это имя, а сама Деметра (Церера), у которой от Юпитера родилась дочь Прозерпина. змеей обманул, пастухом — Мнемозину.

115 Изобразила, как ты, о Нептун, в быка превратившись,

        Деву Эолову взял, как, вид, приняв Энипея,

        Двух Алоидов родил,[251]сл. Эолова дева — Арна, дочь Эола, была матерью Беота, героя, от имени которого, по некоторым версиям, производится Беотия. Энипей — любовник Ифимедии, жены Алоэя, родившей от Нептуна Ота и Эфиальта (Алоидов), о которых см.: «Одиссея», XI. 304 слл. и «Энеида». VI, 582 слл. как баран — обманул Бизальтиду[252] Бизальтида — дочь Бизальта, царя Фракии..

        Кроткая Матерь[253] Кроткая Матерь — Церера, согласно мифу, обратившаяся в кобылу, чтобы избежать преследований Нептуна; тот обратился в жеребца, и она родила от него коня Ариона. сама, с золотыми власами из злаков,

        Знала тебя как коня; змеевласая[254] Змеевласная — Медуза. матерь Пегаса

120 Птицею знала тебя, дельфином знала Меланта[255] Меланта — дочь Девкалиона.;

        Всем надлежащий им вид придала, и местности тоже.

        Изображен ею Феб в деревенском обличии; выткан

        С перьями ястреба он и с гривою льва; показала,

        Как он, явясь пастухом, обманул Макарееву Иссу;

125 Как Эригону[256] Эригона. — О ней, как обращенной в созвездие, см. прим. к X, 450 сл. провел виноградом обманчивым Либер,

        И как Сатурн — жеребец — породил кентавра Хирона.

        Край же ткани ее, каймой окружавшийся узкой,

        Приукрашали цветы, с плющем сплетенные цепким.

        И ни Паллада сама не могла опорочить, ни зависть

130 Дела ее. Но успех оскорбил белокурую Деву:

        Изорвала она ткань — обличенье пороков небесных!

        Бывшим в руках у нее челноком из киторского бука

        Трижды, четырежды в лоб поразила Арахну. Несчастья

        Бедная снесть не могла и петлей отважно сдавила

135 Горло. Но, сжалясь, ее извлекла из веревки Паллада,

        Молвив: «Живи! Но и впредь — виси, негодяйка! Возмездье

        То же падет, — чтобы ты беспокоилась и о грядущем, —

        И на потомство твое, на внуков твоих отдаленных».

        И, удаляясь, ее окропила Гекатиных зелий

140 Соком, и в этот же миг, обрызганы снадобьем страшным,

        Волосы слезли ее, исчезли ноздри и уши,

        Стала мала голова, и сделалось крохотным тело.

        Нет уже ног, — по бокам топорщатся тонкие ножки;

        Все остальное — живот. Из него тем не менее тянет

145 Нитку Арахна — паук продолжает плести паутину.

        Лидия в трепете вся. О случившемся слух по фригийским

        Градам идет, и широко молва разливается всюду.

        Раньше, до свадьбы своей, Ниоба знавала Арахну,

        В те времена, как жила в меонийском краю и в Сипиле[257] Сипил — гора в Лидии..

150 Не научило ее наказанье землячки Арахны

        Высшим богам уступать и быть в выраженьях скромнее.

        Многим гордиться могла. Однако ни мужа искусство,

        Ни благородная кровь, ни мощность обширного царства

        Любы так не были ей, — хоть было и это ей любо, —

155 Сколь сыновья с дочерьми. Счастливейшей матерью можно

        Было б Ниобу назвать, коль себя не сочла б таковою

        Как-то Тиресия дочь, владевшая даром прозренья,

        Манто, по улицам шла и, божественной движима силой,

        Провозглашала: «Толпой, Исмениды, ступайте, несите

160 Ладан Латоне скорей и обоим, Латоной рожденным,

        С благочестивой мольбой! Вплетите в волосы лавры!

        Ибо Латона сама моими глаголет устами!»

        Внемлют ей дочери Фив, чело украшают листвою

        И на священный алтарь моленья приносят и ладан.

165 Вот горделиво идет с толпой приближенных Ниоба,

        Золотом пышно блестя, во фригийские ткани вплетенным, —

        Даже и в гневе своем прекрасна и, волосы вскинув,

        Что ниспадали к плечам, величавой своей головою,

        Остановилась и, всех обведя своим взором надменным, —

170 «Что за безумье? — кричит, — предпочесть понаслышке известных —

        Зримым воочью богам? Почему алтарями Латону

        Чтут, а мое божество — без курений? Родитель мой — Тантал,

        Он же единственным был допущен до трапезы Вышних.

        Матерь — Плеядам сестра;[258] Плеядам сестра — Диона, одна из Гиад, дочерей Атланта. Гиады, как и Плеяды, — созвездие. мне дед Атлант величайший,

175 Что на могучем хребте равновесье небесное держит,

        Сам Юпитер мне дед. Но им я горжусь и как свекром.

        Фригии все племена предо мною трепещут; держава

        Кадма под властью моей; возведенная струнами крепость

        Мужа, с народом ее, — в его и в моем управленье.

180 В доме, куда бы я взор ни направила, всюду встречаю

        Всяких обилье богатств. К тому же достойна богини

        Прелесть лица моего. Семерых дочерей ты причисли,

        Юношей столько ж, а там и зятьев и невесток не меньше.

        Так вопрошайте ж, на чем моя утверждается гордость!

185 Не понимаю, как вы порожденную Кеем-титаном

        Смеете мне предпочесть — Латону, которой для родов

        Даже великой землей в ничтожном отказано месте.

        Небо, земля и вода — всё вашу отвергло богиню.

        В мире скиталась, пока над блуждавшей не сжалился Делос:

190 «Странницей ты по земле блуждаешь, я же — по морю», —

        Остров сказал и приют неустойчивый ей предоставил.

        Стала там матерью двух: то детей моих часть лишь седьмая!

        Счастлива я: кто бы стал отрицать? И счастливой останусь.

        Кто усомнится? Меня обеспечило чад изобилье.

195 Так я могуча, что мне повредить не в силах Фортуна.

        Если и много возьмет, то более всё же оставит.

        Так я богата, что страх мне уже неизвестен. Представьте,

        Что из толпы своих чад кого-нибудь я и лишилась;

        Но, обездолена так, до двоих я не снижусь, — а двое —

200 Вся у Латоны толпа; не почти ли бездетна Латона?

        Прочь разойдитесь! Алтарь покиньте! С волос поснимайте

        Лавры!» Снимают венки, покидают жертвы, не кончив,

        И — то дозволено им! — небожителей шепотом славят.

        Возмущена тут богиня была и с высокой вершины

205 Кинфской[259]сл. Вершины Кинфской. — Кинф — гора на Делосе. с речью такой к своим близнецам обратилась:

        «Вот я, родившая вас, появлением гордая вашим, —

        Кроме Юноны, других не ниже богиня, — сомненье

        Вижу, богиня ли я?! Алтари у меня отнимают,

        Чтимые веки веков, — от вас жду помощи, дети!

210 Это не все еще зло. Танталида к печальному делу

        Брань добавила: вас поставить осмелилась ниже

        Собственных чад; и меня — то с нею да будет! — бездетной

        Смела назвать, — ведь язык у нее от отца негодяя!»

        Намеревалась мольбы тут добавить Латона, но молвил

215 Феб: «Перестань говорить! замедляешь ты жалобой кару».

        То же и Феба рекла, и, быстро по воздуху спрянув,

        Кадмова града они, под облаком скрыты, достигли.

        Гладкое было у стен широкое поле. Всечасно

        Кони топтали его Колесницы во множестве также.

220 Твердых удары копыт размягчали на поприще почву.

        Вот из могучих сынов Амфиона иные садятся

        На горделивых коней, чьи спины алеют багрянцем

        Тирским, и в руки берут отягченные златом поводья.

        Вот между ними Исмен, — что первой матери мукой

225 Некогда был, — меж тем, как он правит по кругу привычным

        Бегом коня своего и смиряет вспененную морду, —

        «Горе мне!» — вскрикнул: уже впилась стрела в середину

        Груди его, и, рукой умирающей повод покинув,

        Сник постепенно Исмен с плеча лошадиного на бок.

230 Рядом с ним ехавший, стрел услыхав бряцанье в колчане,

        Вмиг натянул поводья Сипил, — так кормчий пред бурей,

        Тучу завидя, спешит; наставляет полотна, бессильно

        Свисшие, чтобы поймать малейшие воздуха струи.

        Вмиг натянул… но едва натянул он поводья, настигнут

235 Был неминучей стрелой; трепеща, она сзади вонзилась

        В шею ему, и торчит наконечник железный из горла.

        Сам он, как был, наклонясь через шею крутую и гриву,

        Наземь скатился, и кровь запятнала горячая землю.

        Вот и несчастный Федим, и, названный именем деда,

240 Тантал, обычный свой труд завершив и тело натерши

        Маслом, вступили в борьбу, — подходящее юности дело.

        И уж сплетались они, борясь друг с другом, грудь с грудью,

        Тесным узлом; как вдруг, с натянутой пущена жилы,

        Братьев пронзила стрела сплетенными, так, как стояли.

245 И застонали зараз и зараз согбенные мукой

        Наземь сложили тела; зараз и последние взоры

        Вскинули, лежа уже, и вместе дух испустили.

        То увидал Алфенор; и, до крови в грудь ударяя,

        К ним поспешает, — обняв, их к жизни вернуть, охладевших.

250 Но упадает и сам при свершении долга: Делиец

        В грудь глубоко его смертоносным пронзает железом.

        А как стрелу извлекли, на конце крючковатом достали

        Легкого часть, а душа излетела с кровавой струею.

        Отрок меж тем Дамасихтон двойной был раною ранен,

255 А не одной. Удар под самой икрою пришелся

        В месте, где мягким узлом под коленом сплетаются жилы.

        Но, между тем как стрелу он пытался смертельную вырвать,

        В горло вторая ему вонзилась по самые перья.

        Вытолкнул крови напор стрелу, и кверху из раны

260 Прянула и, далеко полетев, прорезала воздух.

        Илионей, оставшись один, напрасно с мольбою

        Руки меж тем воздевал: «О боги, о все без различья!» —

        Молвил, не зная о том, что молиться не всем надлежало, —

        «Сжальтесь!» — и тронут был Феб-луконосец, хотя невозможно

265 Было стрелу возвратить. Погиб он, однако, от раны

        Легкой: в сердце его стрела не глубоко вонзилась.

        Слух о беде, и народная скорбь, и домашних рыданья

        Вскоре уверили мать в нежданно постигшем крушенье,

        И удивляться смогла и гневаться, как же дерзнули

270 Боги такое свершить — что столь права их велики!

        Вот и отец Амфион, грудь острым железом пронзивши,

        Умер, горе свое одновременно с жизнью окончив.

        О, как Ниоба теперь отличалась от прежней Ниобы,

        Что от Латониных жертв недавно народ отвращала

275 Или когда среди города шла, выступая надменно,

        Всем на зависть своим! А теперь ее враг пожалел бы.

        К хладным припала телам; без порядка она расточала

        Всем семерым сыновьям на прощанье свои поцелуи.

        К небу от них подняла посиневшие руки и молвит:

280 «Горем питайся и гнев насыщай слезами моими.

        Зверское сердце насыть! И меня на семи погребеньях

        Мертвой несут. Победив, торжествуй надо мною, врагиня!

        Но почему — победив? У несчастной больше осталось,

285 Чем у счастливой тебя. Семерых схоронив — побеждаю».

        Молвила, но уж звенит тетива на натянутом луке:

        Кроме Ниобы одной, окружающих всех устрашила.

        Та же от горя смела. Стояли в одеждах печали

        Около братских одров распустившие волосы сестры,

290 Вот из толпы их одна, стрелу извлекая из тела,

        К брату своим побледневшим лицом, умирая, склонилась.

        Вот, несчастливицу мать пытаясь утешить, другая

        Смолкла внезапно и смерть приняла от невидимой раны,

        Губы тогда лишь сомкнув, когда испустила дыханье.

295 Эта, пытаясь спастись, вдруг падает; та умирает,

        Пав на сестру; та бежит, а эта стоит и трепещет.

        Смерть шестерых отняла, — от разных погибли ранений,

        Лишь оставалась одна: и мать, ее всем своим телом,

        Всею одеждой прикрыв, — «Одну лишь оставь мне, меньшую!

300 Только меньшую из всех прошу! — восклицает. — Одну лишь!»

        Молит она: а уж та, о ком она молит, — погибла…

        Сирой сидит, между тел сыновей, дочерей и супруга,

        Оцепенев от бед. Волос не шевелит ей ветер,

        Нет ни кровинки в щеках; на лице ее скорбном недвижно

305 Очи стоят; ничего не осталось в Ниобе живого.

        Вот у нее и язык с отвердевшим смерзается нёбом;

        Вот уже в мышцах ее к напряженью пропала способность,

        Шея не гнется уже, не в силах двинуться руки,

        Ноги не могут ступить, и нутро ее все каменеет.

310 Плачет, однако, и вот, окутана вихрем могучим,

        Унесена в свой отеческий край. На горной вершине

        Плачет: поныне еще источаются мрамором слезы.

        Тут устрашаются все очевидностью божьего гнева, —

        Жены, равно и мужи; и все почитают, щедрее

315 Жертвы неся на алтарь разрешившейся двойней богини.

        И, как всегда, о былом вспоминают в связи с настоящим.

        Молвил один: «Полей плодородных ликийских насельцы

        Тоже, Латону презрев, не остались когда-то без кары.

        Мало известно о том, — они были незнатные люди, —

320 Но удивительно все ж. Я озеро видел и место,

        Чудом известное тем. Меня мой отец престарелый, —

        Сам уж ходить он не мог, — послал отвести туда стадо

        Лучших отборных коров, в провожатые дав мне ликийца,

        Местного жителя. С ним выбираем мы пастбище вместе;

325 Видим меж тем: посреди озерка, почерневший от угля

        Жертв, выступает алтарь, тростником окруженный дрожащим.

        Стал и шепотом: «Будь ко мне благосклонна!» — промолвил

        Мой провожатый, и я: «Будь ко мне благосклонна!» — промолвил.

        Спрашивал я между тем, чей жертвенник — Фавна, наяд ли,

330 Местного ль бога, — и вот что тамошний передал житель:

        «Юноша, этот алтарь — не горного бога обитель.

        Жертвенник той посвящен, которой царица супруга

        Все заказала моря; лишь Делос блуждающий принял

        Странницу, — в те времена сам плавал он, остров подвижный.

335 Там-то Латона легла под Палладиным древом[260] Палладино древо — олива. и пальмой

        И породила на свет неугодную мачехе двойню.

        И побежала опять от Юноны родильница, молвят,

        К груди прижавши, детей — бессмертных чету! — уносила.

        В Ликию вскоре придя, — где явилась Химера[261] Химера — см. IX. 647 сл., — под тяжким

340 Зноем, палившим поля, трудом утомленная долгим,

        Солнцем сожженная, пить захотела беглянка-богиня, —

        Жадно меж тем молоко из грудей сосали младенцы.

        Вдруг озерко с необильной водой в глубине увидала

        Дола; жители сел ветвистую там добывали

345 Вербу и гибкий тростник с любезной болотам осокой.

        Вот подошла и, колена согнув, опустилась Латона

        Наземь, стремясь почерпнуть студеной струи и напиться.

        Сельский народ не велит. К ним так обратилась богиня:

        «Как же воды не давать? Достояние общее — воды.

350 В собственность воздух не дан никому от природы, ни солнце,

        Ни водяные струи; у народного я достоянья!

        Вcе же дать мне воды на коленях прошу; не пришла я

        Этой водой омывать свое истомленное тело, —

        Только напиться хочу. Нет влаги в устах говорящей,

355 И пересохла гортань, в ней голос; насилу проходит.

        Нектаром будет глоток мне воды; я уверена, жизнь он

        Мне возвратит: озерной струей вы мне жизнь даровали б.

        Вы пожалейте и их, которые тянут ручонки

        С груди моей!» И как раз тянулись ручонками дети.

360 Тронуть кого б не могли богинины кроткие речи?

        Все же молящей они запрещать продолжают, к тому же —

        Ежели прочь не уйдет — угрожают, ругаясь вдобавок.

        Мало того: ногами они и руками взмутили

        Озеро, с самого дна они подняли тину, нарочно

365 В воду туда и сюда с намереньем прыгая злостным.

        Жажду гнев одолел: дочь Кея теперь уж не молит

        Их, недостойных, и слов, для богини чрезмерно смиренных,

        Не повторяет уже. Вот, к звездам руки подъемля,

        Молвит: «Будете жить вы вечно в озере этом!»

370 Воля богини сбылась; им нравится быть под водою,

        То в глубину озерка всем телом своим погружаться,

        То выступать головой; то по водной поверхности плавать,

        Или сидеть иногда на прибрежии озера, или

        В омут студеный нырять. Доныне они упражняют

375 В брани свой гнусный язык и, всякую совесть откинув,

        Хоть и сидят под водой, и там все тщатся злословить.

        Хриплым голос их стал: надувается вспухшая шея;

        Сроду широкие рты от брани еще растянулись;

        Головы с телом слились, а шея как будто исчезла;

380 Спинка у них зелена, а живот — часть главная — белый.

        В тинистом омуте, — род новоявленный, — скачут лягушки!»

        Только один рассказал, как ликийского племени люди

        Жизнь скончали, другой о Сатире[262] Сатир — Марсий, согласно мифу, подобравший брошенную Палладою флейту и вызвавший на музыкальное состязание Феба. припомнил, который,

        Сыном Латоны в игре побежден на Палладиной флейте,

385 Был им наказан. «За что с меня ты меня же сдираешь?» —

        Молвит. «Эх, правда, — кричит, — не стоило с флейтою знаться!»

        Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа.

        Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями,

        Мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещут

390 Жилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно,

        И обнажились в груди перепонок прозрачные пленки.

        Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны —

        Боги лесов, — и Олимп, знаменитый уже, и сатиры —

        Братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьям

395 Пас рудоносных овец иль скотины стада круторогой,

        Залили вовсе его, а земля увлажненная слезы

        Тотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы;

        В воды потом превратив, на вольный их вывела воздух.

        Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю,

400 Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.

        После рассказов таких народ возвращается снова

        К только что бывшему; все об Амфионе плачут и детях.

        Все негодуют на мать. По преданью, один лишь оплакал

        Пелоп[263] Пелоп , или Пелопc — брат Ниобы, сын Тантала; Тантал, желая испытать богов, подал им как кушанье разрубленное на куски тело Пелопа. ее, — и на левом плече, когда он одежды

405 С груди в печали совлек, слоновая кость показалась.

        С правым плечом при рожденье оно одинаково было

        Цветом, из плоти, как то; но руками отцовскими члены

        Были разрублены; вновь, говорят, их составили боги.

        Все их нашли, и лишь там, где сходится с краем ключицы

410 Шея, была пустота; взамен нехватающей части

        Вставили кость; и опять оказался в целости Пелоп.

        Знатные люди — родня — собираются; ближние грады

        Дали своим порученье царям — с утешеньем явиться, —

        Аргос и Спарта, а там Пелопидов столица — Микены,

415 И Калидон[264] Калидон — см. VIII. 260-546., до тех пор еще гневной Диане противный,

        Медью богатый Коринф, плодородный предел — Орхомены,

        Патры и град небольшой — Клеоны с Мессеною гордой,

        Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство — Трезены,[265] Пилос Нелеев. — Город в Мессении (см. II, 689 и XII, 549), царем которого был Нелей, отец Нестора. Питфеево царство — Трезены — город в Арголиде, завоеванный Питфеем, сыном Пелопа.

        Много других городов, двуморским замкнутых Истмом,

420 И в стороне от него, обращенных к двуморскому Истму.

        Кто бы поверил тому? Вы одни не явились, Афины!

        Долг помешала свершить им война: подвезенные с моря

        Варваров диких войска мопсопийским стенам угрожали.

        Царь фракийский Терей с приведенным на помощь отрядом

425 Их разгромил и победой обрел себе славное имя.

        С ним, изобильным землей, и богатством, и силой живою,

        Происходящим к тому ж от Градива[266] Градив («шествующий») — латинское именование Марса., тогда породнился

        Царь Пандион, ему Прокну отдав; но ни брачной Юноны,

        Ни Гименея, увы, не видали у ложа, ни Граций.

430 Нет, Эвмениды для них погребальное пламя держали,

        Нет, Эвмениды постель постилали для них, и, зловеща,

        К кровле припала сова и над брачным сидела покоем.

        Через ту птицу Терей и Прокна супругами стали,

        Через ту птицу — отцом и матерью. Их поздравляла

435 Фракия, да и они воссылали богам благодарность.

        В дни же, когда отдана была дочь Пандиона владыке

        Славному и родился сын Итис — объявлен был праздник.

        Не угадать, что на пользу пойдет! И год уже пятый

        В вечной смене Титан[267] Титан — солнце. довел до осеннего срока.

440 К мужу ласкаясь, тогда промолвила Прокна: «О, если

        Только мила я тебе, отпусти повидаться с сестрою,

        Иль пусть приедет сестра! Что скоро домой возвратится,

        Тестю в том слово ты дай, — мне ценным будет подарком,

        Ежели дашь мне сестру повидать». Он дает повеленье

445 В море спустить корабли, с парусами и веслами, в гавань

        Кекропа входит Терей, к берегам уж причалил Пирея[268] Пирей — гавань Афин (города Кекропа)..

        Вот повстречались они, и тесть ему правой рукою

        Правую жмет; при знаках благих вступают в беседу.

        Стал излагать он прибытия цель, порученье супруги,

450 Он обещанье дает, что гостья воротится скоро.

        Вот Филомела вошла, блистая роскошным нарядом,

        Больше блистая красой. Обычно мы слышим: такие

        В чаще глубоких лесов наяды с дриадами ходят,

        Если им только придать подобный убор и одежды.

455 И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, —

        Словно бы кто подложил огня под седые колосья

        Или же лист подпалил и сено сухое в сеннице.

        Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучит

        Похоть; в тех областях население склонно к Венере.

460 Он сладострастьем горит, и ему и народу присущим.

        Страстно стремится Терей подкупить попечение служанок,

        Верность кормилицы; он прельстить дорогими дарами

        Хочет ее самое, хоть целым пожертвовать царством,

        Силой похитить ее и отстаивать после войною.

465 Кажется, нет ничего, на что бы захваченный страстью

        Царь не решился. В груди сдержать он не может пыланья.

        Медлить уж нет ему сил, возвращается жадной он речью

        К Прокниным просьбам, меж тем о своих лишь печется желаньях, —

        Красноречивым он стал от любви, когда неотступно

470 Больше, чем должно, просил, повторяя: так Прокна желает!

        Даже и плакал порой, — так будто б она поручала!

        Вышние боги, увы, — как много в груди человека

        Тьмы беспросветной! Терей, трудясь над своим злодеяньем,

        Все же как честный почтен и хвалим за свое преступленье.

475 Хочет того ж Филомела сама и, отцовские плечи

        Нежно руками обняв, поехать с сестрой повидаться

        Счастьем молит своим, но себе не на счастие молит!

        Смотрит Терей на нее и заране в объятьях сжимает.

        Видя лобзанья ее и руки вокруг шеи отцовой, —

480 Всё как огонь смоляной, как пищу для страсти безумной

        Воспринимает; едва родителя дева обнимет,

        Хочет родителем быть, — и тогда он честнее не стал бы!

        Просьбой двойной был отец побежден. Довольна девица,

        Бедная, благодарит, не зная о том, что обоим

485 Радостный ныне успех погибелен будет, — обоим!

        Фебу немного трудов еще оставалось, и кони

        Стали уже попирать пространство наклонного неба.

        Царские яства на стол и Вакхову в золоте влагу

        Ставят; мирному сну предают утомленное тело.

490 Царь одризийский[269] Одризийский — фракийский. меж тем, хоть она удалилась, пылает

        К ней; представляет себе и лицо, и движенья, и руки,

        Воображает и то, что не видел, — во власти желаний

        Сам свой питает огонь, отгоняя волненьем дремоту.

        День наступил; и, пожав отъезжавшего зятя десницу,

495 Девушку царь Пандион поручает ему со слезами.

        «Дочь свою, зять дорогой, — побуждаем благою причиной,

        Раз таково дочерей и твое, о Терей, пожеланье, —

        Ныне тебе отдаю. И верностью, и материнской

        Грудью молю, и богами: о ней позаботься с любовью

500 Отчей и мне возврати усладу моей беспокойной

        Старости в срок: для меня — промедление всякое длинно;

        Ты поскорей и сама, — довольно с Прокной разлуки! —

        Если ты сердцем добра, ко мне возвратись, Филомела!»

        Так поручал он ее и дочь целовал на прощанье,

505 И порученьям вослед обильные капали слезы.

        Верности брал с них залог: потребовал правые руки,

        Соединил их, просил его дочери дальней и внуку,

        Отчий привет передать и сказать, что крепко их помнит.

        Еле последнее смог он «прости» промолвить, со словом

510 Всхлипы смешавши, боясь души своей темных предчувствий.

        Лишь Филомела взошла на корабль расписной, и от весел

        Море в движенье пришло, и земли отодвинулся берег,

        Крикнул Терей: «Победил! со мною желанная едет!»

        В сердце ликует уже наслажденья не может дождаться

515 Варвар, взоров своих с Филомелы на миг не спускает:

        Так похититель орел, Юпитера птица, уносит,

        В согнутых лапах держа, в гнездо свое горное — зайца;

        Пленник не может бежать, — добычей любуется хищник.

        Вот и закончился путь; суда утомленные снова

520 На побережье своем. Но царь вдруг дочь Пандиона

        В хлев высокий влечет, затененный лесом дремучим.

        Там, устрашенную всем, дрожащую бледную деву,

        В горьких слезах о сестре вопрошавшую, запер и тут же,

        Ей злодеянье раскрыв, — одну и невинную, — силой

525 Одолевает ее, родителя звавшую тщетно,

        Звавшую тщетно сестру и великих богов особливо.

        Дева дрожит, как овца, что, из пасти волка седого

        Вырвана, в страхе еще и себя безопасной не чует.

        Иль как голубка, своей увлажнившая перышки кровью,

530 Жадных страшится когтей, в которых недавно висела.

        Только очнулась, — и рвать разметенные волосы стала;

        Точно над мертвым, она себе руки ломала со стоном;

        Длани к нему протянув, — «О варвар, в деяньях жестокий!

        О бессердечный! Тебя, — говорит, — ни отца порученья,

535 Ни доброта его слез, ни чувство к сестре, ни девичья

        Даже невинность моя не смягчили, ни брака законы!

        Все ты нарушил. Сестры я отныне соперницей стала,

        Ты же — обеим супруг. Не заслужена мной эта мука.

        Что ты не вырвал души у меня, чтоб тебе, вероломный,

540 Злоумышленье свершить? Что меня не убил до ужасных

        Наших соитий? Тогда была б моя тень не повинна.

        Все ж, если Вышние зрят, что сталось, коль что-нибудь значат

        Чтимые боги и все не погибло со мною, заплатишь

        Карой когда-нибудь мне! Сама я, стыдливость откинув,

545 Дело твое оглашу: о, только нашлась бы возможность!

