Онлайн чтение книги Планировщики The Plotters
О заботливом отношении

Старик вышел во двор.

Рэсэн настроил оптический прицел и передернул затвор. Щелчок патрона, скользнувшего на место, прозвучал слишком громко. Рэсэн осмотрелся. Все замерло, вокруг лишь безучастные ко всему высокие, устремленные в небо пихты. Какой тихий лес! Ни птичьих трелей, ни шороха насекомых в траве. Звук выстрела в таком лесу разнесется далеко. А если на выстрел сбегутся люди? Но Рэсэн быстро сообразил, что волнуется зря. Выстрелы тут не редкость. Да и кто полезет в такую чащу лишь для того, чтобы узнать, почему стреляли? Спишут на браконьеров, охотящихся на кабана. Рэсэн бросил взгляд в сторону горы на западе. Солнце висело в одной пяди от верхушки. Время еще есть.

Старик поливал из лейки цветы на клумбе. Одним цветам он давал больше воды, другим чуть меньше. Поливал с любовью, отточенными движениями, словно проводил чайную церемонию. Иногда старик слегка покачивал головой и поводил плечами, будто танцевал, тянул руку к лепесткам. По-дружески помахивал цветам и даже улыбался им. Казалось, он ведет с ними приятную беседу. Рэсэн отрегулировал прицел, чтобы получше рассмотреть цветок, к которому обращался старик. Вполне обычный цветок, много раз такой видел, название только забыл. Рэсэн попытался вспомнить, какие растения цветут в октябре. Космея, цинния, златоцвет… Однако ни одно название не подходило цветку, что сейчас смотрел на него в перекрестии прицела. Интересно, почему в памяти не сохранилось его название? Рэсэн прищурился, старательно перебирая ботанические термины, но тут же тряхнул головой. Какая разница, что это за цветок?

С дальней стороны двора к старику медленно брел черный пес, подошел, потерся головой о бедро. По виду чистокровный мастиф. Собаки этой породы сопровождали Цезаря в его военных походах на Британию. Мастифы помогали римлянам охотиться на диких лошадей и львов. Старик погладил пса по голове, тот завилял хвостом, принялся мотаться вокруг хозяина, мешая поливать цветы, тогда старик подобрал сдутый футбольный мяч и швырнул в угол двора. Размахивая хвостом, пес кинулся за мячом, а старик снова взялся за лейку. Возобновил общение с цветами, покачивал рукой, что-то говорил. Вернулся пес с мячом. Старик бросил мяч в другую сторону, дальше, чем первый раз. Пес потрусил за игрушкой. Когда-то собаки этой породы охотились на львов, а теперь ведут себя как глупые дворняги. Но этот старик и эта собака подходили друг дружке. Снова и снова они повторяли одно и то же, и им явно не надоедало. Похоже, этой парочке нравилась такая незатейливая игра.

Закончив поливать цветы, старик распрямился и улыбнулся, довольный. Внезапно он посмотрел на склон горы, будто догадывался, что там притаился Рэсэн. Он улыбался прямо в перекрестие прицела. Знает ли он, что солнца ему осталось не более чем на одну пядь? Знает ли он, что умрет прежде, чем солнце спрячется за гору? А может, потому и улыбается, что знает? Или он все-таки не улыбается? Улыбка на лице старика была какая-то застывшая, точно на традиционной маске Хахве[1]Традиционные маски деревни Хахве (провинция Южная Кёнсандо), в которых совершаются танцевальные представления в масках. – Здесь и далее примеч. перев. и ред.. Есть люди с такими лицами. И никто никогда не понимает, что человек прячет за этой улыбкой. Даже когда человек грустит или злится, улыбка не сходит с такого лица.

Не нажать ли на спусковой крючок прямо сейчас? Тогда он наверняка успеет вернуться в город до полуночи. Наполнит ванну горячей водой и будет нежиться, пить пиво из банки, пока хмель не ударит в голову. И можно включить проигрыватель, поставить пластинку “Битлз” и наслаждаться, строя под музыку планы, обдумывая, куда вложить деньги, которые скоро поступят на его счет. Ведь на этом можно и остановиться, покончить с этой работой, начать другую жизнь. Открыть, например, пиццерию рядом с женской гимназией или завести лоток с сахарной ватой в парке. Рэсэн представил, как раздает детям воздушные шарики и сахарную вату, а затем сладко дремлет, сморенный солнцем. Действительно, почему бы не жить вот так? Наверное, чудесная жизнь. Впрочем, о будущем он подумает после того, как выстрелит. Старик пока жив, и деньги на счет пока не поступили.

Тень от горы быстро ползла вниз. Если уж нажимать на спусковой крючок, то прямо сейчас. Старик уже закончил поливать цветник и вот-вот скроется в доме. Если промедлить, то дело осложнится. Чего тут еще размышлять? Сейчас. И потом спуститься с горы.

Старик улыбался, а черная собака трусила к нему, держа в зубах спущенный мяч. В центре перекрестья возникло четкое лицо старика. На лбу три глубокие морщины, над правой бровью бородавка, на левой щеке пигментные пятна. Рэсэн перевел прицел на грудь старика, туда, где находится сердце, которое сейчас пробьет пуля. Белый свитер старика, похоже, связан вручную, явно не фабричный. Этот свитер вот-вот пропитается кровью. Стоит только легонько нажать на спусковой крючок, и ударник разобьет капсюль патрона калибра 7,62, порох взорвется и пуля, проскользнув по нарезам, закрутится в стволе, набирая скорость, и устремится в сердце старика. У патронов калибра 7,62 большая начальная скорость пули и хорошая разрушительная сила, поэтому пуля пройдет сквозь тело, превратит внутренние органы старика в месиво и вылетит, пробив дырку в спине, из которой начнут вываливаться внутренности. Рэсэн представил картину, и ему показалось, что на теле поднялись все волосы. Он всегда испытывал странное чувство, когда кто-то находился на грани жизни и смерти и судьба человека зависела от движения его пальца. Сейчас. Нажать на спусковой крючок. Но Рэсэн почему-то не выстрелил и опустил винтовку.

– Сейчас не то время, – пробормотал он.

Он не мог объяснить, почему не то время. Каждому делу обязательно соответствует определенное время. Например, в этот час хорошо съесть мороженое, а в тот – поцеловаться. Может, звучит и смешно, но, наверное, есть правильный момент и для того, чтобы нажать на спусковой крючок, и правильный момент для того, чтобы пуля пронзила сердце. Почему бы и нет? Если бы Рэсэну повезло с таким моментом и пуля полетела бы прямо в сердце старика, все получилось бы как надо. Конечно, это не значит, что он ждет именно такого идеального шанса. Возможно, удачный момент вообще никогда не наступит. Но даже если удача вдруг привалит, он может не понять, что пришло то самое правильное время, и момент будет упущен. Рэсэн понял, что сейчас ему попросту не хочется стрелять. Он не знал почему, но вот так уж получилось. Рэсэн положил оружие на землю и закурил. Тень от горы наползала на дом старика.

Когда опустились сумерки, старик и собака скрылись в доме. Судя по оставшимся темными окнам, электричества там не было. Замерцал огонек свечи, однако разглядеть через оптический прицел, что происходит в доме, Рэсэн толком не мог. Видел лишь, как на стене из красного кирпича мелькают огромные тени старика и собаки. Из позиции, которую занимал Рэсэн, попасть в старика теперь нельзя, если только тот не подойдет к окну со свечой в руке.

Солнце скрылось за горой, и лес тут же окутала темнота. Луна еще не взошла, вокруг не было видно ни зги. Лишь в доме старика мерцал слабый свет. Ночь плотно окутала лес тяжелой влажной завесой. Рэсэн спросил себя, почему он все сидит в этой кромешной темноте и не может ни на что решиться. Ладно, подождет рассвета. Да, так будет лучше. Станет светло, вот тогда и выстрелит. Выпустит пулю, как делал много раз, словно выстрелит по деревянной мишени, и истории конец. Рэсэн сунул окурок в карман и забрался в палатку. Заняться было нечем – какие занятия могут быть в таком месте? – поэтому он достал печенье, съел, потом залез в спальный мешок, накрылся с головой и тут же уснул.

Проснулся Рэсэн часа через два. Его разбудил громкий шелест. Кто-то уверенно двигался по траве прямо к палатке. Звуки были тяжелые. Землю явно топтали несколько существ. Вот они вломились в кусты. Рэсэн не мог взять в толк, кто может издавать такие звуки. Кабан? Рысь? Он передернул затвор и направил ствол в темноту, навстречу опасности. Нажимать на спусковой крючок еще нельзя. Бывает, солдаты-наемники, сидящие в засаде, стреляют в темноту, не убедившись, что к ним приближается именно враг. Все из-за страха. А потом оказывается, что жертвой стал олень или полицейская собака, а то и собрат по оружию, заблудившийся во время патрулирования. И позже эти наемники, здоровенные парни в татуировках, рыдают, точно маленькие дети, над трупом убитого ими солдата и скулят перед начальством: “Я не видел другого выхода, вот и выстрелил”. Да, возможно, выхода и впрямь не было. Эти мускулистые здоровяки прежде ведь не сталкивались с надвигающимся на них, наводящим страх неведомым, вот и оставалось только что палить во тьму. Рэсэн же спокойно ждал, пока, к его изумлению, из темноты не вынырнули старик и черная собака.

– Что ты здесь делаешь? – спросил старик.

Однако, ситуация. Мишень сама подходит и спрашивает, почему он до сих пор не выстрелил в нее. Просто смех!

– Это я вас хочу спросить, что вы здесь делаете. Я чуть было не выстрелил, – ответил слегка взвинченный Рэсэн.

– Чуть не выстрелил? Надо же! Вор обвиняет хозяина, которого обокрал! Эта земля – моя собственность. Вот и выходит, что ты явился в чужой дом и устроился на ночлег.

Старик проговорил это с улыбкой. Снисходительной улыбкой. Несмотря на необычность ситуации, волнения не чувствовалось. Чего не скажешь о растерявшемся Рэсэне.

– Я думал, это дикий зверь. Как тут не испугаться?

– Так ты охотник? – Старик посмотрел на винтовку.

– Да.

– Старая модель винтовки Драгунова. Думал, такие только в военных музеях остались. Так что, нынче охотятся с оружием времен Вьетнамской войны?

– Лишь бы зверя убить, а уж каким оружием, неважно, – ответил Рэсэн спокойно.

– Да, лишь бы убить зверя. Какая разница чем – зубочисткой или палочками для еды, да? – рассмеялся старик.

Черный пес смирно стоял рядом с хозяином. Он был намного крупнее, чем представлялось Рэсэну, когда он наблюдал за зверем через оптический прицел. Сейчас пес смотрелся куда внушительнее, чем днем, когда носился за сдутым футбольным мячом.

– Хорошая собака, – сменил тему Рэсэн.

Старик посмотрел на пса, погладил по голове.

– Хороший. Это он тебя нашел. Вот только старый уже.

Черный пес не сводил глаз с Рэсэна. Он не рычал и не выказывал враждебности, но и симпатий к Рэсэну тоже, очевидно, не питал. Старик легонько потрепал собаку по голове.

– Если уж ты собрался ночевать тут, то не лучше ли отдохнуть в моем доме? Зачем лежать в холодной палатке и мокнуть от росы?

– Спасибо за приглашение, но мне не хочется доставлять вам неудобства, – сказал Рэсэн.

– Никаких неудобств.

И старик двинулся вниз по склону. Черный пес потрусил следом. По невидимой во тьме тропинке старик шел очень уверенно даже без фонарика. Рэсэн не сразу смог решить, как ему поступить. Оружие взведено, мишень в пяти метрах. Рэсэн смотрел на спину старика, мелькавшую в темноте. Через минуту он закинул винтовку на плечо и последовал за ним.

В доме было тепло. Горел огонь в камине, встроенном в стену из красного кирпича. Из обстановки был лишь чуточку потертый ковер перед камином да маленький журнальный столик. На камине – фотографии в рамках. На снимках старик сидел или стоял в центре группы людей, замерших вокруг него с напряженными улыбками, которые словно говорили, что людям выпала большая честь фотографироваться со стариком. И никаких семейных фотографий.

– Да вы уже и огонь развели, – проговорил Рэсэн.

– Старые люди вечно мерзнут. По-моему, никогда еще мне не было так холодно, как в этом году.

Старик подбросил поленья в камин, прибив языки пламени. Рэсэн снял винтовку с плеча и неловко поставил рядом с дверью. Старик бросил взгляд на оружие.

– Вообще-то, октябрь на дворе. Разве сейчас охота не запрещена, нет?

Последнее слово прозвучало слегка игриво. С самого начала старик обращался к Рэсэну на “ты”, будто давно с ним знаком. Однако Рэсэна его фамильярность не коробила.

– Если соблюдать все эти законы, можно остаться голодным, – ответил Рэсэн.

– Ну да. Все законы соблюдать не стоит. Их только дураки соблюдают.

Старик сказал это тихо, себе под нос. Он пошуровал кочергой в камине, и пламя тут же разгорелось. Подброшенные поленья уже занялись, огонь набросился на них с удвоенной силой.

– У меня есть чай и кой-чего покрепче. Что будешь пить? – спросил старик.

– Пожалуй, я предпочту чай, – ответил Рэсэн.

– Замерз, наверное. Может, лучше покрепче, согреешься?

– Во время охоты не пью. К тому же пить перед сном в лесу опасно, недолго замерзнуть.

– Ну, тогда сегодня ты можешь себе позволить. В моем доме от холода не умрешь. – И старик улыбнулся.

Он принес из кухни два жестяных стакана и бутылку виски. Затем щипцами осторожно взял чайник за ручку, вытащил из камина и аккуратно разлил кипяток по стаканам. Каждое его движение было выверенным, четким. Когда черный чай заварился, старик передал стакан Рэсэну, а в свой плеснул виски.

– Если замерз, всегда хорошо добавить в чай виски. А до рассвета ты ведь все едино не выйдешь на охоту.

– Разве виски добавляют в черный чай? – спросил Рэсэн.

– А почему нет? Никто не запрещает.

И старик подмигнул ему. Рэсэн отметил, что черты лица у старика благородные, наверняка в молодые годы был красив. Правильные черты и доброжелательное выражение. Прежде лицо было, конечно, живее и выразительнее, зато с возрастом обрело мягкость. Рэсэн протянул свой жестяной стакан, и старик плеснул ему виски. От чая поднялся приятный дух. Старый пес, до того сидевший в углу комнаты, встал, не спеша подошел к столу и улегся у ног Рэсэна.

– Ты хороший человек.

– Что?

– Видишь, ты понравился Санте. Старые собаки всегда чуют хороших людей. – И старик глазами указал на тихо лежащую собаку.

