Онлайн чтение книги Наша светлость
Глава 1. Я вам пишу

…Что я могу еще сказать?

Никогда не умела писать письма. Как словами выразить происходящее вокруг и как вообще отделить, о чем нужно писать, а о чем не стоит? И я пишу обо всем, что приходит в голову.

«…На днях Кот, забравшись на стол, валялся на бумагах и перемешал все так, что я до полуночи их разбирала. А на столешнице остались пятна от чернил, кажется, не выводимые…

…Майло поймал мышь и дрессирует ее, уверяя, что мышь – зверь очень сообразительный, просто всячески эту сообразительность скрывает. Хорошо, хоть не крыса. Фрейлины, сначала отнесшиеся к новой задумке с подозрением, теперь участвуют и строят для мыши дом. Вчера они спорили, какая обивка должна быть на мебели – из розового сатина или зеленого.

Выбрали синий.

И решили, что мышь определенно дворянского мышиного рода, о чем свидетельствуют крайняя ее чистоплотность и интеллигентность, свойственные лишь людям благородного рождения – тут я бы поспорила, – и потому нарекли ее Лорд Мыш.

Майло обещал найти ему леди. Чувствую, к концу недели нас ждет мышиная свадьба.

Пускай.

…Сенешаль отказывается предоставлять расходные книги, те, что касаются закупок зерна. Я подозреваю, что берет он его втридорога и с этого имеет откат, но доказать без книг не выйдет. Впрочем, зря он надеется, что я отступлюсь от этой темы.

Постепенно разбираюсь со всем этим хозяйством – зерно, вино, мясо… Ты вообще представляешь, во что тебе обходится содержание двора? Хотя, думаю, представляешь. Это я пока не привыкла.

И нет, упреждая вопрос, я не скупая. Я хозяйственная.

Домовитая!

…Вчера случилась буря. И стекла дрожали так, что я всерьез подумывала спрятаться под кроватью на случай, если вдруг буря прорвется. Не прорвалась.

Я очень скучаю по тебе.

Особенно ночью, когда остаюсь одна. Нет, ты не думай – Лаашья по-прежнему дежурит в нашей спальне, хотя мне кажется, что это уже чересчур. Кто бы ни устраивал предыдущие покушения, он явно успокоился. Устал? Или разочаровался в своих способностях?

Или покинул замок?

Но мои возражения Сержант не принимает. Он и вовсе превратился в мою тень. Ходит по пятам. Людей пугает. Впрочем, интуиция подсказывает, что от этого Сержант получает огромное удовольствие. Вперит в человека взгляд и смотрит, смотрит… ты сам знаешь, какой у него взгляд. Самые уравновешенные дергаться начинают. А о тех, кто послабее, и говорить нечего.

И не надоело же.

Я не жалуюсь, но всякий раз, оставаясь наедине с собой, я думаю о том, где ты. Мне легче, чем многим. Я знаю, что тебя сложно ранить и почти невозможно убить, но… это «почти» не дает мне покоя.

Я жду тебя. Я считаю дни, оставшиеся до зимы, уверяя себя, что уже недолго. Сегодня выпал снег. С утра. Это было красиво: белая сеть накрыла замок и старые розовые кусты, те самые, что стоят на моем балконе, сбросили листья. Меня уверили, что нет нужды прятать розы, что они привычные и к зиме, и к снегу, но я все равно волновалась.

Лучше за них, чем за тебя.

А снег к обеду сошел. Солнце яркое, блестят водой камни, воздух сырой. И я стараюсь не думать о том, что происходит на границе. Я бы поделилась теплом, если бы знала как.

Возвращайся.

Урфин почти все время где-то пропадает, а где – не говорит. Вижу, что устает зверски, отчего становится злым. Я стараюсь лишний раз его не дергать. И скажи, что не надо за мной присматривать, я справляюсь. Пусть лучше поспит пару лишних часов, на него же смотреть больно.

Тисса и не смотрит.

Я держу ее при себе во избежание ненужных разговоров. Как-то чересчур уж много в последнее время «случайных» встреч с Гийомом. Он выглядит отвратительно здоровым. Мне все это не нравится, солнце. Я не могу постоянно быть рядом с ней, а девочка слишком молода, чтобы прислушаться к голосу разума. И про Гийома рассказывать бессмысленно: решит, что клевета. Урфина она не замечает, хотя делает это исключительно вежливо, с достоинством.

Пора мне вмешаться, но знаю – станет хуже.

Я еще помню себя такой. У нас небольшая разница в возрасте, и от этого понимания становится лишь страшнее. Странное ощущение, что здесь я повзрослела, и как-то очень быстро. Наверное, это хорошо и правильно, но немного жутко.

А Урфин, по-моему, нарочно злит Тиссу. С недосыпу или из врожденной вредности, но он ведет себя как подросток, честное слово! Язвительный обиженный подросток. Наверное, ты бы знал, что со всем этим делать.

Вот, теперь я тебе жалуюсь, так что можешь быть спокоен. Кот пришел утешать. Он почти постоянно рядом. Признавайся, ты и ему поручил присматривать?

…Я нашла кое-что в тех бумагах. Ты же не против, что я обжила твой кабинет? Мне там уютней, чем у себя, представляю, что ты ненадолго вышел и вот-вот вернешься.

И работа отвлекает.

«Золотой берег», как мне кажется, лишь часть системы. Мне было бы легче, если бы ты позволил дядюшке рассказать то, что удалось наработать. Пока Магнус всячески ускользает от моих вопросов. Он не отказывает, он просто не хочет, чтобы я лезла в эту грязь. И понимаю его позицию, но все же я вряд ли смогу оставаться в стороне. Из замка тоже видны мусорные кучи.

Это аллегория такая. Местный мусор хорошо прячут.

Дело в том, что я нашла еще четыре точки. И конечно, это вполне может быть совпадением, поскольку фермы расположены в разных частях протектората – спасибо Урфину за подробные карты, – но уж больно одинаковые схемы используются.

И те люди, которых казнили…

…Мне пришлось присутствовать. Я знаю, что это мой долг, и, пожалуй, готова была исполнить…»

Откладываю перо, разминаю затекшие пальцы – почти даже чистые. И буквы стали ровнее. Почерк выправляется волшебным образом – вот что значит регулярные тренировки. Ведь столько всего нужно рассказать… гонец отдыхает до завтрашнего дня, и я благодарна этому человеку за его работу.

Три дня на перекладных лошадях.

Переправа.

И снова путь.

Кайя получит письмо. Знаю, что будет читать и перечитывать. Я сама так делаю, когда становится невыносимо. Выучила наизусть почти, но… лист бумаги. Лиловые строки. Слова, за которыми слышу его голос.

Казнь… я думала, что будет хуже.

Урфин предлагал мне отсидеться, но это было бы трусостью и ошибкой: подданные желают лицезреть нашу светлость, которая оставила приговор в силе. Мы есть закон.

И мы должны видеть, что этот закон исполняется.

Снова корона и цепь – символы власти.

Синий с белым плащ. Длинный балкон – дом принадлежит градоправителю, и балкон, подозреваю, был сооружен именно для подобного рода нужд. Высокое кресло, рассчитанное на габариты Кайя. Но так даже лучше. Мне нужна поддержка, хотя бы от кресла.

Вереница лордов. И я очаровательно улыбаюсь, приветствуя их. Лордов бесят моя наглость и необходимость стоять в присутствии нашей светлости. Но ничего, потерпят. В конце концов, они этот закон придумали. У ног моих, на толстом ковре, устраивается Майло. По левую руку становится Урфин. По правую – Магнус, которому выносят табурет. Магнусу сидеть позволено. Он ведь Дохерти.

И я теперь тоже.

Герольд, тот самый, который объявлял о начале рыцарского турнира, вскинул жезл. И сворой голодных псов заскулили волынки. Качнулась толпа, желая ближе подойти к другому помосту, сооруженному посреди площади. Он невысок и выкрашен в черный цвет.

На помосте – тележное колесо с ремнями, которые палач проверяет тщательно.

– Иза, – Урфин вкладывает что-то в руку, – выпей. Прикажи принести воды и выпей.

То самое волшебное средство, которое рекомендовала Ингрид?

– Спасибо, но…

Не сейчас. Позже, если я пойму, что не справляюсь сама.

Наркотики – зло.

Толпа раздается в стороны. Я вижу горловину улицы, по которой тащится повозка, запряженная парой лошадей. Доносятся крики. Свист. В приговоренных швыряют гнилью. Я радуюсь, что сижу слишком далеко, чтобы увидеть подробности. И огорчаюсь, что не настолько далеко, чтобы не видеть ничего вообще. На них – шутовские наряды. Ярко-красные сюртуки с плечами, подбитыми ватой, отчего фигуры становятся гротескными, кукольными. Колпаки на головах довершают образ.

Я знаю, что это – часть ритуала казни. И проглатываю комок, подступивший к горлу.

Герольд оглашает приговор, перечислив все свершенные преступления, и голоса его хватает на площадь. А вперед выступает палач. Массивный мужчина с окладистой черной бородой, которую он заплетает в косички, украшая каждую бантиком. И это – особая привилегия.

Палача уважают. Не из страха, а… Магнус сказал, что он не причиняет лишней боли тем, кто не должен мучиться. Достоинство ли это?

Приговоренных, отвязав, ведут на помост. И каждый падает на колени, протягивая руки к нашей светлости. Милосердия.

– Не вздумай. – Урфин рядом. – Это ублюдки, каких мало. Когда «Красотку» брали, они поспешили избавиться от груза. Всех – в воду.

«Красотка» – это корабль. Команду его вздернули на месте: виселица по здешним меркам уже милосердие. А этим троим… нет, Урфин может не опасаться. Я не дрогну.

И волынки умолкают. Следующие несколько часов я хотела бы вымарать из памяти. И когда все заканчивается, я понимаю, что не способна встать. Пальцы так сжимали подлокотники кресла, что, кажется, с деревом срослись. Но Урфин подал руку, и я поднялась.

Меня хватило на то, чтобы вернуться в замок и снять корону. Цепь расстегивал Магнус.

– Ласточка моя…. – Он поднес вино. Просто вино, терпкое и крепкое, ударившее в голову сразу. – Есть вещи, для которых нужна привычка.

Вряд ли я смогу привыкнуть. Меня знобит. И Магнус спешит долить вина. Верно, наша светлость напьется и заснет, а проснется с похмельем, которое здорово отвлекает от мыслей о правосудии.

– А вы не боитесь однажды казнить невиновного?

– Боюсь. – Магнус гладит меня по голове. – Но это хорошо. Страх заставляет проверять. И перепроверять. Хуже, когда его нет.

Кошмары мне не снятся.

Но писать о казни Кайя… там война, и еще я о смерти. Нет.

«…Я попробовала нарисовать схему. Пять точек – не так и много. Но есть общие закономерности. Например, расположение. Конечно, я рисую не так хорошо, как ты, но все-таки схемой проще. Кружочки – это фермы. Квадраты – крупные города. А треугольники – города, имеющие порт или являющиеся центрами торговли. Видишь: они сидят на транспортных развязках. И до городов, где можно купить – у меня все не идет из головы та несчастная женщина – людей, недалеко.

В крупных городах легко потеряться.

Я, конечно, расскажу Магнусу, но он опять посоветует заняться чем-нибудь другим, более подобающим леди. Знаю, ты подумаешь так же, но меня мутит от вышивки.

Честное слово, я пыталась!

Освоила крест и гладь, но потом загнала иглу в палец, и это было неприятно. С лютней тоже как-то не сложилось. Я предупреждала, что слуха не имею, а они все равно…»

– …Эта баллада крайне проста в исполнении, ваша светлость! – Тонкокостный мужчина склонялся предо мной, и нашей светлости виделось, что еще немного и он вовсе переломится пополам. Человек-соломинка в огромном напудренном парике. Может, он поэтому и кланяется, что парик слишком тяжел?

Мэтр Голлум – кстати, весьма и весьма похож, особенно печальными очами чуть навыкате, ресниц лишенными, – поет громко, вероятно пытаясь преодолеть стеснение нашей светлости. У него хорошо поставленный тенор, а паучьи пальцы сноровисто перебирают струны.

Это простой инструмент. С ним и дети управляются. Но наша светлость взрослые.

– Ваша светлость, вы должны попробовать. Встаньте. Разведите руки и…

Меня заставляют подняться и руки разводят – ощущение, что обнимаю большую невидимую бочку, – а затем показывают, как именно нужно вытянуть шею, дабы звук покидал легкие правильно.

При этом мэтр не умолкает.

Дева-дура, покинув родительский дом с малознакомым рыцарем, уговорившим ее прихватить парочку коней, золотишко и так по мелочи, мчится добывать простое женское счастье. Путь заканчивается на морском берегу.

Голос мэтра обретает требуемую зловещесть. И фрейлины всхлипывают, жалея бедняжку, которую так жестоко обманули. Обещали жениться, а сами – топить. Непорядочно.

К счастью, мой учитель увлекается балладой. О, сколько страсти в исполнении! Почти вижу маньяка, который требует снять не только платье, но и корсет, и даже нижнюю рубаху. Извращенец чертов. Ладно бы он честные намерения имел, а так же нет, скупостью ведом. Дев-то много, а корсет и перепродать можно. Дамы кивают, соглашаясь, что не тот ныне маньяк пошел.

И бедная дева соглашается, умоляя об одной малости: отвернуться на время стриптиза.

Мэтру подпевает Майло, тонкий голосок которого очень женственен. Дуэт срывает аплодисменты, а коварный злодей спешит исполнить просьбу дамы. Да, мир здесь странный: серийные убийцы и те блюдут приличия.

И девушка, не будь дурой, воспользовалась оказией. Один пинок, и коварный злодей летит в пропасть. Правильно. Нечего честную женщину обманывать. Правда, еще несколько куплетов поверженный маньяк цепляется за край обрыва, умоляя спасти и обещая взять в долю. Но дева на уговоры не поддается.

А я вдруг вспоминаю Кайя.

Его уже месяц нет рядом. И в этот момент кажется, что я не выдержу дольше.

Выдержу. У нашей светлости крепкие нервы.

И о тоске писать не стану.

«…Я учусь, солнце. Пытаюсь во всяком случае. Манеры. Правила. Гербы. Родственные связи. Правильная речь… никогда бы не подумала, что я настолько косноязычна. Риторика. Логика… и ничего в голове не задерживается. Стараюсь, честное слово, но вряд ли я когда-нибудь одолею хотя бы треть того, чего от меня добиваются. Слишком стара я, слишком занудна вся эта наука. Единственное, с чем дело обстоит более-менее успешно, – это танцы.

Нас взялся учить Магнус. Я подозреваю, что затеял он все не ради меня, но принять участие была рада. Представь, я в паре с Ингрид. Тисса – с Урфином, который в кои-то веки и зевать перестал, и заткнулся, что вообще сродни чуду. Гавин – он все еще сторонится всех, и Долэг. Она очень забавная и умная девочка, пожалуй, еще вопрос, кто из сестер о ком заботится.

Магнус управляет оркестром и нами.

Приседание. Поклон. Поворот.

Все это безумно интересно и забавно, хотя, наверное, никто не понял, почему я смеюсь. Наши танцы совсем другие. А здесь все просто, если не забывать, что за чем следует. Я забываю.

Скачу ошалевшей козой, но хотя бы в такт музыке. А Магнус говорит, что весь секрет танцев в том, чтобы убрать ногу до того, как на нее наступят.

Уроки длятся недолго. Но весело всем: Ингрид и та улыбается. Ты, наверное, никогда не видел ее улыбающейся. А Гавин оттаивает рядом с малышкой, когда забывает, что рядом взрослые, и начинает объяснять ей что-то. Он ужасно серьезный при этом. Почти как ты.

Тебя не хватает. Всегда и везде. Но я уже научилась справляться с собой.

Снова кляксу посадила. Но переписывать не стану. Я ее усовершенствую. Вот этот цветок, который ты видишь, раньше был кляксой. Знаю, что цветы дарят дамам, но… надо же было что-то с ней сделать? И да, с учителем рисования мы тоже не сошлись во взглядах.

Уж очень мое яблоко абстрактным вышло… и кувшин… а про модель, которой служила Тисса, вовсе умолчу. Я рисунок ей не показывала – сразу в камин отправила. Так что иных талантов, кроме занудства, во мне не обнаружено. Ты, конечно, не согласишься. Ты же одержимый и не способен оставаться беспристрастным. Но я этому эгоистично рада.

В любом другом случае я бы ревновала.

И ревную. Приступами.

В пустой голове всякие мысли родятся. Я верю тебе, иначе не завела бы этот разговор, но иногда как вспомню некоторые ваши обычаи… и ведь понимаю, что ты мне не изменишь, но все равно зверею.

Озверелая, я страшна.

Констебль вот, под руку подвернувшийся, согласился, что надо бы в замке порядок навести. Правда, негодяй этакий, умолял погодить до весны. Весной, мол, ремонт веселее идет.

Я согласилась.

И ограничилась реставрацией гобеленов. На очереди война с плесенью, ремонт и замена портьер, а также каминных решеток. С коврами немного пережду, бедный Макферсон рыдает, подсчитывая воображаемые убытки.

Он, к слову, еще та падла. Извини, но другие слова просто не в состоянии столь же полно отразить истинную его суть.

Вот ты знал, что реально ты задолжал гильдии ткачей? И портным? И еще сапожникам, камнетесам, краснодеревщикам… да почти всем в этом городе! Интересно, что из казны деньги уходят почти сразу. А вот до адресата добираются спустя полгода. И возникает закономерный вопрос, какими хитрыми путями они идут?

Кайя, вот сейчас я на тебя зла. Почему ты позволяешь им себя обворовывать? Причем всем! Одни тащат по мелочи. Другие не стесняются брать полной горстью. Они тебя за идиота держат?

Прости, солнце, возможно, тебе было некогда заниматься счетами, но раз уж я занялась, то доведу дело до конца, чего бы это ни стоило. Подозреваю, любви ко мне не прибавится, но хоть уважать станут слабый женский ум, о котором мне не устают напоминать. И с риторикой своей отстанут. Без нее обойдусь. Так что будь готов к жалобам.

И возвращайся.

Пожалуйста.

Я очень тебя жду…

P. S. Завтра предстоит встреча с Благотворительным комитетом. Надеюсь на дружеские посиделки в компании почтенных и благорасположенных ко мне дам, но разумом понимаю, что вряд ли встреча пройдет гладко. Не ладится у меня как-то с дамами… но я тебе отпишусь.

Завтра сяду за новое письмо. Вдруг да получится без клякс?»

Я не посыпаю чернила песком, жду, пока сами высохнут. Несколько страниц, сложенных вместе. Упаковка из плотной бумаги. Бечевка и пятно алого сургуча.

Печать.

И несколько дней ожидания… от письма до письма.

Когда мне хочется плакать, я смотрю на огненного рыцаря. За это время мы научились разговаривать друг с другом без слов. Кот, выбравшись из-под кровати, запрыгивает на колени и трется о щеку. Утешает.

Надо бы Майло предупредить, чтобы посадил Лорда Мыш в кувшин с плотной крышкой, а то не доживет он до свадьбы.

Трактир «Три монеты» пользовался устойчивой репутацией заведения веселого, но в то же время солидного. Здесь не водились карманники, да и шлюхи отличались относительной порядочностью. Повариха была хорошей, прислуга – вежливой, и лишь рваные ноздри да клеймо на лбу вышибалы несколько нарушали общую благостность обстановки. И взгляд раннего посетителя, скользивший по скромному убранству зала, то и дело останавливался на лице.

– Не следует столь откровенно разглядывать его, мой лорд, – мягко посоветовал спутник. В отличие от товарища, чье происхождение выдавали не столько одежда, сколько осанка и пренебрежительный взгляд, второго человека отличала некая особая невзрачность. – Клейменых легко спровоцировать.

– Я сильнее этого отродья, – заметил лорд, все же отворачиваясь. И руку на меч положил. Впрочем, в таверне давно привыкли к прихотям гостей.

– Конечно, сильнее.

– Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.

– Простите, мой лорд.

Кивок, дающий понять, что прощение получено. Спутнику его оно было не нужно, как не нужен был сам этот разряженный и бесполезный человечишко, мнивший себя центром мира, но на самом деле не стоивший и медяка.

Все они только горазды орать о праве.

А люди равными рождаются, как пишут на тех желтых листочках. Впрочем, человек был слишком умен, чтобы связываться с опасными бумажками. О правах пусть высокородные думают, у него же своя работенка имеется.

– То есть вы согласны?

– Да.

Человек давно собирался сменить место жительства, иначе в жизни не согласился бы на подобную работу. Но к тому времени, как тело обнаружат, он будет далеко. А что станется с этим лордиком, уверенным в собственном уме и непогрешимости, его не интересовало.

Старый лэрд слыл большим затейником.

– Задаток.

Кто же бросает кошелек так открыто? Еще бы содержимое вывалил. Но нет, на это ума хватило.

– Там вдвое больше оговоренного…

Хорошо. Деньги в путешествии пригодятся.

– …но вы поставите клеймо. Раб должен умереть рабом.

Все ж таки дурость людская неискоренима. И человек, взвесив полученный задаток – а сумму он назвал достойную заказа, – подумал, что убраться следует не только из города, но из протектората тоже.

К тому времени, как лордик окажется в пыточной, человек обретет новое лицо, имя и дом.