Онлайн чтение книги Огненный суд The Fire Court
Глава 10

После обеда в «Барашке» я отправился взыскать небольшой долг с человека, которому помог получить работу разносчика «Лондон газетт». Он жил на Лиденхолл-стрит, на противоположной стороне дороги от рынка, в небольшой части Сити, отгороженной стеной и уцелевшей во время Пожара.

Получив деньги, я повернул направо и пошел на запад по направлению к тому, что осталось от Корнхилл. Улицы были практически полностью расчищены, а земля по обеим сторонам была поделена на строительные участки. Но, к сожалению, за время, прошедшее после Пожара, сорняки успели захватить развалины, и в потайных уголках выросли настоящие дикие сады.

В это время суток развалины, окутанные хрупким налетом обыденности, были достаточно безопасны. После заката все менялось, и только болваны отваживались посещать эти выгоревшие улицы без фонарей и охраны. Сейчас же здесь, среди руин, трудились рабочие, которые готовили Сити к возрождению. Повсюду по своим делам сновали горожане, как было на этих улицах веками и, без сомнения, веками будет продолжаться. Уличные торговцы зазывали покупателей. Все в чем-то нуждались, и потребность купить или продать была столь же стойкой, как сама жизнь.

На каждом углу стояли или сидели нищие, пытаясь схватить за рукав прохожих. Многие утверждали, что потеряли дома и все имущество на Пожаре. На Полтри я остановился, чтобы прочесть на видавшей виды грифельной доске полустертое объявление, написанное едва различимыми печатными буквами: МЭРИ ПРИХОДИ В МУРФИЛДС ВЕСТ-САЙД СЛАВА БОГУ ТЫ ЖИВА. В Мурфилдсе еще оставалось множество палаток и тентов, хотя и меньше, чем раньше. Большинство беженцев испарились, как снег весной. Некоторые остались, сбившись вместе в небольших импровизированных лагерях. Другие нашли жилье у родственников и друзей. А некоторые уехали в надежде начать новую жизнь в других частях королевства.

Я шел вдоль дороги, ведущей к Полтри и Чипсайду, где некоторые домовладельцы уже принялись восстанавливать свои дома, невзирая на правила, и расположили лотки прямо на руинах. От каменного остова собора Святого Павла я пошел на запад через почерневшую арку Ладгейта и дальше к мосту через Флит-Дич. На Флит-стрит я остановился у лотков, которые жались, как цыплята к курице, к южной стене церкви Святого Дунстана на Западе.

И вдруг меня захлестнула волна скорби. Я совершенно не был к этому готов. Я споткнулся и вновь обрел равновесие, ухватившись за край книжного лотка. Мой отец умер здесь, всего в нескольких футах от того места, где я стоял. Раздавленный колесами телеги. Но то, что я испытывал, было больше, чем горе, больше, чем чувство вины. Главным чувством был гнев, пронзающий, как острый клинок.

Муравей помог мне вновь обрести равновесие. Крошечное существо, похороненное в белой краске, которое убедило меня окончательно, что в истории моего отца, которую он мне поведал во время нашего последнего разговора в последний вечер его жизни, в истории, которая больше походила на описание сна, был смысл. Все сошлось: Клиффордс-инн, законники, кирпичное здание в саду. Но именно муравей доказывал, что все это был не сон.

Если муравей был реальностью так же, как и другие обстоятельства, то почему остальное не могло быть реальным тоже? Иначе говоря, отец последовал за женщиной, которая походила на мою умершую мать, по крайней мере, со спины. А раз так, значит ли, что его описание того, что он увидел за дверью мистера Громвеля, было тоже реально?

К своему изумлению, я поймал себя на мысли, что в самом деле верю, что существовала роскошная комната там, где теперь кабинет ученого. И яркий ковер, и греховная картина, и падшая женщина на кушетке были столь же реальны, как этот лоток рядом, как потертые, в пятнах сырости и попорченные огнем тома, выставленные на продажу.

Блудница, чья кровь, возможно, была у отца на манжете и на клочке бумаги, что у меня в кармане. Мертвая женщина, чьи глаза он закрыл. Вывод был один.

– Сэр, – послышался низкий голос на уровне моего локтя, – похоже, я имею честь обращаться к мистеру Марвуду? Мне очень повезло.

Я вздрогнул. Перед моим носом возникла большая черная шляпа. Ее широкие поля были загнуты назад, открывая маленький нос на широком лице, багровом, как предзакатное солнце, и два голубых покрасневших глаза, глядевших прямо на меня.

– Добрый день, мистер Челлинг, – сказал я. – Простите меня, сэр, я витал в облаках.

– Вы, без сомнения, из Уайтхолла. Нет ли… нет ли новостей от короля?

– Пока нет, сэр. Сегодня я еще там не был.

– Когда будете там, вы ведь вспомните наш разговор? – Челлинг отложил книгу, которую изучал, и схватил меня за рукав. – Насчет Пожарного суда и наших затруднений с оплатой счетов. Не говоря уж об управлении Клиффордс-инн.

– Разумеется. – Я подумал, что мне повезло его встретить. Если бы удалось убедить Челлинга сказать мне то, что я пытался узнать, не пришлось бы обращаться за помощью к Хэксби и, следовательно, не было бы необходимости давать ему денег в долг. Тогда я бы остался практически гол как сокол. – Не хотите ли выпить со мной за здоровье короля? – спросил я. – Мы могли бы заглянуть в «Дьявол».

– С большим удовольствием, сэр.

Челлинг поклонился, но так неловко, поставив ногу на неровный камень, что чуть не упал. Я поймал его за руку и помог обрести равновесие. Мы вместе перешли дорогу не без определенных трудностей, отчасти из-за движения, отчасти из-за того, что он носил каблуки высотой в два дюйма. В «Дьяволе» мы прошли наверх, в пивную. Я заказал вина и нашел нам место на краю стола в задней части зала. В зале было шумно. На другом конце стола четверо студентов-юристов громко распевали балладу, а пара солдат горячо спорила о диспозиции драгун в каком-то сражении.

– Вы давно знакомы с мистером Хэксби? – спросил Челлинг.

– Нет, сэр. Только с прошлого года, когда выполнял задание в соборе Святого Павла, о котором он упомянул.

– Конечно, вы ведь уже говорили. Что вы думаете о его так называемой кузине? Джейн. Кто она такая, он сказал? – Челлинг ткнул меня пальцем в плечо. – Хитрый старый пес. Бьюсь об заклад, она согревает его по ночам.

Я вежливо улыбнулся.

– Было так благородно с вашей стороны помочь мне утром, – сказал я, пытаясь увести разговор подальше от Кэтрин Ловетт. – Вы упомянули этого Громвеля. Я…

– Громвель! – выкрикнул Челлинг. – Вечно какая-то блажь у него в голове. Я терпеть не могу этого человека. Всех нас в жизни постигли разочарования, но он переносит свои менее достойно, чем другие, которых я знаю.

– Вы давно с ним знакомы?

– Слишком давно, сэр. Слишком. Не хочу ни к кому относиться не по-христиански, но, боюсь, он слишком важничает, и без каких-либо на то оснований. В конце концов, мы оба являемся членами клуба. Мы равны…

– Члены?..

– Клиффордс-инн, сэр. – Он замолчал, словно давал мне время осознать важность этого факта. – Видите ли, я учился профессии юриста, хотя в настоящее время помогаю им в Пожарном суде. Я прожил в Клиффордс-инн без малого тридцать лет. Знаете, на днях директор был так добр, что сказал, что без меня все там было бы совсем другим. Конечно, сейчас управляющий – Громвель, и он извлекает из этого всю возможную выгоду, ведет себя со всеми чрезвычайно высокомерно. Вот Пожарный суд – отличный пример. Не то чтобы тринадцатая лестница была бы кому-то еще нужна… О, это нам вино?

– Лестница?..

Челлинг следил за официантом.

– Тринадцатая лестница, – сказал он рассеянно. – Я вам уже раньше говорил. Она не полностью разрушена. Первый этаж вообще непроницаем для непогоды. Если бы мы могли хранить там мебель, запасы и прочие принадлежности Пожарного суда, это облегчило бы нам жизнь. Пока же нам приходится все выносить из зала, когда Пожарный суд не заседает, для того чтобы в Клиффордс-инн могли этим пользоваться. Это означает… О Боже правый!

Официант был неуклюж. Бутылка накренилась, и капли вина брызнули на стол.

– Болван! – вскрикнул Челлинг. – Тупица!

– Прошу прощения, господа, прошу прощения. – Официант стал вытирать стол.

– Давайте без промедления выпьем за здоровье короля, сэр, – сказал Челлинг, хватая бутылку. – Верность престолу этого требует. Позволите, сэр?

Он разлил вино – поспешно, но не пролив ни капли. Мы выпили за здоровье короля, а затем за здоровье других членов королевской семьи.

Я поставил бокал на стол после того, как мы утопили монархию в вине.

– А много ли еще джентльменов, которые придерживаются правил?

Челлинг снисходительно улыбнулся.

– Видно, вы не учились профессии юриста, – сказал он с ноткой жалости. – В Клиффордс-инн есть директор и двенадцать управляющих. Мы их иногда называем старейшинами. Они образуют совет, который управляет делами в соответствии с положениями, установленными нашим высокоуважаемым учредителем.

– Да, но, как я понимаю, все ваши члены – юристы. Как в Темпле, к примеру, или в Линкольнс-инн.

– Не совсем так, сэр. У нас иной статус. Тут гостиница при канцелярии, в то время как в Темпле и Линкольнс-инн расположены судебные гостиницы. В прошлые времена нашими членами были адвокаты и стряпчие, которые выступали в Суде королевской скамьи или в судах общей юрисдикции. Или же они были молодыми джентльменами, окончившими университет или гимназию, которые поступали сюда, чтобы пройти подготовку по юриспруденции. Именно Правила решают, кого принять в наше сообщество, кто получит жилые комнаты на территории. Мы…

– Значит, мистер Громвель юрист? – прервал его я.

Челлинг надул щеки.

– Я бы не назвал его юристом. – Он взял паузу, чтобы выпить вина. – Его вообще нельзя назвать никем стоящим. Правда, когда он был молодым человеком, его приняли в наше сообщество, поэтому он, возможно, и имеет какие-то азы знаний по юриспруденции, но не более того… Ему бог весть что приходит в голову. Взялся за юриспруденцию, бросил. Называет себя антикваром, а сам копается в старых пыльных бумагах, роется в разрушенных зданиях и живет за счет щедрости своих друзей.

– Если он не юрист, почему он здесь?

– Хороший вопрос, сэр. – Теперь Челлинг отчаянно потел. – За последние пятьдесят лет в Клиффордс-инн распахнулись двери перед теми, кого наш учредитель и близко бы не подпустил. Дядя мистера Громвеля был когда-то управляющим и потратил бог весть сколько на ремонт своих покоев, в результате чего получил право передать их кому-то после своей смерти. Он выбрал племянника.

– Номер три по четырнадцатой лестнице

Челлинг кивнул, но бросил на меня подозрительный взгляд.

Я сказал:

– Как несправедливо, сэр, что такой человек пользуется щедростью своего дяди. Да еще в ущерб другим.

– Точно. – Челлинг снова кивнул и снова посмотрел на меня с подозрением. – Трудно представить более неподходящий выбор. – Он испытующе уставился на меня и отер лоб торчавшей из рукава манжетой сорочки. – Мы живем в ужасное время. После восстания против покойного короля все пошло не так в нашей несчастной стране. Возьмем Клиффордс-инн. У нас нет студентов. По крайней мере, в том количестве, что было до войны. Они поступают куда угодно, но не к нам. До войны, поверьте мне, старейшины никогда бы не пали так низко, чтобы избрать такого человека, как мистер Громвель, на пост управляющего. Не укладывается в голове! Он утверждает, что пользуется влиянием при дворе, но у него не больше влияния, чем… – Челлинг топнул ногой, – чем у моего башмака.

Во время последней речи слова мистера Челлинга стали жить самостоятельной жизнью. Они наталкивались друг на друга. Согласные смазывались, а гласные растягивались. Соединить слова в предложения ему удавалось не с первого раза.

Я понял, что мой гость опьянел всего с одной бутылки вина. Но, возможно, это была не первая бутылка за день. Но даже если и вторая. У меня появились сомнения, что мне удастся узнать у него еще что-нибудь полезное о Пожарном суде сегодня. По крайней мере, он с видимым удовольствием брюзжит по поводу Громвеля.

– Мой отец заходил в покои мистера Громвеля на прошлой неделе, – сказал я, пытаясь взять контроль над беседой, пока не будет слишком поздно.

– Повидать Громвеля? Зачем?

– Он попал туда по ошибке. Не уверен, что он вообще видел мистера Громвеля.

Челлинг опустошил свой бокал и скорбно посмотрел на пустую бутылку. Я подал знак официанту.

– Но ваш отец уж наверняка может вам сообщить, видел он его или нет.

– К сожалению, он умер в пятницу.

– Да благословит нас Господь, сэр! – Похоже, Челлинг только сейчас обратил внимание на мой траурный костюм. – Как это случилось? Надеюсь, это не чума или…

Я покачал головой:

– Несчастный случай.

– Бедный джентльмен. Мы… мы должны почтить его память.

Прибыла вторая бутылка, и Челлинг взял бокал. Его интерес к моему отцу исчез так же быстро, как возник, и мы не почтили память отца. Он вернулся к теме Громвеля и набросился на нее с таким ожесточением, как пес, который чешет место, куда укусила блоха.

– Что самое неприятное в Громвеле, так это его убеждение, что он стоит выше всех нас. Он родился наследником старинного поместья в Глостершире. Отец отправил его учиться в Оксфорд, но он напрасно тратил там время и деньги. Потом отец умер, а поместье оказалось обременено долгами: каждый акр земли был заложен, я слышал, что и сама земля была в плачевном состоянии. Что еще хуже, его братья и сестры предъявили свои права на наследство по завещанию отца, но никаких денег для них не осталось, и они подали в суд на брата. Громвель – тупица: вместо того чтобы разрешить дело миром, он стал бороться в суде. В результате ничего не получил, кроме никчемных старых книг и бумаг и огромной кучи долгов. Скажу вам прямо, сэр, он знает, как поправить свои дела, не лучше моей прачки.

– На что же он тогда живет?

– Я же вам говорил: он сущий паразит, живет за счет друзей. – Мистер Челлинг все еще был способен относительно связно мыслить, но его речь обрела новое качество. Он говорил медленно, будто иностранец, который не совсем понимает значения слов или то, как они произносятся. – Есть один джентльмен, с которым он был знаком в свои лучшие времена. У того есть друг при дворе, а один из его одноклассников даже служит камердинером в спальне. Говорят, он становится совершенно другим человеком в их обществе. Ха-ха! Сама обходительность и любезность. – Он пожал плечами слегка, но чуть не свалился со скамьи, на которой сидел. – Он, если захочет, может быть интересным и жизнерадостным. И полезным тоже. Может составить родословную или развлечь беседой. В ответ они ссужают ему деньги, приглашают погостить и накрывают для него стол. Невзирая на весь его гонор, Люциус Громвель всего лишь ручная собачонка. – Челлинг грозно взглянул на меня и потряс кулаком. – Пусть знает. Вот что я скажу. Нет неуязвимых людей.

– Совершенно верно, сэр.

– Поверьте, он у меня еще поплачет. Я знаю, как его уколоть.

Челлинг замолчал и выпил еще вина. Лицо у него было очень красным и мокрым от пота.

Я сказал:

– Вы знаете, как его…

Челлинг грохнул бокал о стол с такой силой, что ножка обломилась.

– Ручная собачонка! – выкрикнул он так громко, что на мгновение в пивной воцарилась тишина. – Вы обязаны рассказать королю, когда его увидите. Громвель – проклятая, мяукающая, блюющая, скулящая, гадящая ручная собачонка! – Он изменился в лице. Он смотрел на меня, выпучив глаза, в которых был ужас. – О боже, как я устал от всего этого!

Его тело обмякло. Он положил руки на стол и уронил на них голову. И закрыл глаза.

Для человека маленького роста мистер Челлинг оказался неожиданно тяжелым.

Я заплатил по счету, и официант помог мне спустить Челлинга вниз по лестнице до входной двери – путешествие, полное опасностей, поскольку дважды он предпринял попытку высвободиться, настаивая на том, что он всегда стоял на своих ногах и не имеет намерения менять свою политику относительно этого вопроса.

Мне пришлось снова заплатить официанту, чтобы тот помог нам перейти на другую сторону Флит-стрит. Юрист болтался между нами, изредка пиная нас в голени, но мы успешно доволокли его мимо церкви Святого Дунстана до ворот Клиффордс-инн. Там нам на помощь пришел привратник.

– Снова набрался, да? – сказал он. – Он слаб насчет выпивки, сэр. Думаю, это из-за его роста. Сами посудите: если налить кварту в горшок размером с пинту, он переполнится.

– У меня сердце льва, – пробормотал Челлинг. – Вот что имеет значение.

– Да, сэр. – Привратник подмигнул мне. – Главное, чтобы директор не услышал, как вы рычите.

– Отведи его на квартиру, – сказал я.

Привратник пошарил по карманам Челлинга, и обнаружилась связка ключей.

– Чем скорее убрать его с глаз долой, тем будет лучше.

Он оставил мальчишку сторожить ворота. Вдвоем с другим служителем они проволокли Челлинга через двор на глазах у заинтересованной кучки зевак, собравшихся перед залом, где все еще заседал Пожарный суд. Я расплатился с официантом и последовал за ними.

Челлинг занимал комнаты по пятой лестнице корпуса в восточной части двора, граничившего на севере с двором церкви Святого Дунстана на Западе. Это было одно из самых старых зданий гостиницы, построенное как частный дом. Лестница была тесной и темной.

На каждой площадке располагалось по две двери, напротив друг друга, как в новом здании, но на этом сходство заканчивалось. Пахло сыростью и гнилью. Каменные ступени были неровными, истертыми поколениями ног.

Как нарочно, комнаты Челлинга оказались на мансардном этаже, который был добавлен к зданию гораздо позже. Привратник отпер дверь. Они втащили его в кабинет со скошенным потолком и наклонным полом. Обстановка пышностью не отличалась: стол, комод, кресло и единственный стул. Мансардное окно выходило на восток и открывало вид на развалины Сити. В очаге валялась сломанная трубка, и кабинет пропах застарелым табаком.

Привратник бросил ключи на стол и вопросительно на меня посмотрел:

– На кровать, господин?

Я кивнул.

Служитель отворил внутреннюю дверь, и они вдвоем внесли Челлинга в комнату немногим больше шкафа. Скинули его на незастланную кровать. Ноги пьяного свешивались с нее. Один башмак свалился и брякнулся об пол. Круглое лицо Челлинга было обращено к потолку, а волосы образовывали неровный серый нимб на грязной подушке. Рот приоткрылся. Губы были розовыми и нежными, словно бутон розы на куче компоста.

– Вы его друг, сэр? – спросил привратник. – Похоже, раньше я вас не видел.

– Да. – Увидев, что привратник смотрит на меня вопросительно, я добавил: – Мистер Громвель за меня поручится. Мое имя Марвуд.

Привратник кивнул, давая понять, что сделал все и даже больше, чем требовал от него долг.

– Тогда все?

Я нащупал кошелек.

– Да, благодарю.

Я дал служителям по шесть пенсов. Вернулся в кабинет и услышал их шаги на лестнице. Из спальни донесся храп, который становился все громче. Я оглядел тесную каморку. Здесь, под самой крышей, было очень тепло и душно. Окна были закрыты. Попалось на глаза несколько книг. На столе стояли немытая кружка и оловянное блюдо.

У Челлинга явно настали трудные времена. Вероятно, не только Громвель в Клиффордс-инн выживал благодаря щедрости друзей. Куда ни глянешь, всюду вопросы без ответов, и большие, и маленькие. После всех потраченных усилий, времени и денег все, что можно было предъявить, – это куча неясностей.