Теперь Рэсэн мог рассмотреть пса вблизи. Несмотря на устрашающие размеры, у Санты были необыкновенно добрые глаза.

– Может, он так решил по глупости? – возразил Рэсэн.

– Да неужели? – Бросив косой взгляд на гостя, старик отхлебнул из стакана.

Рэсэн тоже попробовал.

– Приятный вкус!

– Неожиданный, да? Виски можно добавлять и в кофе, но в чай лучше. И тело хорошо согревает, и душу смягчает. Такое ощущение, будто обнимаешь красивую женщину. – Старик по-детски хихикнул.

– Да что вы такое говорите. Разве можно черный чай, пусть даже сдобренный виски, сравнить с женщиной? По мне, так красивая женщина гораздо лучше, – сказал Рэсэн.

Старик кивнул:

– Ладно, согласен. Как бы чай ни был хорош, с доброй женщиной ему не сравниться.

– Но все равно очень вкусно. Такой чай запомнится надолго.

– В черном чае имперский дух. Оттого у него такой приятный сладковатый вкус. Такую нежную сладость дают чему угодно смерть, убийства, жестокие убийства, много жестоких убийств.

– Интересная у вас логика.

– Кстати, на ужин у меня картошка и свинина. Будешь?

– С удовольствием, – согласился Рэсэн.

Старик вышел из дома и вскоре вернулся с куском копченого мяса вида весьма непривлекательного и несколькими картофелинами. Черное мясо было каким-то грязным, будто припорошенным пылью, кое-где торчала щетина. Казалось, от него и тухлятинкой пованивает. Старик обвалял мясо в золе, насадил на шампур и подвесил над огнем. Затем пошурудил кочергой в камине и положил в угли картошку.

– Не самый аппетитный способ готовить, – заметил Рэсэн.

– Мне однажды довелось побывать в Перу, там я и научился этому способу у местных индейцев. Возможно, выглядит и не очень приятно, но вкус у мяса получается отменный.

– Понятно. Значит, не надо судить о вкусе по виду. Раз уж это рецепт индейцев, то мясо наверняка получается восхитительным.

– Я только на днях понял, – ответил старик с легкой улыбкой, – что общего между мной и перуанским индейцем.

– И что же?

– Ни у меня, ни у индейца нет холодильника.

Старик время от времени то переворачивал мясо, то длинной кочергой тыкал в картошку, проверяя ее готовность. Огонь освещал его лукаво-серьезное лицо. Слышалось бормотание: “Поскольку пришел дорогой гость, то и ты, картошечка, должна хорошо испечься, чтобы гостю вкусно было”. Пока мясо поджаривалось, старик допил чай, налил себе виски и предложил гостю. Рэсэн протянул свой стакан. Виски обдирал горло и, добравшись до пустого желудка, возвращался терпким послевкусием. Алкоголь приятно разливался по телу, расслабляя и согревая. Ситуация, в которой он оказался, представилась Рэсэну до смешного нереальной: у камина за приятной беседой сидят объект убийства и убийца. Старик продолжал поворачивать вертел с мясом, и аппетитный запах плыл по комнате. Черный пес, принюхавшись, встал и подошел к камину, но из-за жара не решился подобраться к мясу поближе и жалобно заскулил. Боится огня.

– Тихо, Санта. Получишь и ты свою долю, не волнуйся, – сказал старик, поглаживая собаку по холке.

– Пса зовут Санта?

– Да, мы с ним познакомились на Рождество. Он тогда потерял хозяина, а я – ногу. – Старик приподнял левую штанину и показал протез. – Он спас меня, тащил по снегу почти пять километров.

– Наверное, судьба вас свела.

– Санта – самый прекрасный подарок, который я когда-либо получал на Рождество! – Старик потрепал собаку по голове.

– Вид у него устрашающий, но, судя по всему, характер спокойный…

– Он не всегда был таким. Прежде бросался на людей, да так, что приходилось сажать его на цепь. Но со временем утихомирился. Все еще не могу к этому привыкнуть… Наверное, животные меняются, когда долго живут с человеком.

Мясной дух дразнил, щекотал ноздри. Старик проверил, со всех ли сторон прожарился кусок, и снял вертел с огня. Затем ножом с зубцами разрезал мясо на три толстых ломтя, положил один Рэсэну, другой – себе, третий отдал Санте. Рэсэн соскреб золу и откусил солидный кусок.

– Необычно. Совсем не напоминает свинину.

– Правда, вкусно?

– Вкусно. А соли у вас нет?

– Соли нет.

– Как вы обходитесь без холодильника, без соли? Не каждый смог бы так жить. А перуанские индейцы тоже мясо едят без соли?

– Да нет. У меня была соль. Просто закончилась, – сказал старик смущенно.

– А вы охотитесь?

– Да, раньше охотился. Но нынче уже нет. Где-то месяц назад нашел в лесу угодившего в капкан кабана. Браконьеры здесь промышляют. Зверь был еще жив. Посмотрел я, как тяжело он дышит, и задумался, что же мне с ним делать. Добить или подождать, пока сам сдохнет? Выходило так: если ждать его смерти, то ответственность за это ляжет на браконьеров, если же добью сам, то, значит, я хочу поживиться чужим мясом. Что бы ты выбрал на моем месте? – Старик как-то странно улыбнулся, нельзя было понять, что у него на уме.

Рэсэн повертел в руках жестяной стакан, выпил.

– Не знаю даже. Разве это так важно, кто убил кабана?

Старик молчал, о чем-то думая. Через какое-то время снова заговорил:

– Да, действительно. Теперь и я так считаю: не столь важно, кто его убил. В любом случае мы сейчас с тобой едим вкусное кабанье мяско. Ну прямо как индейцы.

Старик громко засмеялся. Рэсэн поддержал его. Шутка вышла не особо смешной, но старик все хохотал, и Рэсэн, заразившись его смехом, тоже долго не мог остановиться.

Видимо, хозяину дома стало совсем хорошо. Он налил Рэсэну виски до самых краев, наполнил и свой стакан. Они чокнулись и выпили. Старик взял кочергу и достал из золы пару картофелин. Откусил от одной и сказал:

– Хорошо испеклась! – И передал другую Рэсэну.

Тот очистил картошку от золы, попробовал и подтвердил:

– И правда, испеклась превосходно!

– Зимой я только картошку и ем. Зимой нет ничего лучше доброй картошечки, – проговорил старик.

– Как увижу картошку, так сразу вспоминаю одного человека, – неожиданно сказал Рэсэн, раскрасневшийся от тепла и виски.

– Я уже понимаю, что он бедный, этот человек.

– Да, бедный.

– Он жив или уже мертв?

– Мертв. В свое время я служил в Африке, и вот как-то среди ночи нас внезапно подняли по тревоге. Мы сели в грузовик, приехали на место и увидели, что боевик из террористической группы, сбежавший из плена, взял в заложницы старуху. Боевик тот был совсем мальчишка, лет четырнадцати-пятнадцати. Взвинченный до предела, сам не свой от паники, но особой опасности для нас не представлял. Старуха все что-то говорила и говорила ему, а он одной рукой держал автомат, уткнув ствол ей в голову, другой же торопливо запихивал в рот картошку. Мы понимали, что ничего опасного не произойдет. Однако по рации передали приказ уничтожить его. Через несколько секунд кто-то нажал на спусковой крючок. Мы подбежали к пареньку и увидели, что пуля разнесла ему половину головы, обнажилась глотка, забитая картошкой, которую он не успел проглотить.

– Бедный! Наверное, очень голодный был.

– Я смотрел на разнесенный череп африканского мальчика, на его глотку, забитую картошкой, и думал: “Ну что стоило подождать с выстрелом хотя бы секунд десять? Тогда, может, он успел бы проглотить картошку до того, как умереть”. Меня иногда посещают такие вот странные мысли.

– А что изменилось бы, если этот бедный африканский мальчик успел бы проглотить картошку?

– Да ничего не изменилось бы. Но все равно вид картошки, застрявшей в глотке убитого, был ужасен. Это так на меня подействовало, что я долго не мог прийти в себя. – Рэсэн позволил эмоциям слегка прорваться в голосе.

Старик допил виски, взял кочергу и принялся копаться в золе. В углу очага он нашел одну картофелину и предложил ее Рэсэну. Тот несколько секунд смотрел на нее рассеянно, затем вежливо отказался. Лицо старика выразило некоторое замешательство, и он бросил картошку назад в камин.

– У меня есть еще одна бутылка виски. Будешь?

Подумав, Рэсэн ответил, что не откажется.

Старик принес из кухни бутылку и налил обоим. Некоторое время они молча пили, глядя, как в камине горят дрова. От виски Рэсэн впал в странное, почти ирреальное состояние. Старик молчал и смотрел на огонь.

– Огонь прекрасен, – сказал вдруг Рэсэн.

– Пепел еще прекраснее, хотя мало кто это понимает. – Старик повертел в руке стакан, не отводя взгляда от пламени. Он слегка нахмурился, будто вспомнил нечто интересное. – Мой дед был китобоем. Ходил в море с гарпуном. Это было задолго до того, как запретили охотиться на китов. Дед родился в северной провинции Хамгёндо, откуда до моря далеко, однако в один прекрасный день он пришел в приморский городок Чансэнпхо и стал классным китобоем. Однажды он отправился на промысел, и так получилось, что кит затянул его глубоко в море. А дело было так: дед храбро воткнул гарпун в спину кашалота, но, к несчастью, зацепился ногой за трос гарпуна и свалился в море. Кашалоты бывают огромные, и они не из тех, кто запросто позволит человеку идти на них с корявым ручным гарпуном на маленьком китобойном суденышке времен японского правления. Говорят, встречаются самцы-кашалоты длиной в восемнадцать метров и весом до шести десятков тонн. Только представь себе: шестьдесят тонн – это же пятнадцать взрослых африканских слонов! Я бы на месте моего деда не захотел трогать такую махину, даже если бы это был просто резиновый шар. Да что тут говорить! Однако мой дед взял да и воткнул гарпун в спину этого зверюги.

– И чем все закончилось? – спросил Рэсэн.

– Бедой, конечно. Дед свалился с носа лодки в море, и от удара у него на миг помутилось сознание. Такое бывает у боксеров, когда они пропускают удар снизу в челюсть, состояние это называют “грогги”. Так вот, дед как раз и впал в это состояние, а рассерженный кит потащил его в самую глубину темного моря. Он устремился ко дну с безумной скоростью, и когда дед пришел в себя, то первое, что увидел, был мерцающий синий свет. Это светились плавники кашалота. Дед забыл, что находится под водой, и только завороженно смотрел на кита, на сияние вокруг плавников. Он мне рассказывал, что картина была величественной и прекрасной: в ночном море плывет огромный кит, а его синие плавники грациозно изгибаются. Как-то раз, решив просветить дедушку, у которого от тех воспоминаний каждый раз на глаза наворачивались слезы, я ему по-дружески сказал, что кит вовсе не относится к светящимся животным, поэтому плавники его не могут излучать синий свет. Так он швырнул мне в голову ночной горшок. Смешно! Вот таким темпераментным был мой дед. Он всякому встречному рассказывал об этом ките. Я сказал, что люди не верят ему, и все из-за этих плавников, якобы излучавших синий свет. А дед ответил мне: “Все, что болтают люди о китах, – вранье. Нахватались они всякой ерунды из книг. Но ведь киты живут не в книгах, а в море”. Ну вот. В общем, моего деда кашалот утащил глубоко в море, и в какой-то момент дед снова потерял сознание.

Старик налил в стакан виски до половины, отпил и продолжил:

– Когда дед открыл глаза, в ночном небе сияла полная луна, а в ушах у него раздавался плеск волн. Дед решил, что ему повезло и его вынесло на маленький риф. Но это был не риф, а голова кашалота. Невозможно поверить, да? Приподнявшись, дед смотрел на плавающие буи и на кашалота, у которого из спины торчал гарпун, а из раны лилась кровь в море, окрашивая воду в красный цвет. А кит поддерживал его! Дед подумал, неужели он на самом деле видит эту фантастическую картину? Разве такое бывает? Кажется, я где-то слышал, что киты поднимают на поверхность воды своих раненых сородичей или новорожденных детенышей, давая им дышать. Однако вот в чем дело. Этот кашалот так долго поддерживал не своего соплеменника, не маленького кита и даже не морского котика или глупого пингвина, а человека, да еще того, кто вонзил гарпун ему в спину. Честно говоря, я не могу понять почему.

– Да, такое невозможно понять. Было бы нормально, если бы он, наоборот, разодрал его в клочья, – сказал Рэсэн, глотнув из стакана.

– Придя в сознание, дед несколько часов лежал на голове кашалота. Было не очень-то удобно, но что ему оставалось? Круглая луна обливала нежным светом волны ночного моря, качавшие раненого кашалота, из которого вытекло никак не меньше десятка ведер крови, а на кашалоте лежал человек, угодивший в совершенно безвыходную ситуацию. Дед мне говорил, что, глядя на красную воду, освещенную луной, он чувствовал себя виноватым перед кашалотом. Впрочем, наверное, “виноватый” – совсем не то слово. Он хотел вытащить гарпун из спины кашалота, но не смог. Гарпун-то в тело входит легко, а вот назад его вытащить совсем нелегко. Это как неправильно прожитая жизнь: что прожито, то не воротишь. Дед смог лишь достать нож, который всегда носил на поясе, и перерезать трос от гарпуна. Освободившись от троса, кашалот ушел под воду, но тут же вынырнул и большим черным глазом уставился на жалкого человечишку, который умудрился запутаться в тросе от собственного гарпуна и барахтался в воде, уцепившись за буй, суетливо мельтешил руками и ногами. Как рассказывал дед, кашалот подплыл почти вплотную и спокойно смотрел на него. Наивный и любопытный взгляд кита словно говорил: “Надо же! Как такой маленький и неумелый червячок посмел воткнуть в меня гарпун? Он заслуживает похвалы”. И кит игриво ткнул носом деда, точно предупреждая: “Послушай, малыш. Не слишком ли серьезную игру ты затеял? Нельзя малышам играть в такие опасные игры”. И хотя крови из кита вытекло немало, он словно не держал зла на деда, словно простил ему воткнутый гарпун. Прошли годы, но каждый раз, рассказывая о встрече с китом, дед в этом месте непременно хлопал себя по колену и громко восклицал: “Не зря же он такой большой! У него и душа большая оказалась! Не то что у нас, мелких тварей!” В общем, всю ночь дед и кит качались на воде. Кит не покидал его, пока на горизонте не появились смутные очертания китобойного судна, проверявшего буи в поисках деда. И только когда судно приблизилось, кашалот, словно прощаясь с человеком, описал дугу вокруг буя и медленно ушел в пучину, в самую глубину моря. В спине у него так и остался торчать гарпун, на котором было вырезано имя моего деда. Невероятная история, правда?

– Невероятная, – согласился Рэсэн.

– Пережив смертельный страх в море, дед вернулся домой и, должно быть, засомневался в том, что ему надо продолжать гарпунить китов. И сказал он моей бабушке: “Я вот что думаю. Не оставить ли мне эту работу?” Моя бабушка, нежная и терпеливая, обняла мужа и сказала, что если он не хочет ловить китов, то может не ловить их. Дед обнял бабушку и зарыдал, как ребенок: “Я испугался. Я так испугался”. После этого он действительно какое-то время не выходил в море, но его почти детская боязнь китобойного промысла продлилась недолго. Может, он просто заставил себя не бояться, ведь жизнь была тяжелой, на его шее сидела голодная орава, а он с детства знал только одно дело – китобоить, потому как ничему другому не учился. Чем, если не гарпуном, он мог прокормить детишек, сидящих с разинутыми ртами, как воробышки, просящие червяка? Дед вернулся на китобойное судно и до самой пенсии, пока ему не исполнилось семьдесят лет, бросал гарпун во всех китов, которых встречал в Японском море. И вот что интересно, в 1959 году во время охоты дед снова встретился со своим давним знакомым, кашалотом. Это случилось ровно через тридцать лет после того чудесного спасения. Из спины кашалота по-прежнему торчал гарпун, изъеденный ржавчиной, однако кит плавал свободно и величественно, словно гарпун всегда был частью его тела. Кстати, говорят, что киты могут долго жить с таким гарпуном. Во все времена, с тех пор как люди стали охотиться на китов, такое иногда происходило. В девятнадцатом веке вроде бы поймали кита с гарпуном восемнадцатого века. Но вернемся к нашему кашалоту. Так вот, увидев китобоев, этот кит с гарпуном, напоминающим перископ, не уплыл, а, наоборот, неторопливо приблизился к судну, на котором находился дед. Он медленно описал круг вокруг судна. Казалось, кит говорит: “Привет, дружище! Сколько лет, сколько зим! Ужасно рад снова увидеть тебя! Но что это? Ты до сих пор убиваешь китов? И не стыдно тебе?”

Старик захохотал.

– Ваш дед, наверное, почувствовал себя неловко, – сказал Рэсэн.

– Если бы только неловко! Моряки были свидетелями, как дед, увидев кашалота, вдруг упал на колени и громко зарыдал. Рыдал он долго. А затем закричал: “Кит, прости меня! Я виноват перед тобой. Тебе, должно быть, очень тяжело таскать в спине гарпун. Попрощавшись с тобой, я хотел бросить эту проклятую работу. Но ведь ты живешь в море и знать не знаешь, как в наши дни нелегко жить на земле. У меня до сих пор нет своего дома, скитаемся мы по чужим углам. А ты знаешь, сколько жрут мои дети? Ты знаешь, сколько денег уходит на то, чтобы прокормить всю эту ораву? Тяжкая жизнь заставила меня снова взяться за гарпун. Прости меня. Когда мы с тобой встретимся еще раз, давай выпьем вместе. Выпивку принесу я, а ты раздобудь гигантского кальмара. Одного хватит, ведь он гигантский. Поджарим его, и хватит на десять ящиков водки. Кит, прости меня за гарпун, что я воткнул в тебя. Я плохой человек. Пожалуйста, прости меня”. И дед снова зарыдал.

– Он что, и правда такое кричал киту? – спросил Рэсэн.

– Говорят, такое и кричал.

– Каким интересным человеком был ваш дед.

– Да, интересным. А главное, с того дня он бросил охотиться на китов и уехал из приморского городка Чансэнпхо. Отправился в Сеул и каждый день пил горькую. Видимо, кошки скребли у него на душе. И в море не выйти, и на родину уже не вернуться, потому что вдоль границы по 38-й параллели натянули колючую проволоку. Единственное, что оставалось, так это рассказывать всем о ките, и дед не унимался и все повторял и повторял одно и то же, но никто не хотел слушать надоевшую историю. Однако он рассказывал не только чтобы похвалиться, каким храбрым он был охотником. Дед верил, что люди должны жить, как киты. По его мнению, люди сделались малодушными и хитрыми, как крысы, не осталось в них стремлений к возвышенному, грандиозному и прекрасному. Великаны покинули Землю.

Старик отсалютовал стаканом и выпил. Рэсэн плеснул себе виски в пустой стакан и тоже сделал глоток.

