Онлайн чтение книги Метаморфозы
КНИГА СЕДЬМАЯ

        Море минийцы[276] Минийцы — Ясон (потомок Миния) и его спутники, согласно мифу, отправившиеся в Колхиду за золотым руном на корабле Арго, построенном в городе Пагасе у подножия горы Пелиона. уже кораблем пагасейским браздили,

        Скудную старость свою влачащий в темени вечной,

        Встречен был ими Финей, и младые сыны Аквилона[277] Финей — слепой прорицатель, живший во Фракии; согласно легенде, его преследовали чудовищные птицы — гарпии. Младые сыны Аквилона — Калаис и Зет.

        Птиц-полудев от лица злополучного старца прогнали.

5      Вынесли много они, предводимые славным Ясоном,

        Быстрого Фасиса[278] Фасис — река в Колхиде (Рион). волн иловатых доколь не достигли.

        Вот явились к царю и руно им Фриксово[279] Руно Фриксово — золотое руно барана, на котором бежали в Колхиду Фрикс и Гелла. За этим руном Ясона послал Пелий, отнявший у него власть над Иолком (в Фессалии) и обещавший вернуть ее, если тот достанет золотое руно. выдать

        Требуют, множеством дел превеликих ему похваляясь;

        Ээтиада[280] Ээтиада — Медея, дочь царя Колхиды Ээта. меж тем могучим огнем загорелась

10    После упорной борьбы, когда одолеть уж рассудком

        Страсти своей не могла, — «Ты борешься тщетно, Медея, —

        Молвит, — не знаю какой, но препятствует бог, и едва ли

        Это не тот, — или сходственный с ним, — что любовью зовется.

        Что же наказы отца мне кажутся слишком суровы?

15    Да и суровы они! Что боюсь, не погиб бы пришелец,

        Мельком лишь виденный мной? Где столь сильной причина боязни?

        Вырви из груди своей, несчастная, ежели сможешь,

        Этот огонь! О, если б могла, я разумней была бы!

        Но против воли гнетет меня новая сила. Желаю

20    Я одного, но другое твердит мне мой разум. Благое

        Вижу, хвалю, но к дурному влекусь. Что пылаешь ты к гостю,

        Царская дочь, устремясь к чужедальнему ложу? И отчий

        Край тебе милого даст! А он умрет ли иль будет

        Жив — то во власти богов. О, лишь бы он жил! Ведь об этом

25    Можно молить, не любя. А деяния малы ль Ясона?

        Тронуть кого бы не мог — бездушного разве! — Ясонов

        Возраст, и доблесть, и род? И даже без этого, кто же

        Не был бы тронут лицом? Вот и тронуто им мое сердце.

        Помощь ему не подам, — и быков он спалится дыханьем;

30    Вступит с врагами он в бой, из его же взошедшими сева,

        Или добычею дан ненасытному будет дракону.

        Если я это стерплю, признаю тогда, что тигрицей

        Я рождена, что ношу железо в сердце и камни!

        Но почему не гляжу на погибель его, наблюденьем

35    Не оскверняю глаза? Что быков на него не направлю,

        И порожденных землей дикарей, и бессонного змея?..

        Боги пусть благо свершат. Не просить мне должно, однако, —

        Действовать надо! Но как предам я царство отцово?

        А неизвестный пришелец, которому помощь подам я,

40    Мною спасен, без меня свой парус распустит по ветру,

        Чтобы стать мужем другой и на муки оставить Медею?

        Пусть, коль это свершит, — предпочесть мне сможет другую, —

        Неблагодарный умрет! Но лицо у него не такое,

        И таковы благородство души и наружности прелесть,

45    Что не пугает меня ни обман, ни забвенье услуги.

        Пусть поклянется вперед! Договора в свидетели Вышних

        Я призову. Что страшиться тебе? Поспешай, промедленья

        Все отложи! И себе навсегда ты обяжешь Ясона,

        Он съединится с тобой при торжественных светочах; будут

50    Женщины славить тебя за добро в городах пеласгийских![281] Города пеласгийские — Греция, названная так по древнейшим ее обитателям, пеласгам.

        Что же я — брата, сестру, и отца, и богов своих брошу?

        Землю родную свою, унесенная по морю ветром?

        Правда, сердит мой отец, и родина, правда, сурова,

        Брат — младенец, сестры совпадают с моими желанья.

55    Бог величайший во мне! Я меньше на родине брошу,

        Чем обрету: почтут меня спасшей ахейскую юность.

        Лучше узнаю я край, города, о которых доходит

        Слава и в этот предел, обычай тех стран и искусства.

        Станет супругом моим Эсонид[282] Эсонид — сын Эсона, Ясон., — а его не сменила б

60    Я ни на что, чем богата земля, — и счастлива буду,

        Милостью Вечных горда, и звезд коснусь головою.

        Пусть, как слышала я, там сходятся будто бы горы

        Посередине воды, где, с судами враждуя, Харибда

        Хлябь то вберет, то отдаст; опоясана злобными псами,

65    Из сицилийских глубин пусть лает жадная Скилла![283]62-65. …сходятся будто бы горы… — Симплегады в Босфоре. Харибда и Скилла — два наиболее опасных для мореплавателей места в Сицилийском проливе.

        Нет, Ясона обняв, прижимаясь к возлюбленной груди,

        В дали морские помчусь. С ним рядом бояться не буду.

        Если ж чего забоюсь, — забоюсь лишь за милого мужа.

        Брак не задумала ль ты, не словами ль красивыми хочешь

70    Грех свой, Медея, прикрыть? Погляди, пред каким злодеяньем

        Ты очутилась? Пока еще можешь, беги преступленья!» —

        Молвила так. И тотчас справедливость, почтенье, стыдливость

        Взору предстали ее, — бежал Купидон побежденный.

        К древним Медея пошла алтарям Персеиды Гекаты[284] Персеида Геката. — Геката считалась дочерью Перса (или Персея), внука Океана (см. таблицу 1). Она была богиней луны (почему ее стали отождествлять с Дианой) и пособницей колдовства. Изображалась триликой.,

75    Что в потаенном лесу были скрыты, в дубраве тенистой.

        Овладевает собой; отверженный пыл усмирился.

        Но увидала его, — и потухшее вспыхнуло пламя,

        Щеки зарделись опять, лицо ее все загорелось.

        Как — если ветер подул — им питается малая искра,

80    Что, незаметна, еще под тлеющим пеплом таилась,

        Снова растет и опять, расшевелена, мощь обретает,

        Так и затихшая страсть, что, казалось, уже ослабела, —

        Лишь появился Ясон, от его красоты разгорелась.

        И приключилось как раз, что еще был красивей собою

85    Сын Эсонов в тот день: извинил бы влюбленную каждый!

        Смотрит, и будто его увидала впервые, не сводит

        Остановившихся глаз и в безумии мнит, что не смертный

        Перед очами ее, от него оторваться не в силах.

        Но лишь в беседу вступил и за правую взял ее руку

90    Гость и о помощи стал просить ее голосом тихим,

        Мужем ей стать обещал, — сказала она со слезами:

        «Вижу, что делаю, — нет, меня не незнание правды

        Вводит в обман, но любовь. Тебя я спасу своим даром,

        Ты же — спасенный — клянись!» И святыней богини триликой,

95    Темной дубравою той, где ее божество почиталось,

        Вечно всезрящим отцом своего нареченного тестя,

        Благополучьем своим и деяньями всеми клянется.

        Верила дева — тотчас получил он волшебные травы;

        Как применить их, узнал и довольный домой возвратился.

100 Нового утра заря согнала лучезарные звезды,

        Стал собираться народ на священное Марсово поле;

        Вот уж стоят по холмам. В середине сам царь восседает

        В пурпуре, скипетром он из кости слоновой отличен.

        Вот вылетает уже из ноздрей адамантовых пламя

105 У медноногих быков,[285] Медноногие быки — согласно мифу, были подарены Ээту богом Вулканом. — и, дыхом их тронуты, травы

        Тлеют. Как слышится шум из полного пламени горна

        Иль в печи земляной раскаленные пышут каменья

        Ярким огнем, если их водяные обрызгают капли, —

        Так же и грудь их шумит, где клубится стесненное пламя,

110 И огневая гортань. Но навстречу идет им Эсонов

        Сын. Обратили они в лицо подходившего храбро

        Страшные морды свои и рога с острием из железа;

        Пыльную землю разят раздвоенным копытом и местность

        Всю наполняют вокруг мычаньем своим дымоносным.

115 Ужас минийцев сковал. Ясон же подходит, не чуя

        Дыха палящего, — вот какова чародейная сила! —

        Смело он правой рукой подгрудки отвисшие треплет

        И, подведя под ярмо, заставляет быков тяжеленный

        Плуг волочить и взрезать непривычную землю железом.

120 Колхи — диву дались. А минийцы кричат, возбуждая

        Храбрость его. Тут Ясон достает из медного шлема

        Зубы дракона и их рассевает по вспаханной ниве.

        Почва мягчит семена, напоенные ядом могучим, —

        Зубы растут, и из них небывалые люди выходят.

125 Как принимает дитя человеческий образ во чреве

        Матери и в глубине из частей свой состав образует

        И на всеобщий простор не выходит, пока не созреет, —

        Так, лишь когда развился в утробе беременной почвы

        Образ людей из семян, — показались из нивы чреватой.

130 Но удивительней то, что уже потрясали оружьем!

        Лишь увидали, что те свои заостренные копья

        Приготовляют уже в гемонийского юношу кинуть,

        В страхе поникли зараз головою и духом пеласги.

        Тут устрашилась и та, кем юноша был безопасен,

135 Видя, как вдруг на него столь много врагов ополчилось,

        Стала бледна, холодна, без кровинки в лице опустилась

        И, чтобы силы у трав достаточно было, в подмогу

        Шепчет заклятий слова и к тайной взывает науке.

        Камень тяжелый меж тем бросает он в их середину, —

140 Бой отвратив от себя, меж собой заставляет их биться.

        Гибнут, друг друга разя, землей порожденные братья,

        Междуусобным мечом сражены. Веселятся ахейцы

        И, победителя сжав, теснят его в жадных объятьях.

        Сжать в объятьях его ты, варварка, тоже хотела, —

145 Стыд лишь помехой тебе. Иначе его обняла бы!

        Да удержало тебя попеченье об имени добром.

        Молча — дозволено то! — веселишься душой, превозносишь

        Чары заклятий своих и богов, создающих заклятья.

        Но оставалось еще усыпить бессонного змея.

150 С гребнем, о трех языках, с искривленными был он зубами,

        Страх нагоняющий страж, золотого блюститель барана.

        Только его окропил он травами с соком летейским,

        Трижды слова произнес, что сладостный сон нагоняют,

        Что бушеванье морей усмиряют и бурные реки, —

155 Сон к бессонным очам подошел, и герой пеласгийский

        Золотом тем завладел. Доволен добычей, с собою

        Он и другую увез, — виновницу первой, — и вскоре

        В порт Иолкский вошел победителем с юной супругой.

        Ради возврата сынов, отцы-старики с матерями

160 В дар приношенья несут; растоплено пламенем жарким,

        Сало стекает, и бык молодой с золотыми рогами

        В жертву богам принесен. Лишь Эсон[286] Эсон — отец Ясона. не участник веселья,

        Близкий к кончине уже, от лет своих долгих усталый.

        Молвит тогда Эсонид: «О супруга, кому я обязан

165 Подлинна счастьем своим! Хоть ты мне и все даровала,

        Благодеяния твои хоть уже превзошли вероятье, —

        Если возможно, — но что для чар невозможно волшебных? —

        Часть годов у меня отними и отцу передай их».

        Слез не сдержала она, сыновним тронута чувством,

170 Вспомнила чувства свои, отца, что ею покинут.

        Сердца, однако, она не раскрыла и молвила: «Муж мой,

        Что за нечестье твои осквернило уста? Как могу я

        Переписать часть жизни твоей на другого? Гекаты

        Соизволенья не чай, не должного просишь. Однако

175 Больше, чем ты попросил, подарить, о Ясон, попытаюсь.

        Свекра длительный век обновить я попробую, вовсе

        Лет не отняв у тебя, — троеликая лишь бы богиня

        Мне помогла и к моим чрезвычайным склонилась деяньям!»

        Трех не хватало ночей, чтоб рога у луны съединились

180 И завершили бы круг. Но лишь полной она засияла,

        Только на землю взирать начала округлившимся ликом,

        Вышла Медея, одна, в распоясанном платье, босая,

        Пышные волосы вдоль по плечам распустив без убора.

        Шагом неверным, в немом молчании ночи глубокой,

185 Без провожатых идет. И люди, и звери, и птицы

        Полный вкушают покой. Не шепчет кустарник, недвижим;

        Леса безмолвна листва, туманный безмолвствует воздух.

        Звезды мерцают одни. И она простерла к ним руки,

        Трижды назад обернулась, воды зачерпнула в потоке

190 И омочила власы и трижды уста разрешила

        Воем; потом, опершись коленом о твердую землю,

        Молвила: «Ночь! Наперсница тайн, что луной золотою

        Свету преемствуешь дня! Вы, звезды! Геката с главою

        Троичной, ты, что ко мне сообщницей дела нисходишь

195 Мне помогать! Искусство волшбы и заклятия магов!

        Ты, о Земля, что магам даешь трав знанье могучих,

        Воздух и ветры, и вы, о озера и реки, и горы,

        Вы все, боги лесов, все боги ночные, явитесь!

        Вами, по воле моей, возвращаются реки к истокам

200 На удивленье брегам; заклинаньями я усмиряю

        Бурного моря волну и волную безбурное море;

        Ветры зову и гоню, облака навожу и свожу я;

        Лопаться зевы у змей заставляю я словом заклятья;

        Дикие камни, дубы, что исторгнуты с корнем из почвы,

205 Двигаю я и леса; велю — содрогаются горы,

        И завывает земля, и выходят могильные тени.

        Силой влеку и тебя, луна, хоть медью темесской[287] Темесская медь — из города Темесы в Южной Италии, славившегося медными изделиями. Имеется в виду грохот меди, которым «сокращали» время затмения.

        Твой сокращаю ущерб. От заклятий моих колесница

        Деда бледнее; мой яд бледнеть заставляет Аврору.

210 Вы мне и пламя быков притупили, изогнутым плугом

        Вы пожелали сдавить их, груза не знавшую, выю;

        В яростный бой меж собой вы бросили змеерожденных,

        Стража, не знавшего сна, усыпили, — руно ж золотое,

        Змея хитро обведя, переправили в гавани греков.

215 Ныне мне нужен состав, от которого стала бы старость

        Вновь, освежившись, цвести и вернулись бы юные годы.

        Вы не откажете мне. Не напрасно сверкали созвездья,

        И не напрасно, хребтом влекома крылатых драконов,

        Вот колесница летит». И спустилась с небес колесница.

220 Только Медея взошла, лишь погладила шею драконам

        Взнузданным, только встряхнуть успела послушные вожжи,

        Как вознеслась в высоту, и уже фессалийскую Темпе[288] Фессалийская Темпе — долина реки Пенея. Фессалия считалась страной волшебных трав и родиной колдуний.

