Глава IV

Онлайн чтение книги Отдохновение миссис Мэшем Mistress Masham's Repose
Глава IV

Однако, пробудившись назавтра, владетельница Мальплаке счастья уже не испытывала. Земляника и сливки, оставленные ею на блюдце в ящике, оказались нетронутыми, а от своей пленницы Марии ничего, кроме злобных взглядов, добиться не удалось. О том, чтобы играть с ней, не могли быть и речи.

– Стряпа, – спросила она за завтраком, – как по твоему, пройдет сегодня мигрень у мисс Браун?

– Нет, мисс Мария, – ответила Стряпуха.

– Она мне оставила математические задачки, чтобы я их до обеда решила, – кажется, по алгебре.

Мария с безучастным видом поболтала в чашке ложкой и искоса глянула на Стряпуху.

– Надо бы мне повидаться с Профессором.

– Ну так беги, любушка, повидайся. Если Кое-кто вылезет из постели, я уж ей и вдоль и поперек распишу, до чего ты занята со своей аблегадаброй, пусть только спросит.

– Стряпа… – начала Мария.

– Да, любушка. Про акул ты мне уже говорила.

Профессор, бедный как церковная мышь, одиноко жил на Верховой дороге в домике, некогда принадлежавшем лесничему.

От руин дворца по всем направлениям расходились великолепные аллеи, на которые в былую пору с помпой выезжали герцоги, если у них возникало желание проветриться, или если во дворец заглядывали, чтобы провести уик-энд, граф Парижский с королевой Викторией. С течением времени эти аллеи преобразовались в дороги для верховых прогулок – в ту пору считалось, что здесь лучшиая в Европе фазанья охота, и сюда нередко заглядывал король Эдуард. Когда на каретах ездить перестали совсем, дороги обратились в длинные и узкие лесные прогалины, и стряпчие, ведающие делами поместья, сдавали их фермерам под пастбища.

Вот на одной такой «дороге» и жил Профессор.

Профессор был неудачником, хоть он и прилагал немалые старания, пытаясь скрыть это обстоятельство. Одна из постигших его неудач состояла в том, что он почти не умел писать, – то есть умел, но почерком двенадцатого столетия да еще и на скорописной латыни. Другая – в том, что хотя домик Профессора переполняли книги, еды у него частенько попросту не было. Последние котировки акций «Импириал кемикалз» были для него тайной за семью печатями – в той же мере, что и для Марии.

В дневное время Профессор обыкновенно рубил хворост и перебивался хлебом с маслом. По вечерам разжигал то, что успел нарубить, садился у огня и, осушив стакан вина, обдумывал комментарии к Исидору, Физиологу, Плинию и им подобным. Основными горячительными напитками были у него вино из первоцвета, вино из одуванчиков, вино из бузины и иногда крыжовенное, – все эти вина он изготавливал сам. Разгоряченный и вином, и неохотно тлеющей сырой осиной, Профессор предавался мечтам о том, как его постигнет какая-нибудь невероятная удача: как ректор Тринити-колледжа назовет его в своей лекции по имени, или как доктор Кук предложит упомянуть его в сноске к своему «Зевсу», или даже как некий колледж победнее предложит ему пост внештатного члена ученого совета без права какого-либо голоса вообще, но со стипендией так около пяти фунтов в год, и ему не придется больше перебиваться хлебом с маслом.

Второго июня Профессор поднялся пораньше, чтобы набрать одуванчиков. С мешком в руке он прохаживался взад-вперед по Верховой дороге, обрывая пальцами желтые головки и набивая ими мешок. Подошедшую по аллее Марию он не заметил.

– Эй там! – крикнула Мария. – Убрать паруса! По местам стоять!

– Отчаливай, – быстро нашелся Профессор.

– Да ведомо ли тебе, с кем ты разговариваешь?

Профессор с трудом распрямил ноющую старую спину, поправил очки и внимательно ее оглядел.

– Вроде бы ведомо. Это Черная Мария, Кошмар Тортуги.

– Тогда не распускай язык и понимай свое место.

– Это почему?

– Потому.

– Почему потому?

– Послушай, – сказала Мария. – У меня нет времени на детские препирательства. Я по делу пришла.

– Если ты хочешь сказать, что пришла позавтракать, то у меня, боюсь, кроме фунта горчицы ничего не осталось.

Мария положила руку на бутылочно-зеленый рукав, вынудив Профессора выпустить мешок. Упоминание о завтраке тронуло ее, ибо она знала, что еды у Профессора, как правило, не хватает. С некоторой неловкостью она обвила рукой его поскрипывающую поясницу.

– Я кое-что нашла.

– Что именно?

– Здесь я тебе показать не могу. Я принесла ее, но она может ускользнуть в траву. Пойдем в дом, там увидишь.

Профессор сказал:

– Ах, Боже мой, Боже мой, Мария. Как же я рад тебя видеть. Ну, пойдем, пойдем. А я тебя сразу-то и не заметил. Разумеется, заходи в дом, непременно, хотя, должен сказать, у меня там посуда не вымыта.

Мария поставила пятидюймовую женщину на стол, посреди хлебных крошек. Единственную чайную чашку заполняли чернила. Мария рассказала Профессору всю историю и объяснила, в чем состоят ее затруднения, – и что мисс Браун будет против, и что надежно спрятать человечков ей некуда, и что они ничего не едят, и все остальное.

– Хм, – сказал Профессор. – Дай-ка подумать. Сколько я помню, это какой-то из современных авторов. Мартин или Суоллоу, или… Ну да, что же я, это, скорее всего, наш милый доктор Свифт. Конечно, его же лорд-казначей как раз и прозвал Мартином, если я ничего не путаю. Да, разумеется. Теперь так, доктор Свифт, как мы знаем, посетил Мальплаке в тысяча семьсот двенадцатом году. Он и поэт Поуп приехали сюда прямо из Твитнама. Но это было задолго до написания «Путешествий». Хм-хм-хм.

– Я не…

– Милая девочка, будь добра, помолчи. Ты нарушаешь ход моих мыслей. Итак, что могло быть естественнее для бессмертного Декана, чем завершить подготовку «Путешествий» перед тем, как вручить их Мотте, именно здесь, – не мог ли он еще раз приехать сюда в двадцать пятом? – и найдется ли место, более подходящее для литературных трудов, нежели прохладная, тихая сень острова Мэшем? Нельзя сомневаться, что именно он и оставил там нескольких лиллипутов – по забывчивости. Известно ведь, что писатели нередко ею страдают.

– «Путешествия Гулливера»?

– Гулливер! Вот как его звали! Ну что же, свидетельства о том, что «Гулливер» был закончен именно здесь, и что эти двое к тому же оставили здесь маленький народец, представляют собой прекрасный вклад в анналы Мальплаке. Прости, пожалуйста, мне нужно кое-что посмотреть.

Мария, болтая ногами, сидела на ящике из-под мыла и не спускала глаз с предполагаемой лиллипутки, опасаясь, что та попытается удрать, а старый джентльмен стягивал с полки одно первое издание за другим, покряхтывая, вздымая клубы пыли, но сохраняя в обращении с книгами ласковую нежность. Найденные сведения обманули его ожидания.

– Тут ясно сказано, что ни единый обитатель острова вывезен с него не был. Гулливер взял с собой «шесть живых коров и два быка и столько же овец с баранами». Одну овцу дорогою съела крыса, и еще одну корову с овцой он подарил капитану Джону Бидлю, который доставил его на родину. Хм-хм.

– Постой-ка, – поспешно прибавил он. – Тут говорится, что Гулливер покинул Блефуску на гребном боте 24 сентября 1701 года. Этот самый капитан Бидль подобрал его двадцать шестого под тридцатью градусами южной широты. Заметь, всего два дня спустя. Гулливер рассказал Бидлю свою историю и даже подарил в доказательство своей правдивости пару животных, а по возвращении в Англию Гулливеру удалось продать оставшийся скот за шестьсот фунтов!

– Поверь мне, – продолжал Профессор, снимая очки и тыкая ими в Марию, – в те дни шестьсот фунтов были шестьюстами фунтами. Помилуй, сама Стелла ухитрилась прожить с комфортом, достойным благородной особы, на капитал, превышающий эту сумму всего в два раза.

– Вот если бы ты, – прибавил Профессор, – была капитаном, который подобрал на известной широте подобного бедолагу, проплывшего на веслах всего два дня и имеющего при себе стадо скота стоимостью в шестьсот фунтов, настоящих старых фунтов, что бы ты сделала на его месте?

– Вернулась бы на эту широту и начала бы поиски.

– А потом?

– А потом привезла бы домой не шестерых животных, а гораздо больше. Господи, да я бы людей привезла!

Профессор с громким хлопком, – о чем он немедленно пожалел, – закрыл книгу, подошел, чтобы вернуть ее на место, к полке, и замер, задумавшись о чем-то своем.

– Так-то оно так, – сказала Мария, – но даже если это существо, эта, э-э, маленькая леди и происходит из Лиллипутии или Блефуску, я не вижу, чем это нам может помочь.

– Не видишь?

– Она же не ест ничего.

– Не ест?

– И ничего не делает.

Профессор сложил за спиною руки, пошаркал ногой по полу и грозно нахмурился.

– И мне с ней совсем не весело.

Услышав это, Профессор закусил бороду, выкатил глаза и гневно уставился на Марию. Затем глаза его вернулись на место, бороду он изо рта вынул, а гостью свою смерил надменным взглядом.

– А почему, интересно, она обязана тебя увеселять?

– Почему она обязана для тебя что-то делать?

– Почему она обязана есть?

– Она что – твоя собственность?

Мария нервно переплела пальцы, и старик, присев рядом с ней на ящик из-под мыла, взял ее за руку.

– Дорогая моя соседка, – сказал он, – я могу пообещать тебе только одно, а именно, – я не стану спрашивать, как бы тебе понравилось, если бы тебя завернули в носовой платок. Потому что я сознаю: речь идет не о тебе, завернутой в этот самый платок, а вот об этой особе. Но один совет я тебе все-таки дам. Как мы с тобой знаем, жизнь моя сложилась неудачно. Я не правлю людьми, я не обманываю их ради приобретения власти, не мошенничаю, чтобы сделать их достояние своим. Я говорю им: пожалуйста, вы можете свободно идти своей дорогой, а уж я, как сумею, постараюсь идти моей. Так вот, Мария, хоть это и не модный ныне образ мысли, – даже не сулящий успеха, я все-таки верю в одно: людей тиранить нельзя, нельзя пытаться возвеличить себя за счет их малости. Дорогая моя, в тебе-то, во всяком случае, величия и так предостаточно, тебе вовсе нет нужды помыкать другими, чтобы его доказать.

– Но я же не собиралась причинять ей никакого вреда! И помыкать я ей не хотела!

– Да, но не способна ли она причинить тебе вред? Задумайся на минуту о том, что может случиться. Допустим, ты сумеешь ее приручить, допустим, ты сможешь даже приручить всех остальных людей, живущих на острове Отдохновения. Нет сомнений в том, что их там немало. И какой бы доброй ты ни была, ты станешь тогда Важной Шишкой, а они – мелкой шушерой, не стоящей заглавной буквы. Они будут зависеть от тебя, ты – командовать ими. Они станут холопами, а ты – деспотом. Ты думаешь, и тебе, и им будет от этого лучше? Помоему, это обратит их в ничтожества, а тебя – в пугало.

– Да не собираюсь я их пугать!

– Нет?

– Я бы им помочь постаралась.

– Да, но знаешь, – Бог помогает тому, кто сам себе помогает.

Мария вытащила драный носовой платок, и начала скручивать его, рискуя обратить в клочья.

– Так что же мне делать?

Профессор с трудом поднялся, подошел к затянутому паутиной окну и замер, глядя сквозь стекло.

– Не мне тебе указывать.

– А что бы ты сделал, Профессор?

– Я бы отвез ее на остров и отпустил подобру-поздорову.

– И не встречался бы больше с ее народом?

– И больше бы не встречался.

– Профессор, – сказал Мария, – я же могу помочь им, если мы иногда будем встречаться. Я могла бы для них что-нибудь делать. Я копать умею.

– Это ни к чему. Копать они должны сами.

– Мне же совсем некого любить.

Он повернулся к ней и надел очки.

– Если они тебя любят, – сказал он, – тогда все в порядке. Тогда и тебе их можно любить. Но неужели ты думаешь, Мария, что сумеешь заставить их полюбить тебя такой, какая ты есть, хватая их и заворачивая в грязные носовые платки?


Читать далее

Глава IV

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть