Онлайн чтение книги Оцепенение Dvalan
Манфред

Компьютер Малин пикает, и она склоняется к нему. Стучит по клавишам, наклоняется еще ближе.

Мы два часа изучали всю информацию о Юханнесе Ахонене. Малин проверила стандартные источники – мобильного оператора, банк, перерыла все социальные сети и составила список друзей и родственников.

– Судмедэксперт написал, – сообщает она, хмуря брови. И через пару секунд: – Это он. Покойный Юханнес Ахонен.

– Это с самого начала было ясно, – комментирует Дайте. – Дай глянуть.

Он придвигает к себе ноутбуки читает письмо, поглаживая бороду.

–  Черт побери , – бормочет Малин, и на секунду я вспоминаю наш импровизированный участок в бывшем продуктовом магазине в Урмберге, мороз, кусающий щеки, и поросший елями Урмберг.

Черт побери.

Любимое ругательство Андреаса. Неудивительно, что теперь, когда они живут вместе, Малин тоже им заразилась.

– Бедная Туула Ахонен, – продолжает Малин. – Несчастная женщина.

Перед глазами возникает мать Юханнеса, вся в слезах, покачивающаяся взад-вперед на пуфике в квартире в Юрдбру.

Мне бы тоже хотелось, чтобы это был кто-то другой.

Но такое случается редко.

А если и случается, то у Кого-то Другого тоже есть родители и друзья, ничего с этим не поделаешь.

Мы сидим в небольшой переговорной с видом на парк. Солнце почти село, в парке темно. Видно людей, выгуливающих собак, и компанию, устроившую пикник на большом красном покрывале.

Мы с Малин переглядываемся, но молчим. Дайте невозмутимо продолжает читать. Время от времени хмыкает, словно соглашаясь со словами судмедэксперта.

– Личность установлена благодаря зубной карте, – отмечает он. – ДНК-анализ будет готов через неделю, но, разумеется, только подтвердит информацию. Вскрытие закончено. Отчет о результатах вскрытия поступит завтра, но она пишет, что причину смерти установить не удалось.

Малин тяжело вздыхает.

– Но ведь он весь был искалечен! – восклицает она и обхватывает растущий живот.

Дайте снова хмыкает.

– Это да. Все кости сломаны. Но уже после смерти – post mortem . Она не нашла кровотечения в окружающих тканях. Значит, в момент травмы мужчина уже был мертв. Да уж, она любит изъясняться загадками.

– И отчего же он тогда умер? – вопрошает Малин.

Дайте хохочет, словно это особо удачная шутка.

– Думаешь, это написано в письме? Ну нет… Сегодня из судмедэкспертов информацию приходится вытягивать тисками. Они так боятся совершить ошибку, что порой мне кажется, легче было бы самим провести вскрытие, чем обращаться к ним за помощью.

Малин смотрит на меня и едва заметно приподнимает бровь.

– Читаю еще раз, – продолжает Дайте. – Написано, что травмы высокой степени тяжести были нанесены посмертно. Травмы высокой степени тяжести? Это что еще за хрень? Неужели нельзя выражаться человеческим языком?

– Может, он попал в автомобильную аварию, – гадает Малин. – Или лодочную. Или упал с большой высоты…

Она осекается, осознав, что только что сказала. Дайте опускает глаза в пол.

– Прости, – смотрит на меня Малин.

Я не отвечаю. Но мне их жаль. Они так стараются не говорить ничего, что может меня расстроить, напомнить мне о Наде.

Будто это имеет какое-то значение.

Будто я не думаю о ней каждую минуту.

– И что теперь? – спрашивает Малин.

– Ждем результатов вскрытия, ДНК-экспертизы и химического анализа, – вздыхает Дайте. – Криминалисты тоже еще не закончили. Не знаю, чем они там занимаются. Погоди! Они нашли остатки кожи под ногтями Ахонена. Возможно, он защищался.