        Зрит пред собою, и змей в пределы знакомые правит.

        Травы, что Осса родит с Пелионом высоким, какие

225 Офрис взращает и Пинд, и Олимп, что возвышенней Пинда,

        Явственно видит — и те, которые рвет она с корнем

        Или же режет своим медяным серпом искривленным.

        Много она набрала растений с брегов Апидана,

        Много — с Амфриса; и ты, Энипей не остался нетронут

230 Тоже;[289]сл. Апидан, Амфрис, Энилей — фессалийские реки. Пеней и Сперхия ток ей что-нибудь каждый

        В дань принесли, и брега тростниками поросшие Беба[290] Беб — озеро в Фессалии.,

        И с Антедоны[291] Антедон — приморский город в Беотии, родина Главка (см. XIII, 898-967). траву животворную рвет, на Эвбее, —

        Люди не знали о ней, превращенья не ведая Главка.

        Девять дней и ночей ее видели, как, в колеснице

235 Мчась на змеиных крылах, она озирала равнины —

        И возвратилась. И вот, — хоть запах один их коснулся, —

        Сбросили змеи свою долголетнюю старую кожу.

        Остановилась, прибыв, у порога стоит, за дверями.

        Кровлей одни были ей небеса. Избегала касаний

240 Мужа. Два алтаря сложила из дерна Медея,

        Справа — Гекаты алтарь и жертвенник Юности — слева.

        Дикой листвой оплела и ветвями священными оба.

        Недалеко откидав из ям двух землю, свершает

        Таинство; в горло овцы чернорунной вонзает Медея

245 Нож и кровью ее обливает широкие ямы,

        Чистого чашу вина сверх крови она возливала,

        Медную чашу брала, молока возливала парного;

        Льются меж тем и слова, — богов призывает подземных,

        Молит владыку теней с похищенной вместе супругой,

250 Чтоб не спешили отнять у тела дряхлого душу.

        Милость обоих снискав молитвенным шепотом долгим,

        Хилого старца она приказала из дома наружу

        Вынести и, погрузив его в сон непробудный заклятьем,

        Словно безжизненный труп на подстил травяной положила.

255 Вот приказала она отойти и Ясону и слугам,

        Непосвященный их взор отвести повелела от тайны.

        И удаляются все. Волоса распустивши, Медея

        Рдеющих два алтаря обошла по обряду вакханок.

        В черной крови намочив расщепленные факелы, держит

260 Их на обоих огнях и вершит очищение старца

        Трижды огнем, и трижды водой, и серою трижды.

        В медном котле между тем могучее средство вскипает

        И подымается вверх и вздувшейся пеной белеет.

        Варит и корни она, в гемонийском найденные доле,

265 И семена, и цветы, и горькие соки растений;

        В них добавляет еще каменья с окраин Востока,

        Чистый песок, что омыт при отливе водой океана,

        Вот подливает росы, что ночью собрана лунной;

        С мясом туда же кладет и поганые филина крылья,

270 Оборотня потроха, что волчий образ звериный

        В вид изменяет людской; положила в варево также

        И кинифийской змеи[292] Кинифийская змея — с африканской реки Кинифа. чешуйчатой тонкую кожу;

        Печень оленя-самца; в состав опустила вдобавок

        Голову с клювом кривым вековухи столетней — вороны.

275 Тысячи к этим вещам прибавив еще безымянных,

        Варварка, смертному в дар потребный состав приготовив,

        Кроткой оливы седой давно уже высохшей ветвью

        Варево стала мешать от дна и до верхнего слоя.

        Вдруг этот старый сучок, вращаемый в меди горячей,

280 Зазеленел, а потом чрез короткое время оделся

        В листья и вдруг отягчен стал грузом тяжелых оливок.

        Всякий же раз, как огонь из бронзовой брызгал купели

        Пеной и капли ее упадали горящие наземь,

        Зелень являлась, цветы и густая трава луговая.

285 Только увидела то, Медея свой меч обнажила,

        Вскрыла им грудь старика и, прежней вылиться крови

        Дав, составом его наполняет. Лишь Эсон напился,

        Раной и ртом то зелье впитав, седину свою сбросил;

        Волосы и борода вмиг сделались черными снова,

290 Выгнана вновь худоба, исчезают бледность и хилость,

        И надуваются вновь от крови прибавленной жилы,

        Члены опять расцвели. Удивляется Эсон и прежний —

        Сорокалетье назад — свой возраст младой вспоминает.

        Вот увидал с высоты чудеса столь великой колдуньи

295 Либер[293] Либер — Вакх, кормилицами которого, по мифу, были нимфы с горы Нисы в Индии. и вздумал тогда, что его бы кормилицам можно

        Юные годы вернуть, — и дар получил от колхидки.

        Чтобы злодейств не прервать, с супругом притворную ссору

        Изображает она и, молельщицей, к Пелия[294] Пелий — дядя Ясона. дому

        Быстро бежит: ее, — ибо сам он уж старец глубокий, —

300 Дочери царские там принимают. Вскоре колхидка

        Хитрая их оплела, обольстила их ложною дружбой.

        Вот о заслугах своих рассказ им ведет, — как избавлен

        Эсон от старости был, — и рассказ замедляет на этом.

        И возникает в сердцах у Пелиевых дев упованье,

305 Что от искусства ее и отец их вернет себе юность.

        Вот уже просят и ей обещают любую награду.

        Та помолчала чуть-чуть, колеблясь будто в решенье,

        Ждать заставляет себя, напускною их важностью муча.

        Все ж обещает, сказав: «Чтоб больше доверия было

310 К дару у вас моему, пусть вашего овчего стада

        Старший вожак от составов моих превратится в ягненка».

        Вот уж притащен баран, от бесчисленных лет истощенный,

        Около полых висков крутыми украшен рогами.

        Только вонзила она свой нож гемонийский в сухое

315 Горло, едва лезвие запятналось скудною кровью,

        Тушу барана в котел погружает колдунья и тут же

        Мощный вливает состав, — и уже уменьшаются члены,

        И исчезают рога, а вместе с рогами и годы,

        Блеянье нежное вдруг из медного слышится чана.

320 Все в изумленье кругом, — меж тем из сосуда ягненок

        Выпрыгнул; резво бежит и молочного вымени ищет.

        В оцепененье стоят все дочери Пелия; так как

        Правда доказана им, они лишь настойчивей просят.

        Трижды Феб распрягал погруженных в Иберскую реку[295] Иберская река — Ибер (ныне Эбро) в Испании, то есть на крайнем западе, где садится солнце.

325 Коней, четвертую ночь засияли лучистые в небе

        Звезды, — и вот на огонь Ээтова дочь, лиходейка,

        Чистой ставит воды с травой, не имеющей силы.

        Вот, как убитый, заснул сам царь, предавши покою

        Тело свое, а с царем и стражи спокойно заснули, —

330 Сон навело колдовство и могущество речи волшебной.

        Дочери в отчий покой по приказу колхидки проникли,

        Стали вкруг ложа его. «Что колеблетесь, что нерадивы?

        Выньте мечи, — говорит, — престарелую кровь извлеките, —

        Жилы пустые его наполню я новою кровью.

335 В ваших отныне руках и жизнь, и возраст отцовский.

        Ежели есть в вас любовь и не зря предались вы надежде,

        Так услужите отцу, оружьем исторгните старость,

        Кровь дурную его, железо вонзив, удалите!»

        Та, в ком чувство сильней, бесчувственной первая стала:

340 Вот преступленье творит, не преступная; сестры не в силах

        Видеть ударов ее и, взор от отца отвращая,

        Раны ему наугад десницей дикой наносят.

        Кровью меж тем истекая, он все ж подымается с ложа,

        Полурастерзанный встать с постели пытаясь, и между

345 Стольких взнесенных мечей протянул побелевшие руки.

        «Дочери, что вы? — сказал, — что вас против жизни отцовой

        Вооружает?» — у них — и души упали и руки.

        Молвить хотел он еще, но вместе с гортанью колхидка

        Речь отняла и растерзанный прах в кипяток опустила.

350 Если б она в небеса не умчалась на змеях крылатых,

        Кары избегла б едва ль.[296]351-397. Одно из типичных для Овидия перечислений географических названий и кратких упоминаний о местных, связанных с «превращениями» мифах, большинство которых дошло до нас только в этих стихах Овидия. Высоко несется, минуя

        В рощах густых Пелион и кровли Филиры,[297] Кровли Филиры — гора Пелион, где Океанида Филира, по мифу, зачала кентавра Хирона от Сатурна. минуя

        Офрис[298] Офрис — гора в Фессалии, нимфы которой, по мифу, обратили некоего Керамба в жука, благодаря чему он спасся от Девкалионовых вод, т. е. потопа. и дальше места, что прославлены древним Керамбом:

        Подали помощь ему и на крыльях приподняли в воздух

355 Нимфы, когда разлилось и обрушилось море на сушу, —

        Девкалионовых вод оттого он избег, не потоплен.

        Вот оставляет она Эолийскую слева Питану,

        Изображенье из скал как будто бы длинного змея,[299] изображенье… змея… — на острове Лесбосе (см. XI, 55-59).

        Иду и рощу ее, где сведенного сыном теленка

360 Некогда Либер укрыл под обличием ложным оленя;

        Где над Корита отцом[300] Корита отец — Парис. возвышается холмик печальный.

        Также поля, устрашенные вдруг завыванием Меры[301] Мера — собака, в других легендах ни разу не упоминаемая.;

        Град Эврипила,[302] Град Эврипила — Кос, город на острове того же названия, женщины которого, по мифу, были обращены Венерою коров. где вмиг хвастливые женщины Коса

        Стали рогаты, в тот день как отряд отошел Геркулеса.

365 Фебом любимый Родос, и народ иализских телхинов,[303] Родос. — На острове Родосе был культ бога Солнца, отождествленного с Фебом-Аполлоном. Иализские телхины — жители Родоса (город Иализ — на севере острова).

        Глаз которых все портил кругом, — на что ни посмотрят.

        Возненавидел и скрыл их под братнины воды Юпитер.

        Кеи[304] Кея , или Кеос — один из островов между Грецией и Малой Азией, с городом Картеей. старинной она миновала Картейскую крепость,

        Где через много годов удивиться отцу предстояло

370 Алкидаманту, что дочь обернулася мирной голубкой.[305] …Алкидоманту, что дочь обернулася… — Алкидомант из кеосского города Картеи собирался насильно выдать замуж свою дочь Ктесиллу, в нарушение обещания, данного афинскому юноше Гермохаресу. Ктесилла бежала к возлюбленному в Афины и там вышла за него замуж. Во время родов она умерла; при ее погребении из гроба взлетел голубь, а тело Ктесиллы исчезло. Миф описан Никандром и Каллимахом.

        Озеро видит она Гиризи и Кикнову Темпе,

        Те, что прославил своим появлением лебедь. Там Филлий

        Мальчику отдал во власть прирученных пернатых, а также

        Дикого льва. Приказанье быка одолеть получил он

375 И победил; но, сердясь, что любовь его презрена снова,

        Филлий, как тот ни просил, быка ему не дал в награду.

        Кикн возмущенный сказал: «Пожелаешь отдать!» И с высокой

        Спрыгнул скалы. Вокруг все подумали: мальчик разбился, —

        На белоснежных крылах повисал новоявленный лебедь!

380 А Гириэя меж тем, не зная, что спасся он, плачем

        Вся излилась и дала возникшему озеру имя.

        Рядом лежит и Плеврон[306] Плеврон — город в Южной Этолии., в котором, на трепетных крыльях,

        Комба, Офия дочь,[307] Комба, Офия дочь. — Миф о Комбе упоминается только у Овидия. от детей избежала ранений.

        Видит Медея поля Калавреи, Латониду милой,[308] Келаврея — остров, первоначально посвященный Аполлону (Латониду), а затем Нептуну.

385 Помнящей, как государь с супругою в птиц обратились.

        Справа Киллена[309] Киллена — в Аркадии. лежит, на которой пришлось Менефрону

        С матерью ложе делить наподобие дикого зверя.

        Видит Кефиса[310] Кефис — речной бог (река), дочь которого была замужем за Эрехтеем, царем Афинским. вдали, который над участью плачет

        Внука, что некогда был обращен Аполлоном в тюленя:

390 Дом и Эвмела[311] Эвмел — первый царь города Патр в Ахайе. царя, что оплакивал в воздухе сына.

        Вот на змеиных крылах, наконец, в Эфирее Пиренской[312] Эфирея Пиренская — древнее название Коринфа, где был источник Пирена. По легенде, в Коринфе жила Медея с Ясоном, который охладел к ней и собирался жениться на царевне Креузе, или Главке. Убийство Медеей Главки и двух детей от Ясона — тема трагедии Еврипида «Медея».

        Снизилась. Древних людей при начале веков тут явилось

        Смертное племя, — его дождевые грибы породили.

        Лишь молодая жена сгорела от ядов колхидских,

395 И пламеневший дворец два моря увидели разом,

        Кровью детей заливается меч нечестивый, и мчится

        Гнусно отмстившая мать, от оружья спасаясь Ясона.

        Вот, на Титановых[313] Титановы — т. е. бога Солнца, деда Медеи. мчась драконах, вступает Медея

        В крепость Паллады.[314] Крепость Паллады — город Афины. Тебя там, Фенея вернейшая, зрели:

400 Зрели, Периф, и тебя, — как по воздуху вместе летели;[315]399-400. Периф , древний царь афинский, и его жена Фенея, согласно мифу, были обращены в птиц.

        Также на новых крылах Полипемона видели внучку.[316] Полипемона внучка — дочь разбойника Скирона, убитого Тезеем (см. ниже, ст. 444).

        Принял колдунью Эгей[317] Эгей — отец Тезея (см. прим. к VIII, 560). — в одном осудимый деянье;

        Мало что принял ее, — съединился с ней узами брака;

        Вот появился Тезей — отцу незнакомое чадо —

405 Доблести полный герой, усмиритель двуморского Истма.[318] Усмиритель двуморского Истма. — Истмийский перешеек, как и находившийся на нем Коринф, обычно снабжается эпитетом «двуморский», так как омывается Ионическим и Эгейским морями.

        Чтобы его извести, аконит заварила Медея, —

        Ею он был привезен когда-то со скифских прибрежий.

        Произвели же его, как о том говорится в преданье,

        Зубы Ехиднина пса.[319] Ехиднин пес — Цербер. Пещера с отверстием черным

410 Есть при дороге крутой, по которой тиринфянин храбрый[320] Тиринфянин храбрый — Геркулес, по легенде, воспитывавшийся в городе Тиринфе.

        Цербера-пса, что идти упирался, глаза от сверкавших

        Солнца лучей отвратив, на цепи адамантовой к свету

        Вывел. А тот, разъярясь, возбуждаемый бешеной злобой,

        Громким лаем тройным одновременно воздух наполнил

415 И по зеленым лугам разбросал белесую пену.

        Пена пустила ростки, говорят, и, влагу впивая

        Из плодоносной земли, получила зловредную силу.