        В толпы народа пойду; и, даже в лесах запертая,

        Речью наполню леса, пробужу сочувствие в скалах!

        То да услышит Эфир и бог, коль есть он в Эфире!»

        Тут от подобных речей возбудился в жестоком владыке

550 Гнев, и не меньше был страх. Двойной побуждаем причиной,

        Высвобождает он меч из висящих у пояса ножен.

        Волосы девы схватив, загнув ей за спину руки,

        Узы заставил терпеть. Филомела подставила горло, —

        Только увидела меч, на кончину надеяться стала.

555 Но исступленный язык, напрасно отца призывавший,

        Тщившийся что-то сказать, насильник, стиснув щипцами,

        Зверски отрезал мечом. Языка лишь остаток трепещет,

        Сам же он черной земле продолжает шептать свои песни.

        Как извивается хвост у змеи перерубленной — бьется

560 И, умирая, следов госпожи своей ищет напрасно.

        Страшное дело свершив, говорят, — не решишься поверить! —

        Долго еще припадал в сладострастье к истерзанной плоти.

        Силы достало ему после этого к Прокне вернуться, —

        Та же, увидев его, о сестре вопрошала. Но стоны

565 Лживые он издает и сестры измышляет кончину.

        Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срывает

        С плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.

        Черное платье она надевает, пустую гробницу

        Ставит и, мнимой душе вознося искупления жертву,

570 Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.

        Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.

        Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.

        Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.

        О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горя

575 Выдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.

        Вот по-дикарски она повесила ткани основу

        И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —

        О преступленье донос. Доткав, одному человеку

        Передала и без слов отнести госпоже попросила.

580 Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.

        Вот полотно развернула жена государя-злодея,

        И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть,

        И — удивительно все ж! — смолчала. Скована болью

        Речь, языку негодующих слов недостало для жалоб.

585 Плакать себе не дает: безбожное с благочестивым

        Перемешав, целиком погружается в умысел мести.

        Время настало, когда тригодичные таинства Вакха

        Славят ситонки[270] Ситонки — фракиянки. толпой; и ночь — соучастница таинств;

        Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.

590 Ночью покинула дом свой царица, готовится богу

        Честь по обряду воздать; при ней — орудья радений.

        На голове — виноград, свисает с левого бока

        Шкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.

        Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,

595 Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —

        Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,

        И, завывая, вопит «эвоэ!», врывается в двери,

        И похищает сестру; похищенной, Вакховы знаки

        Ей надевает, лицо плющом ей закрыла зеленым

600 И, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.

        Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,

        Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.

        Прокна же, место найдя, снимает служения знаки

        И злополучной сестры застыдившийся лик открывает.

605 Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеет

        Взора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.

        Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,

        Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,

        Но лишь рука у нее, — нет голоса. И запылала

610 Прокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. Порицая

        Слезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,

        Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.

        Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!

        Факелы я разожгу, дворец запалю государев,

615 В самое пламя, в пожар искусника брошу. Терея,

        Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнял

        Стыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душу

        Тысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —

        И лишь в сомнении — что?» Пока она так говорила,

620 Итис к матери льнул — и ее надоумил, что может

        Сделать она. Глядит та взором суровым и молвит:

        «Как ты похож на отца!» И уже не прибавив ни слова,

        Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.

        Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветом

625 К матери, шею ее ручонками только нагнул он,

        Стал лишь ее целовать и к ней по-ребячьи ласкаться,

        Все же растрогалась мать, и гнев перебитый прервался,

        И поневоле глаза увлажнились у Прокны слезами.

        Но, лишь почуяв, что дух от прилившего чувства слабеет,

630 Снова от сына она на сестру свой взор переводит.

        И на обоих смотря очередно: «О, тронет ли лаской

        Он, — говорит, — коль она молчит, языка не имея?

        «Мать» — называет меня, но ты назовешь ли «сестрою»?

        В браке с супругом каким, посмотри ты, дочь Пандиона!

635 Ты унижаешь свой род: преступленье — быть доброй к Терею!»

        Миг — и сына влечет, как гигантская тащит тигрица

        Нежный оленихи плод и в темные чащи уносит.

        В доме высоком найдя отдаленное место, — меж тем как

        Ручки протягивал он и, уже свою гибель предвидя, —

640 «Мама! Мама!» — кричал и хватал материнскую шею, —

        Прокна ударом меча поразила младенца под ребра,

        Не отвратив и лица. Для него хоть достаточно было

        Раны одной, — Филомела мечом ему горло вспорола.

        Члены, живые еще, где души сохранялась толика,

645 Режут они. Вот часть в котлах закипает, другая

        На вертелах уж шипит: и в сгустках крови покои.

        Вот к какому столу жена пригласила Терея!

        И, сочинив, что таков обряд ее родины, в коем

        Муж лишь участник один, удалила рабов и придворных,

650 Сам же Терей, высоко восседая на дедовском кресле,

        Ест с удовольствием, сам свою плоть набивая в утробу.

        Ночь души такова, что, — «Пошлите за Итисом!» — молвит.

        Доле не в силах скрывать ликованья жестокого Прокна, —

        Вестницей жаждет она объявиться своей же утраты, —

655 «То, что зовешь ты, внутри у тебя!» — говорит. Огляделся

        Царь, вопрошает, где он. Вновь кличет, и вновь вопрошает.

        Но, как была, — волоса разметав, — при безумном убийстве,

        Вдруг Филомела внеслась и кровавую голову сына

        Кинула зятю в лицо: вовек она так не хотела

660 Заговорить и раскрыть ликованье достойною речью!

        И отодвинул свой стол с ужасающим криком фракиец.

        И змеевласых сестер[271] Змеевласые сестры — фурии. зовет из стигийского дола.

        Он из наполненных недр — о, ежели мог бы он! — тщится

        Выгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и плачет,

665 И называет себя злополучной сына могилой!

        Меч обнажив, он преследовать стал дочерей Пандиона.

        Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли.

        Вправду — крылаты они! Одна устремляется в рощи,

        В дом другая, — под кров. И поныне знаки убийства

670 С грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью.

        Он же и в скорби своей, и в жажде возмездия быстрой

        Птицею стал, у которой стоит гребешок на макушке,

        Клюв же, чрезмерной длины, торчит как длинное древко;

        Птицы названье — удод. Он выглядит вооруженным.

675 Это несчастье, не дав Пандиону познать долголетье,

        Раньше срока свело несчастливца к аидовым теням,

        Принял тогда Эрехтей управленье делами и скипетр,

        И неизвестно, — славней справедливостью был он иль войском.

        Он четырех породил сыновей и столько же рода

680 Женского; были из них две дочери равны красою.

        Кефал Эолов,[272] Кефал — внук Эола. тебя, о Прокрида, назвавши супругой,

        Счастье узнал. А Борею — Терей и фракийцы мешали;

        Бог был долго лишен любезной ему Орифии,

        Просьбам пока предпочесть не желал применение силы.

685 Но, как ни в чем не успел, надеясь на мягкость, в ужасный

        Гнев пришел, что и так чрезмерно свойствен Борею.

        «И поделом! — он сказал, — для чего отложил я оружье,

        Ярость и силы свои, и гнев и лихие угрозы,

        К просьбам прибег для чего, когда не пристали мне просьбы?

690 Сила под стать мне. Гоню облака я унылые — силой,

        Силой колеблю моря и кручу узловатые дубы,

        И укрепляю снега, и градом поля побиваю.

        Тот же я, если своих настигну братьев под небом, —

        Ибо там поприще мне, — с таким побораю усильем,

695 Что небеса до глубин от наших грохочут сражений

        И грозовые огни из туч исторгаются полых.

        Тот же, когда я вношусь в подземные узкие щели,

        В ярости спину свою под своды пещер подставляю,

        Мир весь земной и Аид тревожу великим трясеньем.

700 Вот чем должен я был домогаться невесты и тестя,

        Не умоляя, склонять, но заставить силком Эрехтея!»

        Так сказал — нет, пуще того! — Борей и раскинул

        Мощные крылья свои, и их леденящие взмахи

        Землю овеяли всю, взбушевалось пространное море.

705 Вот, по вершинам влача покрывало из пыли, метет он

        Почву; мраком покрыт, приведенную в ужас и трепет,

        Темными крыльями он Орифию свою обнимает.

        Так он летел, и сильней от движенья огонь разгорался.

        И лишь тогда задержал он ристанья воздушного вожжи,

710 Как до твердынь, где киконы[273] Киконы — фракийское племя. живут, долетел похититель.

        Стала актеянка[274] Актеянка , т. е. из Аттики. там ледяного владыки супругой.

        Стала и матерью двух, — разродилась она близнецами.

        Всем они выдались в мать, от отца унаследовав крылья.

        Все же у них, говорят, не с рождения крылья явились:

715 Но до тех пор, как у них не росло бороды рыжеватой,

        Братья Калаид и Зет оставались бесперыми вовсе,

        После же оба плеча, как бывает у птиц, охватили

        Мальчикам крылья, — тогда и щеки у них зарыжели.

        А как года утекли и сменилось юностью детство,

720 Оба, к минийцам[275] Минийцы — аргонавты (см. прим. к VII, 1). примкнув, за руном, что сияло лучисто,

        В путь устремились они на судах по безвестному морю.