Профессор прохаживался с фонариком вдоль стен, читая латинские надписи.
– Никаких следов Tripbarium, – печально сказал он, – хотя вон там, за плахой имеется интересный пример использования каким-то продавцом индульгенций слова «questeur», датированный тысяча триста восемьдесят девятым годом. О, я вижу, дама Алиса Кителер, ирландская колдунья, приезжала сюда на уикэнд в тысяча триста двадцать четвертом году.
Мария отдыхала, лежа на дыбе и подсунув под голову вместо подушки знаменитое Профессорово пальто.
– Месяц тому назад, – сказала она, – Народ подумывал о том, что хорошо было бы навестить Лиллипутию, посмотреть, остался ли там кто-нибудь. А я им сказала, что когда ты разбогатеешь, мы купим яхту и отправимся ее искать.
– Да, это будет приятный отдых. Мы можем посетить все четыре страны, похитить Бробдингнега, заглянуть к Бальнибарбианцам и полюбоваться издали на Лошадей.
– К Бальнибарбианцам?
– К народу, который живет на летающем по небу острове, на воздушном острове под названьем Лапута.
– Вот здорово! Мы могли бы, если бы захотели, захватить его с помощью Летающей Крепости!
– Зачем?
– Пригодится на что-нибудь. Можно будет в следующую войну подвесить остров над Лондоном, пусть прикрывает его от воздушных налетов.
– К сожалению, он может летать только над Бальнибарби. Так сказано в книге.
– Ну тогда устроим на нем курорт. Или займемся исследованиями стратосферы, как профессор Пикар.
– У него потолок высоты составляет четыре мили. Самолеты и те выше взлетают.
– Тогда можно…
– Да нет, я прежде всего не понимаю, с какой стати тебе понадобилось его захватывать! – раздраженно воскликнул Профессор. – Почему бы не оставить его тем людям, что на нем обитают? Им там и без тебя хорошо.
– Так они же дураки. Все эти старые философы со свешенными набок головами, с обращенным внутрь одним глазом и со слугами, которые хлопают хозяев, когда те слишком задумываются.
– И что же в этом дурного?
– Да ты посмотри, чего они там наизобретали, это же помереть можно со смеху. Помнишь, один даже разработал проект извлечения солнечных лучей из огурцов!
– Почему же нет? Он всего лишь несколько опередил свое время. Как насчет рыбьего жира, витаминов и прочего? Ты и опомниться не успеешь, а люди уже начнут извлекать из огурцов солнечные лучи.
Мария приняла озадаченный вид.
Профессор перестал прохаживаться и присел на плаху.
– Ты знаешь, – сказал он, – на мой взгляд, насмешки доктора Свифта над Лапутой не делают чести его уму. По-моему, высмеивать людей лишь за то, что они привыкли думать, это ошибка. В нашем мире на одного думающего человека приходится девяносто тысяч таких, которые думать совсем не хотят, вот они-то и ненавидят думающего пуще всякой отравы. Даже если некоторые мыслители кажутс нам странноватыми, потешаться над ними не стоит. Все же лучше обдумывать огурец, чем не думать совсем.
– Но…
– Понимаешь, Мария, нашим миром правят люди «практические»: то есть те, которые думать не умеют, – никто их этому никогда не учил, да им и не хочется. Куда проще врать, лупить кулаком по кафедре, мошенничать, дурить избирателей, убивать – в общем, заниматься практической политикой. Так что, когда к ним вдруг приходит мыслящий человек, чтобы объяснить, в чем они не правы и как это выправить, им приходится изобретать что-то такое, что позволит забросать его грязью, потому что они и власти боятся лишиться, и боятся, что придется хоть что-то делать по справедливости. Поэтому они хором начинают визжать, что советы мыслителя – это «визионерство», что они «неосуществимы на практике», и что «все только в теории гладко». А уж когда им удается, играя словами, опоганить принесенную мыслителем крупицу истины, – вот тут можно, не торопясь, на досуге, заняться очернением самого мыслителя, после чего они вольны, как прежде, предаваться войнам и сеять бедствия, являющиеся неизменными следствиями практической политики. Я не думаю, что мыслящему человеку вроде доктора Свифта следовало, высмеивая мыслителей, помогать практическим политикам, даже если он намеревался высмеять только мыслителей глупых. И должен сказать, время отомстило Декану. Те самые изобретения, над которыми он так потешался, в конце концов оказались совершенно реальными.
– А что бы ты стал делать, – с подозрением спросила Мария, – если бы мы очутились на Лапуте?
– Нанял бы слугу-хлопуна и обосновался там навсегда.
– Так я и думала.
– В любом случае, я не очень верю в существование Лапуты. Я подозреваю, что Гулливер тут малость приврал. Из путешественников столь многие приобретают в конце концов сходство с сэром Джоном Мандевиллем…
– А почему ты в нее не веришь?