Вдруг во мне проснулся гнев, а гнев заставлял меня действовать. Раз уж я здесь, по крайней мере, надо использовать все возможности. В нише у печи стоял шкаф. Он был заперт, но вскоре один из ключей Челлинга решил дело. Я открыл дверцу, давно не смазанные петли заскрипели.

В нос ударил запах старой кожи и заплесневевшей бумаги. В шкафу были устроены полки. Внизу выстроились ряды книг в разномастных обложках. Наверху лежала одежда, большей частью ветхая и изношенная. На самой верхней полке на стопке бумаг толщиной с дюйм лежала кожаная фляга, рядом были письменные принадлежности.

Я откупорил флягу и понюхал содержимое. Пахнуло алкоголем с примесью чего-то еще – кажется, можжевельника. Значит, помимо вина, Челлингу также нравится голландский джин. Что касается бумаг, на вид это были записи, сделанные на удивление красивым почерком, – буквы были ровными и изящными. Я глянул на верхние страницы. Они были написаны на латыни. Каждое слово похоже на аббревиатуру. Я порылся в стопке и нашел страницу, написанную на английском. Это оказалось неоконченное письмо, но его содержание было столь же непонятным, как записи на латыни.

Сэр!

Меня глубоко печалит сверх всякой меры, что моя совесть требует, чтобы я сообщил Вам эту горестную новость, не только во благо нашего товарищества и его репутации в обществе, но также чтобы предостеречь Вас об опасностях чрезвычайно щедрого и чрезвычайно доверчивого духа. На Феттер-лейн, у Хол…

Три последние слова были смазаны: очевидно, автор письма сунул его в стопку бумаг, не высушив чернил.

Хлопнула дверь где-то на нижнем этаже. Я прислушался. Кто-то поднимался по лестнице. Шаги приближались. Я собрал бумаги, вернул их в шкаф и положил флягу сверху. Когда я закрывал дверцу, петли заскрипели.

Теперь шаги слышались на площадке. Времени запирать шкаф не было. Дверь в кабинет Челлинга оставалась полуоткрытой. В дверь постучали. Потом она распахнулась.

В комнату вошел Люциус Громвель. Он пригнулся, так как косяк двери был очень низким. Оказавшись внутри, он распрямился. Тулья его шляпы задевала потолок в самом высоком месте. На нем был добротный костюм тонкого сукна желтого цвета. Однако вид портило большое красное пятно на груди и не совсем свежая сорочка. Лицо раскраснелось от выпитого вина.

Он нахмурился:

– Я вас знаю… Вы приходили ко мне сегодня утром, рассказывали небылицы про своего отца. Что вы здесь делаете?

Я кивнул в сторону открытой двери в спальню. Храп, доносившийся оттуда, был еще громче, чем раньше.

– Мистер Челлинг не вполне здоров, – сказал я. – Его донесли до постели.

– Но кто вы такой? – требовательно спросил Громвель. – По какому праву вы…

– Тише, сэр, он только что уснул. Было бы немилосердно его будить.

– Так вы врач? А он ваш пациент? Правдоподобная история.

– Нет. Я друг.

Громвель рассмеялся:

– У Челлинга нет друзей. Если вы вообще с ним знакомы, должны были бы знать.

Сами по себе слова были оскорбительны, но его манеры были и того хуже. Утром, по крайней мере, он вел себя вежливо. Теперь он излучал враждебность.

Громвель прошел к двери и распахнул ее настежь. Взглянул на Челлинга, и его лицо перекосилось от отвращения. Он повернулся ко мне и указал на входную дверь:

– После вас, сэр.

Я выдержал его взгляд, задаваясь вопросом, зачем Громвель пришел с визитом к человеку, которого он не любил и не уважал.

– Убирайтесь, – сказал Громвель. – Тотчас. У меня здесь имеются полномочия. Не вынуждайте меня их применить.

Он не оставил мне выбора. Я поклонился и вышел. На лестнице остановился и прислушался.

Наверху было тихо. Громвель все еще не выходил из комнат Челлинга. И тут я услышал слабый, но знакомый звук – скрип петель дверцы шкафа.