Онлайн чтение книги Пламя
ГЛАВА XXX

Тони сидела на коврике перед камином. Симпсон сидел тут же рядом, положив покровительственно одну лапу на ее платье и мирно мигая глазами на огонь. Временами Тони почесывала ему левое ухо, и он отвечал благодарным взглядом.

В одном отношении собаки легко побивают людей: им в высшей степени свойственно чувство благодарности. Симпсон Сомарец особенно обладал этим чувством; он никогда не забывал того, что был бездомной собакой. Он обожал Тони. Единственный фокус, который он выучил из любви к ней, отнял у него год времени. Он не был проворной собакой, но все же он, наконец, научился танцевать вальс; у него уходило много времени, пока он делал круг, и нос становился влажнее обыкновенного, но все же он, наконец, это одолел. Он танцевал после чая, так как Тони была рассеянна весь день, и это, наверное, ее развлекало. Это развлекло бы кого угодно, так как это было замечательно торжественное представление.

– Ты пушистая собака большой ценности, – сказала ему Тони; он блаженно вздохнул. – И самая красивая собака в Париже, – продолжала она.

Симпсон был очень некрасив, и потому он обожал слушать такие отзывы.

– И я люблю тебя.

Он посмотрел на нее. Его два темных глаза были широко раскрыты. «И я вас люблю», – сразу ответили его глаза, хоть и не умели говорить. Жоржетта не то переделывала, не то портила шляпу. Она продолжала монолог, прерванный во время разговора Тони с собакой. Фразы стали долетать до Тони:

– Когда люди намерены дать тебе что-нибудь, они обыкновенно рассчитывают получить что-нибудь взамен, так что я сказала: «Послушай, голубчик, если я приму это предложение, то что ты хочешь взамен?»

– Кто, что, Жоржетта?

– Жюль. Он предлагает мне заведовать кабаре вместо него.

– Он хочет жениться на тебе?

– В этом-то самое худшее, такое устройство страшно связывает.

Тони начала смеяться.

– Тебе пора уже остепениться.

– Я еще не настолько подурнела.

– Нет, дитя, разумеется, нет; но твои взгляды на жизнь должны стать скромнее.

– Это должно подразумевать обедню каждое воскресенье и скромные платья. Благодарю тебя!

– Ты невозможна. Жюль – добрая душа, даже если, скажем, он кой-где и слишком оброс жиром.

– Я говорю вот что, раз ты вышла замуж, все для тебя кончено. Я всегда слышала, что англичане – толстокожая порода, но я никогда этому не верила, пока мне не сказали, что какой-то англичанин проповедовал замужество только на пять лет! А! У него был опыт, он знал, сколько времени нужно, чтобы женщине все это надоело.

– Я не думаю, чтобы мужчина, который специально это проповедовал, был бы вообще сам женат.

– Какой лицемер! – воскликнула Жоржетта. – Но тогда я должна сказать, что никогда не следует верить печатному слову. Насколько я могу судить, люди пишут книжки просто для того, чтобы высказать разного рода вещи, к которым никто никогда не прислушивается или которым он сам совершенно не верит. Скажи, Туанетта, правда, что мадемуазель Форуа уехала с Рицким?

– Правда, к несчастью.

– Подумаешь! – мило воскликнула Жоржетта. – А что граф говорит теперь? Я думаю, он совершенно убит, расстроен, а? Он не должен огорчаться, она была нехорошая. Хотя Рицкий еще хуже! Он ее будет бить со временем, как она того заслуживает. Теперь маленький граф был бы уже женатым мужем, одним из лучших, как ты всегда утверждаешь. Я думаю, не возьмется ли он теперь за тебя, Туанетта?

Тони засмеялась и потянула за ухо Симпсона.

– Мы с Симпсоном этого не думаем, – забавно заявила она.

– Сердца улавливаются таким манером, знаешь. Только неделю тому назад Жюль был отвергнут Лолоттой, а теперь он помирает, чтобы жениться на мне.

– А ты в пятьдесят раз красивее Лолотты. Жоржетта положила растерзанную шляпу и критически посмотрела на Тони.

– Тебя нельзя считать красивой, – медленно проговорила она, – ты приобрела оригинальную, привлекательную наружность. Теперь, когда ты хорошо одета, причесана, хорошо обута. И ты выглядишь очень холодной. А это большое преимущество. Много людей погибло, пытаясь открыть полярные страны. То же самое в любви. Холодность привлекает тех мужчин, которых ничто другое не затронуло бы. Он будет продолжать, и продолжать, и ждать, и выжидать, потому что он хочет превратить лед в огонь. Я знаю, что не хочу, чтобы ты вышла замуж за маленького графа. Я ему не нравлюсь. Он считает меня неприличной.

– Он никогда так не думает, – сказала Тони, – посмотри, все его друзья – это люди, которых он спас.

– О, конечно! Это разница! В самом деле, совершенно различные вещи, знать кого-нибудь, кто неприличен, но кому ты делаешь добро, и другого такого же, но которого ты узнал самым обычным образом. Тут масса благородных чувств по отношению к первому и чувство неловкости по отношению ко второму. Маленький граф хотел бы, чтобы ты была окружена более достойным влиянием. Я это вижу по его глазам. Мужчины ничего не имеют против знакомства с неприличными людьми, им даже это нравится, но они не желают, чтобы люди, которых они любят, в особенности если это женщины, чтобы и они их знали. Никоим образом.

Тони закурила папиросу и задумчиво выпустила голубое облако дыма. Симпсон закашлялся. Он не курил.

– Я совершенно уверена в том, что ты не права по отношению к графу, Жоржетта. Он совсем не такой человек, и он знает, что мы друзья.

– Он знает, что ты упряма. А с упрямыми, как с друзьями, когда приходится давать советы: не давай советов другу, не приставай с советами к упрямому, это бесполезно; де Солн знает, что если бы он сказал: «Мадемуазель Тони» – прости, просто – «Тони, Жоржетта веселая девица и неподходящая для вас подруга», ты бы ответила: «Я сама выбираю своих друзей» и посмотрела бы на него с презрением.

– Слушай, о нем никогда не говорят подобных вещей.

– Если ты выйдешь за него замуж, я выйду за Жюля.

– Итак, судьба бедного Жюля зависит от меня? Я боюсь, что тебе придется долго ждать, Жоржетта, потому что, во-первых, де Солн не хочет жениться на мне, а, во-вторых, я не желаю выходить за него замуж.

– Поживем, увидим, – загадочно сказала Жоржетта, поднявшись и примеряя шляпу.

– Мы зайдем на выставку и посмотрим, каковы там дела, а потом пойдем к «Румпельмайеру» пить чай.

– Ты думаешь, чтобы мы вместе?

– И Симпсон также.

– Туанетта, ты человек с сердцем. Жоржетта поспешила в свою комнату, чтобы одеться. Когда она надевала черную шифоновую блузу, две слезы упали на ее складки. До нее быстро доходили обычные людские сплетни. Она знала все о визите Тони к де Солну, хотя Тони с ней об этом не говорила. Она видела частые письма из Каира, и она любила Тони. Потерять Тони – это потерять вкус к жизни, но Жоржетта решила покончить с этим. Если де Солн протестует против ее проживания в квартире, а инстинктивно она чувствовала, что это так, она уйдет – она даже выйдет замуж за Жюля и не станет мешать Тони. Она ни на минуту не сомневалась, что он со временем женится на Тони. Желание Тони пойти с ней пить чай ее сильно тронуло. Она сильно сморкалась, пока закалывала желтые локоны под большую шляпу. Известность и успех нисколько не изменили Туанетту.

– Всякий другой бы изменился, – вздохнула бедная Жоржетта, – я, разумеется, танцовщица из кабаре, не совсем подходящая особа для совместной жизни с нею. Я уберусь. Я возьму старого Жюля.

На выставке была масса народу. Много людей подходили и поздравляли Тони.

У нее было ощущение, что это происходит во сне, когда она взглянула на толпу, на картины по стенам. И это она привлекла этот поток людей, она рисовала эти картины. Еще два года тому назад она делала моментальные наброски в маленьком кафе. Все это казалось таким невероятным, и все же это была правда: нацарапанная подпись «Тони» сбоку на каждом рисунке свидетельствовала о том.

К ней подошел Дюформ, знаменитый журналист. Он был румяный и рыжий нормандец.

– Ваша тонкая линия, ваша уверенная линия так необычайно хороша, – сказал он.

Тони покраснела от удовольствия.

– Я вам пришлю набросок, – продолжал большой человек, – маленький подарок артиста артисту.

– Сударь, ваши слова имеют для меня такую же ценность, как и ваш подарок, и я буду на это смотреть как на одно из самых лучших моих сокровищ.

Он посмотрел ей вслед, когда она пошла по длинной зале.

– Вот что называется соблазнительная женщина, мой друг, – сказал он рассеянно Коллину, продолжая смотреть вслед Тони.

«Румпельмайер» был оживлен и привлекателен. Они заняли маленький столик у окна, так что могли видеть всех входящих и выходящих. Тони была сущим ребенком в отношении пирожных, в особенности с каштановым кремом. Она заказала кофе и едва начала его наливать, как вошел де Солн. Он был, разумеется, в обычном городском платье, но Тони своим критическим глазом заметила, что он выглядит наряднее обыкновенного. Тони видела, как подъехал сбоку его мотор. Рядом с ним шла высокая дама с очень суровым лицом. Она тоже была чрезвычайно нарядна, но не по последней моде. Де Солн оглядел комнату, его быстрые глаза искали столик. Наконец он повернулся к столикам у окна. Он сразу заметил Тони. С легким восклицанием он кинулся к ней.

– Я сегодня утром вернулся. – Он поклонился Жоржетте, затем Тони. – Я хочу вас представить моей матери.

Итак, суровая дама была его мать! Жоржетта мгновенно поднялась, лицо ее густо покраснело.

– Я уйду, – нервно заявила она.

– Разумеется, нет, – сказала Тони очень резко, – тогда я не останусь ни одной минуты.

– Я хотел, чтобы вы пили чай с нами, – протестовал де Солн, когда они вместе пересекали комнату.

– Со мной Жоржетта.

– Дайте ей уйти.

– Мой друг, я не делаю таких вещей. Жоржетта – мой гость, и я, конечно, останусь с нею.

Он взглянул на нее.

– Как вам угодно. Я хочу, чтобы вы мне, по крайней мере, обещали на завтра. Я задумал поездку.

– Поездку?

– Вы никогда не видели замка. Я хочу свезти вас туда. Поедете?

– С удовольствием, – ответила она.

Мадам де Солн встретила ее так, как, судя по ее внешности, она должна была встретить друга своего сына.

Она была любезна, но сдержанна.

– Я много слышала от сына о вашей работе. Я постараюсь поехать посмотреть выставку.

– Вы очень любезны, – прошептала Тони.

Что-то в де Солне, его быстрое оглядывание комнаты, безупречность его костюма, несколько ее поразило. Всего-навсего он отсутствовал около трех месяцев, а выставка закрывалась через неделю. Тони перевела взгляд на графиню, которую она раньше никогда не видала. Она напрасно искала в ней сходство с Жаном. Графиня была большого роста, изящна и холодна. Даже ее глаза, хотя они тоже были синие, были не такие, как у Жана. Его глаза были того густого синего цвета, который часто описывается, но редко встречается.

– Мой сын сказал мне, что он надеется прокатить вас завтра в Венсен.

– Это будет очаровательно в такую погоду. Я люблю этот осенний привкус в воздухе и острый запах жженого дерева, который в это время года тянется из изб в деревне.

– Мадемуазель Сомарец знает времена года по их запахам, – вмешался Жан. Он улыбнулся Тони.

– Разве? – небрежно произнесла его мать.

Тони встала.

– Я жалею, что должна вернуться к моей подруге.

– К вашей подруге?

Тони посмотрела в сторону Жоржетты, которая представляла собой пышную картину в ее черном и светлом.

– У окна.

Мадам де Солн смотрела на Жоржетту, как смотрят не видя, а затем протянула Тони руку:

– Я рада, что познакомилась с вами.

Она ее отпустила чрезвычайно любезно, но на момент Тони почувствовала себя так, как много лет назад чувствовала себя в гостиной своей тетушки.

Эта женщина не нравилась ей. Ну и что же, вовсе не было необходимости, чтобы она ей нравилась. Жан был ее другом; но она не имела никакого желания включить его мать в ту же категорию.

Очень красивая дама весело окликнула Жана, когда они проходили по комнате.

– Моя кузина, – сказал он, поклонившись ей.

– У вас, кажется, тут сегодня много родственников, мой друг?

– Видите ли, имеется так много линий нашей семьи, – сказал он.

Тони испытала смутное, очень неприятное чувство неожиданности; Жан редко говорил о себе, и, хотя он брал ее на многие вечера в различные дома и, разумеется, в оперу и в другие театры, она никогда до сих пор не встречала никого из его родных. Она настолько ушла от общества за все эти годы работы в Париже, что совершенно перестала вспоминать те условности, которые она когда-то знала, и, тем не менее последнее замечание Жана дало ей как-то почувствовать, что она «вне общества».

– Считать вас счастливым или несчастливым, что вы имеете столько родственников? – спросила она шутя, продолжая нить его последнего замечания.

Они дошли до Жоржетты.

– Я очень люблю своих родных, – просто ответил он. – До свидания. Могу я заехать за вами завтра около одиннадцати?

– Я буду готова к назначенному часу, сударь, уверяю вас.

Она задумчиво смотрела ему вслед, пока он возвращался к своему столику; был разгар осеннего сезона, все уже были в городе. Снова и снова останавливался он у многих столиков, чтобы поговорить со знакомыми. Тони смотрела ему вслед и чувствовала, пока она смотрела, будто она наблюдает незнакомого человека.

