Так случилось, что плохой дикцией Лены Шубниковой никто в семье озабочен не был. «Научится, – говорила ее бабушка. – Все с детства шепелявят, а много ли шепелявых взрослых?» Мама Лены, приезжая с долгих гастролей – она была концертмейстером филармонии, – в первые минуты всегда озабоченно хмурила брови, слушая радостную неразборчивую болтовню дочери. Но потом начинала понимать и… привыкала.
Лена была умная девочка. Умная и начитанная не по годам. Необходимость сдерживать слова способствовала долгим внутренним размышлениям. Она с детства знала, кем станет и чего хочет. И в тот визгливый девчоночий период, когда одна половина подружек мечтала стать артистками кино, а другая эстрадными певицами, Лена знала: она будет учительницей. Но скажи она кому-нибудь, что у нее замирает сердце от этого желания, ей бы не поверили. В школу кончают играть в детском садике, а переступил порог настоящей школы – и конец. Нельзя мечтать о том, что есть, что вокруг, о чем можно говорить и что можно даже обругать. А Лена продолжала мечтать о самом плохом классе, от которого все бы отказались, а она бы приручила их и объединила. Свой первый урок Лена мечтала начать так:
– Вы слышите? У меня не очень хорошая дикция… Будьте ко мне великодушны…
Ей очень хотелось начать с великодушия. Но в жизни все получилось не так.
Она недобрала в институт одного балла. Преподаватель истории поставил ей тройку, не дослушав, а потом, в коридоре, сказал:
– Нечего страдать. Вам нужна другая работа. Научитесь что-то делать руками! Ну шейте там, пеките пироги…
Два года она работала в школе-интернате подменным воспитателем, мучаясь от собственной слабости, неумения. Она убедилась в мысли, что это – ее дело, но убедилась и в другом: «трудные» мальчики и девочки имели привычку сохранять свою яркую индивидуальность, а волшебной палочки, могущей это изменить, она в глаза не видела. И к ее плохой дикции они великодушны не были, а дразнили ее, издевались. И уставшие учителя говорили ей приблизительно то же, что говорил после экзаменов историк.
– Пошли бы вы в швейный техникум. И себя обшили бы, и деньги имели.
Она не могла, не умела ничего объяснить!
А тут еще мать, вернувшись с гастролей, как всегда, нахмурила брови:
– Ах боже! Говори медленней… Я просто не знаю, что с тобой делать. Тебе же замуж не выйти.
Лену высмотрела на летней конференции Анна Семеновна, «баушка». Привела к себе домой раз, другой, потом предложила перейти в свою школу.
Почему никому из родных и близких не пришел в голову логопед? Именно Оксана Михайловна, передернув плечом, сказала что-то вроде того: «А куда смотрели ваши родители? Все недостатки речи можно было исправить в шесть лет».
Лена не столько поняла, сколько почувствовала тогда противостояние «баушки» и Оксаны Михайловны. И молила бога, чтоб «баушка» была здорова как можно дольше. Она была благодарна ей не просто за врача: старая учительница увидела в ней то, что никто не видел, ее стремление, ее мечту, которые никакого отношения не могли иметь к шитью и кройке. «Баушка» увидела в ней призвание. Как-то она ей сказала:
– Мы удивительно косноязычны. Нынешние учителя. И логопед тут не поможет… Потому что нельзя научить говорить, если нечего сказать… Учись размышлять, деточка, над всем, что видишь, слышишь, чувствуешь… А логопед твой пусть идет следом… Главное – было бы что сказать!
Как отделить стоящее от нестоящего? В жизни все перемешано. Но должна же я уметь различать это, как различаю цвета? Оксана говорит: чем раньше человек определит свое место в жизни, тем лучше. Тем меньше разочарований. Все верно, но это не вся правда. Разочарование – очень мудрая штука. Надо разочаровываться, нет другого пути познания людей и жизни. Я постоянно в себе разочаровываюсь… Для меня это путь из вчера в завтра.
В этом году в школе много циркачей. Я их очень люблю. Сейчас начну себе противоречить: среди них почти нет разочарованных. Они с детства при своей будущей профессии.
Почему я так нелогична? Почему у меня в голове запросто могут жить и сосуществовать (и преотлично, между прочим) совершенно противоположные мысли?
Но две мысли всегда лучше, чем одна.
А. С. стала совсем старенькая. Много забывает. Но тут же придумывает что-то другое… У нее атрофируется центр памяти, но совершенно молод и здоров центр творчества. У Оксаны же – одна память. Она знает, сколько в школе электрических лампочек.
Пишу план работы. Критерий эгоистичный: что мне было бы интересно делать. Но ведь это правильно! Я обязана исходить из этого, иначе будет неискренность в моих отношениях с ребятами, в моей работе. Значит… Значит, надо повышать уровень своих интересов. Вверх, вверх, вверх от металлолома?
Оксана сказала: «Любовь детей – величина непостоянная. Кумир в педагогике? Ну знаете ли… Неконструктивно».
Из циркачей выделяется Саша Величко. Сегодня, например, он повел в цирк самых маленьких. Без всякой просьбы.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления