Онлайн чтение книги Немцы
21

Отто Грауер поднял воротник кожаной куртки и глубже натянул на уши старое кепи. С тоской и неприязнью глядел он на осеннее серо-свинцовое небо, готовое каждую минуту осыпать дождем и без того сырую землю. Зябли ноги в рваных ботинках, злой холодок крался от ног по всему телу, пальцы на руках посинели и скрючились. Он взвалил березовое полено на плечо и, пройдя с ним несколько шагов, уложил в штабель возле дороги. Работа была не особенно тяжелой, но уныло однообразной. Грауер не торопился. Когда около него не было видно никого из начальства, он присаживался к маленькому, еле тлеющему костерку и грел озябшие руки и ноги. За день надо было уложить в штабель пятнадцать кубометров дров, но обычно он выкладывал не более семи-восьми, считая, что и этого с него вполне достаточно. Однако, когда приходил однорукий Колесник, он начинал препираться с ним и доказывать, что дров выложено гораздо больше.

— Где больше-то, еловая твоя голова? — возмущался Колесник. — Восьми метров не склал, а рядишься, как на базаре.

— Десять, Ваня, десять, — заискивающе говорил Грауер. — Дай, Ваня, мне талончик сегодня.

— Поди ты к лешему! — добродушно огрызался Колесник, но иногда талон давал.

Колесник был простоватый, душевный молодой мужик. Он хоть и пришел с фронта без правой руки, интернированных немцев не обижал, объясняя это тем, что и так много фрицев укокошил, а беспомощного и болезненного на вид Грауера даже жалел, хотя и полу чил предупреждение от Лаптева глядеть за этим немцем в оба. Он поставил его работать на видном месте, недалеко от барака, у самой дороги, где грузились дровами машины, и несколько раз в день приходил посмотреть на Грауера. Немец сносно говорил по-русски, и ему нетрудно было расположить Колесника в свою пользу. Он постарался в самых ярких красках обрисовать, как жестоко и несправедливо с ним поступили.

— Я коммунист, очень старый коммунист, — рассказывал он. — Зачем я сидел в тюрьма? Чтобы таскать этот дрова? Мой молодость прошел в борьбе, а теперь я умирайт, как собака…

— Что ты, обойдется все, — утешал его Колесник. — Глядишь, отправят вас всех домой. Еще поживешь, Ота!

— Зачем жить, когда растоптан идеаль?.. Грязный люди оклеветал меня, а ваш официри поверил. Но еще они будут видеть, что Отто Грауер — честный человек. Он будет работать!

— Во-во, вали, работай! — радовался Колесник. — Это для нас первый знак, если человек работает, старается. Вкалывай, Ота, докажи свою правоту!

Первое время Грауер старался. Целый день как маятник он бегал с поленом на плече, выкладывая штабель. Когда приезжала машина, бросался нагружать. Но с наступлением зимы совсем ослабел — от тяжелых бревен болела спина, мерзли руки, а ноги к вечеру совсем не слушались.

Маленькая, бренчащая машина прикатила в лесосеку, когда уже смеркалось. Из кабины вылез незнакомый шофер в ватнике, перепачканном машинным маслом. Приглядевшись, Грауер с изумлением узнал Ландхарта. Тот сначала откинул капот и порылся во внутренностях машины, потом вместе со всеми принялся нагружать машину дровами. Грауер подошел и тронул его за рукав.

— Здравствуйте, Генрих, неужели это вы?

Ландхарт обернулся и сначала даже не узнал Грауера. В бабьем платке, повязанном поверх драного кепи, с заострившимся синим носом на обветренном лице, бывший лагеркомендант выглядел постаревшим лет на двадцать. Грауер сгорбился и стал как будто даже ниже ростом.

— Да, я сильно ослабел за последнее время, — сказал Грауер, словно угадав его мысли, а затем доверительно сообщил: — Здесь плохо кормят.

Ландхарт знал, что Грауер врет, но бывший лагеркомендант показался ему таким жалким, что он вытащил из бокового кармана завернутый в газету небольшой кусок черного хлеба и протянул его Грауеру. Тот взял хлеб и униженно поблагодарил.

Когда машина уехала, Грауер долго сидел у костра в мрачной задумчивости.

— Что же ты, седой мерин, вовсе нынче ничего не наработал? — укоризненно спросил Колесник, оглядывая жидкий штабель, сложенный Грауером. — Что-то ты, Ота, совсем опаскудился!

— Отто капут, — посиневшими губами ответил Грауер. — Я больной, Ваня…

— Так бы и говорил, что больной. Аида в барак, будь ты неладен!

На следующее утро Грауер не встал. Он лежал скорчившись и даже не поднял головы, когда все стали собираться на работу.

— Что, господин бывший лагеркомендант, заболел, что ли? — насмешливо спросил Раннер. — Эй, Рудольф, подними-ка его!

— Руки не хочу марать, — отозвался Штребль. Губы у Грауера дрогнули, но он промолчал. Колесник подошел, посмотрел на него и махнул рукой.

— Пусть лежит, лешак его понеси! На днях Тамара Васильевна воротится, она с ним разберется. Эй, Ота, порошки, вот, прими от грыба. Может, получшает.

— Спасибо, — прошелестел Грауер, из глаз его выкатились две слезы и упали на руку Колесника, подававшего ему лекарство.

Тамара вернулась в лес по санному пути.

— Здравствуйте! — весело сказала она, входя рано утром в барак. — Вот я и вернулась.

— Здравствуйте, фройлейн Тамара! — хором ответили немцы.

— Ну здорово, дикое племя! — пробасил Влас Петрович, вваливаясь следом. — Как вы тут живы-здоровы, варнаки?

Девушка села к печке, грея озябшие руки. Немцы наперебой сообщали ей новости, но она искала глазами Штребля.

— А ты что же молчишь, староста? — спросила она по-немецки.

— Все в порядке, фройлейн Тамара, — смущенно ответил Штребль. — Вы, конечно, останетесь у нас? Я могу снова приступить к своей работе?

— Не спеши, сначала мне все покажешь. Лесорубы отправились на работу, а Тамара стала просматривать отчеты, сделанные Штреблем.

— Это ты писал по-русски?

— Я, фройлейн. Можно что-нибудь разобрать?

— Можно, — улыбнулась она. — Теперь пойдем сходим в лесосеку.

Они шли рядом. Штребль так сильно волновался, что у него дрожали руки. Он показал Тамаре чисто вырубленную делянку, аккуратные штабели дров у дороги, новую прорубленную трассу для машин. Тут же стояли сделанные им самим огромные тракторные сани.

— Плохо, что мало снегу, — деловито сказала Тамара. — Не сможем вывезти… Что ты так смотришь на меня? Забыл?

— Не было дня, чтобы я не думал о вас, — неожиданно пробормотал Штребль и еще больше смутился.

Тамара отвернулась, пытаясь скрыть свою радость, и быстро зашагала дальше.

На другой день Штребль вышел рубить лес. К трем часам дня он выполнил норму и насвистывая вернулся в барак. Развалился на койке и стал ждать ужина. В бараке было тепло и чисто, в печи потрескивали дрова. За окнами сгущались сумерки, лесорубы один за другим возвращались, а Тамары все не было. Стемнело совсем. Ждать ее было уже невмоготу, Штребль вскочил, поспешно оделся и побежал на делянку. Он нашел ее у дороги, где она замеряла натралеванные дрова. Шел мелкий, мокроватый снежок. Спина и шапка у Тамары были белые.

— Фройлейн Тамара, вы похожи на прекрасную лесную фею из сказки, но почему вы не позвали меня помочь вам? — спросил Штребль, и в голосе его звучала такая нежность, что Тамара потупилась и тихо ответила:

— Зачем? Отдыхай, ты же целый день работал.

— Простите меня, я должен был сам догадаться, что вам нужна моя помощь.

Тамара молча подала ему молоток с клеймом. Он стал стучать по мерзлым поленьям.

Они вернулись в барак, когда все уже отужинали. Штребль сразу же поймал на себе быстрый ревнивый взгляд Розы, но сделал вид, что ничего не заметил. Он стряхнул снег с ватника, разделся и устало сел за стол. Роза молча поставила перед ним еду. Он не поднял глаз.

Тамара приготовила себе постель в конторке, где обычно спали Роза и Мария. Откуда же ей было знать, что Штребль по ночам приходит сюда к Розе, а Мария перебирается в женскую часть барака?

Роза совсем расстроилась. Легли поздно. Тамара что-то рассказывала, но она ее почти не слушала, только растерянно улыбалась и кивала головой невпопад.

Утром, сидя в конторке за бумагами, Тамара услышала женский голос, который жалобно спросил кого-то:

— Когда же ты теперь придешь ко мне?

— Ты что, с ума сошла? Ведь здесь же фройлейн Тамара.

Тамара насторожилась.

— Может, мне можно прийти к тебе? Я никому не помешаю, — сказала женщина и Тамара догадалась, что это Роза.

— Это невозможно, — ответил еле слышно сердитый мужской голос.

— Ты меня совсем не любишь, Руди!

Вечером, даже не дождавшись, когда освободятся лошади, Тамара пешком ушла домой.

Колесник, которого теперь сменил в лесу Влас Петрович, уходя, сказал Тамаре:

— Ты, Васильевна, Оту моего не шибко обижай. Слабый он, да и староват. Все старые будем, куда денешься…

— Я и не собиралась его обижать, — отозвалась Тамара.

Несколько дней она искоса наблюдала за Грауером, он заметил это и из кожи вон лез, чтобы ей понравиться, из последних сил таскал здоровенные промерзшие чурки. Тамара, оценив такое рвение, решила даже дать ему талон на дополнительный обед.

— Я слышал о вас много хорошего, фройлейн, — сказал ей сразу же заискивающе заулыбавшийся Грауер. — Теперь я и сам убедился, как вы добры.

— Никакой тут доброты нету, — буркнула она.

Грауер догадывался, что девушка относится к нему настороженно, но не терял надежды и ее расположить в свою пользу. Отчасти ему это удалось: она категорически запретила другим немцам третировать и высмеивать бывшего старосту лагеря. Это ободрило Грауера. Он благодарно смотрел на Тамару, постоянно вертелся возле нее, предлагая то помочь клеймить дрова, то починить что-нибудь, то научить ее немецкому языку. Штребля это приводило в бешенство.

— Что этот старый пес все время крутится около фройлейн Тамары? — злился он. — Я ему последние зубы пересчитаю!

Грауер тоже терпеть не мог Штребля: слишком уж этот полукровка задавался, изображал из себя трудягу, а сам только и думал, как бы заработать лишний талон и набить свое ненасытное брюхо. Но главное Грауера раздражало то, что Штребль пользовался успехом у женщин. Глупая гусыня Роза Боден не сводила с него влюбленных глаз, и даже хорошенькая русская фройлейн явно посматривала на Штребля с интересом. Наблюдать это Грауеру, особенно с тех пор как его разжаловали из старост и немки перестали воспринимать его как мужчину, было просто невыносимо. Открыто выказывать свою неприязнь к Штреблю у него уже не было сил — он побаивался этого крепкого молодого парня, поэтому Грауер действовал исподтишка.

— Новый хауптман такой умный, интеллигентный человек! Как это он решился доверить должность старосты этому карьеристу и распутнику Штреблю? — заявил он Тамаре, когда она вечером замеряла сложенные им дрова.

— Почему же это он карьерист? — сурово спросила она.

— Вы не знаете этого человека! Это известный в Решице гуляка и дебошир, завсегдатай нахтлокалей…

— А это что такое?

— Это такой дом, фройлейн, где мужчина за деньги может делать с женщиной все что угодно, — захихикал Грауер.

— Мне это не интересно, — вспыхнув, бросила Тамара.

Но тут Грауер просчитался: думал войти в доверие к девушке, а получилось наоборот. Слова этого мерзкого старикашки вызвали у Тамары такое чувство стыда и брезгливости, что при встрече с ним она невольно отворачивалась, боясь вновь услышать какую-нибудь гадость. Грауер пал духом. Рушились его последние надежды заслужить авторитет у русских и получить хоть какое-то преимущество перед другими немцами. Работа стала ему еще более ненавистна.

А холода все усиливались. Снега было мало, а морозы доходили до тридцати градусов. Утром, выходя из барака, Грауер чувствовал, как задыхается от колкого морозного воздуха. Закутанные, выползали из барака лесорубы, разбредались по лесу и сейчас же разжигали костры. Все жались поближе к огню и порой никак не могли взяться за работу. Особенно страдал от холода Грауер, потерявший к жизни всяческий интерес. Если его прогоняли в одном месте, он плелся к другому костру, мелко дрожа и беззвучно шевеля губами. Он подставлял посиневшие, костлявые руки прямо под языки пламени.

— Ахтунг! — закричал Штребль, заметивший бывшего лагеркоменданта у костерка прямо на делянке, куда валили сосны. — Грауер! Идите отсюда, вас деревом убьет!

Грауер издал слабый звук, но с места не сдвинулся. Штребль бросил пилу и пошел к нему.

— Чтобы не мерзнуть, вы бы лучше работали, а не прожигали брюки, отнятые у покойника, — язвительно сказал он.

Взгляды их встретились, и в глазах бывшего лагер-коменданта Штребль прочел полное отчаяние. Мгновение он колебался, но потом безжалостно произнес:

— Ну что, теперь тебе, наверное, не до женщин? Помнишь, как издевался над нами?

Вечером, когда лесорубы собрались на ужин, Грауера среди них не оказалось. Тамара тревожно поглядывала на дверь.

— Пойду поищу его, — Штребль неохотно поднялся. — Уж не замерз ли наш геноссе Грауер?

Он нашел Грауера у потухшего, запорошенного снегом костра. Грауер сидел неподвижно, прислонившись спиной к большому обгорелому пню. Штребль тронул его за плечо и заглянул в лицо. Глаза были закрыты, на носу и на щеках не таяли снежинки. Штребль взвалил на плечо негнущееся тело, неожиданно тяжелое, и потащил в барак.

Все испуганно отпрянули, когда он свалил с плеча тело Грауера и оно глухо стукнулось об пол. Влас Петрович, матерясь последними словами, бросился было растирать снегом посиневшее твердое тело, но Раннер остановил его, указав на руки Грауера.

— Черный, — сказал он спокойно. — Давно умирайт.

Вечер и ночь покойник лежал в сенях, накрытый старым одеялом. Перепуганные немки заперлись на своей половине на крючок, и ни одна не отважилась выйти в сени до утра. Днем приехал Лаптев вместе с докторшей и распорядился закопать Грауера в лесу. Сутки жгли огромный костер, чтобы оттаять землю и выкопать могилу.