До нее никогда не доходило, что де Солн ведет другую жизнь, кроме той, в которой он ее встретил, его случайную, полубогемную, полуфилантропическую жизнь. При случае она думала, что он должен отдавать часть своего времени своему кругу. Она знала из некоторых его замечаний, что он иногда это делает, что он сам следит за управлением своими огромными владениями. И все же, несмотря на все это, она никогда не представляла его себе таким, каким видела его сегодня, человеком своего круга и человеком с весом, со значением. Он был для нее очень больным, физически недоросшим, маленьким другом. А теперь он явился перед ней – Тони старалась себе описать его – как де Солн, человек, обладающий силой, имеющий свое традиционное место в кругу общества.

– И все это оттого, что «Румпельмайер» переполнен его родственниками, – сказала она громко.

Жоржетта не поняла, но вместо того спросила:

– Твой маленький граф выглядит хорошо, как никогда раньше. Что это он говорил относительно завтрашнего дня?

– Де Солн хочет меня повести в моторе в Венсен.

– Это не там, где находится замок его предков?

– Да, говорят, он прекрасен.

– А эта дама с жемчугами, в черном кружевном платье, это его мать?

– Да.

– Вот это графиня. Она выглядит немного чопорной. Не то, что он. Я не думаю, чтобы с ней легко было. Туанетта, тебе испортили чай, попробуй с каштановым кремом.

Тони попробовала, и он ей не понравился.

– Я не хочу чаю. Лучше уйдем, возьмем мотор и поедем кататься в Булонский лес.

Она заплатила по счету и, сопровождаемая Жоржеттой, вышла. Вечерний воздух был прохладен и резок, только многолюдные улицы были еще наполнены зноем.

– Я бы хотела, чтобы такого рода вечера никогда не наступали, – раздраженно сказала Тони, – они заставляют меня желать такие вещи… они так же нехороши, как весна.

– Какие желания они в тебе будят?

– Этого-то именно я и не знаю. Просто иметь то, чего у меня нет. Я думаю, что я просто глупа, Жоржетта.

– Нет, ты вовсе неглупа, – кротко ответила Жоржетта, – ты перестаешь быть глупой, вот это так.

– Что ты этим хочешь сказать? – с любопытством спросила Тони.

– Ты помнишь, когда ты была больна, когда ты болела гриппом в прошлом году? Одну ночь ты бредила и все время упоминала одно имя. Я никогда тебя не расспрашивала о твоей жизни, Туанетта, я этого не люблю, но я все же не могла не догадаться кой о чем. Я угадала, что ты старалась многое забыть, и когда ты только что сказала, что у тебя является «желание» чего-то, я почувствовала, что тебе удалось забыть. Видишь ли, нам ничего не хочется, когда мы несчастны, и только когда мы начинаем себя чувствовать лучше, в нас оживают надежды и появляются снова желания.

Тони резко схватила ее за руку.

– Если бы я могла тебе сказать, я бы это сделала, но даже если бы мне это стоило жизни, я не могу говорить о вещах, которые мне причиняют страдания. Все это так давно было, почти десять лет тому назад. Вероятно, если я даже и не забыла, рана все же зажила. О Жоржетта, я так хочу снова жить! Я думала когда-то, что все эти желания были убиты во мне навсегда, но это не так. Как будто что-то, чего нельзя убить, ожило во мне с новой силой. Я имею работу, успех, немного силы, а все время мне хочется еще чего-то.

– Потому что ты еще молода.

– Молода? Я чувствую себя молодой. Хотя я полагаю, что двадцать восемь лет – это уже не молодость. Как бы то ни было, это уже близко к тридцати.

– Ты выглядишь двадцати трех, – сказала Жоржетта, с любовью устремив свои большие глаза на Тони.

Круги бледного золота замерцали меж деревьев. В тишине, ненадолго наступившей вместе с вечером, ясно слышны были все звуки на дороге. Таксомоторы легко катились.

Тони видела людей, гуляющих вместе юношей и девушек, мужчин и женщин. Все они имели кого-нибудь. На всем свете у нее не было никого, кроме Жоржетты! Это было уродливо в своей трогательности. Чего она хочет? «Не знаю, не знаю, – говорила она себе нечленораздельно. – Но я хочу все то счастье в жизни, которого я никогда не имела».

В молчании они возвращались домой. Квартира выглядела привлекательной, пламя в камине вспыхнуло, как будто приветствуя их. Тони оглядела свою комнату, которую она так любила. Она была все та же, но все казалось таким неуютным, таким пустым.

Когда Жоржетта ушла в кабаре, она села в широкое кресло, глядя на огонь. Симпсон подошел и прижался к ней головой. Она смотрела на него и почувствовала, что она его едва видит сквозь туман слез, застилавший глаза.