        Этот живучий цветок, растущий на твердых утесах,

        Жители сел аконитом зовут. По коварству супруги

420 Сыну родитель Эгей его, как врагу, преподносит,

        Правой рукою Тезей в неведенье взялся за чашу, —

        Но примечает отец на меча костяной рукояти

        Знак родовой[321] Знак родовой. — По мифу, Тезей был сыном Эгея от трезенской царевны Эфры и воспитывался у ее отца. Когда ему минуло 16 лет, он отправился в Афины, опоясанный отцовским мечом, по которому и был узнан Эгеем. и от уст сыновних отводит злодейство.

        Смерти избегла она, облака заклинаньями сдвинув.

425 Царь же отец, хоть и был спасеньем обрадован сына,

        В ужас великий пришел, что столь безбожное дело

        Чуть не свершилось. Огни он не медля алтарные теплит

        И для богов не жалеет даров; поражают секиры

        Выи тугие быков с рогами в священных повязках.

430 Для Эрехтидов[322] Эрехтиды — афиняне (по древнему царю Афин Эрехтею). вовек, говорят, не вставал лучезарно

        Более праздничный день. Пируют и знатные люди,

        И небогатый народ. За вином, возбуждающим души,

        Песни запели: «Тобой, великий Тезей, восхищенья

        Полн Марафон, — что быка обагрился критского ты кровью![323] Критский бык — бык, привезенный, по мифу, Гераклом с Крита и опустошавший селения около Марафона.

435 То, что спокойно теперь кромионский пашет селянин,[324] Кромионский селянин. — Кромион, селение около Коринфа. опустошавшееся диким вепрем. —

        Дар и заслуга твои. Чрез тебя и предел Эпидавра

        Видел, как мертвым упал жезлоносный потомок Вулкана;[325] Потомок Вулкана — разбойник Перифет, живший между Трезенами и Эпидавром.

        Видел Кефиса поток бессердечного гибель Прокруста[326] Прокруст — сын Нептуна, укладывавший людей на кровать; тем, кому она была длинна, он вытягивал ноги, а кому коротка — обрубал их.;

        Как был убит Керкион, Элевсин то видел Церерин;[327] Керкион — силач, заставлявший путников вступать с ним в единоборство. Элевсин назван Церериным по мистериям в честь этой богини.

440 Мертв и Синис, во зло применявший великую силу, —

        Перегибавший стволы, до земли наклоняющий сосны,

        Чтоб, разорвав, разметать широко телеса человечьи.

        До Алкатои[328] Алкатоя — другое название Мегары, где жило племя пелегов., до стен лелегийских дорога спокойна, —

        С самой поры, как Скирон[329] Скирон — разбойник, заставлявший путников мыть ему ноги и сталкивающий их со скалы в море. Сам был сброшен в море Тезеем. усмирен. Разъятые кости

445 Татя земля отказалась принять и вода отказалась.

        Долго носились они, говорят, и, состарившись, стали

        Скалами; скалы хранят и доныне Скироново имя.

        Если заслуги твои и года захотим мы исчислить,

        Дел будет больше, чем лет. Пожеланья свои, о храбрейший,

450 Мы всенародно гласим, за тебя испиваем мы чаши!»

        Был одобреньем дворец оглашен и мольбами желавших

        Блага. В городе всем не нашлось бы печального места!

        Все же — настолько земля чужда наслаждений всецелых,

        И проникает всегда в веселье забота! — спокойно

455 Не веселился Эгей, возвращение празднуя сына.

        Войско готовил Минос. Хоть был он силен ополченьем

        И кораблями силен, но гневом отцовским сильнее.

        Намеревался отмстить по праву за смерть Андрогея.[330]456-458. Минос — легендарный царь острова Крита, сын которого Андрогей был убит афинянами.

        Но пред началом войны собирает союзные силы.

460 Всюду, где доступ ему, с окрыленным рыскает флотом:

        Он уж Анафу[331]слл. Анафа — остров в Эгейском море, как и другие, перечисляемые здесь Овидием. привлек и Астипалейское царство,

        Взял он Анафу — прельстив, а Астипалею — войною.

        Низменный взял он Микон и поля меловые Кимвола,

        Взял и цветущий Сирон, и Китн с Серифом равнинным,

465 Мраморный взял он Парос и безбожной проданный Арной

        Сифн, — скупая, она, получив по условию злато,

        Птицею стала, у ней и доныне пристрастие к злату, —

        Ходит на черных ногах и черна оперением — галка.

        Но Олиар, и Дидимы, и Тен, и Андр с Гиаром,

470 И Пепарет, где богат урожай глянцевитой оливы,

        Кносским[332] Кносский. — Кнос — один из ста городов Крита. судам помогать не пошли. И Минос обратился

        Влево, в Энопию ту, где была Эакидов держава.

        Эту Энопию так в старину называли. Эак же

        Острову, матери в честь, дал новое имя: Эгина.

475 Валит толпа и узнать человека с толикою славой

        Жаждет. Бежит Теламон, за ним, Теламона моложе,

        Брат его средний, Пелей, и Фок — брат третий и младший,

        Вскоре выходит и царь, неспешно, по-старчески важно;

        Их вопрошает Эак, какова их приезда причина.

480 Горе отцово узнав, воздыхает; ему же правитель

        Ста городов говорит, отвечая такими словами:

        «Просьба моя: помоги за сына предпринятой брани,

        Встань в ополченье любви: за могилу ищу возмещенья!»

        Асопиад же ему: «Понапрасну ты просишь, не должен

485 Город мой так поступать. Земля Кекропова с нашей

        Связана, как ни одна. Таков договор между нами».

        Тот, опечалясь, ушел, — «Договор тебе дорого станет!» —

        Молвил. Полезнее он угрожать почитает войною,

        Нежель ее затевать и свои в ней расходовать силы.

490 Флот был ликтийский[333] Ликтийский — критский, по имени одного из городов Крита. еще с Энопийской крепости виден,

        Как появился уже, под надутыми мчась парусами,

        Аттики быстрый корабль и вошел в дружелюбную гавань, —

        Кефала вез на себе и отечества с ним порученья.

        Тотчас Эака сыны, хоть давно не встречался им Кефал[334] Кефал — муж дочери афинского царя Эрехтея Прокриды (см. ниже, ст. 665-865).,

495 Все же узнали его и, подав ему правые руки,

        В отчий дом повели. Герой, представительный с виду

        И сохранивший еще красоты доказательства прежней,

        Входит: в руках его ветвь любимой народом оливы,

        С правой и с левой руки близ старшего — младшие двое:

500 Прибыли Клит и Бутей с ним вместе, Паллантовы дети.

        После того, как они обменялись приветствием первым,

        Передает им посол порученье афинян и просит

        Помощи, на договор и семейные связи ссылаясь,

        И что намерен Минос всю Ахайю[335] Ахайя — здесь: вся Греция. забрать, добавляет.

505 Он красноречьем помог порученья успеху, и молвил

        Старый Эак, опершись на жезл свой левой рукою:

        «Помощи вы не просите, ее получайте, Афины!

        Острова этого все считайте вы силы своими.

        Смело введите их в строй. Таково положение наше:

510 Силы достанет у нас; от врага отстоит меня воин.

        Слава богам. Времена хороши, — извиняться не надо».

        Кефал ответствовал: «Так да пребудет и впредь! Да умножь

        Град твой граждан своих! Я обрадован был, что навстречу

        Вышла ко мне молодежь, такая красивая, — все-то

515 Юноши в годах одни. Однако же нет между ними

        Многих, виденных мной, когда принимал меня город».

        И застонал тут Эак и голосом молвил печальным:

        «Лучшее время вослед за началом плачевным настало.

        Если бы мог я о нем говорить, о начале не вспомнив!

520 Все расскажу я подряд, не замедлив на приступе долгом.

        Прахом лежат и костьми, кого вспоминаешь и ищешь.

        Ах, сколь великая часть моего достоянья погибла!

        Грозный был мор[336] Грозный был мор… — Описание этого «мора» восходит к описанию эпидемии в Афинах во время Пелопоннесской войны у Лукреция («О природе вещей», конец VI книги). Подобное же описание есть и в «Георгиках» Вергилия (III, 474 слл.). Прототипом этих описаний является рассказ Фукидида в его «Истории Пелопоннесской войны» (II, 47). в города ниспослан по злобе Юноны,

        Возненавидевшей край, хранящий соперницы имя.

525 С бедствием этим, пока почитали его за людское,

        Тайных не зная причин, искусством боролись врачебным.

        Гибель сильнее была, побежденною помощь лежала.

        Тьмою сначала густой тяжело надавило на землю

        Небо, меж тем по ночам расслабляющий жар разливался.

530 И уж успела луна четырежды сделаться полной,

        Сливши рога, и, опять утончаясь, нарушить окружность;

        Начали жарко дышать смертоносным дыханием австры.

        Ведомо, что и в ключи и в озера зараза проникла,

        А по полям, в тот год не паханным, ползали всюду

535 Многие тысячи змей и ядом реки сквернили.

        Гибель собак, и овец, и коров, и зверей, и пернатых

        Признаком первым была нежданно постигшего мора.

        Видя, как падает бык посредине работы, здоровый,

        И среди пашни лежит, изумляется пахарь несчастный.

540 У шерстоносных же стад, болезненно блеющих, стала

        Шерсть сама выпадать, и хиреет иссохшее тело.

        Резвый некогда конь, на пыльных ристалищах славный,

        Стал не достоин наград, забыл о бывалом почете,

        Стонет в конюшне своей, умирая бесславною смертью.

545 Ярость вепрь потерял; уже не доверится бегу

        Лань, перестал и медведь совершать на скотину набеги.

        Все одолела болезнь: по лесам, по полям, по дорогам

        Мерзкая падаль лежит, и воздух испорчен зловоньем.

        Странную выскажу вещь: ни собака, ни жадная птица

550 Их не касались, ни волк седошерстый. Гниют, разлагаясь,

        Смрадным духом вредят и широко разносят заразу.

        Бедствием большим чума к несчастным пришла поселянам

        И утвердила свое в великой столице господство.

        Раньше сгорало нутро. Потаенного пламени первым

555 Знаком была краснота с затрудненным частым дыханьем,

        Спекшийся пухнет язык; открыт, изнутри опалённый,

        Высохший рот, и ему не отраден вдыхаемый воздух.

        Тело не может терпеть ни подстилки, ни даже покрова, —

        Грудью к твердой земле прижимаются. И не бывает

560 Тело свежей от земли, но земля горячеет от тела.

        И врачевателя нет, на самих нападает лечащих

        Неумолимая хворь, во вред им их же искусство.

        Кто постоянно с больным, кто верно ему услужает,

        Тот умирает скорей. Поскольку исчезла надежда

565 Быть исцеленным и смерть лишь одна избавленье сулила,

        Стали беспечны душой, о пользе пропала забота.

        Пользы и быть не могло. Везде, без стыда, обнажены,

        И к родникам, и к рекам припадают, к глубоким колодцам,

        И не напьются никак, — жизнь гаснет с жаждою вместе.

570 Многие, вовсе без сил, не могут уж выбраться: тут же

        И умирают в воде. А иной все ж черпает воду!

        Так велико у больных отвращенье к несносной постели,

        Что убегают, вскочив: когда и подняться нет силы,

        Катятся на пол — своих покидают каждый пенатов, —

575 Каждому собственный дом начинает казаться зловещим:

        Так как причина темна, обвиняют в бедствии место.

        Видели их, как они, полуживы, бредут по дорогам, —

        Ежели в силах идти, — иль лежат на земле со слезами

        И истомившийся взор обращают последним усильем,

580 Свисшие руки воздеть пытаясь к созвездиям неба,

        Там или здесь и везде, где застанет их смерть, издыхают.

        Что совершалось в душе у меня? Что чувствовать мог я, —

        Если не жизнь разлюбить, не завидовать участи близких!

        И повсеместно, куда б ни направил ты взора, — повсюду

585 Толпы валялись людей: так с веток колеблемых наземь

        Падают яблоки-гниль, так валятся желуди с дуба.

        Видишь ты храм пред собой высокий и с лестницей длинной:

        Это — Юпитера храм. О, кто в святилище этом

        Ладана тщетно не жег? Как часто супруг за супругу

590 Или же сын за отца обращался с горячей мольбою, —

        Но расставались с душой пред святыней, молению чуждой!

        И находили в руке — не истраченной часть фимиама!

        Часто, бывало, быки, когда приведут их ко храму

        И уж помолится жрец и вино меж рогов возливает,

595 Падали вдруг, словно их поражали нежданным ударом!

        Раз за себя и за край приносил я Юпитеру жертву

        И за троих сыновей, — но животное вдруг замычало

        И, неожиданно пав, не дождавшись ударов смертельных,

        Скудною кровью слегка подставленный нож обагрило.

600 Даже больное нутро утратило истины знаки

        И откровенья богов: и туда проникла зараза.

        Возле священных дверей распростертые видел я трупы,

        Возле самих алтарей, — чтоб смерть ненавистней казалась!

        Петлей иные себе запирают дыханье и гонят

605 Смертью свой смертный страх, торопят грозящую гибель.

        Мертвых выносят тела без обычных торжеств погребальных

        Из дому. Да и врата погребений уже не вмещали.

        То, не зарыты, лежат на земле, то без дара слагают

        Их на высокий костер; столь почтения нет, что дерутся

610 Из-за костров, и сгорает мертвец на огне у соседа.

        Нет никого, кто бы слезы пролил; неоплаканы бродят

        Души детей, матерей, и юношей души, и старцев.

        Места в могилах уж нет, на костры не хватает поленьев.

        И, пораженный таким изобильем несчастий, — «Юпитер! —

615 Я произнес, — о, если не лгут о тебе, что когда-то

        К нашей Эгине сходил ты в объятья, к Асоповой дщери,[337] Асопова дщерь — Эгина, мать Эака, возлюбленная Юпитера (см. VI, 113).

        Если, великий отец, нам родителем быть не стыдишься,

        Иль верни мне моих, иль скрой и меня под землею!»

        Молнией знаменье дал он и громом своим благовещим.

620 «Я разумею, и пусть счастливым будет то знаком

        Расположений твоих! — я сказал, — и залогом да будет!»

        Рядом случайно был дуб, редчайший, раскидист ветвями —

        Взрос от додонских семян[338] Додонские семена. — Додона (город в Эпире) — древнейшее место поклонения Зевсу, где стоял священный дуб, шелест ветвей, и листьев которого истолковывался как вещания оракула. и Юпитера был он святыней.

        Длинный строй увидали мы там муравьев, собиравших

625 Зерна, маленьким ртом таскавших великие грузы

        И по морщинам коры проходивших единою тропкой.

        Их подивившись числу, — «О отец благодатный! — сказал я, —

        Столько же граждан мне дай и пустынные стены восполни!»

        Дуб задрожал, и в ветвях, без ветра в движенье пришедших,

630 Некий послышался шум. Содрогнулись от жуткого страха

        Члены мои, поднялись волоса. Однако же землю

        Облобызал я и дуб: не смея признаться в надежде,

        Все же надеялся я и в душе упованье лелеял.

        Ночь наступила, и сон утомленным тревогами телом

635 Овладевает. И дуб мне привиделся тот же, и столько ж

        Было ветвей у него, и столько ж в ветвях насекомых

        Было на дубе, и сам задрожал он таким же движеньем

        И зерноносный их строй раскидал по полям под собою.

        Будто бы стали они возрастать все больше и больше,

640 Приподыматься с земли и станом своим выпрямляться,

        Стали терять худобу, и множество ножек, и черный

        Цвет и уже принимать человеческий начали облик.

        Сон отлетел. И кляну я свои сновиденья, тоскую,

        Что от богов вспоможения нет. Во дворце же великий

645 Гомон стоял, и как будто бы там голоса я мужские

        Слышу, — от них я отвык! Но все я почел сновиденьем.

        Только идет Теламон, поспешая, и, двери раскрывши,

        Молвит: «Увидишь ты сам, что и веры и чаяний больше!

        Выйди!» Я выхожу. Какие в видении сонном

650 Мужи привиделись мне, таких я, в том же порядке,

        Вижу и их узнаю. К государю подходят с поклоном.

        Зевсу мольбы возношу и меж новым моим населеньем

        Грады делю и поля, где былых хлебопашцев не стало.

        Их «мирмидоны»[339] Мирмидоны. — Миф о происхождении фессалийского племени мирмидонов из муравьев основан на сходстве названия его с греческим словом myrmex — муравей. зову, на породу их тем намекая.

655 Внешность видел ты их. Какие обычаи были,

        Те же у них и сейчас: скромны, выносливы в деле,

        Крепки добро добывать и хранить добытое умеют.

        Биться с тобою пойдут, и духом и возрастом равны,

        Только лишь Эвр, счастливо тебя в предел наш принесший —

660 Ибо принес тебя Эвр — полуденным сменится Австром.

        Так меж собой говоря и о разных толкуя предметах,

        Длинный наполнили день. Вечернее отдано время

        Было столу, ночь — сну. Взошло златоликое солнце.

        Эвр, однако, все дул и мешал кораблей возвращенью.

665 К Кефалу утром пришли Паллантовы дети,[340] Паллантовы дети — сыновья Палланта, брата Эгея. поскольку

        Старше он возрастом был; а Кефал с сынами Палланта

        Вместе явились к царю. Но еще почивал повелитель.

        Приняты были они на пороге царевичем Фоком, —

        Брат с Теламоном как раз набирали людей в ополченье.

670 В недра царевич дворца, в прекрасные дома покои

        Кекропа внуков ведет и вместе с гостями садится.

        И увидал Эакид в руке у потомка Эола[341] Потомок Эола — Кефал.

        С острым концом золотым неизвестного дерева дротик.

        Несколько вымолвив слов для участия в общей беседе,

675 Он говорит: «Я — любитель лесов и охоты на зверя.

        Но из какого ствола твой вырезан дротик, об этом

        Не догадаюсь никак: когда бы из ясеня был он,

        Цветом был бы желтей; из терна — был бы с узлами.

        Вырезан он из чего, не знаю; но только красивей

680 Очи мои никогда не видали метательных копий».

        И отвечает один из братьев Актейских[342] Один из братьев Актейских — один из сыновей Палланта (Актейский — афинский).: «Но больше

        Употребленью еще подивишься ты этого дрота:

        Промаха он не дает, не случаем он управляем,

        Окровавленный назад возвращается он сам собою».

685 И продолжает еще расспрашивать отрок Нереев,[343] Отрок Нереев. — Фок был сыном Эака от дочери морского бога Нерея.

        Да для чего, да откуда тот дрот, да чей он подарок.

        Гость отвечает на все, лишь стыдится поведать, какою

        Дрот обретен был ценой. Молчит, но, тронутый горем,

        Милую вспомнив жену, начинает он так со слезами:

690 «Дрот мой, богини дитя, — не поверишь! — меня заставляет

        Плакать, и долго еще я проплачу над ним, если долго

        Жить мне дарует судьба. И меня с супругою вместе

        Он погубил. О, когда б не иметь его было возможно!

        Звали Прокридой ее. Была же — ты слышал, быть может,

695 Об Орифии? — сестрой похищенной той Орифии.

        Если ты внешность и нрав их обеих сравнишь, то скорее

        Надо б ее похищать. Эрехтей съединил меня с нею,

        Нас съединила любовь. Почитался и был я счастливцем.

        Боги судили не так, — иль был бы я счастлив и ныне!

700 Шел уже месяц второй по свершении брачных обрядов, —

        Я для оленей тогда рогоносных протягивал сети, —

        Тут, над Гиметом взойдя, с постоянно цветущей вершины,

        Тьму отогнав, золотая меня вдруг видит Аврора

        И увлекает к себе. О пусть, не обидев богини,

705 Правду скажу: хоть она и прельстительна розовым ликом,

        Пусть пределом и дня и ночи владеет пределом,

        Пусть ее нектар поит, — любил я одну лишь Прокриду!

        В сердце Прокрида одна, на устах пребывала Прокрида.

        Ложа святые права, новобрачные наши соитья

710 Доводом я привожу и покинутой спальни обеты.

        Этим я тронул ее; и промолвила: «Неблагодарный,

        Жалобы брось и Прокридой владей! Но коль дух мой провидчив,

        Будешь об этом жалеть!» — и меня ей, сердясь, возвратила.

        По возвращенье, пока вспоминал я угрозы Авроры,

715 Вдруг охватил меня страх, не худо ль жена соблюдала

        Долг супружеский свой. Побуждали и внешность и возраст

        Верить измене ее; поведенье же верить мешало.

        Но ведь отсутствовал я; а та, от которой вернулся,

        Грешный являла пример; ведь любящих все устрашает.

720 Муки своей решил я искать и стыдливую верность

        Силой даров соблазнить. Мой страх поощряет Аврора,

        Внешность меняет мою, — мне казалось, я чувствовал это!

        Вот я, не узнан, вхожу в Афины, твердыню Паллады,

        И проникаю в свой дом. Но вины не показывал дом мой, —

725 Он целомудрия полн, тосковал, что похищен хозяин.

        Лишь к Эрехтиде проник я при помощи тысяч уловок,

        Остолбенел, увидав, и готов был оставить попытку

        Верность проверить ее. Едва я признать удержался

        Правду, едва целовать, как было бы должно, не начал.

730 Грустной была. Но ничто не могло быть, однако, прекрасней,

        Нежели в грусти она. К отнятому супругу пылала

        Страстным желаньем. Теперь представь ты себе, какова же,

        Фок, была в ней краса, раз ее и печаль украшала!

        Что излагать, сколько раз отвергались душою стыдливой

735 Поползновенья мои? Сколько раз, — «Себя, — говорила, —

        Для одного берегу; одному — наслаждение мною», —

        И не довольно ль таких испытаний невинности было, —

        Если кто разумом здрав? Но я недоволен, борюсь я

        Сам на погибель свою и плату за ночь предлагаю.

740 Множа дары, наконец я принудил ее колебаться.

        «Побеждена, — я вскричал, — преступница! Я, — соблазнитель, —

        Твой настоящий супруг. Свидетель я сам вероломства!»

        Та — ничего. Молчаливым стыдом побежденная, только,

        Кинув злокозненный дом и недоброго мужа, — бежала.

745 И, оскорбленная мной, отвратившись от рода мужского,

        Стала бродить по горам, служенью причастна Диане.

        Я же, оставшись один, почувствовал жгучее пламя

        В жилах. Прощенья просил, — в согрешенье своем сознавался,

        В том, что дарами прельстясь, я и сам в проступок подобный

750 Впал бы, когда б и не столько даров предлагалось. Прокрида

        После признаний моих, за стыд отплатив оскорбленный,

        Вновь возвратилась ко мне, и сладко мы жили в согласье.

        Кроме того мне дарит — как будто сама не была мне

        Даром достаточным — пса, — его ж Прокриде вручила

755 Кинтия[344] Кинтия — Диана., молвив: «Из всех он в беге окажется первым».

        Тут же дала мне и дрот, который в руке моей видишь.

        Но про второй этот дар и судьбу его знать ты желаешь?

        Слушай тогда и дивись, — поразишься неслыханным делом.

        Лайя сын[345] Лайя сын — Эдип, отгадавший загадки Сфинкса, после чего это чудовище должно было погибнуть. разгадал те реченья, что были дотоле

760 Непостижимы другим, и, низвергшись, лежала вещунья

        Темная и о своих позабыла двусмысленных кознях.

        Дел без возмездья таких никогда не оставит Фемида:

        Тотчас другая напасть Аонийские вдруг постигает

        Фивы: селяне дрожат перед хищником[346] Хищник — по другим мифологическим источникам это была чудовищная лисица. диким, погибель

765 Видя скота и людей. Тут мы, молодежь из соседей,

        Сходимся и широко окружаем тенетами поле.

        Но перескакивал зверь прыжком их легким проворно,

        Выше скача полотняных краев расставленной сети.

        Своры спускаю собак, но хищник от них убегает

770 Прочь и несется, резвясь, быстрокрылой не медленней птицы.

        Единодушно тогда все Лелапа требуют, — имя

        То было пса моего. Он сам давно уж старался

        Освободиться, ремень в нетерпенье натягивал шеей.

        Только спустили его, — сказать мы уж были не в силах,

775 Где он. Следы его лап на песке раскаленном виднелись.

        Сам же из глаз он исчез. Копье не быстрее несется

        И не быстрее свинец, вращаемой брошен пращею,

        Или же легкая трость, что с гортинского лука[347] Гортинский лук — критский, так как критяне были искусными лучниками. слетает.

        Холм поднимался крутой, над полями окружными высясь.

780 Встав на него, я слежу небывалого зрелище бега, —

        Вот уже схвачен почти, вот будто едва ускользает

        Зверь из-под самых зубов; бежит не прямою дорогой,

        Не устремляется вдаль, но, по кругу назад возвращаясь,

        Вводит собаку в обман, — не предпринял бы враг нападенья.

785 Та угрожает ему и вровень преследует, будто

        Держит уже, — но не держит еще и лишь воздух кусает.

        К дротику я обратился тогда. Но едва лишь рукою

        Правой раскачивать стал, в ремни вдеть пальцы пытаясь,

        Взор отвратил я; потом направил обратно на то же

790 Место: и — вот чудеса! — два мрамора на поле вижу:

        Тот как будто бежит, а этот как будто бы лает.

        Стало быть, так захотел — чтобы в беге оба остались

        Непобежденными — бог, коль бог им содействовал некий».

        Так он сказал и замолк. «Но в чем же дрот тут повинен?» —

795 Фок спросил, и тогда про дрота вину рассказал он.

        «Радость сделалась, Фок, причиною нашего горя.

        Молвлю сначала о ней. О, сладко блаженное вспомнить

        Время, когда, Эакид, в те первые годы, законно,

        Счастлив с женою я был, и она была счастлива с мужем.

800 Нежность взаимных забот нас брачной связала любовью.

        Мужа любовь предпочла бы она и Юпитеру даже.

        Да и меня ни одна не пленила б, когда бы самою

        Даже Венерой была. Равно мы сердцами пылали.

        Только лишь солнца лучи поутру озаряли вершины,

805 Я, молодой, на охоту в леса направлялся, бывало.

        И ни рабов, ни коней не брал с собою, ни с чутким

        Нюхом собак; сетей не захватывал я узловатых.

        Дрот обеспечивал все. Когда же рука моя вдосталь

        Понабивала зверей, стремился я в тень и прохладу,

810 Где ветерок из долин доносится струйкою свежей;

        Струйки я нежной искал, облегченья полдневного зноя,

        Струйки воздушной я ждал, и она овевала мой отдых.

        «Струйка! — помнится мне, — приходи! — призывал я обычно, —

        Дай облегченье и в грудь, о желанная, снова проникни, —

815 Если бы зной, сжигающий нас, могла ты умерить!»

        Может быть, я добавлял, — так жребий мой был вероломен! —

        Нежных несколько слов. «Ты великое мне наслажденье! —

        Ей говорить я привык, — облегчаешь меня и лелеешь:

        Из-за тебя мне леса и пустынные милы приюты,

820 Жадно устами твое постоянно вбираю дыханье!»

        Возгласа смыслом двойным было чье-то обмануто ухо,

        Кто-то решил, что, зовя, повторяю я имя, что будто

«Струйкой» нимфу зовут, и подумал, что нимфу люблю я.

        Тотчас, спеша донести на то, чего не было, наглый

825 В дом к Прокриде идет и о слышанном тихо ей шепчет.

        Склонна к доверью любовь. Пораженная горем нежданным,

        Выслушав все, повалилась она и, не скоро оправясь,

        Все несчастливой себя называла и жребий свой — горьким,

        Все укоряла меня, и, смущенная мнимым проступком,

830 В страхе была пред ничем, перед именем, плоти лишенным!

        Словно соперница впрямь у несчастной была, горевала.

        Но сомневается все ж и, злосчастная, чает ошибки,

        Верить не хочет в донос, и доколе сама не видала,

        Не разрешает себе осуждать прегрешенье супруга.

835 Утра другого лучи темноту отгоняли ночную.

        Я выхожу; хорошо наохотился и, отдыхая, —

«Струйка! — шепчу, — приди! Будь, усталому, мне врачеваньем!»

        И неожиданно стон меж своими, словами как будто

        Некий услышал. «Приди, — однако, — всех лучшая!» — молвил.

840 Но как тихонько опять зашумели упавшие листья,

        Зверь мне почудился там, и дротик метнул я летучий.

        Это Прокрида была. С глубоко уязвленною грудью, —

        «Горе, — воскликнула, — мне!» И только лишь верной супруги

        Голос узнал я, стремглав на голос помчался, безумен.

845 Полуживою ее и пятнающей кровью одежду

        Вижу, из груди, увы! — вынимающей собственный дар свой,

        Вижу и тело, что мне моего драгоценнее тела,

        На руки мягко беру; разорвав на груди ее платье,

        Ей перевязку кладу на жестокую рану, стараюсь

850 Кровь удержать и молю, чтоб в убийстве меня не винили.

        Та, уже силы лишась, умирая, себя принуждает

        Вымолвить несколько слов: «О, нашего ради союза,

        Вышних ради богов и моих, умоляю покорно:

        Если чего-нибудь я заслужила, — ради любви той,

855 Что причинила мне смерть, но длится, хоть я погибаю, —

        Да не займет, кого «Струйкой!» зовешь, наше брачное ложе».

        Молвила. И наконец ошибку, где имя виною,

        Я услыхал и постиг. Но что было пользы постигнуть?

860 Падает; с кровью лиясь, утекают и слабые силы.

        Может доколе смотреть, на меня все смотрит и тут же

        Прямо ко мне на уста выдыхает скорбящую душу.

        Все же со светлым лицом умерла, успокоившись будто».

        Плачущим, слезы лия, так герой повествует, но входит

865 К ним в это время Эак с двумя сыновьями и новой

        Ратью, — и принял ее и оружие мощное Кефал.