Онлайн чтение книги Нежданная любовь
Глава 5

Венеция открыла глаза, разбуженная солнечным светом, который проникал сквозь ситцевые занавески. Несколько минут она лежала в полусне, все яснее ощущая радостное ожидание, подобно тому, как, пробуждаясь в детстве, осознавала, что наступил день, сулящий удовольствия. Где-то в саду пел дрозд — эти радостные звуки гармонировали с ее настроением. Некоторое время Венеция слушала, не раздумывая о причине своего счастья, но вскоре проснулась окончательно и вспомнила, что нашла друга.

Ей показалось, будто кровь сразу же быстрее заструилась в ее жилах, а тело стало невесомым, странное возбуждение нахлынуло на нее, не позволяя оставаться неподвижной. В доме было тихо — слышалось лишь птичье пение за окном. Венеция подумала, что, должно быть, еще очень рано, и, устроившись поудобнее, попыталась заснуть. Но сои ускользал от нее; солнечный свет щекотал веки, и она поднимала их, повинуясь побуждению более сильному, нежели рассудок. Птичьи трели стали властными и зовущими, новый день обещал новые радости. Соскользнув с мягкой перины, Венеция быстро подошла к окну, раздвинула занавески и распахнула створки.

Фазан, шагающий по аллее, застыл как вкопанный, подняв голову на переливчатой шее, и затем, словно почувствовав себя в безопасности, величаво двинулся дальше. Из оврагов поднимался осенний туман: тяжелые капли росы поблескивали на траве, а небо было подернуто дымкой. Несмотря на солнечный свет, воздух оставался прохладным, но день обещал быть жарким, без дождя и даже без ветра, колышущего листья на деревьях.

За парком, по другую сторону аллеи, огибающей Андершо с восточной стороны, и за относящимися к поместью лесными насаждениями, находился Прайори — не слишком далеко по прямой линии, но на расстоянии пяти миль по дороге. Венеция подумала об Обри — спал ли он ночью, сколько часов пройдет, прежде чем она сможет его навестить. Потом ей стало ясно, что не беспокойство за Обри, которое долгие годы было для нее на первом месте, заставляет ее торопиться в Прайори, а желание увидеть нового друга. Это его образ, вытеснив образ Обри, стал перед ее мысленным взором, побуждая ее дрожать от радостного ожидания. Быть может, он также проснулся, смотрит в окно и думает о ней, надеясь, что она скоро появится снова. Венеция пыталась вспомнить, о чем они говорили, но не могла; она припоминала лишь то, что чувствовала себя легко, как будто знала Деймрела всю жизнь. Казалось невероятным, чтобы он не ощущал так же сильно, как она, зов возникшей между ними симпатии, но, поразмыслив, Венеция осознала разницу в их жизненном опыте. То, что для нее являлось новыми радостными впечатлениями, для него могло служить лишь вариацией на старую тему. Он имел много возлюбленных и, возможно, много друзей, чей образ мыслей был ему куда ближе, чем ее. Последнее беспокоило Венецию куда сильнее, чем наличие возлюбленных. Их первая встреча тоже не вызывала у нее отрицательных эмоций — она рассердила ее, но не шокировала и не вызвала отвращения. Ведь всем известно, что мужчины подвержены внезапным вспышкам страстей и насилия, зачастую абсолютно чуждым их натуре. Для них целомудрие не было первейшей добродетелью — она вспомнила, как изумилась, узнав, что истинный джентльмен и предупредительный муж сэр Джон Денни не всегда был верен своей супруге. Заботила ли его неверность леди Денни? Возможно, но не в такой степени, чтобы из-за нее разрушить брак. — Мужчины, дорогая моя, отличаются от нас, — сказала она однажды Венеции. — Даже лучшие из них. Я говорю вам это потому, что считаю неправильным воспитывать в девушках убеждение, будто мужчины всегда ведут себя так, как с женщинами, которых они уважают. Если бы мы посмотрели на наших мужей, когда они наблюдают за этими мерзкими боксерскими схватками или пребывают в компании безнравственных женщин, мы бы их не узнали и, несомненно, сочли бы отвратительными. В определенной степени так оно и есть, но было бы несправедливым порицать их за то, что они не в силах изменить. И если связи с женщинами сомнительной репутации никак не отражаются на их истинных привязанностях, то нужно возблагодарить судьбу. Мне кажется, любовь вообще не играет никакой роли в подобных приключениях. Мы бы никогда не могли относиться к таким вещам, как к покупке новой шляпы. Но у мужчин все происходит именно так. Правду говорят, что, пока твой муж проявляет к тебе нежность, у тебя нет повода для жалоб, и глупо впадать в отчаяние из-за его мелких грешков. «Никогда не суй нос в то, что тебя не касается!» — учила меня мать, и я считаю этот совет очень хорошим. Конечно, она имела в виду настоящих джентльменов, ибо щеголи и распутники сомнительного происхождения не встречаются на пути женщин нашего класса.

Однако Деймрел встретился им на пути, и хотя он не был «щеголем сомнительного происхождения», но, безусловно, принадлежал к категории распутников. Леди Денни приходилось проявлять к нему по крайней мере внешнюю любезность, но она отнюдь не собиралась поддерживать столь нежелательное знакомство и, несомненно, пришла бы в ужас, узнав, что ее молодая протеже не только находится в наилучших отношениях с Деймрелом, но даже нарушила правила приличий, посетив его дом. Но удалось ли бы объяснить леди Денни, что в характере Деймрела есть две стороны, как у тех безымянных заблудших мужей, о которых та говорила? Венеция в этом сомневалась. Оставалось надеяться, что леди Денни поймет, что, пока Обри лежит в Прайори, его сестра должна навещать его, будь Деймрел самим Калибаном[13]Калибан — персонаж пьесы У. Шекспира «Буря», злобный и уродливый раб..

Звуки открываемых в гостиной ставней отвлекли Венецию от размышлений. Если слуги уже поднялись, значит, сейчас не так уж рано — возможно, около шести. Подыскивая предлог, чтобы объяснить раннее пробуждение, она вспомнила несколько не слишком срочных дел, оставшихся со вчерашнего дня, и решила заняться ими немедленно.

Венеция не принадлежала к суетливым домохозяйкам, но прежде, чем отправиться в буфетную завтракать, она заглянула на ферму и в конюшню, обсудила с управляющим зимний сев, передала птичнице в несколько смягченной форме претензии миссис Гернард, выслушала в ответ жалобу на поведение кур и велела пожилому упрямому садовнику подвязать георгины. Было мало надежды, что это распоряжение будет выполнено, так как садовник считал георгины наглыми выскочками, о которых в дни его молодости ничего не слышали, и всегда оставался глух ко всему, что Венеция говорила по их поводу.

Миссис Гернард, к большому облегчению Венеции, сочла само собой разумеющимся, что она должна навестить бедного мистера Обри, однако чопорно нахмурилась, услышав отказ хозяйки взять с собой корзину с едой в достаточном количестве для банкета. На иронический вопрос, не думает ли она, что Обри живет на необитаемом острове, экономка ответила, что там ему было бы лучше, чем в доме, где он обречен питаться стряпней миссис Имбер. По ее мнению, миссис Имбер не только медлительна, неумела и неловка, но и не заслуживает доверия ни при каких обстоятельствах.

— Я не забыла о курицах, мисс, и не забуду, даже если доживу до ста лет!

— О курицах? — озадаченно переспросила Венеция.

— Точнее, о несушках, — поправилась экономка, сердито сверкая глазами.

Но так как Венеция не могла постичь связь между несушками и стряпней миссис Имбер, она осталась непреклонной и продолжала упаковывать различные вещи, которые взволнованная няня забыла захватить вчера, — рубашку, которую Венеция шила для Обри, и ее плетеное кружево, найденное в корзинке для шитья вместе с иголками, нитками, ножницами, серебряным паперстком и комком воска. Венеция сама уложила все это, завернув в салфетку, и решила отвезти в Прайори.

Выполнить просьбы Обри было еще более трудной задачей, так как он требовал не только простые вещи вроде бумаги и карандашей, но и изрядное число книг. Обри сказал сестре, что она найдет «Федона» на его письменном столе в библиотеке, и книга действительно оказалась там, но «Гая Мэннеринга»[14]«Гай Мэннеринг» — роман Вальтера Скотта. удалось обнаружить лишь после долгих поисков, так как усердная горничная, чью аккуратность оскорблял вид открытой книги на стуле, засунула ее на полку, где стояли учебники и словари. С Вергилием не возникло проблем — Обри просил «Энеиду», а вот с Горацием было потруднее, так как Венеция не могла вспомнить, какой том нужен брату — «Оды», «Сатиры» или «Послания». В конце концов она взяла все три, и Риббл отнес книги в поджидающий тильбюри, передав их Финглу, конюху средних лет, который бодро заметил, что науки доведут мастера Обри до воспаления мозга.

Чувствуя, что оказалась достойной звания сестры ученого мужа, Венеция поехала в Прайори, где ее надежды на похвалы быстро рассеялись.

— Ты могла не привозить книги, — заявил Обри. — У Деймрела великолепная библиотека — достаточно большая, чтобы нуждаться в каталоге. Вчера вечером он разыскал его по моей просьбе и принес все нужные книги. При виде этих богатств я предупредил его, что ему будет нелегко от меня отделаться, и он любезно позволил мне брать любые книги, какие захочу. А, это вы, Фингл? Доброе утро. Вы уже посмотрели на Руфуса? Им занимается конюх лорда Деймрела, но я подумал, что вы сами захотите взглянуть на его переднюю ногу. Нет, не оставляйте эти книги — оказалось, что они мне не нужны.

— Скверный мальчишка! — упрекнула брата Венеция, наклонившись, чтобы поцеловать его в лоб. — Мне понадобилось полчаса, чтобы найти «Гая Мэннеринга», и я привезла всего Горация, так как не помнила, какой том ты просил!

— Ну и глупо, — улыбнулся Обри. — Хотя, пожалуй, я оставлю «Гая Мэннеринга» на случай, если мне захочется почитать ночью.

Взяв книгу из стопки, которую все еще держал Фингл, Венеция кивком отпустила конюха. Веселые огоньки в ее глазах побудили того выразительно возвести очи горе.

— Как ты спал? — спросила Венеция у брата.

— Сносно, — ответил Обри.

— Неправда. Насколько мне известно, ты с презрением отверг маковый сироп, который заботливо принесла няня.

— После лауданума, который дал мне Деймрел? Еще бы! Он согласился, что мне лучше обойтись без сиропа, поэтому няня отправилась спать надувшись, чему я был искренне рад. Деймрел принес шахматы, и мы сыграли несколько партий. Он здорово играет — я смог выиграть только один раз. Потом мы заговорились далеко за полночь. Ты знаешь, что Деймрел читал античных авторов? Он учился в Оксфорде — говорит, будто позабыл все, что знал, но это чушь. Думаю, он получил отличное образование. Деймрел бывал в Греции и рассказал мне много интересного! Далеко до него парню, который в прошлом году гостил у Эпперсеттов и смог рассказать о Греции лишь то, что не мог пить тамошнее вино из-за привкуса смолы и что его едва не съели клопы.

— Значит, ты интересно провел вечер?

— Да, если бы не чертова нога. Но не свались с лошади, не познакомился бы с Деймрелом, так что ни о чем не жалею.

— Должно быть, приятно поговорить с человеком, которого интересует то же, что и тебя, — заметила Венеция.

— Конечно, — согласился Обри. — Тем более, что Деймрел, в отличие от некоторых, не спрашивал меня дюжину раз в час, как я себя чувствую или не нужна ли мне еще одна подушка. Я имею в виду не тебя, а няню, которая даже святого выведет из себя. Лучше бы ты ее не привозила. Марстон может сделать для меня все необходимое, при этом не действуя мне на нервы.

— Но няня ни за что бы не осталась дома. Ответь мне только один раз, как ты себя чувствуешь, и, клянусь, больше не стану об этом спрашивать.

— Со мной все в порядке, — кратко ответил Обри. Венеция ничего не сказала, и он усмехнулся: — Если хочешь знать, я чувствую себя мерзко — как будто у меня вывихнуты все суставы! Но Бентуорт уверяет, что это не так и что боли скоро пройдут. Задержись немного, давай сыграем в пикет. По-моему, карты на том столе.

Венеция была удовлетворена, хотя, когда она вошла в комнату, Обри показался ей бледным и изможденным. Однако падение с лошади должно было тяжело подействовать на физически слабого юношу, но он не пребывал в раздраженном состоянии — а это случалось с ним довольно часто, — следовательно, ему удалось избежать серьезных повреждений. Когда пришла няня, чтобы положить свежий компресс на распухшую лодыжку, Венеция сразу поняла, что та тоже оптимистически смотрит на состояние Обри, и это ее еще сильнее приободрило. Няня могла проявлять досадное отсутствие такта в отношении Обри, но она знала о его здоровье больше, чем кто-либо другой, и если, имея за плечами годы опыта, ворчала на своего подопечного, а не утешала его, то сестре было не о чем беспокоиться.

Вскоре в комнату вошел Марстон со стаканом молока для больного, и Венеция, уведя няню в соседнюю гардеробную и закрыв дверь, сказала:

— Вы же знаете его! Если Обри подумает, что нас интересует, будет он пить молоко или нет, то не притронется к нему, чтобы научить нас не обращаться с ним как с ребенком.

— Да, — с горечью отозвалась няня. — Он делает все, что говорят ему Марстон и его лордство, как будто это они заботились о нем со дня рождения! Так как я не приношу никакой пользы, то могла бы смело уехать домой, доставив тем самым удовольствие его лордству.

— Он пытался вас отослать? — удивленно спросила Венеция.

— Нет, и надеюсь, он понимает, что ему это не удастся. Но мастеру Обри я сказала, что если он предпочитает, чтобы за ним ухаживал Mapстон, то соберу вещи и уеду — прошлой ночью он был так возбужден, что любого мог вывести из себя. Однако его лордству незачем было напоминать мне, что вы не сможете приезжать сюда, если меня здесь не будет. Я отлично это знаю, и лучше бы вам и впрямь сюда не являться, мисс Венеция! По-моему, мастеру Обри все равно, приходят к нему или нет, пока он может лежать в кровати с кучей нехристианских книг и болтать с его лордством о своих скверных языческих богах!

— Будь Обри болен по-настоящему, вы бы ему очень скоро понадобились, — утешила ее Венеция. — Все дело в том, что он сейчас в таком возрасте, когда перестал быть ребенком, но еще не стал мужчиной, поэтому ревностно оберегает свое достоинство. Помните, как нелюбезен был с вами Конуэй в таком возрасте? А когда он вернулся из Испании, то уже не заботился, балуете вы его или браните.

Так как Конуэй безраздельно владел сердцем няни, она бы ни за что на свете не признала, что он не всегда вел себя образцово, но она обнаружила, что его лордство говорит о мастере Обри примерно то же, что и Венеция. Она добавила, что никто лучше его не понял ту ненависть, которую питает мастер Обри к своему увечью, и его страстное желание выглядеть таким же здоровым и независимым, как его более удачливые сверстники. Это заявление дало Венеции попять, что его лордство имеет солидный опыт в обращении с пожилыми, враждебно настроенными женщинами.

Деймрел, несомненно, преуспел в умиротворении няни. Она могла возмущаться, что Обри предпочитает его общество, но была не в состоянии негодовать на человека, который, помимо забот об удобствах ее подопечного, смог поддерживать в нем бодрость при обстоятельствах, которые легко могли повергнуть его в мрачное и раздраженное состояние.

— Я не из тех, кто смотрит на грех сквозь пальцы, мисс Венеция, — сурово промолвила няня, — но не привыкла отрицать и достоинства. Должна признать, что его лордство не мог добрее относиться к мастеру Обри, будь он самим преподобным мистером Эпперсеттом. — После внутренней борьбы она добавила: — И хотя он без нужды напомнил мне о моих обязанностях в отношении вас, мисс Венеция, это был признак вежливости, которого я никак от него не ожидала. Нельзя утверждать, что Господь не будет к нему милосерден, если он оставит дурные привычки, но, как я часто говорила вам, мисс, грешным далеко до спасения.

Несмотря на пессимистический вывод, Венеция была обрадована, что няня смирилась с ее пребыванием под нечестивым кровом. Когда она сообщила Обри о разговоре, он заметил, что няня, очевидно, подобрела из-за поездки Деймрела в Терек купить корпию.

— Вообще-то Деймрел поехал по своим делам, но, когда няня стала бормотать насчет корпии для моей лодыжки, он сказал, что купит ее в Тереке, и она вбила себе в голову, будто он отправился туда исключительно по этой причине. Уверяю тебя, до тех пор она не говорила о его доброте, а уверяла, что он смеялся в церкви.

— Не может быть! — испуганно воскликнула Венеция.

— Так утверждает няня. Не знаешь, откуда это исходит? Мы с Деймрелом так и не поняли, как ни ломали голову.

— Значит, ты рассказал об этом Деймрелу?

— Конечно рассказал! Я знал, что он не рассердится из-за слов няни.

— Думаю, его это рассмешило, — улыбнулась Венеция. — Когда он уехал в Терек?

— Очень рано. Кстати, просил тебе передать, что должен уехать и надеется, что ты его извинишь. Совсем об этом забыл! Впрочем, это не важно — обычная вежливость. Деймрел рассчитывал вернуться к полудню и полагал, что ты его дождешься. Пожалуйста, Венеция, посмотри, не лежит ли на том столе Титлер. Няня, должно быть, передвинула его, когда перевязывала мне лодыжку. Я как раз его читал и отложил, когда ты вошла. Она не может подойти ко мне, чтобы не напакостить! «Эссе о принципах перевода» — да, спасибо. Именно эта книга, спасибо!

— Думаю, ты не будешь возражать, если я немного пройдусь по саду, — сказала Венеция, передавая брату книгу и наблюдая, как он ищет нужную страницу.

— Да, иди, — рассеянно отозвался Обри. — Скоро они начнут пичкать меня едой, а я хочу успеть дочитать.

Венеция рассмеялась и собиралась выйти, когда в дверь постучали и Имбер доложил о мистере Ярдли.

— Что?! — отнюдь не радостно воскликнул Обри.

В комнату вошел Эдуард. На его лице было написано неодобрение.

— Рад, что ты выглядишь крепче, чем я ожидал, Обри, — сказал он и добавил, пожимая руку Венеции: — Какая неприятная история! Я ничего не знал о происшедшем, пока Риббл не рассказал мне полчаса назад. Никогда в жизни я не был настолько шокирован!

— Шокирован тем, что я упал с лошади? — осведомился Обри. — Не говорите вздор, Эдуард!

Но лицо Эдуарда оставалось напряженным. Он не преувеличивал, так как действительно был глубоко шокирован. Эдуард приехал в Андершо в счастливом неведении, но узнал о несчастном случае с Обри, а Риббл вдобавок огорошил его известием, что Обри лежит в доме Деймрела и что за ним ухаживает не только няня, но и сестра. Чудовищность этой ситуации повергла его в ужас, и, даже уяснив, что Венеция не почует в Прайори, он не мог представить себе более страшной катастрофы (быть может, за исключением смерти Обри), чем ее пребывание в обществе распутника, чей образ жизни годами ужасал весь Норт-Райдинг. По мнению Эдуарда, такое положение было чревато многими бедами, самой страшной из которых была возможность, что Деймрел примет ее неопытность, приведшую к опрометчивому поступку, за дерзость распутницы и нанесет ей нестерпимое оскорбление.

Будучи здравомыслящим человеком, Эдуард не счел Деймрела настолько безрассудным или до такой степени погрязшим во зле, чтобы попытаться соблазнить добродетельную девушку благородного происхождения, но опасался, как бы доверчивое поведение Венеции, всегда порицаемое им, не внушило Деймрелу уверенность, будто она поощряет его ухаживания, а странные обстоятельства ее жизни не заставили его подумать, что у нее нет других защитников, кроме увечного мальчика.

Эдуард ясно представлял свой долг. И, даже понимая, что его исполнение чревато последствиями, противными человеку, обладающему чувствительностью и вкусом, не собирался отступать. Он отправился в Прайори, побуждаемый не столько духом рыцарства, с которым выполнял бы подобную задачу Освальд Денни, а решимостью трезвомыслящего человека защитить репутацию леди, которую избрал себе в жены. Эдуард надеялся растолковать ей все неприличие подобной ситуации, а в случае неудачи — заставить Деймрела понять истинные обстоятельства жизни Венеции. Это предприятие не могло выглядеть привлекательным для человека, гордившегося своей размеренной и упорядоченной жизнью, а если Деймрел был так равнодушен к общественному мнению, как о нем говорили, могло вовлечь Эдуарда в скандал, которого он всеми силами стремился избежать. Эдуард отнюдь не испытывал недостатка в храбрости, но не имел ни малейшего желания, каковыми бы ни были оскорбления Деймрела, встречаться с ним рано утром на расстоянии двадцати ярдов с пистолетом в руке. Если такое случится, то потому, что беспечность Обри и неосторожность Венеции поставят его в положение, когда у него, как у человека чести, не останется пути к отступлению.

Следовательно, Эдуард скакал из Андершо в Прайори не с романтическим пылом, а с чувством глубокого возмущения, которое, будучи сдерживаемым, не только не уменьшалось, а, напротив, усиливалось.

Его прибытие почти совпало с возвращением Деймрела из Терека. Когда Эдуард спешился, Деймрел вышел из-за угла дома со стороны конюшен, с хлыстом и пакетом под мышкой, на ходу стягивая перчатки. При виде Эдуарда он с удивленным видом остановился, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга — Эдуард с подозрением, а Деймрел с усмешкой. Когда Деймрел вопрошающе приподнял бровь, Эдуард чопорно осведомился:

— Полагаю, вы лорд Деймрел?

Это оказались единственные отрепетированные слова, которые ему было суждено произнести. Далее встреча развивалась совсем не так, как он рассчитывал. Деймрел шагнул вперед и ответил:

— Да, я Деймрел, но боюсь, у вас преимущество передо мной. Я лишь могу догадаться, что вы друг молодого Лэниона. Здравствуйте.

Он улыбнулся и протянул руку. Вынужденному обменяться с ним рукопожатиями Эдуарду пришлось отказаться после этого дружеского жеста от формального тона, которого он собирался придерживаться.

— Здравствуйте, — вежливо отозвался Эдуард. — Ваше лордство догадались правильно — я друг Обри Лэниона и, можно сказать, давний друг его семьи. Не ожидаю, что мое имя вам известно, — я Эдуард Ярдли из Незерфолда.

Он ошибся. Деймрел нахмурился, но через мгновение чело его прояснилось.

— Ваша земля лежит в нескольких милях от юго-западной границы моего поместья? — спросил он. — Да, очевидно, так оно и есть. Льщу себя надеждой, что мое знакомство с соседями успешно развивается. Вы навещали Обри?

— Я только что приехал из Андершо, милорд, где дворецкий сообщил мне о несчастном случае с Обри. Он сказал мне, что мисс Лэнион тоже здесь.

— В самом деле? — равнодушно произнес Деймрел. — Меня не было все утро, так что это вполне возможно. Если мисс Лэнион здесь, то она со своим братом. Могу предложить вам подняться туда.

— Благодарю вас. — Эдуард слегка поклонился. — С удовольствием, если Обри в состоянии принять посетителя.

— Думаю, это ему не повредит, — ответил Деймрел, входя в дом через открытую дверь. — Он не слишком пострадал — все кости целы. Вчера вечером я посылал за его доктором, но вряд ли сделал бы это, не поведай оп мне, что у него больной бедренный сустав. Конечно, состояние у него не лучшее, но Бентуорт вроде бы считает, что, если он проведет несколько дней в постели, можно не опасаться дурных последствий. Когда Обри ознакомился с каталогом моей библиотеки, я сразу понял, что с этим не возникнет трудностей.

В его голосе звучали веселые потки, но Эдуард отозвался вполне серьезно:

— Да, Обри постоянно погружен в книги.

Деймрел подошел к камину, дернул висящий рядом обтрепанный шнур звонка и бросил быстрый оценивающий взгляд на Эдуарда.

— Полагаю, вы слишком хорошо знакомы с ним, чтобы удивляться широте и силе его интеллекта. Я же, несколько часов просидев с ним прошлой ночью, был вынужден вовсю напрягать мой забывчивый и, увы, ленивый ум, постигая аргументы во время обсуждения различных текстов, и пришел к выводу, что парню может повредить не искалеченная нога, а распухшая от знаний голова.

— Вы считаете его таким умным? — с удивлением спросил Эдуард. — Мне он зачастую казался полностью лишенным здравого смысла. Но я совсем не книжный человек.

— Насчет здравого смысла я с вами согласен, — кивнул Деймрел.

— Ему не хватило его, чтобы воздержаться от поездки на лошади, которой он не в состоянии управлять, — с легкой улыбкой продолжал Эдуард. — Я предупреждал его, как только впервые увидел этого гнедого жеребца.

— Вы его предупреждали, но он не обратил на ваши слова внимания? — спросил Деймрел. — Вы меня удивляете!

— Обри очень избалован. Конечно, это во многом объясняется его болезнью, но ему разрешалось делать все, что заблагорассудится, — объяснил Эдуард. — Его отец, покойный сэр Франсис Лэнион, был во многих отношениях достойным, но весьма эксцентричным человеком.

— Мне говорила об этом мисс Лэнион. У меня сложилось впечатление, что он свихнулся окончательно, но мы не спорили из-за терминов.

— О мертвых не принято говорить дурно, — заметил Эдуард, — но по отношению к своим детям сэр Франсис обнаруживал почти полное отсутствие интереса и заботы. Он даже не потрудился нанять дочери компаньонку. Думаю, вы могли удивиться свободе поведения мисс Лэнион и найти странным, что ей позволяют повсюду ходить без сопровождения.

— Я бы, несомненно, удивился, если бы познакомился с ней, когда она была девочкой, — холодно отозвался Деймрел. Он обернулся, когда Имбер вошел в холл: — Имбер, это мистер Ярдли, который пришел навестить нашего больного. Проводите его наверх и передайте миссис Придди этот пакет с корпией. — Он подал знак Эдуарду следовать за дворецким и направился в один из салопов, смежных с холлом.

Эдуард стал подниматься по широкой лестнице следом за Имбером, испытывая одновременно облегчение от очевидного равнодушия Деймрела к Венеции и досаду из-за того, что от него так небрежно отделались.

Обычно Эдуард игнорировал грубость Обри, но презрительная просьба не говорить вздор настолько рассердила его, что он с трудом удержался от резкого ответа.

— Позволь напомнить тебе, Обри, — заговорил он после небольшой паузы, — что если бы ты не вел себя столь опрометчиво, то этого несчастного случая никогда бы не произошло.

— Случай в итоге оказался не таким уж несчастным, — вмешалась Венеция. — С вашей стороны было очень любезно навестить Обри.

— Я считаю несчастным любой случай, который ставит вас в неловкое положение, — промолвил Эдуард.

— Пожалуйста, не волнуйтесь из-за этого, — успокоила его Венеция. — Конечно, я предпочла бы, чтобы Обри находился дома, но могу навещать его каждый день, да и он, я уверена, совсем не хочет возвращаться домой. Деймрел очень добр к Обри и даже разрешил няне здесь распоряжаться. Вы же знаете, какой у нее характер!

— Вы очень обязаны его лордству, не отрицаю, — сухо заметил Эдуард. — Но считаю чувство благодарности злом, чреватым далеко идущими последствиями.

— Какими последствиями? Надеюсь, вы объясните мне, что имеете в виду. Единственное последствие, которое могу себе представить, — то, что у нас появился новый приятный знакомый, потому что Злой Барон оказался куда менее злым, чем его изображали сплетники.

— Я делаю скидку на вашу неопытность, Венеция, но вы не можете не понимать последствий знакомства с человеком, обладающим такой репутацией, как лорд Деймрел. Лично я не хотел бы водить с ним дружбу, а в вашем случае, который принадлежит к особенно деликатным, все возражает против подобного знакомства.

— Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?[15]Доколе ты будешь злоупотреблять нашим терпением, Каталина? (лат.) (Очевидно, из речи Цицерона против Катилины.) — свирепо пробормотал Обри. Эдуард посмотрел на него:

— Если хочешь, чтобы я понимал тебя, Обри, боюсь, тебе придется говорить по-английски. Я не претендую на ученость.

— Тогда я приведу вам цитату, которую вы в состоянии перевести. Non amo te, Sabidi![16]Не люблю тебя, Сабид! (лат.)

— Пожалуйста, Обри, не надо! — взмолилась Венеция. — Все это чепуха, из-за которой не стоит сердиться, Эдуард, как всегда, беспокоится о приличиях — и Деймрел тоже! Когда ты окончательно допек бедную няню и она пригрозила уехать, он сказал ей, что она должна остаться, дабы не навредить моей репутации. Можно подумать, что я девочка, только вышедшая из школьного возраста!

Лицо Эдуарда немного смягчилось.

— Тогда как в действительности вы степенная женщина средних лет? — с улыбкой осведомился он. — Его лордство был прав, и я не скрываю, что это улучшило мое мнение о нем. Но я хочу, чтобы вы прекратили визиты к Обри. Он не так плох, чтобы нуждаться в вашем уходе, а если вы приходите только развлекать его… Можешь возмущаться, Обри, но, по-моему, ты заслужил, чтобы тебя оставили в одиночестве. Если бы ты прислушивался к советам тех, кто старше и умнее тебя, эта неприятная ситуация никогда бы не возникла. Сочувствую твоему увечью, из-за которого это произошло, но я предупреждал тебя, чтобы ты не ездил на такой норовистой лошади, как твой гнедой, а ты…

— По-вашему, Руфус понес меня? — недовольно прервал его Обри. — Вы ошибаетесь! Это я погнал его! Я плохой наездник, но это не имеет отношения к моему увечью. Я и сам знаю, что поступил неосторожно, — нечего вдалбливать это мне в голову!

— Что ж, это похоже на признание вины, — усмехнулся Эдуард. — Я не собираюсь тебя бранить — думаю, ушибы послужат тебе лучшим уроком.

— Можете не сомневаться, — заверил его Обри. — Я никогда не осмеливался учиться у вас, Эдуард, так как вместе с вашей осторожностью мог бы приобрести и ваши руки — quod avertat Deus![17]Упаси боже! (лат.)

В этот момент в дверях появился Деймрел.

— Можно войти? — весело осведомился он. — А, здравствуйте, мисс Лэнион! — Он на мгновение встретился с Венецией взглядом и продолжил легкомысленным тоном: — Я велел Марстону принести вам поесть вместе с Обри и хотел узнать, будете ли вы пить чай, а также намерен увести вашего гостя закусить вместе со мной. — Деймрел улыбнулся Эдуарду: — Составите мне компанию, Ярдли?

— Ваше лордство весьма любезны, но я никогда не ем в этот час, — холодно отозвался Эдуард.

— Тогда выпьем по рюмочке хереса, — предложил Деймрел, не утрачивая приветливости. — Оставим нашего больного на попечение сестры и няни — тем более что миссис Придди, получив запас корпии, собирается атаковать его, вооруженная мазями, компрессами и лосьонами, так что наше присутствие здесь, дорогой сэр, становится нежелательным.

Эдуард выглядел недовольным, но, так как едва ли мог отказаться, ему пришлось откланяться.

— Да, лучше идите, Эдуард, — сказала ему Венеция. — У вас добрые намерения, я знаю, но не хочу, чтобы Обри волновался. Он еще не совсем пришел в себя, а доктор Бентуорт особенно настаивал на полном покое.

Эдуард принялся уверять ее, что не собирался волновать Обри, но страсть всех поучать не позволила ему удержаться от замечания, что Обри не прав, впадая в гнев, когда тот, кто принимает близко к сердцу его интересы, считает своим долгом его упрекнуть. Но прежде чем он добрался до половины монолога, Венеция, видя, что Обри приподнялся на локте, поспешно его прервала:

— Да-да, но это не важно! Лучше идите.

Она подтолкнула Эдуарда к двери, которую придерживал Деймрел. Эдуард намеревался предложить Венеции сопровождать ее в Андершо, но, прежде чем успел это сделать, его вывели из комнаты, и Деймрел закрыл за ним дверь, утешительно промолвив:

— Парню здорово досталось.

— Остается надеяться, что это послужит ему уроком.

— Несомненно.

Эдуард коротко усмехнулся:

— Если бы его удалось убедить, что своим несчастьем он обязан собственной глупости. Надо же поехать на лошади, которой не в состоянии управлять! По-моему, с его стороны крайне глупо ездить верхом с больной ногой.

— А много вы видели парней его возраста, которые почитали осторожность за добродетель? — спросил Деймрел.

— Я думал, что когда он узнает, каковы могли быть последствия его падения… Впрочем, Обри всегда одинаков — не терпит никакой критики и приходит в бешенство при малейшем намеке на нее. Не завидую вам!

— О, я не собираюсь его критиковать, — отозвался Деймрел. — В конце концов, у меня нет на это никакого права.

Эдуард не стал комментировать это замечание.

— Не знаю, когда мисс Лэнион намерена возвращаться в Андершо, — промолвил он, спускаясь с лестницы. — Я бы с удовольствием сопровождал ее и хотел ей это предложить.

В его голосе слышались недовольные нотки. Губы Деймрела скривились в усмешке, но он серьезно ответил:

— Боюсь, я тоже этого не знаю. Хотите, чтобы я выяснил это для вас?

— Благодарю, не стоит беспокоиться. Она не покинет Обри, пока не развеселит его, хотя ему было бы лучше без нее.

— Если вам кажется, сэр, что мисс Лэнион недостаточно сопровождения конюха, то можете чувствовать себя здесь как дома и оставаться, сколько вам угодно, — сказал Деймрел. — Я предложил бы проводить ее вместо вас, но могу не оказаться рядом, к тому же не считаю это необходимым. Однако, коль скоро вы полагаете…

— Нет-нет, не беспокойтесь! Но если с ней ее конюх, то мне незачем задерживаться. Ваше лордство очень любезны, но у меня много дел, а я и так истратил порядочно времени.

Эдуард откланялся, отказавшись от закуски, выразил благодарность хозяину дома за доброту к Обри и свою надежду, что милорд скоро избавится от обременительных обязанностей.

Деймрел вежливо выслушал его и ответил небрежным тоном, который не так давно разозлил Эдуарда:

— Обри меня не беспокоит! — Махнув рукой на прощанье, он, прежде чем Эдуард вставил ногу в стремя, вернулся в дом и снова поднялся в комнату Обри.