Онлайн чтение книги Отчаянная осень
3

Окно кабинета завуча школы Оксаны Михайловны смотрело на цирковые конюшни, и это было нехорошо. Десять лет назад Оксана Михайловна впервые внесла сюда свои туфли и чашку и, рванув фрамугу, ощутила «этот запах». Она сразу решила переселиться в другой кабинет и даже спустилась на первый этаж посмотреть для этой цели пионерскую комнату. Но тут обнаружились другие неудобства: школьное крыльцо было прямо под окном. Не сосредоточишься, не поработаешь, шум, гвалт, хлопающие двери.

Пришлось из двух зол выбирать конюшни.

На свои деньги Оксана Михайловна купила на окно плотную югославскую штору, которая создала в кабинете полумрак. Понадобилась на стол большая лампа с двумя патронами.

Запах же был неумолим и постоянен, а при юго-западном ветре от него не спасала ни плотно пригнанная фрамуга с толстыми веревочными прокладками – кстати, тоже за свой счет, – ни дезодорант «Лесной воздух», ни специально устраиваемый сквозняк.

Никто в школе не знал зависимости дурного настроения завуча от юго-западного ветра, тем более если учесть, что школа гордилась своим соседством с цирком.

Оксана Михайловна же цирк не любила. Правда, теперь уже трудно было понять, что от чего произошло… То ли конюшня определила ее отношение к цирку, то ли, не любя его изначально, она именно поэтому так остро воспринимала конюшни. Но было так, как было. Новый учебный год всегда начинался с вида на старенькие деревянные строения, на широкую подъездную дорогу к ним. И тогда к Оксане Михайловне подкрадывалась мысль о пожаре, и глаза ее прикидывали расстояние между цирковым двором и школой, и думалось, что, если бы не было юго-западного ветра, школа совершенно не пострадала бы от пожара. Ну лопнули бы где-нибудь стекла – подумаешь, проблема. Но пожара не случалось.

Зато другая возможность покинуть этот кабинет становилась более реальной. Собиралась на пенсию директор их школы. С Оксаной Михайловной уже был предварительный разговор в гороно. Вам, мол, предстоит принимать дела. Фактически ничего принимать не надо было. Дела и так давно были в ее руках. Анна Семеновна уже много лет была директором де-юре, знаменитым в стране, а потому обреченным на симпозиумы, съезды, представительства. Сейчас старушке было семьдесят шесть. Дети терялись перед обилием странной нежности и странной ласки, которые она на них обрушивала. И Оксана Михайловна была убеждена – они глупели от них. Но слава Анны Семеновны пока перевешивала причуды. Правда, разница в уровнях становилась все больше и больше, и были в городе люди, которые считали, что «баушке» давно пора на пенсию, но стоило такой точке зрения взять верх, как, точно по волшебству, возникала какая-нибудь зарубежная делегация, которая приехала посмотреть и послушать именно Анну Семеновну.

Сегодня, накануне нового учебного года, Оксана Михайловна снова подумала о том, что уйдет на пенсию, как только почувствует свое несоответствие времени, испытала она и удовлетворение от сознания того, что школа стоит прочно и все у них в порядке, потому что есть она, директор де-факто. И, в конце концов, не так уж важно, в каком кабинете сидит она формально. Если бы только не конюшни…

А их, как назло, расширили… Пристроили низкий сарайчик, неказистый такой – для собак, что ли? Малыши на него лазают, она из окна видит это. Однажды пришлось залезть на подоконник и кричать во фрамугу, чтоб спустились. Дети испугались, посыпались с крыши горохом, а она осталась стоять на подоконнике. Вдруг сразу почувствовала, как ей трудно слезть.

Гнев, поднявший ее, иссяк, зато остались противно дрожащие колени, а до стула надо было как-то дотягиваться ногой. Она сползала вниз по югославской шторе… Ну что ж… Она не будет теперь лихо вскакивать на подоконники. Это не такая уж большая потеря. Главное, что она сама уловила этот момент. Хорошо бы так и впредь знать все загодя.

Она по-хозяйски обошла школу. Всюду был порядок. Туалеты работали исправно, лампочки были ввинчены и загорались, расписание висело не на один день – на всю четверть, никто из учителей на нее не обижался, потому что она умела учитывать их пожелания, просьбы, условия. В учительской загоревшие, отдохнувшие учительницы болтали о всякой чепухе, и это тоже было нормально и правильно. Пионервожатая Лена Шубникова выставляла на подоконник чистые вазы, кувшины, банки, зная, как много их понадобится первого сентября, когда ребята все как один придут с цветами. У них так было принято. Все букеты, и самые скромные, ставили в воду, аккуратненько, с уважением, причем смотрели, чтобы их невзначай не забили роскошные, парадные гладиолусы. Особо же пышные букеты даже раздергивались, чтоб ни у кого не было предмета для хвастовства.

К слову сказать, эта идея равенства в цветах принадлежала все-таки «баушке». Если что разумно – то разумно. Оксана Михайловна была человеком справедливым и объективным и умела ценить полезные инициативы. Поэтому она спросила:

– А в классах все для цветов приготовлено?

– Естестно… – пробормотала вожатая.

– Елена Николаевна, говорите четко, – сказала Оксана Михайловна. – Вам же дети подражают.

– Ес-тес-твен-но, – отчеканила вожатая. – Бан-ки стоят, как сол-да-ты.

Все засмеялись, и Оксана Михайловна тоже.

Им повезло с вожатой. Ее любят дети. Мероприятия проходят у них шутя-играючи. На одной любви. Лена сказала – и все. А уж если попросила… Ее нашла «баушка» на каком-то семинаре. И переманила в их школу. Ловко так, хитростью. «Баушку» не понимали: зачем столько интриг ради вожатой, у которой плохая дикция? «Баушка» только ухмылялась, а потом приставила к Лене логопеда. Теперь уже ясно, что игра стоила и свеч и логопеда.

Оксана Михайловна подошла к звонку и с силой нажала на него. Он залился весело и громко, как ему и полагалось. На всякий случай проверила, не западает ли кнопка. Кнопка не западала. Можно было начинать очередной учебный год…

Оксана Михайловна уже хотела уходить, когда раздался этот звук. Звук отвратительный – он шел от цирка и был ни на что не похож. Она отодвинула штору и выглянула в окно. Из высоких машин, красиво ступая на мостки, во двор цирка спускались красивые белые лошади, а невдалеке от них, уже на земле, стоял большой серый слон. Это он кричал, подняв вверх хобот, это он приветствовал белых лошадей, конюшни, стоящую перед ним школу, это он здоровался с новым городом и с Оксаной Михайловной, которая выглядывала из-за шторы.

«Бедное животное», – подумала она, задвигая штору, и увидела в дверях кабинета мальчика, который остановился, ожидая разрешения пройти дальше.

– Заходи, – сказала Оксана Михайловна, связала его появление с лошадьми и слоном и решила: «Циркач».

Он протянул ей аккуратные пачки личных дел.

– Нас пятеро, – сказал он.

На верхней папке было написано «Александр Величко». Красным карандашом в верхнем углу помечено: «10-й класс».

– Работаешь? – спросила Оксана Михайловна.

– Да, – ответил мальчик.

Слон закричал снова. Плечи Оксаны Михайловны непроизвольно дернулись.

– Это Путти, – мягко сказал мальчик.

– Путти? – удивилась Оксана Михайловна. – Путти – крылатые мальчики в искусстве Возрождения…

– Я не знал, – сказал мальчик.

– Ну кто-то из ваших должен был это знать, – сердито сказала Оксана Михайловна, – прежде чем так называть слона?

И то, что не любимый ею цирк поворачивался к ней сразу неосведомленностью, невежеством, и то, что по-прежнему кричал припадочный слон, – все это определило раздражение, с каким она раскрыла дело Александра Величко, десятый класс.

– Невероятно, – сказала она с иронией, – невероятно. При нынешней программе… – И она в упор посмотрела на него. – У нас без поблажек… Без скидок…

– Я понимаю, – ответил мальчик.

– Вот и хорошо. – Оксана Михайловна отодвинула дела, считая разговор оконченным.

– До свидания, – сказал мальчик.

– Форма – непременно! – крикнула ему вслед Оксана Михайловна.

Он повернулся и сказал:

– Конечно.

Скажете: что было в этом разговоре такого? Но Оксана Михайловна уходила из школы с плохим настроением.

Странная это штука – настроение. Если бы Оксана Михайловна не была историком, она непременно стала бы психологом. Она изучала бы настроение. Эту нематериальную субстанцию, из-за которой мы, сегодняшние, так, бывает, отличаемся от себя же вчерашних. Да что там! Мы утром не те, что вечером. В нас совершаются неподвластные изменения, им подвержены даже самые сильные. Что оно есть – настроение? Почему утром капля дождя на стекле способна сотворить с тобой черт знает что? Капля на грязном стекле, волочащая за собой мокрый след… А ты вскакиваешь, будто проснулся в комнате с видом на море и можешь дойти до него босиком, погружаясь пятками в песок и предвкушая это море.

А завтра капля на стекле вызовет смертную тоску и захочется спрятаться в подушку, чтоб никого не видеть и не слышать. И с этим нелегко будет справиться, если ты человек слабый. Она, Оксана Михайловна, человек сильный. В момент такой тоски она включает на всю мощь приемник, она становится под самый сильный напор душа, и вода, которая обрушивается на резиновую шапочку, довершает дело, начатое приемником. Красная, больная, иссеченная кожа возвращает душевное равновесие, но Оксана Михайловна плюнула бы вам в глаза, скажи вы ей, что таким же способом – наказывая плоть – спасали и спасают душу верующие фанатики. Очень бы вы рассердили Оксану Михайловну таким сравнением. Просто она физкультурница и спортсменка. Когда-то у нее даже был разряд по прыжкам в высоту…

Незначащий же разговор с мальчиком испортил ей настроение потому, что она не любит цирк вообще. Она не принимает весь стиль цирковой жизни, при которой малые дети стоят вниз головой с пеленок. Ей не нравится их кочевое образование, их какая-то профессиональная вежливость. Она писала об этом в Минпрос – не о вежливости, конечно, – предлагала забирать цирковых детей в интернаты, чтоб они жили как люди. С ней не согласились. Она получила обидный по сути ответ, в котором некий товарищ Сметанин (отвратительная фамилия для мужчины!) вежливо издевался над ее предложением, а в конце даже слегка пристыдил. Она тогда еще раз прочла черновик своего письма – в нем не было ничего, над чем можно было бы издеваться, тем более стыдить…

В нем было все по делу… Детям надлежит жить оседло, малышей не следует подбрасывать, как… как кегли. Цирковые дети ростом меньше обычных, при нынешней акселерации это особенно бросается в глаза. Над чем тут иронизировать? Правда, этот мальчик, Саша Величко, высок, но всякое исключение – оно для торжества правила.