– На старости лет, – снова заговорил старик, – деду поставили диагноз – рак печени в последней стадии. Иного и ждать не приходилось, он ведь как стал моряком в пятнадцать лет, так до восьмидесяти одного года каждый божий день вливал в себя водку. Однако, вернувшись от врача, он тут же вновь запил, словно забыл про диагноз. Однажды он собрал всех своих детей и заявил: “В больницу я не пойду. Ведь киты умирают свободными, когда наступает их последний час”. И действительно, к врачам он больше не обращался. Прошло около месяца, и вот однажды он, аккуратно одетый, вышел из дома и поехал в Чансэнпхо, к морю. Как рассказывали моряки, в городке дед взял напрокат маленькую лодку и, загрузив в нее десять ящиков водки, погреб в сторону горизонта. Скоро лодка исчезла из виду. На берег дед не вернулся, и его тело так и не нашли. Вероятно, он все-таки доплыл до места, где пахло кашалотом. Если они встретились, то, наверное, за долгожданной беседой уговорили все десять ящиков водки. Если же не встретились, то дед, видно, носился по морю и пил в одиночку, пока не умер. Уж он точно был способен на такое.

– Какой драматичный конец!

– И какая достойная смерть. Я считаю так: настоящий мужчина должен выбрать для себя такую смерть, уйти в другой мир как подобает. На это способен лишь тот, кто достойно прожил свою жизнь, принял все удары судьбы. К сожалению, я не из подобных людей. Жил я как слизняк, поэтому не имею права на достойную смерть.

Старик горько улыбнулся. Рэсэн молчал, не зная, что сказать. На лице старика было написано искреннее разочарование, и Рэсэну захотелось как-то утешить его, но он и в самом деле не знал, какие подобрать слова. Старик до краев наполнил свой жестяной стакан и выпил. Затем они молча сидели, подливая друг другу виски и опустошая стаканы. Если огонь в очаге начинал угасать, Рэсэн подбрасывал дрова. Языки пламени лизали полено, оно с треском вспыхивало, яростно разгоралось до красных углей и потихоньку седело, обращаясь в белую золу, а мужчины молча пили виски.

– Что-то я сегодня разболтался без нужды. А ведь люди говорят, что чем старше ты, тем чаще надо держать рот закрытым, а кошелек – открытым.

– А мне очень понравилась наша беседа.

Старик взял бутылку и встряхнул. На дне еще оставалось немного. Он прикинул, хватит ли на двоих, и спросил:

– Ничего, если я допью?

– Конечно.

Старик вылил остатки в свой стакан и выпил.

– На сегодня довольно, пора спать. Что-то я разошелся, слишком заболтал уставшего человека.

– Да что вы! Благодаря вашему рассказу вечер прошел замечательно.

Старик лег первым справа от камина. Санта степенно подошел, улегся рядом с хозяином. Рэсэн примостился слева от очага. На противоположной стене из красного кирпича наложились друг на друга тени двух мужчин и старой собаки. Рэсэн посмотрел на свою винтовку, прислоненную к стене у двери.

– Утром позавтракаешь и пойдешь себе. А то на голодный желудок непросто охотиться.

Предложение старика Рэсэн принял после некоторого замешательства:

– Хорошо.

В тишине громко потрескивали дрова в камине, тяжело сопел старый пес. Старик больше ничего не сказал. Рэсэн долго лежал, вслушиваясь в дыхание старика и собаки, а потом все же уснул. И сон его был спокоен.

Проснувшись, он увидел, что старик готовит завтрак. Еда оказалась незатейливой: суп из соевой пасты с картошкой, кимчхи из дайкона и вареный рис. За столом старик ничего не сказал. Они молча поели. Закончив, Рэсэн торопливо поднялся. Когда он собирался уже выйти из дома, старик протянул узелок из холщового платка, куда положил шесть вареных картофелин. Рэсэн взял и почтительно поклонился. Картошка была теплой.

Когда Рэсэн добрался до своей палатки на сопке, старик поливал цветы на клумбах. Поливал с любовью, очень аккуратно, словно проводил чайную церемонию. И, как накануне, беседовал с цветами и деревьями, приветствовал их взмахом руки. Рэсэн немного сдвинул регулировку прицела. Казавшиеся знакомыми цветы под увеличительной линзой сделались отчетливыми и тут же размылись. Он так и не узнал, как называются эти цветы. Жаль, что не спросил у старика.

Да, хороший сад. В нем равнодушно стояли две хурмы, на клумбах тихо дожидались своей поры цветы. Старый пес Санта подошел к хозяину и потерся о его ногу лбом. Старик потрепал его по голове. Эти два старца хорошо подходили друг другу. Старик бросил спущенный футбольный мяч в конец сада. Пес кинулся за ним. А старик снова повернулся к цветам. Интересно, что он говорит им? Присмотревшись, Рэсэн заметил, что старик немного прихрамывает на левую ногу. Надо было вчера за выпивкой узнать, как он повредил ее. Хотя теперь уже все равно, знает он об этом или нет. Вернулся Санта с мячом в зубах. В этот раз старик забросил мяч еще дальше. Старый пес – видно, сегодня он был в хорошем настроении – снова помчался за мячом. Похоже, старик полил все цветы, потому что он поставил лейку на землю и радостно улыбнулся. Действительно ли он улыбается? Улыбается ли сейчас его лицо, похожее на традиционную маску Хахве? Рэсэн навел перекрестье прицела в точку на груди старика и нажал на спусковой крючок.

Бах!