– Бинго! – расплывается в улыбке Малин, словно дело уже раскрыто. Разумеется, иногда случаются чудеса, ДНК совпадает с одним из тех, что уже в базе, и остается только поехать и взять подозреваемого. Проще, чем заказать пиццу по телефону.

– Но они не уверены, что удастся извлечь профиль ДНК, – продолжает Дайте. – Тело долго пролежало в воде. Так что не радуйтесь раньше времени, милочка.

Поворачиваюсь к Дайте.

– Ты говорил, что Ахонен был связан с Игорем Ивановым. Стоит копнуть глубже?

Дайте кивает:

– Определенно стоит, но связь довольно слабая. Три года назад Ахонена взяли на хранении большой партии кокаина. Двести грамм. Явно не для собственного потребления, а для продажи. Наши ребята установили, что кокс он купил у Мальте Линдена, хотя прямых доказательств тому не было. Тем не менее, по нашим данным, Мальте Линден работает на Игоря Иванова. А Игорь Иванов заправляет торговлей наркотиками на юге Стокгольма. Поэтому каждый, кто торгует наркотиками или покупает их, каким-либо образом с ним связан. Но прокурору об этом лучше не упоминать, потому что, прежде чем мы успеем произнести «обыск», он стащит с нас портки и посадит на раскаленное железо.

Дайте снимает очки, снова вздыхает и протирает их краем рубашки.

– А Игорь Иванов и Мальте Линден? – спрашивает Малин. – Можно их найти, чтобы пообщаться?

Дайте криво улыбается, надевает очки и хмыкает.

– Можем, конечно, – говорит он. – Но вряд ли они что-нибудь нам расскажут.

Он поднимается, поправляет плохо сидящую рубашку и удаляется прочь в направлении чулана.

– И что в нем находят женщины? – стонет Малин. – Честно говоря, он просто козел.

– Просто ты не его целевая аудитория, – отвечаю я. – Или не старается тебя заинтересовать, зная, что у него нет шансов, – добавляю я, глядя на ее живот.

Малин кисло улыбается.

В помещении становится тихо.

– Как у вас дела с Андреасом? – спрашиваю я.

– Хорошо, – отвечает Малин. – Очень хорошо. Хотя он, конечно, деревенщина.

– А ты нет?

Малин хохочет.

– Я тоже. Я всегда думала, что уеду. Далеко от Урмберга. Это было моей мечтой.

– Иногда жизнь меняет наши планы, – замечаю я.

Малин долго смотрит на меня, но ничего не говорит.

– А как твоя мама? – осторожно интересуюсь я.

Малин мрачнеет и отводит глаза.

– Мы сейчас не общаемся, – бормочет она.

– Тебе стоит с ней связаться. Никогда не знаешь, сколько времени с близкими людьми отведено тебе судьбой.

Малин поглаживает живот, но ничего не отвечает.

Вернувшись домой, я вижу Афсанех на полу в гостиной перед коробкой с лего. Она бесцельно перебирает цветные кубики. Из одежды на ней только трусы и одна из моих старых рубашек. Растрепанные волосы закрывают лицо. На мой приход она никак не реагирует.

Я зажигаю свет, ставлю портфель на пол и подхожу к жене. Опускаюсь на корточки, кладу руки ей на плечи.

– Дорогая…

Она не отвечает.

– Вставай. Пойдем выпьем чаю.

– Ты сегодня не был в больнице, – говорит она, складывая вместе голубой и желтый кубики лего.

Я опускаюсь на пол рядом, обнимаю ее рукой за плечи, делаю глубокий вдох.

– Мне нужно было на собрание. По работе.

Афсанех разъединяет кубики.

–  Наде ты был нужен.

В этом я с ней не согласен.

Ребенку в коме не нужны оба родителя сутки напролет. И как бы мне ни хотелось верить, что мое присутствие поможет ей выздороветь, не думаю, что это так.

Но Афсанех я этого сказать не могу.

Мы по-разному переживаем горе.

Горе Афсанех физическое, всепоглощающее, как природная стихия, ей постоянно нужно быть рядом с Надей. И говорить о ней. И она читает какой-то форум в Интернете, где пишут родители больных людей.

Наверное, она надеется, их боль поможет унять ее собственную.

Я же держу все в себе. Замыкаюсь, отстраняюсь. Веду себя так, словно я тоже умер.

По ночам мне снятся кошмары с Надей.

Я вижу два рода кошмаров.

В одном я бегу через кухню, чтобы не дать ей упасть. Но пол под ногами превращается в бесконечное поле. Чем дольше я бегу, тем дальше от меня окно, пока оно не превращается в едва заметную точку на горизонте.

В другом кошмаре я двигаюсь стремительно, словно мне не за пятьдесят, у меня нет лишнего веса и не болят колени. Я быстро преодолеваю расстояние между гостиной и кухонным окном. Одним прыжком – как гепард. Хватаю Надю за руки и втягиваю обратно в окно.

Разумеется, второй кошмар ужаснее первого, после него страшнее просыпаться.

Мне не хватило одной секунды, одного метра.

Чертова метра. Куда смотрел Бог, когда мой ребенок падал из окна?

Я тяжко поднимаюсь, игнорируя боль в коленях, и поднимаю Афсанех.

– Извини, что я не успел заехать, – говорю я, беру ее лицо в ладони и целую щеки.

Они мокрые и соленые от слез.

Афсанех кивает, обхватывает меня руками и крепко обнимает.

Не знаю, сколько мы так стоим. Под конец она произносит:

– Все будет хорошо. Все должно быть хорошо.

Я отвожу ее в спальню. Даю таблетку снотворного, приношу стакан воды, укладываю, как ребенка.

Целую в лоб, как всегда, когда она расстроена. Она улыбается, не открывая глаз, уже готовая погрузиться в блаженное забытье.

Потом подхожу к стулу у окна. Снимаю рубашку и вешаю на спинку стула. Снимаю брюки и кладу на сиденье.

Одежда мятая и бесформенная, как и моя жизнь.

Открываю шкаф и разглядываю свои вещи.

Костюмы моей любимой марки – «Нортон и Сыновья» с Сэвиль Роу в Лондоне – аккуратно висят на вешалках и ждут, когда их снова выведут в свет.

Портные с Сэвиль Роу сшили бесчисленное множество костюмов, рубашек и даже спортивной одежды для царей, королей и президентов. Сам лорд Карнарвон был одет в костюм от «Нортон и Сыновья», когда обнаружил захоронение Тутанхамона в Долине фараонов в 1922 году. И годом позже, когда умирал в Каире от инфекции, вызванной укусами насекомых, он тоже был в любимой одежде. Я могу представить его на ложе смерти с испариной на лбу, но в безупречном костюме «Харрис Твид» и аккуратно подстриженными усами.

Знаю, что зануда, но я обожаю все это – историю, мифы, ручную работу. Качество, мастерство, передаваемые от отца к сыну в нескольких поколениях. Возможность приобрести одежду, которую можно носить всю жизнь. Одежду, которая не имеет ничего общего с истерией потребления и идеологией моды на один сезон.

Провожу рукой по рукаву пиджака.

Кончики пальцев ощущают шершавую ткань.

Эта ткань изготовлена в ткацкой мастерской на Внешних Гебридских островах. Семейный бизнес в четвертом поколении. Рисунок ткани тот же, что и пару столетий назад. Менять его в соответствии с капризами моды было бы верхом безвкусия.

Уже один этот рисунок стоит того, чтобы отправиться в Лондон и заказать костюм.

Закрываю шкаф.

Дверцы тяжко вздыхают, закрывая мою прежнюю жизнь, как крышку гроба. Все, что мне остается, это мятые брюки, такая же мятая рубашка и ощущение, что жизнь ускользает от меня безвозвратно.