– Ты помнишь, каким образом Лапута удерживается в воздухе?
– Внутри острова расположен огромный магнит, у которого один конец притягивается к земле, а другой от нее отталкивается. Если им нужно подняться, они наклоняют магнит, чтобы отталкивающийся конец стал поближе к земле.
– Совершенно верно. Только я не думаю, чтобы такая машина могла работать. Сэр Томас Браун в своей «Pseudodoxia Epidemica» обсуждал именно эту тему в связи с Гробницей Магомета и прочими телами, о которых рассказывали, будто они держатся в воздухе благодаря магнитной силе, – скажем с железным конем Беллерофонта. Он утверждает, что этого сделать нельзя.
– Почему?
– Если магнитных сил достаточно для подъема, они будут тянуть тебя вверх тем сильнее, чем выше ты поднимешься. Это одна причина. Другая состоит в том, что если тебе удастся подвесить предмет между двумя равнодействующими магнитами, равновесие будет столь неустойчивым, что его нарушит малейшее дуновение ветра, и твой предмет полетит либо к одному полюсу, либо к другому. Кстати, ты помнишь, каковы были размеры летающего острова?
– Он покоился на адамантовой пластине толщиной в двести ярдов и площадью в десять тысяч акров.
– А что такое адамант?
– Ну, что?
– Это одно из старых названий алмаза. Если тебе требуется причина, чтобы захватить Лапуту, Мария, я полагаю, что алмаза длиной в пять миль и толщиной в двести ярдов будет вполне достаточно.
– Да уж!
– Я удивляюсь, как это доктор Гулливер не упер кусочка.
– Может быть, отломать не сумел.
– Может быть.
Некоторое время они размышляли об огромном сполохе синего пламени, мерцающем в воздухе, о световых волнах, отраженных и преломленных его сияющими гранями, – таким его впервые увидел Гулливер, – и в конце концов, их охватил благоговейный страх.
– А расскажи мне про Лошадей.
– Что именно?
– Ну хотя бы, – с виноватым видом сказала Мария, – как произносится их название.
Профессор откинул назад голову и заржал.
– Это еще что?
– Ты ржать умеешь?
Мария попробовала, чтобы выяснить, умеет она или нет.
– Как ты это делаешь?
– Дай сообразить. Я плотно сжимаю губы, языком, по-моему, вовсе не двигаю и как бы выдыхаю переливистый взвизг, который рождается в основании носа.
– А каким словом это ржание передается?
– Передать его словом непросто, – рот-то закрыт. Так что никакие буквы, в сущности, не годятся и гласные звуки тоже.
– Доктор Свифт передавал выдох с помощью «гу», взвизг с помощью «и», а всю носовую игру посредством «н» и «м» – Гуигнгнм. Так его научили лошади.
– Это и в книжке-то не легко выговаривается, когда читаешь вслух.
– Это всего лишь вопрос практики, – величественно произнес Профессор, – практики и веры в себя.
И он принялся весело ржать, уверяя, что цитирует одно место из конца девятой главы. Ржать принялась и Мария, причем каждый считал, что у него получается лучше, а лиллипуты снаружи в недоумении замерли.
– Жаль, – внезапно прервав ржание, сказал Профессор, – что нам нельзя посетить их.
– Почему нельзя?
– Потому что мы йэху.
– Я думала, йэху это такие противные волосатые твари, которые всюду гадят, воруют и дерутся.
– А это именно мы и есть.
– Мы?
– Доктор Свифт, описывая йэху, подразумевал людей, моя дорогая. Он думал о политиках, про которых я тебе говорил, про людей «практических», про «среднего человека», ради которого существует наша прославленная демократия. Вот так-то. Ты сознаешь, что «средний человек» скорее всего не умеет ни читать, ни писать?
– Ну, уж это ты…
– Мария, если слова «средний человек» вообще что-нибудь обозначают, то именно носителя человеческих качеств, усредненных по всем живущим на свете людям, – по России, по Китаю, по Индии, и по Англии тоже. Так вот, читать умеет меньше половины обитающих в этих странах людей.
– Но у йэху же когти…
– А у нас пулеметы.
– И от нас не пахнет!
– Мы просто не ощущаем нашего запаха. Мне говорили, что с точки зрения азиата европеец пахнет ужасно.
– Я этому не верю.
– Разумеется.
– И как бы там ни было, Лошади не имеют права нас прогонять.
– Почему же? Гулливера они изгнали.
– Но за что?
– Да за то, что он был человеком, как мы с тобой.
– Что за нахальство! – воскликнула Мария. – Хотела бы я посмотреть, как меня будет изгонять какая-то скотина.
– Вот, – умиротворенно произнес старик, – вот речи юного йэху. Точка в точку. Прислушайтесь к словам подрастающего Homo sapiens.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления