Онлайн чтение книги Не прикасайся ко мне
XXIII. Рыбная ловля

Звезды еще мерцали на сапфировом небосводе, и птицы спали в листве деревьев, когда при свете смоляных факелов, так называемых «уэпес», веселая компания уже шла по улицам, держа путь к озеру.

Это были пять девушек, которые быстро шагали, взявшись за руки или обняв друг друга за талию. Их сопровождало несколько старых женщин и служанок, грациозно несших на голове корзины с едой и посудой. Глядя на светившиеся молодостью и надеждой лица девушек, на их развевающиеся по ветру длинные черные волосы и широкие платья, мы могли бы принять их за богинь ночи, убегающих от дневного света, если бы не знали, что то была Мария-Клара и ее четыре подруги: резвушка Синанг, ее кузина, строгая Виктория, прелестная Идай и мечтательная Нененг.

Они оживленно болтали, смеялись, о чем-то шептались и потом опять заливались громким смехом.

— Тише, ведь люди еще спят! — выговаривала им тетушка Исабель. — Когда мы были молоды, мы вели себя скромнее.

— Да и не вставали, наверно, так рано, как мы, а старшие небось не спали так долго! — ответила маленькая Синанг.

Девушки помолчали, затем попытались говорить тише, но вскоре забылись, рассмеялись, и на улицах снова зазвучали их сочные, молодые голоса.

— Сделай вид, что сердишься, и не говори с ним! — советовала Синанг Марии-Кларе. — Отругай его, чтобы отучился от своих дурных привычек.

— Не будь слишком требовательной! — говорила Идай.

— Будь требовательной, не будь глупой! Надо приучить его к послушанию, пока он еще жених, иначе когда он станет твоим мужем, то все будет делать так, как захочет! — поучала маленькая Синанг.

— Что ты понимаешь в этом? — оборвала ее Виктория.

— Тихо, молчите, вот они!

В самом деле, освещая путь большими камышовыми факелами, к ним приближалась группа молодых людей. Они торжественно шагали под звуки гитары.

— Бренчат, как нищие, — засмеялась Синанг.

Когда обе группы встретились, женщины повели себя сурово и официально, словно и не знали, что такое смех, а мужчины болтали, смеялись и задавали уйму вопросов, чтобы получить ответ хотя бы на один.

— Озеро спокойно. Вы думаете, погода будет хорошая? — спрашивали матери.

— Не волнуйтесь, сеньора, я хорошо плаваю, — ответил высокий худощавый юноша.

— Следовало бы сначала отстоять мессу, — вздохнула тетушка Исабель, молитвенно сложив руки.

— Еще не поздно, сеньора. Альбино когда-то учился богословию и может отслужить мессу в лодке, — заметил другой юноша, указывая на высокого. Услышав, что о нем говорят, Альбино с лукавым выражением лица сделал сокрушенный жест, пародируя отца Сальви.

Ибарра был, как всегда, задумчив, но постепенно он тоже поддался общему веселью.

Когда они пришли на берег озера, женщины не могли сдержать возгласов восхищения при виде двух больших, связанных вместе лодок, живописно разукрашенных гирляндами из цветов и листьев, убранных разноцветными тканями. С наскоро сооруженного тента свисали бумажные фонарики, перемежаясь с розами, гвоздиками и разнообразными фруктами — ананасами, казуй, гуаябами, бананами, лансонес и другими. Ибарра заранее устроил для женщин удобные сиденья из ковров, покрывал и подушек. Даже весла и шесты были разукрашены. В одной из лодок лежали гитары, аккордеоны, арфа и труба из буйволова рога. Во второй лодке в глиняных каланах горел огонь для приготовления чая, кофе и салабата на завтрак.

— Женщины — в эту лодку, а в ту — мужчины, — распоряжались матери при посадке. — Спокойно, не суетитесь, не то опрокинемся.

— Прежде всего перекреститесь, — посоветовала тетушка Исабель, подавая пример.

— Разве мы будем здесь одни? — спросила Синанг, состроив гримаску. — Только мы одни? Фи!

За это «фи» мать тут же наградила ее щипком.

Лодки медленно удалялись от берега, свет фонариков отражался в спокойных водах озера. На восточном краю неба появлялись первые проблески зари.

Все молчали. После того как матери заставили их разместиться в разных лодках, юноши и девушки будто погрузились в раздумье.

— Осторожнее, — громко сказал Альбино, бывший студент-богослов, обращаясь к другому юноше. — Крепче прижимай ногой затычку.

— Что?

— Затычка может выскочить, и лодку затопит. Здесь масса дыр.

— Ой, мы утонем! — вскричали перепуганные женщины.

— Не беспокойтесь, сеньоры, — сказал бывший семинарист, чтобы рассеять их страхи. — Ваша лодка еще довольно крепкая, в ней только пять пробоин, да и то небольших.

— Пять пробоин, господи Иисусе, уж не хотите ли вы нас утопить? — воскликнули женщины в ужасе.

— Не больше пяти, сеньоры, всего-навсего вот таких, — уверял семинарист. Он сомкнул большой и указательный пальцы, и у него образовался кружок, который должен был показать, какого размера пробоины. — Покрепче нажимайте на затычки, чтобы они не выскочили.

— Боже мой! Пресвятая Мария! Вода заливает! — воскликнула одна старая женщина, которой почудилось, что она уже вымокла до нитки.

Началось небольшое смятение — одни визжали, другие хотели броситься в воду.

— Покрепче нажимайте на затычки, вон там! — повторял Альбино, указывая на дно лодки под сиденьями девушек.

— Где? Где? О боже! Мы не знаем, как это делать; Сжальтесь, помогите нам, мы же не знаем, как это делать! — умоляли перепуганные матери.

По странной случайности опасность угрожала только девушкам, а возле старых женщин не оказалось ни одной опасной течи. Еще более странным было то, что Ибарра уселся теперь рядом именно с Марией-Кларой, а Альбино — с Викторией. Среди заботливых матерей воцарилось спокойствие, но молодежь отнюдь не собиралась угомониться.

Так как озеро было спокойно, рыболовная тоня уж виднелась, а час был еще ранний, решили бросить весла и позавтракать. Солнце светило вовсю, и фонари на лодках потушили.

— Нет ничего лучше салабата, когда пьешь его утром, до того, как идти к мессе, — сказала капитанша Тика, мать веселой Синанг. — Отведай-ка салабата с рисовым печеньем, Альбино, и увидишь, что даже тебе захочется помолиться.

— Я так и делаю, — отвечал юноша. — Меня уже потянуло исповедаться.

— Нет, — сказала Синанг, — выпей лучше кофе, от него станет веселей.

— Сейчас выпью, а то я что-то взгрустнул.

— Не делай этого, — посоветовала тетушка Исабель, — выпей чаю и съешь немного сухариков; чай, говорят, охлаждает голову.

— Я и чай отведаю с сухариками, — ответил покладистый семинарист. — Это же, слава богу, не католическая религия.

— А могли бы вы… — начала Виктория.

— Выпить также и шоколада? Конечно! Ведь до обеда еще далеко!

Утро было великолепное: озеро сверкало, отражая небо, и на фоне сияющих небес и воды каждый предмет обрисовывался ясно и четко, все было залито ярким, прозрачным светом, окрашено в цвета, подобные тем, какие мы видим иногда на картинах.

Все были веселы и полной грудью вдыхали свежий утренний воздух. Даже матери, столь осторожные и боязливые, теперь пересмеивались и обменивались шутками.

— Помнишь, — говорила одна из них, обращаясь к капитанше Тике, — помнишь ли то время, когда мы еще девушками ходили купаться к реке? Вниз по течению плыли маленькие лодочки из коры платана, нагруженные всякими фруктами и чудесными цветами. На каждой лодочке был флажок с именем одной из нас…

— А когда мы возвращались домой, — добавила другая, перебивая собеседницу, — оказывалось, что бамбуковые мостки сломаны и надо переходить ручьи вброд… вот плуты!

— Да, но я готова была замочить подол, только бы не оголять ноги, — сказала капитанша Тика. — Ведь я знала, что из кустов на берегу за нами наблюдает не одна пара глаз!

Некоторые девушки, слушая эти воспоминания, улыбались и перемигивались, остальные были поглощены своими разговорами.

Лишь один человек, исполнявший обязанности рулевого, все время молчал и не участвовал в общем веселье. Это был атлетического сложения юноша с красивым лицом, на котором привлекали внимание большие грустные глаза и резко очерченные губы. Длинные, черные спутанные волосы ниспадали на крепкую шею; под темной холщовой рубахой угадывались могучие мышцы, а обнаженные жилистые руки, как перышком, играли огромным веслом, направляя обе лодки.

Мария-Клара не раз ловила на себе его взгляд, но юноша быстро отворачивался и принимался смотреть вдаль, на горы, на берег. Девушку тронуло его одиночество, она предложила ему печенье. Рулевой удивленно взглянул на нее, но тут же опустил глаза, взял печенье и коротко, чуть слышно поблагодарил.

Больше уже никто не интересовался рулевым. Молодежь шутила, весело смеялась, но ни один мускул не дрогнул на его лице; он не улыбнулся даже при взгляде на уморительную рожицу, которую скорчила веселая Синанг когда ее ущипнули.

После завтрака поплыли дальше, к двум рыболовным тоням, расположенным почти рядом и принадлежавшим капитану Тьяго. Еще издали можно было заметить цапель, застывших в позе наблюдателей на бамбуковых кольях изгороди, и белых птиц, которых тагалы называют калавай, — они носились над озером, едва не задевая воду крыльями, и пронзительно кричали. С приближением лодок цапли взмыли в воздух, и Мария-Клара следила за ними, пока они не скрылись за ближайшей горой.

— Эти птицы гнездятся в горах? — спросила она у рулевого не столько из любопытства, сколько из желания втянуть его в разговор.

— Вероятно, да, сеньора, — ответил он, — но до сих пор никто не видел их гнезд.

— Разве у них нет гнезд?

— Наверное, должны быть, иначе они были бы очень несчастны.

Мария-Клара не заметила, с какой грустью он произнес эти слова.

— Значит…

— Говорят, сеньора, — продолжал юноша, — что гнезда этих птиц невидимы и обладают свойством делать невидимым всякого, кто ими завладеет. Подобно тому, как душу можно разглядеть лишь в чистом зеркале человеческих глаз, точно так же их гнезда можно увидеть лишь в зеркале водной глади.

Мария-Клара задумалась.

Тем временем они подъехали к бакладу, и пожилой лодочник привязал лодки к столбу.

— Постой, — закричала тетушка Исабель сыну рыбака, который уже хотел взобраться на помост, держа рыболовную сеть, прикрепленную к бамбуковому шесту. — Нам надо сперва приготовить синиганг, чтобы рыба попала из воды прямо в суп.

— О, добрая тетушка Исабель! — воскликнул бывший семинарист. — Она не хочет, чтобы рыба хоть на мгновенье осталась без воды.

Несмотря на свой беззаботный вид, Анденг, молочная сестра Марии-Клары, славилась как отличная повариха. Она принялась готовить рисовый суп с томатами и камией, а молодые люди, желавшие завоевать ее благосклонность, помогали или, вернее, мешали ей. Остальные девушки чистили тыкву и горох, резали пааяп на кусочки длиной с папиросу.

Чтобы развлечь тех, кому не терпелось наконец увидеть, как живая, трепещущая рыба забьется в сетях, красавица Идай взялась за арфу; она не только прекрасно играла на этом инструменте, но, кроме того, была обладательницей очаровательных пальчиков.

Молодые люди зааплодировали, а Мария-Клара расцеловала ее; арфа — излюбленный инструмент в этой провинции, и на воде эта музыка была весьма кстати.

— Спой теперь, Виктория, «Песню о женитьбе»! — попросили матери.

Мужчины запротестовали, и Виктория, у которой был чудесный голос, заявила, что она охрипла. «Песня о женитьбе» — это прекрасная тагальская элегия; в ней поется о всех заботах и горестях брачной жизни, но не забыты и радости брака.

Тогда попросили спеть Марию-Клару.

— Все мои песни очень грустные.

— Просим, все равно просим! — закричали все.

Она не стала отказываться, взяла арфу, сыграла короткое вступление и запела звонким, приятным, полным чувства голосом:

Песня окончилась, голос замер, арфа умолкла, а окружающие все еще сидели словно завороженные; никто не аплодировал. У девушек глаза наполнились слезами; Ибарра, казалось, был взволнован. Молодой рулевой неподвижно смотрел куда-то вдаль.

Внезапно раздался громоподобный рев: женщины вскрикнули и заткнули уши. Это бывший семинарист Альбино во всю силу своих легких дул в буйволов рог. Снова воцарились радость и веселье, а потускневшие от слез глаза засверкали.

— Ты что, хочешь оглушить нас, еретик? — воскликнула тетушка Исабель.

— Сеньора, — торжественно ответил Альбино, — я слышал однажды о бедном трубаче с берегов Рейна, который игрой на трубе завоевал сердце одной знатной богатой девушки и женился на ней.

— Конечно, трубач из Закингена![98]Герой одного из стихотворений «Книги песен» Гейне. — воскликнул Ибарра, невольно поддаваясь общему веселью.

— Слышите? — продолжал Альбино. — Я тоже хочу попытать счастья.

И он с удвоенной силой принялся дуть в рог, поднося его к уху тех девушек, которые казались грустнее других. Разумеется, поднялся переполох, и матери, пустив в ход туфли, быстро заставили трубача умолкнуть.

— Увы, увы! — говорил он, ощупывая свои руки. — Как далеко от Филиппин до берегов Рейна! О времена, о нравы! Одним оказывают почести, других колотят туфлями!

Все рассмеялись, даже серьезная Виктория, а проказница Синанг прошептала Марии-Кларе:

— Какая ты счастливая! Ах, если бы я тоже умела петь!

Анденг наконец заявила, что суп готов и она может угощать гостей.

Мальчик, сын рыбака, взобрался тогда на помост в узкой части тони, где можно было бы написать для рыб, если бы несчастные умели читать по-итальянски: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate»[99]«Оставь надежду всяк сюда входящий» (итал.) (Данте)., ибо ни одна рыба не выходила отсюда живой. Это был почти круглый садок, около метра в диаметре, устроенный так, что, стоя на помосте, можно было доставать рыбу сачком.

— Здесь никогда не надоест ловить рыбу на удочку, — сказала Синанг, поеживаясь от предвкушаемого удовольствия.

Все устремили взор на воду, а иным уже казалось, что они видят рыб, бьющихся в сетях и сверкающих чешуей. Но когда мальчик запустил туда сачок, из воды не выпрыгнула ни одна рыба.

— Да здесь их полно, — прошептал Альбино, — сюда уже пять дней никто не заглядывал.

Рыбак вытащил сачок, увы… его не украшала ни одна рыбешка; сочась крупными каплями сквозь сеть и блестя на солнце, вода будто смеялась серебристым смехом. Из уст всех вырвались возгласы удивления, досады и разочарования.

Мальчик снова проделал все сначала, но результат был таким же плачевным.

— Ты не знаешь своего дела! — сказал Альбино, взобравшись на помост и выхватив сеть из рук мальчика. — Вот сейчас увидите! Анденг, приготовь кастрюлю!

Но Альбино, видно, тоже ничего не смыслил в этом деле, сачок вынырнул пустым. Все стали над ним потешаться.

— Не шумите так, а то рыба услышит и испугается. Наверное, сеть у нас рваная.

Но оказалось, что все ячейки сети целы.

— Дайте-ка мне, — сказал Леон, жених Идай.

Он удостоверился в том, что изгородь в порядке, осмотрел сеть и, убедившись, что она цела, спросил:

— А вы уверены, что никто здесь не был в течение этих пяти дней?

— Конечно, уверены, последний раз ловили в канун дня всех святых.

— Тогда — или это озеро заколдованное, или я что-нибудь да вытащу.

Леон опустил шест в воду, и на лице его изобразилось изумление. Молча посмотрел он в сторону соседней горы и, двигая шестом в воде, тихо пробормотал, не вынимая сачка:

— Кайман!

— Кайман! — повторили все; слово это передавалось из уст в уста, вызывая испуг и удивление.

— Что ты сказал? — спрашивали юношу.

— Я говорю, что сюда попал кайман, — убежденно сказал Леон и опустил в воду рукоять шеста. — Разве вы не слышите? Это шуршит не песок, а твердая чешуя на спине каймана. Видите, как дрожат колья? Он на них напирает, хоть и притаился на дне. Постойте… да, он крупный, не меньше пяди в поперечнике.

— Что же нам делать? — прозвучали голоса.

— Поймать его, — ответил кто-то.

— Господи Иисусе, но кто же его поймает?

Никто не изъявил желания спуститься в воду. Садок был глубокий.

— Надо привязать его к нашей лодке и притащить домой как трофей! — предложила Синанг. — Какая наглость, съесть рыбу, предназначенную нам на завтрак!

— Я никогда не видела живого каймана, — прошептала Мария-Клара.

Рулевой встал, взял в руку длинную веревку и легко вскочил на помост. Леон посторонился, давая ему место.

Никто, кроме Марии-Клары, не замечал его раньше, но теперь все восхитились его стройной фигурой. Ко всеобщему изумлению, он нырнул в воду, невзирая на предостерегающие крики.

— Возьмите нож, — крикнул Крисостомо, протягивая широкий толедский кинжал, но рулевой уже не слышал; сверкнув тысячей брызг, вода таинственно сомкнулась над ним.

— Иисус, Мария и Иосиф! — вскричали женщины. — Ох, ждать беды! Иисус, Мария и Иосиф!

— Не беспокойтесь, сеньоры, — сказал старый лодочник, — если есть хоть один человек, способный на такое, — это он.

— Как его имя? — спросили женщины.

— Мы называем его «Рулевой»; он — самый искусный из всех рулевых, только работу свою не любит.

Вода забурлила, закипела, изгородь затряслась, — казалось, на дне разыгрывается сражение. Все молчали затаив дыхание. Ибарра судорожно сжимал рукоять острого ножа.

И вот битва закончилась. На поверхности появилась голова юноши, послышались радостные крики. Глаза женщин наполнились слезами.

Держа в руке конец веревки, Рулевой вскарабкался на помост. Веревка натянулась, а вскоре показалось и чудовище; двойная петля охватывала его шею и передние лапы. Леон не ошибся. Это был крупный кайман, пятнистый, с ворсом на спине, а ворс для каймана, что седины для человека. Ревя, как бык, сотрясая бамбуковые стенки садка мощными ударами хвоста, он старался разметать колья и разевал страшную черную пасть с острыми зубами. Рулевой один вытаскивал добычу, никому даже не пришло в голову помочь ему.

Вытащив каймана из воды и повалив на помост, юноша придавил животное ногой и своими сильными руками сомкнул огромные челюсти, пытаясь обвязать его морду веревкой. Но вдруг, сделав последнее усилие, кайман изогнул тело, ударил по мосткам могучим хвостом и, вырвавшись, ринулся в озеро за пределы садка, увлекая за собой ловца. Гибель Рулевого была неминуема. Раздались крики ужаса. Однако тут же с быстротой молнии другое тело упало в воду; находившиеся в лодке едва успели разглядеть, что это был Ибарра. Мария-Клара не потеряла сознания лишь потому, что филиппинки еще не научились падать в обморок.

Все видели, как вздымались волны, окрашенные кровью. Мальчик-рыбак бросился в озеро, держа в руках боло, за ним последовал его отец, но не успели они погрузиться в воду, как на поверхности появились Крисостомо и Рулевой, тащившие за собой труп чудовища. Белое брюхо каймана было распорото во всю длину, а из горла торчала рукоятка ножа.

Невозможно описать всеобщее ликование: дюжина рук протянулась к молодым людям. Старые женщины были вне себя от радости, они смеялись, бормотали молитвы. Анденг забыла, что ее синиганг уже трижды закипал: бульон перелился через край и погасил огонь. Одна только Мария-Клара не могла выговорить ни слова.

Ибарра был цел и невредим, а у Рулевого краснела лишь легкая царапина на руке.

— Я обязан вам жизнью, — сказал он Ибарре, который закутывался в шерстяные покрывала. В голосе Рулевого сквозил оттенок грусти.

— Вы слишком отчаянный, — ответил Ибарра. — Больше не искушайте судьбы.

— Если бы ты не вернулся… — прошептала Мария-Клара, все еще дрожа.

— Если бы я не вернулся, а ты последовала за мной, — ответил Ибарра, завершая ее мысль, — то на дне озера я оказался бы в своей семье!

Он не забыл, что там покоятся останки его отца.

Старые женщины уже не желали отправляться к другому садку; они предлагали вернуться, говоря, что день начался плохо и как бы не случилось еще какое-нибудь несчастье.

— А все потому, что мы не пошли к мессе! — вздохнула одна из них.

— Но какое с нами произошло несчастье, сеньоры? — спросил Ибарра. — Ведь единственный, кому не повезло это кайман!

— Сие доказывает, — подвел итог бывший семинарист, — что за всю свою греховную жизнь несчастный гад не посетил ни одной мессы. Я никогда не видел его среди множества других кайманов, которые ходят в церковь.

Итак, лодки направились к другой тоне, и Анденг должна была снова готовить свой синиганг.

Солнце поднималось все выше, дул свежий ветерок. Вокруг мертвого каймана рябили маленькие волны, образуя «гребни пены в ясном и щедром сиянии солнца», как говорит поэт Патерно[100]Педро Александрино Патерно (род. 1857 г. — ум.?) — современник Рисаля, выходец из богатой манильской семьи, получивший хорошее образование в Испании. В литературе о Филиппинах Патерно более известен не как поэт, а как один из представителей буржуазно-либерального реформаторского движения..

Снова послышалась музыка: Идай заиграла на арфе, а мужчины с большим или меньшим искусством аккомпанировали ей на аккордеонах и гитарах. Особенно старался Альбино, который поистине терзал гитару и все время сбивался с ритма или забывал мелодию и начинал другую.

Ко второму садку подплыли с некоторой опаской; многие считали, что самка убитого каймана должна быть там, но природа любит шутки: сети на этот раз возвращались полные до краев. Тетушка Исабель распоряжалась:

— Айунгин годится для синиганга. Оставьте бия для маринада; далаг и буан-буан — для песа: далаги живучи. Оставьте их в сети под водой! Лангуст — на сковородку! Банак надо завернуть в листья платана, нафаршировать томатами и зажарить! Часть рыбы оставьте на развод: нехорошо бросать садок пустым, — заключила она.

Затем они направились к берегу, туда, где темнели вековые деревья леса, принадлежавшего Ибарре. Там, в тени, среди цветов, у прозрачного ручья они позавтракали в наскоро разбитом шатре.

Звучала музыка; дым костра поднимался вверх легкими завитками; горячая вода булькала в котелке — не то утешая мертвую рыбу, не то издеваясь над ней; труп каймана плавал в ручье, поворачиваясь то вспоротым брюхом, то зеленоватой пятнистой спиной, а человек — любимец природы — спокойно делал свое дело, которое брамины или вегетарианцы назвали бы братоубийством.