Онлайн чтение книги О дереве судят по плодам
ЛИВЕНЬ

Горы хмурились. Сумеречная мгла пала на Гаурдакскую долину, над которой сгрудились лиловато-серые облака. К вечеру огненная ветка молнии прожгла тучи, и вслед за этим над горами и долиной с чудовищным треском раскололось небо, из края в край прогромыхал гром.

Пошел дождь. Сперва робко, почти неслышно. Потом — все сильней, все быстрей. Вскоре он перешел в ливень. На улицах поселка вскипели бурные потоки и хлынули к подножью горы, в широкий сухой каньон, в котором бурлила и пенилась темная вода.

Ливень в горах!.. Это рождает паводок, имя которому — сель. Бывает он нечасто и длится недолго, но стихийная сила его страшна своей стремительностью, дикой слепой яростью. Во время селя гудят и грохочут ущелья, по которым со скоростью курьерского поезда мчится могучий поток. Он может сокрушить любую преграду: вырвать дерево, опрокинуть автомашину, сорвать палатку, снести мост, повалить металлическую опору.

Владимиру Седлецкому самому еще ни разу не приходилось встречаться с селем. Но рассказы, слышанные от старых геологов, произвели на него глубокое впечатление.

…Приникнув к окну, Владимир вглядывался в непроницаемую темень. Ему казалось, что кто-то невидимый стоит во дворе и плещет в окно из полного ведра. Несколько раз прокатывался гром и сильно вспыхивала молния. В течение секунды Седлецкому удавалось увидеть и струи дождя, и мокрые крыши домов, и черный бурлящий каньон в низине.

Владимир ждал, что вот-вот ливень перестанет или, по крайней мере, сбавит свою силу и тогда можно лечь и спокойно уснуть. Но ливень не затихал. Наоборот, он припустился еще дружней и гуще. Вместе с этим в сознании Владимира росла тревога и… решимость уйти из дома. Уйти сейчас же, немедленно…

Жена неслышно лежала на кровати. «Наверное, спит», — подумал Седлецкий и на цыпочках вышел в коридор. Стараясь не шуметь, надел сапоги, плащ и только хотел было повернуться к двери, почувствовал, что в его плащ крепко вцепилась жена.

— Ты сумасшедший, Вовка! Куда ты?! — Почему-то шепотом, словно боясь кого-то разбудить, произнесла она.

— Отпусти плащ, — глухо приказал Владимир и попробовал отстранить от себя жену — невысокую, с виду хрупкую молодую женщину.

— Ни за что… Умру, но не отпущу, — волнуясь, сказала она. — Ты погляди, что делается на дворе — пропадешь, — голос жены дрожал, на глазах навернулись слезы.

— Нонна! Только ты меня можешь понять, — сказал Владимир. — Разве можно оставить людей в беде? Надо прорваться к десятой и помочь… Понимаешь, там же Бегкул, бригада. Не зная что с ним, я с ума сойду.

— Нет! И не думай о поездке… Это мальчишество!

— А сидеть дома? Это, по-твоему, что? По-моему, это подлость! — Он рывком открыл дверь и сбежал по лестнице.

Седлецкий обошел всех шоферов в экспедиции и каждого упрашивал поехать на буровую. Но никто не согласился. Примерно через час Седлецкий вернулся назад, промокший, заляпанный грязью, злой. Он сел в кресло и, не сомкнув глаз, просидел до утра.

…Владимир Седлецкий и Бекгул Алимов знали друг друга уже четыре года. Высокий и стройный атлет Седлецкий с первой же встречи пришелся по душе буровому мастеру. В главном геологе нравились доброе сердце, смелость и обширные знания геологии. Правда, Бекгула немного смущали очки на коротком, по-мальчишески вздернутом носу Владимира. «Такой молодой и уже — в очках», — с сожалением думал Алимов. Однако очки не помешали Алимову разглядеть синеватый цвет небольших умных глаз Владимира. «Как склоны Айри-Баба в ясную погоду», — каждый раз отмечал он про себя при встрече с Седлецким.

Владимир — сын геолога. Свою профессию выбрал по совету отца — талантливого ученика знаменитых академиков Ферсмана и Обручева. К отцу он был привязан с самого детства. Любил его и гордился им, считал его самым близким наставником и другом. Видел отца редко, урывками. За многие годы геологических странствий Седлецкий-старший исходил, исколесил и облетал всю страну, написал сотни научных работ, сделал крупные открытия. Профессор не бывал дома по году и больше. Жажда поиска, новых открытий надолго разлучала с семьей.

Зато, когда он возвращался в родной Ростов, истосковавшийся по дому, усталый, — для всей семьи наступал праздник. Из своих поездок Иван Дмитриевич всегда привозил незнакомые запахи тех мест, где бывала его экспедиция, где ставил походную палатку. Володя не переставал удивляться стойкости этих запахов — они не выветривались даже за время обратной дороги. Ими буквально пропитывалось все: меховая куртка отца, шуба, плащ, шапка, сапоги, волосы. Это были запахи таежных лесов, полынной степи, альпийских лугов. Иногда профессор приезжал сильно загорелый, пропахший солнечным соленым ветром. Значит, разведку вел на морском берегу.

В кругу семьи профессор подробно и занимательно рассказывал о своих поездках, геологических находках, встрече с дикими зверями, об изумительных цветах, о своих экспедиционных приключениях.

Слушая отца, Володя мечтал о том, чтобы когда-нибудь и самому испытать то же самое.

После окончания средней школы Володя поступил на геологический факультет Ростовского университета. И та жажда поиска, далеких странствований, что томила и жгла всю жизнь профессора, как эстафета, передалась сыну. За пять лет учебы в университете он успел побывать в Якутии, Крыму, на Кавказе и во многих районах европейской части Союза.

Но неизведанных земель еще больше. Вот, например, Туркмения. Что это за страна такая? Хорошо бы побывать здесь… Ведь он ни разу в жизни не видел пустыни, желтого моря сыпучих песков, не знал силы беспощадного солнца.

Университет закончен, и Седлецкий приезжает в Туркмению, в Гаурдак, где базировалась Кугитангская геологоразведочная экспедиция. Двадцать тысяч квадратных километров — на такой площади экспедиция ведет разведку полезных ископаемых. Тут, как говорят геологи, на небольшом «пятачке» расположено восемнадцать перспективных структур на нефть и газ. Здесь же сосредоточены огромные запасы серы, калийной и поваренной солей, целебной воды. А как контрастны ландшафты! Пустыня и горы, сухие, выжженные солнцем лощины и благоухающие запахом цветов, заросшие ежевикой, диким виноградом, орехом, грушей, травами, живописные распадки, где шумят водопады и легкой тенью проносятся стада архаров.

В Гаурдаке Седлецкого вначале назначают на должность техника-геолога, а потом главным геологом экспедиции. Настали будни напряженного труда: бесконечные поездки по буровым, анализ геологического материала, знакомство с людьми. Людьми!.. Сколько среди них оказалось замечательных энтузиастов, бесстрашных и умных, заслуживших славу первооткрывателей несметных богатств Гаурдака! Это — начальники партий, геологи-ветераны Евгений Парникель, Николай Поддубный, а среди бурильщиков — старший буровой мастер Бекгул Алимов.

С этим мастером у Владимира сложились не совсем обычные отношения. Для него Алимов был скорее всего товарищ, друг, чем подчиненный. А Бекгул в Седлецком не чувствовал начальника и относился к нему, как к старшему брату. Эта уважительность проявлялась в безукоризненной работе бригады и Бекгула Алимова, самого опытного бурильщика в экспедиции.

Приезжая на буровую, главный геолог после обычного приветствия дружески справлялся:

— Чай есть, Бекгул?

— Сейчас будет, Владимир Иванович! — весело отвечал Алимов и шел ставить на глиняный очаг закопченный узкогорлый чайник — тунче. Пока готовился чай, главный геолог наблюдал за работой бурильного станка, пробегал глазами вахтенный журнал и, убедившись, что с графиком проходки все в порядке, подходил к ящикам с керном и долго его разглядывал.

После этого прямо на свежем воздухе, возле походных домиков, пили чай «по-фронтовому». Кипяток Седлецкому наливали в алюминиевую кружку, который долго не остывал. Это чаепитие неизменно навевало на Владимира воспоминания о восхождении на горные вершины. И виделось всегда примерно одно и то же. Солнце. Искристый перелив снегов. От высоты слегка кружится голова. В ветвях можжевельника сипло посвистывает ветер. Он бросает в лицо сладкий арчовый дымок и пресный запах снега. Хорошо! Вокруг — незабываемая красота заснеженных хребтов, складчатые склоны и извивающийся мрак таинственных ущелий, над которыми, покачиваясь, осторожно текут дымчатые облака. А в руках — кружка душистого чая.

Вот так же сиживали за кружкой чая Седлецкий и Бекгул Алимов. Бекгул рассказывал о себе, о своей семье. Главный геолог слушал, и постепенно жизнь бурового мастера стала ему такой же знакомой, как своя.

Бекгул Алимов родился в долине Кугитанг-Тау, в селе Базар-Тепе. Отец был колхозным поливальщиком, но потом со всем семейством переехал в Гаурдак.

В годы войны Бекгул разделил судьбу многих своих сверстников: еще подростком пошел работать. Разведка полезных ископаемых в Гаурдакских горах не прекращалась даже в те трудные годы. Одна из буровых была почти на самой вершине горы. Бекгул носил туда ведрами мазут. От цистерны с мазутом до буровой примерно километр. За день он делал туда и обратно шестнадцать рейсов. Нести ведра вверх по склону было тяжело: ломило плечи, локти, немели и затекали пальцы. Бекгул намечал себе рубеж, что-нибудь приметное: рытвинку, камень или куст полыни. И шел к этому рубежу без передышки, но, как всегда, несколько шагов делал сверх своих силенок. Это было первым испытанием воли, первой победой над самим собой.

Бекгул всегда старался, хотя бы незаметно, присутствовать на буровой, когда из трубы выбивали породу, поднятую из земных недр. Порода была пестрой и такой же круглой. Буровой мастер, бородатый Рахман-ага, укладывал ее в деревянные ящики и показывал только начальникам. Те рассматривали ее и долго говорили о ней что-то непонятное.

Однажды, набравшись храбрости, Бекгул спросил у мастера:

— Рахман-ага, а что это за камни, которые ты складываешь в ящики?

— Подрастешь — узнаешь, — ответил Рахман-ага.

— А я сейчас хочу знать, — смело заявил Бекгул. В ответ на это мастер только рассмеялся.

— Мало ли чего я хочу. Да на всякое хотенье есть терпенье. Понял?

Бекгул чуть не заплакал от обиды. Тогда мастер смягчился:

— Ну, ладно, слушай и на ус мотай. Эти круглые камни называются керном. Понял? Геологи узнают по ним, что лежит внутри гор и на какой глубине. А это что за штука знаешь? — Буровой мастер взял кусок керна, сверкавшего ярко, как медь, и поднес близко к Бекгулу.

Бекгул помотал головой.

— Это сера. «Кукурт». Понял?

Бекгул все понял! Он весело подхватил мазутные ведра и, подпрыгивая, помчался вниз по косогору. С тех пор в душе подростка поселилось одно желанье — работать на буровой. Но прежде чем сбылась эта мечта, Бекгул Алимов был водовозом, реечником в геохимической разведке, землекопом на строительстве дорог. И только спустя несколько лет его приняли в бригаду бурильщиков.

Однажды зимой — это было в начале января, — в урочище Кокмияр бригада бурильщиков вела разведку калийных солей. В полночь в домик, где спал Бекгул, вошел бригадир Идрис Шевалиев и начал будить молодого парня, младшего рабочего Розы. Проснувшись, парень испуганно спросил:

— Что случилось, Идрис-ага?..

— Вставай! На двигателе расплавился подшипник. Надо сходить в Гаурдак за новым. Пойдешь вместе с Джангиром. Вставай! Он ждет тебя.

— Пешком? — вяло спросил Розы.

— Да. Пешком. А ты думал — на самолете? — раздраженно произнес Шевалиев. — Может, я должен тебя упрашивать… Вставай, говорю!

— Что ты шумишь, Идрис-ага? Я не могу… Ногу растер… Правда, мастер.

— Идрис, не трогай его. Я схожу, — вмешался в разговор Бекгул. Встал. Оделся и вышел вместе с Шевалиевым.

— Какой трус, а? Какой притворщик, а? — негодовал бригадир. — А с виду такой тихоня — плохого не подумаешь. Маленькое испытание и человек прояснился.

Они подошли к буровой. Из открытого сарая, примыкавшего к ней, навстречу вышел сменный мастер Джангир Джангиров.

— А где Розы? — спросил он.

— Поедешь вот с Бекгулом, — ответил Идрис. — Ты будешь за старшего, Джангир. Чтобы легче было, возьмите Каракуша и на всякий случай — мою двустволку.

Каракуш, что в переводе означает «черная птица», был старым жеребцом и давно уже не соответствовал своему громкому имени. Накрытый войлочной попоной, он понуро стоял рядом с буровым гаражом. Грива, хвост и морда коня были в морозном инее. Под седлом Каракуш немного взбодрился, поднял голову и, выгнув шею, покосился на хлопотавших возле него людей.

— Будете точно держать на юг, — сказал Идрис отъезжающим, — чтобы не сбиться, почаще поглядывайте вон на ту голубую звезду. Это Ялдырак. Вот она-то и указывает дорогу на юг, на Гаурдак. Так что не собьетесь. Ну, хош! Счастливо!

Шевалиев простился с друзьями, и они тронулись в путь между заснеженных увалов. В бездонно черной вышине теснились звезды. Внизу белел снег.

На Каракуше ехали поочередно. Но на полпути от него пришлось отказаться. Он часто спотыкался и вяз в сугробах. Даже без седока едва-едва оттуда выбирался.

Джангир шел впереди, а за ним Бекгул с лошадью. Вдруг повод натянулся. Остановившись, Бекгул повернулся назад. Грозно всхрапывая, Каракуш косился влево. Метрах в трехстах у подножья холма Бекгул увидел два зеленых огонька.

— Джангир, — негромко окликнул Бекгул товарища. — Что это там?

— Зверь какой-то. Может волк, а может… барс, — также негромко ответил Джангир.

Зверь почуял, что его заметили и скрылся. Бурильщики двинулись дальше. Но вскоре оглянувшись, Бекгул снова увидел два зеленых огня. Теперь уже справа и ближе, чем в первый раз.

— Дай-ка я отобью ему охоту шляться за нами, — сердито сказал Джангир и зарядил ружье.

— Не надо, Джангир, — попросил Бекгул, — стрелять не надо. Если это барс, он разорвет нас.

— Что там не надо! Я за старшего… Слушай команду: приготовить нож! Если это барс, с двоими он все равно не сладит.

Словно подслушав разговор, зверь вновь скрылся. Но потом появился снова. Отойдя на несколько метров от лошади, Джангир опустился на колено, прицелился и выстрелил. Ружейный грохот долго перекатывался по горам. Зеленые огни метнулись куда-то в сторону и погасли. Больше они не появлялись. Но до самого Гаурдака пришлось держаться настороже, идти с оглядкой. Это, пожалуй, было тяжелей, чем открытая схватка с опасным зверем.

Владимир не спал. Вспоминались отец, мать, сестры и неизменно — Бекгул. В короткие минуты забытья обуревали кошмарные виденья, уносившие его к одинокой буровой, туда, в долину Кугитанг-Дарьи. Чаще всего виделась ему яростно ревущая река. Вот бьются, сшибаются мутные волны. Взлетают над ними пенные хлопья. Шальная вода закручивается в воронки. Вот в одной из воронок он видит человека и… узнает в нем Бекгула. Всего на миг показывается над водой его лицо, искаженное отчаянием и страхом. Но волны захлестывают его и уносят все дальше и дальше, куда-то в темноту, откуда доносится слабый крик о помощи.

То виделась ему буровая и грозно нависший над нею утес. Вдруг раздается страшный грохот. Поток каменных глыб рушится на буровую. Металлическая вышка клонится, на бок и над ней вырастает каменный холм — братская могила его друзей.

Эти видения мучили Владимира до утра. Он знал, что бригада Бекгула Алимова могла уцелеть только чудом.

Седлецкий зажег свет и посмотрел на часы. Было около четырех. Открыл окно. Тихо. С улицы тянуло свежим влажным воздухом, горными лугами.

Натянув сапоги, Владимир побежал к начальнику экспедиции Михаилу Михайловичу Скороходу. Быстро договорились о плане действий. Было решено составить автопоезда из двух-трех автомашин и немедленно ехать на буровые и на базы геологических партий. Владимир обежал дома, где жили шоферы, поднял их на ноги и велел подтягивать автомашины к базе экспедиции. Автомашины загрузили дровами, палатками, посудой, продовольствием.

На рассвете выехали из Гаурдака.

Седлецкий поехал к Бекгулу, на десятую. Дорогу развезло. Колеса мощных вездеходов буксовали на подъемах. Сель еще не затих, продолжая рычать в промоинах и в оврагах. Владимиру показалось, что едут они очень медленно.

— Ты что? Разучился ездить? — повернулся он к шоферу.

— Да ведь опасно, Владимир Иванович, — может занести…

— Ну хоть чуточку быстрей!..

— Чуточку можно.

Часа через полтора развиднелось. Небо очищалось от серых расползающихся туч. На востоке, в открывшейся синеве высоко вознесся пик Айри-Баба. «Теперь уже кажется недалеко, — облегченно вздохнул Владимир, — скорее бы…»

В горах все цвело. На склонах и в лощинах виднелись багряные разливы маков. Звонкой синью били в глаза острова горных колокольчиков. Еще выше поднялись травы. На траве и листьях цветов, сверкая, дрожала роса. Опьяняющим ароматом весны был напоен воздух.

Машины съехали с пологого холма и свернули влево. Еще один поворот, и Владимир увидел реку, высокую скалу и под ней четкий силуэт буровой вышки. Он ощутил, как трепетно забилось сердце.

Машины пришлось остановить, не доезжая до буровой. Разлившись во время ливня, Кугитанг-Дарья нанесла много ила, и они могли бы увязнуть в нем.

Владимир выскочил из кабины и, разбрызгивая грязь, бегом пустился к буровой. Ошеломленный страшной догадкой сбавил шаг: возле буровой не было ни души. Куда подевались люди? Неужели погибли? Владимир задыхался от волнения. Кровь стучала в висках.

Вот до буровой осталось всего несколько шагов. И — никого… Розовая грязь чавкает под сапогами. И вдруг… из бурового гаража выходит Бекгул…

Седлецкий бросается к нему, обнимает…

— Жив? Невредим? — срывающимся голосом кричит Владимир. — А как остальные? Где они?

— Живы, Владимир Иванович, живы, — тихо говорит Алимов. Он подтянут, его загорелое лицо с правильными чертами тщательно выбрито. Оставлена лишь узенькая полоска усов.

Остальных членов бригады Владимир встретил в гараже. Река и сель тут натворили немало, понатащив в гараж целую гору мусора, камней, ила. На очистку уйдет не меньше дня.

— Что же вы тут делаете? — спросил Седлецкий буровиков.

— Думаем, как очищать…

— А что же тут думать? — засмеялся Владимир. — Берите лопаты и — за дело!

Бекгул тоже засмеялся.

— Нечем, — ответил он. — Лопаты, казаны, дрова, уголь, разный шурум-бурум — все унесла вода.

— Ах, вот как! Тогда пусть ребята возьмут в машинах все, в чем вы нуждаетесь. А ты расскажешь, как вы сражались с паводком.

Так же, как и в Гаурдаке, здесь разразился сильный дождь. Река быстро вздулась, зашумела. Все ближе и ближе она подкрадывалась к буровой. Но вахта сменного мастера Наркабула Эргешева не обращала на это внимания и продолжала вести проходку. Бекгул Алимов тоже был тут.

Никто и не заметил, как вода, обогнув вышку, затопила дизель, находившийся неподалеку в отдельном сарайчике. И все потонуло во мраке.

— Факелы, Наркабул! Факелы! — крикнул Алимов. Сменный мастер метнулся в гараж буровой и вынес оттуда четыре горящих факела.

— А теперь, Наркабул, беги в домики и зови остальных, — приказал бригадир. Он вышел, чтобы посветить Наркабулу, и сквозь густую сетку дождя увидел, что тот бежит по колено в воде.

Бекгул раздал факелы бурильщикам. Одним велел вручную поднимать инструмент из забоя, других послал перетаскивать ящики с керном. Всего было сто ящиков. В каждом — по сто килограммов породы. Ящики уже заливало водой. Их могло заилить или утащить потоком. Но разве это можно было допустить! Ведь керн — это плоды нелегкого труда целой бригады. И чтобы отдать его на произвол стихии!..

Под проливным дождем факелы шипели и трещали, слабо освещая путь от того места, где ящики лежали, и до пригорка, куда перетаскивали их буровики. Десять тонн перенесли они в ту ночь. И только после этого ушли на отдых.

— Ну, а с этого утеса… ничего не свалилось?

— Ничего, — ответил Алимов.

— А я все боялся за него, — признался Седлецкий. — Ну, думаю, прихлопнет и — крышка.

Бригаде Бекгула Алимова снова поручили бурить на калийную соль. На этот раз скважину 713-ю, расположенную к северо-востоку от Гаурдака. Вокруг — холмы, небольшие горы, которые как будто кто-то нарочно размалевал в самые различные тона: нежно-зеленый, красный, вишневый, желтый.

Станок Алимова проработал не больше двух дней, как приехал Седлецкий. Он хотел узнать, благополучно ли доставили буровую на новое место. Дело это не простое: местность овражистая, крутые спуски, подъемы. Интересовала, конечно, и проходка скважины.

Быстро прочитав вахтенный журнал, Владимир искренне удивился: прошло два дня, а забой уже на глубине пятидесяти метров. Здорово! Тем более, что породы тут высокой твердости, крепкие песчаники, известняки.

Просматривая керн, Седлецкий сказал:

— Мне кажется, соль здесь метров на сто выше, чем это считалось раньше. Как ты думаешь, Бекгул?

— Я тоже так считаю, — согласился Алимов. — Уже сейчас по керну это видно.

Потом пили чай. Главный геолог поднялся, чтобы распрощаться, и на всякий случай спросил:

— Вопросы есть?

— Есть, — услышал вдруг Седлецкий. Это сказал молодой парень с пышной золотистой шевелюрой. Судя по гимнастерке, он недавно демобилизовался из армии.

— Я человек тут новый, товарищ Седлецкий, — заговорил парень, — просто так, ради интереса, хочу узнать, когда образовалась эта самая калийная соль и много ли ее?

— Ясно! — с удовольствием сказал Владимир, поправляя очки. — Вопрос весьма интересный. Калийная соль образовалась давно — около двухсот миллионов лет назад в неглубокой лагуне древнего Юрского моря. Так что здесь, где мы с вами находимся, плескалось море. Но, как говорится, ничто не вечно под луной. После накопления калийной соли дно моря постепенно понижалось. С суши на нее сносился песок, глина, которые потом окаменели. Поверх окаменевших глин и песчаника легла толща серо-зеленых глин с тонкими прослойками известняков. Залегает соль на разной глубине: 300—500 метров. В отдельных местах она выходит на поверхность. Ну, а что касается ее запасов, то они исчисляются миллиардами тонн.